Статистика ВК сообщества "Мадам Гильотина"

16 апреля 1755 года родилась Мари-Элизабет-Луиза Виже-Лебрен, — французская художница, мастер светского портрета, автор подробных воспоминаний. Любимая художница королевы Марии-Антуанетты, после революции Виже-Лебрен была вынуждена покинуть Францию.

В конце 1790-х годов работала в России. Переждав таким образом французскую революцию, Виже-Лебрен вернулась во Францию по приглашению Наполеона Бонапарта и до 1814 года жила, главным образом, в своём поместье в Лувесьене, а когда с наступлением войск союзников на Париж поместье было занято прусской армией, вернулась в Париж.

1. Портрет Иоланды Полиньяк - ближайшая подруга Марии-Антуанетты
2. Портрет Марии-Антуанетты
3. Мария-Антуанетта
4. Мадам Дюбарри - Официальная фаворитка французского короля Людовика XV
5. Мария-Антуанетта с розой
6. Шарль Александр де Калонн
7. Ноэль-Катрин Верле, (1761-1835), позже г-жа де Талейран-Перигор, принцесса Беневенто
8.Александр Шарль Эммануэль де Крюссоль-Флорансак
9. Принцесса Елизавета
10. Мария Луиза де Бурбон

#Polignac #Полиньяк #Bourbon #Бурбон #Виже #художник #портрет
#MarieAntoinette #Marie #Antoinette #Франция
#Révolutionfrançaise #Revolutionfrancaise #МадамГильотина #mg #факты #Революция #история #дата #событие

14 июля 1789 года в ходе Великой французской революции была взята штурмом (и впоследствии разрушена) крепость-тюрьма Бастилия.

11 июля Людовик XVI дал отставку Жаку Неккеру и преобразовал министерство, поставив во главе его барона Бретейля, предлагавшего принять самые крайние меры. «Если нужно будет сжечь Париж, мы сожжём Париж», — говорил он.

Отставка Неккера произвела немедленную реакцию. Передвижения правительственных войск подтверждали подозрения «аристократического заговора», а у людей состоятельных отставка вызвала панику, поскольку именно в нём они видели человека, способного предотвратить банкротство государства.

12 июля был прекрасный воскресный день. Париж узнал об отставке Неккера и об его отъезде за границу после полудня; эту меру сочли началом выполнения заговора, приготовления к которому уже давно намечались. Через короткое время весь город пришёл в весьма сильное волнение; повсюду собирались толпы народа, более десяти тысяч человек сошлось в Пале-Рояле, раздраженные узнанной новостью.

Люди собирались вокруг множества ораторов, выступающих с возмущёнными речами. Только один из них известен по имени — Камиль Демулен, который около четырёх пополудни, с пистолетом в руке, обратился к толпе: «Граждане! Время не терпит; отставка Неккера — все равно что набат Варфоломеевской ночи для патриотов! Сегодня вечером все швейцарские и немецкие войска выступят с Марсова поля, чтобы нас перерезать! Нам остается один путь к спасению — самим взяться за оружие! К оружию!». Слова Демулена были восприняты толпой с шумным одобрением; Демулен предложил патриотам надеть кокарды, чтобы иметь возможность различать и защищать своих. «Какую кокарду, — спросил он, — вы хотите: зелёную, цвета надежды?» — «Зелёного, зелёного», — ответила толпа. Оратор сошел со стола и прикрепил к своей шляпе лист с дерева; все остальные последовали его примеру.
Крики «К оружию!» вскоре начали раздаваться повсюду — в Тюильри, в Пале-Рояле, в городе и в предместьях.

Повсюду начались стычки с королевскими войсками. Позже Марат утверждал, что вёл народ в атаку у Королевского моста, а Дантон поднял квартал Французского Театра, где сейчас его статуя и стоит. Полк французской гвардии, отказавшись подчиниться своим офицерам, вышел с оружием из бараков и объявил себя за народ. Ненавистные заставы горели. Все заставы на правом берегу, от предместья Сен-Антуан до предместья Сен-Онорэ, а также у предместий Сен-Марсель и Сен-Жак, сожжены: налоговые списки, тарифы, документы уничтожены. Полиция исчезла и, временно, эту функцию исполняла французская гвардия. Около часа ночи Барон де Безенваль, комендант Парижа приказал правительственным войскам отступить из города на Марсово поле. В ту же ночь, вооруженная толпа и солдаты французской гвардии ворвались в монастырь Сен-Лазар на севере города, искали оружие, освобождали заключенных, и захватили пятьдесят два воза зерна.

Депутаты третьего сословия в Версале вначале рассматривали первые новости из столицы как катастрофу. Что превратило движение из бунта в революцию — это готовность буржуазии взять под контроль положение в столице, а не обращаться к королю для защиты собственности.

13 июля с раннего утра гудел набат. Около 8 часов утра в ратуше собрались парижские выборщики. Избрание в Генеральные штаты было двухстепенным. Сначала выбирались выборщики из числа имевших право голоса, а уже затем они избирали депутатов. Выборщиков от Парижа было двести человек. После выборов в Генеральные штаты они продолжали собираться и обсуждать происходящие события. Именно ими и был создан 13 июля новый орган муниципальной власти — Постоянный комитет с целью возглавить и одновременно контролировать движение. На первом же заседании приняли решение о создании в Париже «гражданской милиции». Это было рождение парижской революционной Коммуны и Национальной гвардии.

Было решено, что число парижской Национальной гвардии, впредь до нового постановления, будет равно 48 тысячам человек. Все граждане приглашались записываться в эту гвардию; каждый округ должен был образовать батальон, каждый батальон выбирал своих офицеров. Зелёная кокарда была заменена кокардой красного с синим — цвета города. Все это было делом нескольких часов; округа прислали своё одобрение мерам, принятым постановлениями комитета. Комитету предлагали свои услуги чиновники, студенты, полицейские и, что важнее, французские гвардейцы. Начали формироваться патрули, и им была поручена охрана улиц.

Утром 14 июля толпа захватила 32 000 ружей и пушки в Доме инвалидов, но пороха было недостаточно. Пушки были размещены при входах в предместья, около Тюильрийского дворца, на набережных и на мостах, для защиты столицы от вторжения войск, которых можно было ждать с минуты на минуту.

В это же самое утро возбудило опасение известие, что войска, бывшие в Сен-Дени, двинуты к Парижу и что пушки Бастилии направлены на Сен-Антуанское предместье. Восставшим казалось, что королевские войска окружили весь город. На севере они могли занять холм Монмартра и установить там артиллерию. На западе они могли присоединиться к Безенвалю и его швейцарцам. На юге они угрожали левому берегу Сены. А на востоке была Бастилия, где комендант Бастилии, маркиз де Лонэ, выдвинул пушки в амбразуры, в результате чего всё Сен-Антуанское предместье оказалось под их прицелом. Атакованная со всех сторон, столица могла быть взята штурмом и разграблена. Комитет тотчас послал проверить это известие, разместил граждан для защиты города с этой стороны, и отправил депутацию к коменданту Бастилии с требованием снять пушки и не предпринимать никаких враждебных действий.

У Постоянного комитета не было серьёзных намерений брать Бастилию штурмом. Его намерения были — получить порох, находившийся в крепости, и отвод пушек от амбразур. То, что этого не случилось, и что Бастилия была взята штурмом, было из-за обстоятельств вне контроля восставших.

Гарнизон крепости состоял из 82 ветеранов и 32 швейцарцев, присланных в подкрепление, но главной её защитой были подъёмные мосты, толстые стены и 25 метровой ширины ров, наполненный водой; но было довольно мало съестных припасов. В крепости находилось всего семь узников — четверо фальшивомонетчиков, двое психически больных и один убийца. Жители Сен-Антуанского предместья пришли в сильное возбуждение при виде наведенных на них пушек Бастилии. Делегацию муниципалитета, первую из многих, де Лонэ принял 14 июля около 10 утра, довольно вежливо, пригласил их разделить его завтрак , и приказал убрать пушки из амбразур.

Делегаты довольно долго не появлялись, и толпа, собравшаяся снаружи, в незащищённом внешнем дворе, стала волноваться — предположили, что они арестованы. Только небольшой подъёмный мост, который де Лонэ оставил незащищённым, разделял внешний двор от внутреннего. Наиболее нетерпеливые стали говорить о штурме крепости. Чтобы это предотвратить, Сен-Антуанское предместье послало в крепость присяжного поверенного Тюрио. Он отметил, что пушек в амбразурах уже нет, и де Лонэ уверил его, что не будет стрелять в случае мирного разрешения конфликта, но наотрез отказался сдаваться неуправляемой толпе.

Через полчаса после того, как Тюрио покинул крепость, двое из возбуждённой толпы вскарабкались на поднятый разводной мост и сумели его опустить. Толпа ворвалась во внутренний двор. И здесь у де Лонэ не выдержали нервы, и он приказал открыть огонь. Густой дым покрыл весь внутренний двор. Вооружённая чем попало толпа начала отвечать ружейным огнём. Нападавшие потеряли 98 убитыми и 73 ранеными. Только один из защитников был ранен. Из ратуши были посланы ещё две делегации, но они уже не смогли достичь крепости.

Около трёх часов отряд французской гвардии и милиции под командованием Гюлена появился у крепости с пятью пушками, захваченных этим утром в Доме Инвалидов; и почти профессиональная атака на крепость началась. Под прикрытием дыма горящих возов с соломой, которые нападающие втащили во двор, пушки под командованием офицера французской гвардии Эли были направлены прямой наводкой на главный подъёмный мост с трёх направлений. После двух часов артиллерийской канонады над одной из башен появился белый флаг, и записка появилась в трещине ворот. Нападавшие перебросили планку через ров с водой, но первый, попытавшийся перейти, сорвался и погиб. Наконец второму, Станиславу Майяру, судебному приставу, удалось это. Записка гласила, что де Лонэ намеревается взорвать крепость, если «почетные условия» сдачи не будут приняты. Но нападавшие уже были полны решимости взять крепость несмотря ни на что и снова открыли пушечный огонь.

Защитники крепости предотвратили выполнение комендантом его угрозы взорвать крепость и, наконец, опустили подъёмный мост. Толпа ворвалась во внутренний двор. Бастилия пала.

Гюлен и Эли гарантировали безопасность защитников крепости, и комендант Бастилии маркиз де Лонэ под конвоем был отправлен в ратушу. Но на Гревской площади жаждавшая мести толпа вырвала его из рук конвоя. Коменданту Бастилии отрубили голову, вздернули её на пику и понесли по городу. Такая же судьба постигла его трёх офицеров и трёх солдат, а также купеческого старшину Парижа Флесселя, который выдал народу вместо ящиков с оружием ящики с тряпьём: Флессель был убит, когда его вели на допрос, а его голова оказалась на пике.

Ровно через год, 14 июля 1790 года, на Марсовом поле по королевскому указу состоялись торжества, названные Национальным праздником или Праздником национальной конфедерации — впоследствии закрепился термин Праздник Федерации и единства Нации. В них приняло участие до 100 тысяч человек (при общем населении страны в то время в 25 миллионов), прибывших изо всех регионов Франции. В ходе этих празднований произошёл военный парад, состоялись принесение «гражданской клятвы», пиршество и салют.

#личности_mg #Франция #Французскаяреволюция #революция #Бастилия
#Révolutionfrançaise #Revolutionfrancaise #МадамГильотина #mg #факты #отрывок #речь#личности_mg #Франция #личности_mg #Франция
#газета #литература #отрывок #дата #смерть #событие

Marie Leneru. отрывок: "Saint-Jus" (1922)

"В своем прекрасном драматическом этюде о революционерах г-н Ромен Роллан показывает нам Робеспьера в домашней обстановке. «Тиран» разоткровенничался, он перебирает своих друзей: «Мой брат, Кутон; один – ребенок, другой – умирающий». М-ль Дюпле: «А Сен-Жюст?» – «Его я боюсь».

Не такое впечатление стремятся вызвать у нас историки. Полная зависимость Сен-Жюста от Робеспьера для них – вещь общеизвестная. Мишле, бросая, мимоходом: «Робеспьер использовал Сен-Жюста...», продолжает дальше свой роман, полный загадок. Зная о будущих ссорах и катастрофах, он облекает свой рассказ в форму туманных предчувствий, где нет места анализу, фактам. Мы же хотим забыть на время всеобщую историю и посмотреть на взаимоотношения двух человек. Личная история этих отношений могла бы захватить еще больше, чем политический их аспект, но только вот незадача: как подступиться? Что следует думать об этих замкнутых душах, не желающих открываться нам? Здесь не найдешь ничего похожего на письма Камилла Демулена: «Я любил Мирабо, страстно как любовницу...» Нужно дождаться последнего дня и последнего слова, чтобы услышать из уст Сен-Жюста нечто вроде намека на дружеские чувства. Впрочем, намек этот прозвучит в речи, которая, по сути, является заявлением о расколе.

Начнем с фактов. 8 термидора, конец бурного заседания Конвента: принят декрет об издании речи Робеспьера, потом отменен, выступают все новые ораторы, положение обостряется... Тогда берет слово Робеспьер-младший (более преданный своему старшему, чем брат короля - своему), потом выступили Кутон, Леба и ... всё. О Сен-Жюсте нет даже упоминания ни в протоколе, ни в газетах. Присутствовал ли он вообще? Несомненно, именно это непостижимое «неучастие в прениях» заставило многих историков думать, что он еще не приехал из армии, что Робеспьер ждал его лишь к ночи. Однако Сен-Жюст находился в Комитете уже тогда, когда прибыли курьеры из Флерюса (11 мессидора), то есть он обогнал гонца Журдана.

9-го, во время четырехчасового заседания, ставшего катастрофой и для Сен-Жюста, и для Робеспьера, Баррас видит, как Сен-Жюст то краснеет, то бледнеет, но при этом не произносит ни единого слова, не делает ни единого жеста?

«Сен-Жюст, раз поднявшись на трибуну, уже не покидал её, несмотря на вторжение, которое согнало бы с неё любого другого. Он лишь спустился на несколько ступенек, а затем вновь поднялся, чтобы надменно продолжить свою речь. Однако он не смог добавить ни слова к сказанной им паре фраз. Неподвижный, бесстрастный, непоколебимый, он, казалось, бросал всем вызов своим хладнокровием. Он вынужден был изменить позу, лишь когда был принят страшный обвинительный декрет» (Баррас, «Мемуары»)

Было ли это одним лишь презрением? Не скрывалось ли здесь стремление «изолироваться» таким вот своеобразным способом? В речи, которую он собирался произнести «в защиту Робеспьера», он говорит, имея в виду комитетские интриги: «Что до меня, мне не на что жаловаться. Меня не трогали, считая гражданином без претензий, идущим своим путем». Таким образом, защищая друга, он не забывает подчеркнуть расхождения с ним в политике. Их так мало связывали друг с другом, что даже после ночных споров и достаточно серьезной истории с непрочитанным докладом Комитеты не собирались «топить» его вместе с Робеспьером. (Лишь некий Луше, проявивший в этот день замечательную последовательность, не забыл никого и ничего. И когда Собрание едва не «сбилось с пути», он позаботился напомнить, что, вотируя арест Робеспьера, следует также вотировать арест Сен-Жюста и Кутона.)

Мало того, когда Бийо-Варенн поднимается на трибуну, к нему подходит Барер: «Примись за Робеспьера, не трогай Кутона и Сен-Жюста». (Второй доклад Куртуа). Сен-Жюст тоже не считал себя скомпрометированным Робеспьером и защищал того совершенно незаинтересованно, я бы даже сказала, бескорыстно, по своей доброй воле. «Нужно признать, что эта речь от 9-го термидора была актом героического самоотречения. Если бы человек, восстановивший дисциплину в армии и ускоривший победу, просто сохранил бы молчание, он, без сомнения, спас бы свою голову. Однако он не побоялся выступить, встать между Робеспьером и заговорщиками, не соблаговолив даже оправдаться в собственном поведении». (Олар, «Ораторы Конвента»)

Однако, несмотря на все это, увидев, что Робеспьер «тащит» его за собой и назавтра их обоих здесь не будет, не счел ли он, что жертва чересчур велика и что паденье Робеспьера не стоит падения Сен-Жюста? Он никогда не любил показного героизма: «Легко сказать: они умрут за Отечество. Не умирать нужно, а жить!» («Республиканские установления») Во всяком случае, если он и не предпринял ни малейшего усилия уцепиться за будущее (за восстание Коммуны хотя бы!), – он не сделал и ничего такого, что объединило бы его с первым арестованным и свидетельствовало о согласии принять общую участь (как это, например, сделали Леба и Робеспьер-младший). Не тут ли следует искать тайну этой безмолвной смерти, о которой столько потом говорили? Оказавшись побежденным, Сен-Жюст тут же погружается в молчание, которому не найти примера; поражение словно бы никак на нем не отразилось: «ни возмущения, ни сожалений, ни угрызений». Быть может, это беспримерное молчание 10-го термидора (когда он, единственный, мог еще говорить) было продолжением его «самоизоляции» 8-го и 9-го числа, его странного, почти двусмысленного поведения в эти дни? Уносил ли он с собой секрет какого-то недоразумения или же сожалел о казни, где был не первым?

Его отход от Робеспьера, возможно, начался задолго до того, 6 прериаля Сен-Жюст, находившийся на Самбре, был отозван в Париж письмом, подписанным всем Комитетом. Робеспьер заставил подписать других, но видеть Сен-Жюста желал именно он. Ведь уже слишком хорошо было известно, что означали подобные приезды, и Комитеты находили, что коллега вполне на своем месте в армии. Зачем он приехал в Париж на этот раз, и что ему поручил Робеспьер? Бийо-Варенн сообщает нам, что дело не имело последствий: «Сен-Жюст уехал с чем приехал, через 5 или 6 дней». А вечером 19 прериаля Эли Лакосту было поручено сделать доклад о заговорах. Уезжая накануне праздника Верховного Существа, Сен-Жюст увозил с собой немало жалоб и секретных признаний. И, по-видимому, он не посчитался с упреками Робеспьера. Без сомнения, тот счел бы вполне естественным вверить ему судьбу прериальского закона. Но, если верить одному из друзей, закон этот возмутил Сен-Жюста, и кто знает, только ли по долгу службы уехал он, покинув Робеспьера в столь тяжкий час? Не уехал же Леба. Не счел ли он с тех пор возможным отделить в будущем свое дело от дела Робеспьера? Очень возможно, что именно об этом думал Приер, говоря, что Сен-Жюст не мог утаить своего превосходства и, вероятно, имел собственные виды. Все эти свидетельства коллег (приведенные нами с целью показать, насколько выше они ценили его, чем Робеспьера) вновь послужат нам, чтобы описать степень отчужденности Сен-Жюста, ибо превосходство человека представляет собой большое испытание для его лояльности. «Он молчит и наблюдает, в нем есть что-то от Карла IX», – говорил Робеспьер, без сомнения чувствовавший, что тот, другой, судит его по-своему..."

#личности_mg #Франция
#Révolutionfrançaise #Revolutionfrancaise #МадамГильотина #mg #факты #Robespierre #Робеспьер #Франция #Révolutionfrançaise #Revolutionfrancaise #МадамГильотина #mg #факты #Революция #СенЖюст #saintjust #Французскаяреволюция

13 июля 1793 года убит Жан-Поль Марат - политический деятель эпохи Великой французской революции, врач, радикальный журналист, один из лидеров якобинцев. Известен под прозвищем «Друг народа», в честь газеты, которую он издавал с сентября 1789 года. Убийство совершила Шарлотта Корде - полное имя - Мари Анна Шарлотта Корде д’Армон, родившаяся 27 июля 1768 года в Нормандии. Она происходила из древнего дворянского рода, а её прадедом был Пьер Корнель — основоположник жанра французской трагедии.

Девушка получила начальное образование дома, а затем, в традициях того времени, была помещена в пансион бенедиктинского аббатства Святой Троицы в Кане.

В 1790 году в духе революционных преобразований монастырь закрыли, и Шарлотта Корде вернулась домой.

Современники вспоминали, что 22-летняя Шарлотта была «человеком новой эпохи» — о замужестве не думала, любовным романам предпочитала газеты и революционную литературу. Как-то на обеде у родственников молодая дворянка позволила себе неслыханную дерзость, отказавшись пить за короля. Шарлотта заявила, что Людовик XVI — слабый монарх, а слабые монархи несут своему народу исключительно бедствия.

Шарлотта Корде была республиканкой, однако она категорически выступала против террора и была потрясена казнью короля.
24-летняя девушка считала, что должна что-то предпринять, дабы повлиять на исторический процесс. Кан, где она жила, к тому времени стал центром жирондистской оппозиции, выступавшей против якобинцев.

Шарлотта Корде решила, что остановить террор можно, если уничтожить идеолога террора — Жана-Поля Марата.

Для осуществления своего замысла она встретилась с приехавшими в Кан жирондистами и получила от них рекомендательное письмо к их единомышленникам — депутатам Конвента в Париже. Своей настоящей цели Шарлотта не раскрывала — она говорила, что якобы хочет похлопотать о своей подруге по пансиону, оставшейся без средств к существованию.

Прибыв в Париж, Шарлотта Корде стала искать встречи с Маратом. Девушка осознавала, что уцелеть самой после покушения ей не удастся, поэтому написала несколько прощальных писем, а также «Обращение к французам, друзьям законов и мира», в котором объясняла мотивы своего поступка. «О, Франция! Твой покой зависит от исполнения законов; убивая Марата, я не нарушаю законов; осуждённый вселенной, он стоит вне закона… Я хочу, чтобы мой последний вздох принёс пользу моим согражданам, чтобы моя голова, сложенная в Париже, послужила бы знаменем объединения всех друзей закона!»

Девушка пыталась встретиться с Маратом якобы для того, чтобы передать ему новый список «врагов народа», обосновавшихся в Кане.

К тому времени Жан-Поль Марат почти не появлялся в Конвенте — он страдал от кожного заболевания, и страдания его облегчала только ванна, в которой он дома и принимал посетителей.

После нескольких обращений 13 июля 1793 года Шарлотта Корде добилась аудиенции у Марата. С собой она прихватила кухонный нож, купленный в парижской лавке.

При встрече Шарлотта рассказала ему об изменниках, собравшихся в Кане, а Марат заметил, что они скоро отправятся на гильотину. В этот момент девушка ударила находящегося в ванной Марата ножом, убив его на месте.

Корде была схвачена немедленно. Каким-то чудом её удалось спасти от гнева толпы, желавшей расправиться с ней прямо у трупа поверженного кумира.

После допроса она была отправлена в тюрьму. Следствие и суд были скорыми, а приговор очевидным. Шарлотта Корде не просила о снисхождении, но настаивала, что совершила убийство в одиночку. Это не помогло — в Париже уже начались аресты её предполагаемых пособников, которых также ждал смертный приговор.

Суд присяжных утром 17 июля единогласно приговорил Шарлотту Корде к смертной казни. На девушку надели красное платье — по традиции, в нём казнили убийц и отравителей.

По свидетельству палача, Шарлотта Корде вела себя мужественно. Весь путь до места казни на площади Республики она провела стоя. Когда вдали показалась гильотина, палач хотел закрыть её вид от приговорённой, однако сама Шарлотта попросила его отойти — она сказала, что никогда не видела это орудие смерти, и ей очень любопытно.

От исповеди Шарлотта Корде отказалась. В половине восьмого вечера она взошла на эшафот и была казнена при большом скоплении народа. Плотник, помогавший устанавливать помост, подхватил отрубленную голову девушки и выразил ей своё презрение, дав пощёчину. Этот поступок пришёлся по вкусу радикальным сторонникам Марата, но был осуждён официальными властями.

Жан-Поль Марат был похоронен за день до казни Шарлотты Корде, 16 июля 1793 года в саду клуба Кордельеров. В честь Марата на некоторое время были переименованы Монмартр и город Гавр. Тело Марата в 1794 году, уже после свержения якобинской диктатуры, было перенесено в Пантеон, но затем, при очередном пересмотре оценки личности политика, удалено из него и перезахоронено на кладбище Сент-Этьен-дю-Мон.

Семье Шарлотты Корде пришлось отправиться в изгнание, а её дядя и брат, участвовавшие в вооружённом выступлении роялистов, были расстреляны.

Председатель суда: Кто внушил Вам столько ненависти?
Шарлотта Корде: Мне не надо было чужой ненависти, мне достаточно было своей.

#Marat #Марат #личности_mg #Франция
#Révolutionfrançaise #Revolutionfrancaise #МадамГильотина #mg #факты #отрывок #речь#личности_mg #Франция #личности_mg #Франция
#газета #литература #отрывок #дата #смерть #событие

Шарлотта Робеспьер "Воспоминания" (отрывок)
"Возвращение Максимилиана в свою семью, в лоне которой он хотел обосноваться, было праздничным днем для всех; наши друзья плакали вместе с нами от умиления. Мой брат был всеобщим любимцем. Все знали мягкость его характера и чистоту его сердца и каждому горячо хотелось иметь его в числе своих друзей.

Он начал свою карьеру адвоката с очень большим достоинством. Его первые выступления привлекали всеобщее внимание. Я часто старалась постичь причину большого успеха моего брата, как адвоката. Максимилиан был очень талантлив, его речь была легка и убедительна, но я не думаю, что только этих высоких качеств было достаточно для создания ему известности. Я думаю, что выдвинут он был более всего выбором своих дел. Он брался только за справедливые дела и отвергал другие, не подходящие; таким образом, он почти всегда выигрывал процессы. И ему поручили несколько очень серьезных дел, где он проявил действительно большие способности.

Я видела, что он всегда действовал бескорыстно. Когда кто-нибудь из его клиентов приходил к нему за советом по поводу какого-нибудь спорного вопроса, он меньше всего склонял его к тяжбе, но всегда старался примирить его с противником и полюбовно уладить дело. Он предпочитал брать защиту бедняка и часто предлагал ему материальную помощь вместо того, чтоб требовать от него гонорара. Очень часто обе противные стороны обращались к нему с просьбой взять на себя защиту; Максимилиан не колебался, он брал под защиту ту сторону, претензии которой ему казались основательными, хотя бы она и была более бедной и он рисковал не получить никакого вознаграждения. Как явствует отсюда, он совершенно не делал из своей профессии доходной статьи, а подчинял ее вопросу справедливости. Вот почему о нем говорили, что он является опорой угнетенных и мстителем за невинность.

Я должна коснуться некоторых деталей образа жизни, установленного для себя Максимилианом. Он очень много работал и большую часть времени, которое у него оставалось от труда, он проводил в своем кабинете. Он вставал в шесть-семь часов и работал до восьми. Затем приходил парикмахер и причесывал его. После этого он завтракал, причем завтрак состоял из чего-нибудь молочного, и вновь принимался работать до десяти часов, после чего одевался и уходил в суд. После заседаний суда, он приходил обедать; ел он мало и пил только воду, слегка подкрашенную вином. Он никогда не отдавал предпочтения каким-либо блюдам. Очень часто я его спрашивала, что бы он хотел к обеду, но он отвечал, что ему безразлично. Он любил фрукты, и единственно без чего он не мог обойтись, это - без чашки кофе. После обеда он уходил на часок прогуляться или навестить кого-нибудь. Затем он возвращался и снова запирался в своем кабинете до семи, до восьми часов. Остаток вечера он проводил в семье или среди друзей.

Мы, мои тетки и я, часто упрекали его, что он очень рассеян и чем-то всегда озабочен в нашем обществе. Действительно, если играли в карты или занимались незначительными разговорами, он удалялся в какой-нибудь угол комнаты, садился в кресло и предавался своим размышлениям, как будто он находился в одиночестве. Однако, по натуре он был весел, любил шутить и часто смеялся до слез. Характер у Максимилиана был ровный. Он никогда никому не противоречил. Сколько раз мои тетки мне говорили: «Ваш брат ангел, в нем все нравственные достоинства, - он создан для того, чтобы быть одураченным и стать жертвой негодяев».

Однако не следует думать, что эта мягкость нрава, эта кротость исключали у моего брата твердость характера при всяких обстоятельствах. Наоборот, он обладал колоссальной силой воли и непреклонной настойчивостью. Его поведение во главе государства, в течение почти двух лет, доказало, что он был словно весь сделан из бронзы и гранита. Но эта энергия, эта непоколебимость соединялись с такой мягкостью обращения, что люди, которые его встречали в кругу семьи, были им очарованы. Я предлагаю тем, кто бывал у Максимилиана, доказать обратное. Все, кто имел с ним личные сношения, кто видел его в те моменты, когда душа раскрывается и показывается такою, какой она есть, подтвердят, что если никто не управлял браздами государства более мощной рукой, то никто также не был более кроток и более скромен в частной жизни. Чем это объяснить? А тем, что на ряду с изумительной чувствительностью он обладал глубокими убеждениями, и, когда дело касалось, убеждений, они одерживали верх надо всем.

Обходительность моего брата по отношению к женщинам располагала их к нему. Некоторые из них, как я думаю, питали к нему более глубокое чувство. Одна из них, м-ль Дезорти, полюбила его и была им любима. Отец этой молодой девушки женился вторым браком на одной из моих теток. От первого брака у него было два сына и три дочери. К тому времени, когда мой брат был избран депутатом в Генеральные штаты, он ухаживал за Дезорти уже два или три года. Вопрос о женитьбе поднимался уже несколько раз, и, по всей вероятности, Максимилиан женился бы на ней, если бы выбор его соотечественников не вырвал его из уюта частной жизни и не направил на политическую карьеру. М-ль Дезорти, поклявшаяся ему, что никогда никому кроме него не будет принадлежать, не сдержала своей клятвы и во время сессии Учредительного собрания отдала свою руку другому. Мой брат узнал об этом вероломстве только по возвращении в Аррас, после закрытия Собрания, и был этим глубоко огорчен..."

#личности_mg #Франция
#Révolutionfrançaise #Revolutionfrancaise #МадамГильотина #mg #факты #Robespierre #Робеспьер #Charlotte
#Шарлотта

(Кадр из фильма "Дантон" - 1982)

В ЗАЩИТУ РОБЕСПЬЕРА (Речь, начатая Сен-Жюстом на заседании 9 термидора 27 июля 1794 г., переданная в бюро Конвента по его распоряжению) (*) - часть первая

"Я не принадлежу ни к какой фракции, я буду бороться с любой из них. Они не исчезнут, пока установления не создадут гарантии, не положат границ власти и не заставят человеческую гордость навсегда склониться под ярмом общественной свободы.

Судьбе угодно, быть может, чтобы эта ораторская трибуна стала Тарпейской скалой для того, кто придет сказать вам, что члены правительства сошли со стези мудрости.

Я полагал, что вам необходима правда, высказанная с осторожностью; я полагал, что нельзя беззастенчиво нарушать обязательства, которые требуют, чтобы мы были готовы на все ради спасения отечества.

Каким же языком мне говорить с вами? Как обрисовать заблуждения, о которых вы не имеете никакого представления, как воочию показать то зло, которое лишь слово может разоблачить, лишь слово может устранить?

Ваши Комитеты общей безопасности и общественного спасения поручили мне представить вам доклад о причинах серьезного волнения, которым было охвачено в последнее время общественное мнение.

Доверие, которое оказали мне оба комитета, — большая честь для меня; но этой ночью кое-кто поразил меня в самое сердце, и я буду говорить, обращаясь только к вам.

Я должен заявить, что кое-кто пытался принудить меня высказать мнение, противоречащее моему образу мыслей.

Хотели, чтобы я сообщил о расколе в правительстве; но его нет; произошли лишь некоторые изменения в политике, о которых я вам доложу.

Дни нашей славы не миновали! И я предупреждаю Европу, что тщетны ее попытки подорвать силу духа нашего правительства!

Я расскажу, как несколько человек, побуждаемых, как мне кажется, завистью, пытались усилить свое влияние и сосредоточить в своих руках власть, унижая или удаляя тех, кто препятствовал их замыслам; кроме того, они поставили себе на службу гражданские вооруженные силы Парижа, устранив его магистратов и присвоив их функции; по-видимому, они намеревались свести на нет деятельность революционного правительства и замышляли погубить некоторых достойных людей, чтобы властвовать более спокойно.

Эти члены Комитета содействовали тому, чтобы доклад был поручен мне. Мне казалось, что не у всех еще открылись глаза на их поведение; я не мог обвинить их, выступая от их же имени; нужно было бы долгое время обсуждать в самом Комитете сущность их замыслов. Они полагали, что выступая перед вами по их поручению, я буду вынужден, считаться с мнением людей и либо добиваться всеобщего примирения, либо присоединиться к их взглядам и говорить их языком.

Я воспользовался передышкой, предоставленной мне их ожиданиями, чтобы подготовиться к тому чтобы заставить их измерить перед вами всю глубину бездны, куда они бросились, очертя голову. Я обращаюсь к вам от имени отечества; я полагаю, что послужу моей стране и избавлю ее от новых бурь, если буду говорить со всею искренностью и только перед вами.

Я выступаю и от вашего имени, ибо несу ответственность перед вами за то влияние в делах, которое вы позволили мне приобрести.

Итак, я решил отбросить все низменные соображения и вынести сейчас на ваш суд дело, которое могло бы тайно вызвать акты насилия в правительстве.

Положение, в котором я нахожусь, показалось бы щекотливым и трудным всякому, кто мог бы себя в чем-либо упрекнуть; всякому, кого устрашило торжество фракций, несущее смерть; но не так уж трудно расстаться с жизнью, в которой пришлось бы стать либо соучастником, либо безмолвным свидетелем зла.

Я просил тех членов, о которых я буду говорить, прийти и выслушать меня. По моему мнению, они виновны в пагубных замыслах против отечества; на моей совести нет ничего, что заставило бы опасаться ответных обвинений; я скажу все, что о них думаю, без всякой жалости.

Я говорил о том, что существует план уничтожения революционного правительства. Соучастник этого заговора арестован и содержится под стражей в Консьержери; его зовут Легрэ, он был некогда сборщиком податей, а затем членом революционного комитета секции Музея. Он поделился своими планами с несколькими людьми, которых намеревался вовлечь в свои преступления.

Революционное правительство, по его мнению, слишком сурово; необходимо его уничтожить; он заявил во всеуслышание, что к этому готовятся.

Легрэ добавил, что в секциях подготовлены речи, направленные против Национального конвента; он сожалел об изгнании дворян; по его словам, это был способ выявить их, чтобы убить. Он говорил также, что доброе имя Дантона будет восстановлено и что заставят Париж раскаяться в том, что на его глазах исполняли смертные приговоры...

В то же самое время по всей Европе распространился слух, что королевская власть во Франции восстановлена, что членов Национального конвента перерезали и что дерево свободы и орудия казни для изменников сожжены у подножия трона. Говорили также, что в правительстве возник раскол. Они ошибаются; члены правительства были рассеяны по всей стране.

Боже! Вы допустили попытку нарушить согласие в правительстве, которому было присуще некоторое величие; его члены правили мудро, но не стремились всегда разделять его славу! Вы допустили заговор, обрекающий на гибель достойных граждан! Я заявляю, что сделал все возможное, чтобы вновь привести всех к идее справедливости, но признаюсь, что некоторые члены явно и решительно этому противились.

Я заявляю, что была предпринята попытка посеять недовольство и раздражение в умах и таким путем привести людей к губительным поступкам. Без сомнения, не надеялись, что я соглашусь запятнать свои чистые руки подлостью. По крайней мере, не думайте, что в моей душе возникло намерение льстить одному человеку. Я защищаю его, потому что он представляется мне безупречным, и я обвинил бы его, если бы он стал преступником..."

(*)
На совместном заседании Комитетов общественного спасения и общей безопасности 4—5 термидора Сен-Жюсту был поручен доклад о политическом положении. 8 термидора после полуторамесячного перерыва на трибуну Конвента поднялся Робеспьер. Вечером он повторил свою речь, которую он назвал «завещанием», в Якобинском клубе. Его речь напугала многих и, возможно, ускорила развитие событий. В ночь с 8 на 9 термидора в Комитете общественного спасения между Сен-Жюстом и остальными членами Комитета произошло столкновение. Около пяти часов утра он покинул Комитет, обещав коллегам, что вернется к десяти и прочитает им свой доклад. Вместо этого он прислал записку: «Несправедливость замкнула мне сердце. Я раскрою его Конвенту». В двенадцать он был на трибуне, но едва успел произнести несколько фраз, как его прервал Тальен. С этой минуты и до того момента, как Конвент принял решение о его аресте и предложил передать в бюро текст непроизнесенной речи, Сен-Жюст неподвижно и молча стоял на трибуне, отступив на шаг.
Судя по тому, что в тексте говорится о событиях последней ночи, можно предположить, что значительные изменения в сам замысел речи были внесены Сен-Жюстом уже после того, как он покинул Комитет. Но неизвестно, встречался ли он в эти несколько часов с Робеспьером. Решением Конвента от 30 термидора (17 августа 1794 г.) непроизнесенная речь Сен-Жюста была выпущена отдельной брошюрой.
#личности_mg #Франция
#Révolutionfrançaise #Revolutionfrancaise #МадамГильотина #mg #факты #Robespierre #Робеспьер #Франция #Révolutionfrançaise #Revolutionfrancaise #МадамГильотина #mg #факты #Революция #СенЖюст #saintjust #Французскаяреволюция

День 10 августа 1792 года привёл к фактическому падению французской монархии после штурма Тюильри Национальной гвардией повстанческой Парижской коммуны и революционными федератами из Марселя и Бретани. Король Людовик XVI вместе с семьёй укрылся в Законодательном собрании, был отстранён от власти и арестован. Восстание 10 августа, имевшее общенациональный характер, является кульминацией в неудавшейся из-за комплекса внутренних и внешних причин и обстоятельств попытке установить во Франции конституционную монархию.

Вечером 9 августа во дворце было трое человек, чьё присутствие должно было гарантировать безопасность королевской семьи — Петион, мэр Парижа, Редерер - прокурор Парижа, и маркиз Манда, командующий войсками, собранными для защиты Тюильри. Все трое подвели короля. Петион утверждал позднее, что он должен был прийти, чтобы защитить королевскую семью; но около 2 утра, услышав угрозы от группы роялистов, удалился в мэрию, где был заключён под стражу по приказу повстанческой Коммуны. Первая ошибка Редерера заключалась в том, что он уверил королевскую семью, что никакого нападения на Тюильри не будет. Второй ошибкой, когда ряд бюллетеней от Блонделя, секретаря муниципалитета, дал понять, что нападение неизбежно, было убедить Людовика отказаться от защиты дворца и отдать себя под защиту ассамблеи. Затем Редерер (третья и непростительная ошибка) убедил Манда подчиниться приказу Коммуны явиться в ратушу. Манда ничего не знал о формировании повстанческой Коммуны и отбыл туда без сопровождения. Там он был немедленно заключён под стражу, а вскоре после этого убит. Командование национальной гвардией было передано Сантеру.

Таким образом, когда примерно в семь утра авангард повстанцев был замечен в задней части дворца, там не было никого, чтобы отдавать приказы. Людовик, сонно инспектируя свой гарнизон, «при полном параде, со шпагой на боку, пудрой, сыпавшейся с волос парика», был встречен криками национальных гвардейцев «Да здравствует нация!» и «Долой вето!» . Людовик ничего не сказал и вернулся в Тюильри. За ним в строю вспыхивали перепалки. Артиллеристы громко заявляли, что не будут стрелять в своих братьев.

Опасаясь насилия и кровопролития, Людовик охотно прислушивался к советам Редерера отказаться от защиты дворца. Напрасно Мария-Антуанетта настаивала, что они должны остаться и драться до конца. Ещё до того, как прозвучал первый выстрел, королевская семья была в печальном отступлении через сады дворца к дверям ассамблеи. «Господа, — сказал король, — Я пришёл сюда, чтобы предотвратить тяжкое преступление, я думаю, я не могу быть в более безопасном месте, чем с вами». «Ваше Величество, — отвечал Верньо, занимавший председательское место, — Вы можете рассчитывать на твёрдость Национального собрания; его члены поклялись умереть, защищая права народа и конституционную власть». Король занял место рядом с президентом. Но Шабо напомнил ему, что собрание не может дебатировать в присутствии короля, и Людовик удалился со своей семьёй и министрами в помещение предназначенное для стенографов и находившееся за спиной президента. Там королю предоставили место, и он слушал с обычным мягким безразличием, как депутаты обсуждали его судьбу. Королева сидела у решётки собрания с дофином на коленях. Она понимала всю трагичность их положения.

Было семь часов утра. Набат не переставал гудеть всю ночь. С момента ухода короля из дворца всякий повод к сопротивлению исчез, к тому же с уходом национальной гвардии, сопровождавшей короля, уменьшились и средства к защите. С криками «Да здравствует нация!» жандармы покинули свои посты. Национальная гвардия склонялась на сторону повстанцев. На правом берегу Сены батальоны продвигаются вперёд свободно, как на параде. Никакого сопротивления в обычно охраняемых местах. Авангард, состоящий из мужчин, женщин и детей, вооружённых чем попало, занимает покинутую площадь Карусель, и к 8 часам первая колонна под предводительством Вестерманна появилась перед дворцом.

Штурм дворца начался в восемь часов утра. По приказу короля швейцарцы отошли в глубь помещений здания, и защита прилегающего к входу двора осталась полностью на национальных гвардейцах. Марсельцы начинают брататься с артиллеристами национальной гвардии, достигают вестибюля дворца, поднимаются по парадной лестнице и призывают швейцарскую гвардию сдаться. «Сдавайтесь народу!» — закричал Вестерманн по-немецки. «Сдаться было бы позором для нас!» был ответ.

Швейцарцы неподвижно стояли в окнах дворца; обе стороны некоторое время смотрели друг на друга, не предпринимая никаких действий. Кое-кто из осаждавших подходил поближе к швейцарцам, чтобы убедить их присоединиться к народу, некоторые швейцарцы бросали из окон свои патроны в знак мира. Повстанцы вошли в вестибюль дворца, где находились другие его защитники. Только решётка разделяла их. Тут-то и началось сражение, хотя никто не знает, с чьей стороны был произведён первый выстрел. Швейцарцы, стреляя сверху, очистили вестибюль и двор, бросились вниз на площадь; повстанцы рассеялись во все стороны. По ним стреляют одновременно и со стороны дворов, и со стороны сада, и со стороны города. Вся площадь представляет собой сплошное густое облако дыма, образованное беглым огнём. Самые отважные, тем не менее, собрались вокруг подъездов домов на Карусели, открыли огонь по дворцу и подожгли прилегающие дворец строения. Швейцарцы атакуют, перешагивают через тела убитых, захватывают вход во дворец, пересекают Карусель и даже уводят пушки, оставленные там нападающими. Как и при штурме Бастилии, крик о предательстве раздался над площадью, и нападающие предположили, что попали в засаду, вследствие чего впредь швейцарцы стали предметом особой ненависти со стороны санкюлотов.

В этот момент подходят батальоны Сен-Антуанского предместья, и повстанцы оттесняют швейцарцев назад во дворец. Тут сопротивление делается отчаянным, большую лестницу отстаивают упорно, но наступление ведётся так бурно, что сопротивление становится вскоре бесполезным. Людовик, услышав из Манежа звук стрельбы, написал на клочке бумаги: «Король приказывает своим швейцарцам немедленно сложить оружие и вернуться в казармы». Выполнение этого приказа в такой момент означало верную смерть, и швейцарские офицеры, сознавая тщетность выполнения в разгар напряжённого боя, не сразу отдали его. Тем не менее положение швейцарской гвардии вскоре становится угрожающим, боеприпасы иссякают и потери растут. Только тогда отдаётся приказ к отступлению. Основная часть швейцарской гвардии отступает через дворец, через сады в задней части здания, некоторые попытались укрыться в здании парламента: некоторые были окружены, приведены к ратуше и преданы смерти под статуей Людовика XIV. Из девятисот только триста осталось в живых.

Общие потери со стороны роялистов были, возможно, восемьсот человек. Со стороны повстанцев триста семьдесят шесть были либо убиты, либо ранены. Восемьдесят три из них были федераты и двести восемьдесят пять национальных гвардейцев — простые граждане из каждой отрасли торговых и рабочих классов Парижа, которые в этот день превратились в героев. Среди них было представлено более шестидесяти профессий — парикмахеры и плотники, столяры и маляры, портные, шляпные мастера и сапожники, слесари и из домашней прислуги. Две женщины были среди раненых, и «пассивные» граждане, считавшиеся слишком незначительными, чтобы иметь даже право голоса, лежали мёртвые на земле, которую они завоевали для Республики, по-прежнему сжимая свои неуклюжие пики.

#Франция
#Révolutionfrançaise #Revolutionfrancaise #МадамГильотина #mg #факты #Революция #восстание
#Французскаяреволюция

1. Противостояние на лестнице
2. Штурм Тюильри
3. Инспекция Людовиком верных войск
4. Приказ о капитуляции
5. Восставшие в Законодательном Собрании

26 августа 1789 года - принята Декларация прав человека и гражданина - важнейший документ Великой французской революции, определяющий индивидуальные права человека.
В основу идей Декларации прав человека и гражданина положена концепция равноправия и свободы, принадлежащей каждому от рождения. Естественными правами человека и гражданина объявлялись свобода личности, свобода слова, свобода убеждений, право на сопротивление угнетению.

Декларация до сих пор лежит в фундаменте французского конституционного права. Она подтверждена французской конституцией 4 октября 1958 года. 16 июля 1971 года Конституционный совет Франции признал Декларацию юридически обязательным документом, нарушение которого приравнивается к неконституционности.

9 июля депутат Национального собрания от области Дофине Жан-Жозеф Муниер предложил, чтобы Конституции предшествовала Декларация. Многие депутаты предложили свои проекты деклараций: первоначальный проект предложил Жильбер де Ла Файет, затем над текстом работали также Ги-Жан-Батист Тарже, Мунье, Мирабо, Сийес и Гуж-Карту.

12 августа Учредительное собрание постановило создать комитет из пяти депутатов, отвечающий за рассмотрение различных проектов декларации, объединение их в один и представление финального проекта уже 17 августа. На следующий день, 13 августа, собрание назначило членов комитета: Демонье, Ла Люзерна, Тронше, Мирабо и Редона. Комитет выполняет свою задачу: 17 августа он представляет проект декларации прав человека в обществе в девятнадцати статьях, которым предшествует преамбула.

19 августа Учредительное собрание решает, что текст Декларации будет обсуждаться постатейно на основе проекта из двадцати четырёх статей, предложенных шестым бюро (подразделение Учредительного собрания) под руководством Жерома Шампьона де Сисе. Этот проект был сильно изменён при обсуждении. Анри Грегуар предложил, чтобы Декларация прав человека и гражданина сопровождалась обязанностями.

Текст провозглашали, обсуждали и принимали статья за статьёй с 20 по 26 августа 1789 года. 20 августа 1789 года Учредительное собрание приняло преамбулу и первые три статьи, 21-го — статьи 4-6; 22-го — статьи 7-9; 23-го статью 10; 24-го статьи с 11 по 13; 26-го — последние четыре статьи.

Обсуждение было прервано 26 августа 1789 г. после принятия статьи 17, касающейся права собственности, с тем чтобы обсудить статьи самой Конституции.
1.Декларация прав человека и гражданина. Картина работы Ле Барбье (1738 г.- 1826 г)
2.Титульный лист документа

#Франция
#Révolutionfrançaise #Revolutionfrancaise #МадамГильотина #mg #факты #Революция #история #документ #правачеловека
#Французскаяреволюция

25 августа 1767 года родился Луи Антуан Леон де Сен-Жюст — французский революционер, военный и политический деятель Великой Французской революции.
Воспоминания современников о Сен-Жюсте -Термидорианские воспоминания Жоржа Дюваля:
"Назавтра, 5 сентября, когда на часах Тюильри пробил полдень, я вошел в помещение приставов. Руайе там не было: мне сказали, что я найду его в помещении смотрителей зала, куда его только что вызвали. Я отправился в указанном направлении и действительно нашел там человека, которого искал. Он был не один: молодой человек лет двадцати четырех — двадцати пяти, с очень красивым нежным лицом, изящный, изысканно одетый, сидел за столом, заваленным папками, и листал какие-то бумаги, которые он держал в руках. Поглощенный этим занятием, он не обратил на меня внимания. Однако, Руайе приложил палец к губам, советуя мне молчание и скромность. Я прекрасно понял этот знак, но в нем не было необходимости: время и место властно призывали не дать слететь с моих уст ни одному лишнему слову.
— Вот доверенность, о которой вы меня просили, — сказал я громко, и склонившись к его уху, потребовал свой билет. Красивый молодой человек спросил, не поднимая глаз от бумаг, поглощавших его внимание:
— Доверенность, Руайе! вы занимаетесь денежными делами, милейший?
— Да, гражданин, я только что получил небольшое наследство в Жуанвиле, и поскольку не могу отлучиться, чтобы получить его...
— Вы выбираете другого, чтобы он получил его для вас; очень хорошо.
Минутное молчание. Я собрался уйти, когда этот человек, оглядев меня с головы до ног, спросил:

— Вы служите у нотариуса?
— Да, гражданин.
— Не могу вас поздравить.
— Почему так?
— Потому что это школа, гнусная во всех отношениях. Нотариусы Парижа все заражены аристократизмом, у республики нет, быть может, больших врагов.

И с неожиданным переходом:
— Однако, поскольку им позволено вести дела, а мне самому нужно передать свое право одному из моих друзей в Нуайоне, чтобы восстановить кредит, которым я пользовался в этих местах, приготовьте для меня, когда вернетесь к своим занятиям, доверенность на этот предмет.
— Охотно, гражданин.

Склонившись, он принялся писать. Пока он писал, Руайе сказал мне тихонько: Будь осторожен, человек, которого ты видишь перед собой — Сен-Жюст.

— Держите, вот записка, которая вас осведомит, что вы должны сделать; но прошу вас, это нужно сделать быстро.
— Можете быть уверенны, гражданин, что завтра...
— Почему не сегодня вечером?
— Через два часа, если хотите.
— Через два часа, хорошо; я бы не хотел, чтобы это дело затянулось. Мой должник — старый аристократ, которому не избежать гильотины, и я был бы очень рад, если бы он мне заплатил прежде, чем туда отправится. Ступайте, и возвращайтесь быстрее.

Не прошло и двух часов, как я возвратился с доверенностью. Сен-Жюст поблагодарил меня за усердие, которое я проявил, чтобы сделать ему приятное, сказал, что любит людей расторопных, вроде меня, и что каждый раз, когда ему нужно будет вести переговоры по личным денежным делам, он будет отдавать мне предпочтение. Он подписал доверенность, предложил мне оставить свой адрес Руайе, чтобы тот ему передал, поблагодарил за содействие и вышел.

Руайе поздравил меня со счастливым случаем, позволившим мне столь неожиданно войти в милость к такому человеку, как Сен-Жюст, настойчиво советовал мне поддерживать эти отношения, с пафосом говорил мне об огромном влиянии, которое он имеет в Конвенте, и уверял меня, что его покровительство, если я буду иметь счастье снискать его, может далеко меня завести.

Все это я знал не хуже, чем Руайе, и лучше него знал биографию Сен-Жюста. Я знал от одного из своих друзей, который вместе с ним учился в коллеже в Суассоне, что во время обучения там он всегда выделялся гордым нравом и независимостью суждений, и что, окончив коллеж за несколько лет перед революцией, он со всем жаром воспринял ее идеи. Я знаю, что снедаемый преждевременным честолюбием, он обманным путем, не достигнув еще надлежащего возраста, проник в избирательное собрание Шони, что обман был раскрыт и он испытал позор изгнания. Через некоторое время он выдвинулся, добившись звания adjudant-major в одном из батальонов Национальной гвардии Парижа, и отправил несколько статей Робеспьеру, чтобы поместить их в "Защитник Конституции", журнал, издававшийся последним в это время. Робеспьер их напечатал одну за другой, и таким образом между ними завязалась переписка, которой Сен-Жюст настолько был польщен, что сделался страстным поклонником Робеспьера и с этого времени полностью посвятил себя его судьбе. Робеспьер не был неблагодарным: он восхвалял на всех перекрестках юношеский патриотизм Сен-Жюста, принял его в Якобинский клуб и пошел до конца, добившись благодаря своему влиянию и секретной деятельности своих эмиссаров, избрания Сен-Жюста одним из депутатов Эн в Национальный Конвент, где он стал под знамена своего покровителя, которых не покинул никогда.

Впервые он высказал свое мнение, когда обсуждался вопрос, должна ли быть семья герцога Орлеанского изгнана с территории Франции. "Я требую, — сказал Сен-Жюст, — чтобы изгнаны были все Бурбоны, за исключением короля, который должен остаться здесь, вы знаете почему". Эта жестокая шутка тотчас выделила его; предвосхитив цареубийство, он не замедлил стать цареубийцей на деле; внешне менее популярный, чем Робеспьер, он почти также как тот господствовал в Комитете общественного спасения, где он был одним из самых активных и самых трудолюбивых членов, ...

и когда все формальности были исполнены, я, торжествующий и быстрый, как молния, направился на дом к Сен-Жюсту.
Он занимал прекрасную квартиру во втором этаже. Его officieux пригласил меня в столовую, посреди которой стоял круглый столик, уставленный тарелками с холодным мясом, фруктами по сезону, банками с вареньем, в общем, всем, что составляет прекрасный завтрак; ибо, должен сказать, что Сен-Жюст, этот суровый республиканец, провозгласивший с трибуны Конвента, что французы не должны и помышлять о наслаждениях Персеполиса и советовал им смириться с умеренностью Спарты, никогда сам не довольствовался черной похлебкой, а достаточно регулярно посвящал удовольствиям стола часть времени, не занятого заботами об общественном спасении; в этом он напоминал Шометта, Робеспьера, финансиста Камбона, и других республиканцев. Узнав, зачем я пришел, слуга отправился доложить представителю, который заканчивал свой утренний туалет. Через несколько минут он вышел сам.

На нем был домашний халат из белоснежной бумазеи; на ногах — изящные турецкие туфли желтого сафьяна, как если бы он происходил по прямой линии от основателя ислама. Руками он взбивал и разглаживал струящиеся локоны своей надушенной шевелюры, располагая их вокруг шеи со столь же мелочной тщательностью, как оратор Гортензий складки своей тоги. Едва я его заметил, как сразу же представил ему доверенность, подписанную мэтром Гайаром и его собратьями, зарегистрированную и узаконенную. Восхищенный моим рвением и удовлетворенный моей расторопностью, Сен-Жюст предложил мне сесть и тут же пригласил позавтракать с ним. Я пробормотал несколько слов благодарности и ... принял приглашение.

Завтрак начался, и после минутного молчания Сен-Жюст заговорил.

— Я спрашивал вчера о вас у Руайе, и был рад узнать, что вы хороший патриот.
— Каким должен быть всякий француз.
— Несомненно, но каким не всякий француз является. Он, Руайе, рассказал мне также, что среди защитников отечества ваш брат, который записался в добровольцы в 92-м.
— Я бы тоже посвятил себя отечеству, но слабость телосложения, а также старый перелом ноги, из-за которого мне трудно ходить, не позволяют мне это сделать.
— Тем хуже. Ружье лучше подходит молодому человеку вашего возраста, чем перо, и вы стяжали бы больше славы в военном лагере, чем в конторе нотариуса.
— Согласен; но тогда я бы не имел чести завтракать сейчас с одним из самых прославленных представителей народа, являющим собой одну из самых прочных опор республики.

Он улыбнулся не отвечая мне, но я увидел, что мое возражение не было ему неприятно. Беседа повернулась на предметы незначительные, на спектакли, например, на республиканские пьесы, которые тогда играли, о большем или меньшем патриотизме, которым они пропитаны, и т.д.; затем, поскольку доверенность оставалась лежать на столе, он взял ее машинально, и рассмотрев подпись:

— Имя вашего нотариуса Гайар?
— Да, гражданин.
— И его контора находится?
— На площади Дворца Правосудия.
— Я никогда не слышал о нем. Должно быть это не очень большая контора.
— Нет.
— И думаю, она имеет немного дел с бывшими.
— Мы работаем исключительно с жителями квартала Ситэ, которые в целом прекрасные патриоты
— Если эта клиентура и не очень прибыльна для мэтра Гайара, она по крайней мере не может его скомпрометировать, и в Париже не один нотариус, был бы счастлив не иметь другой.

С этими словами он поднялся, намереваясь переодеться для выхода, чтобы отправиться в собрание; ибо Сен-Жюст, по примеру Робеспьера, которого он боготворил, испытывал глубокое отвращение к грязному костюму санкюлотов, и появлялся на публике не иначе как изысканно одетым, что соединялось с его изящными манерами и естественной грацией. Не зная, кто он такой, никто бы и не подумал, что это один из самых непримиримых децемвиров Комитета общественного спасения. В тот момент, когда он возвращался в свою комнату, он повернулся ко мне, внимательно на меня посмотрел, и сказал без всякой подготовки:

— Что вы думаете о жирондистах?
— Я?
— Да, вы.
— Н-но...
— Ну как же, что думаете вы о жирондистах?
— Я думаю... что они напоминают Нерона, который говорил: Я обнимаю своего соперника, но для того, чтобы его удушить. Я думаю, что они именно так обнимали республику, чтобы удушить ее.
— Превосходно сказано. Я доволен вами; заходите навестить меня, и если я буду один и буду свободен, мы поговорим, и посмотрим, что можно для вас сделать.

Возвратившись в контору, я пересказал г. Гайару разговор, который был у меня с Сен-Жюстом; он очень благодарил меня, что я изобразил его перед столь грозным персонажем нотариусом санкюлотов, и просил меня утвердить его в этой спасительной мысли, когда мне случится вновь увидеть его.

Воспользовавшись данным мне разрешением, я появился у него дней через пять-шесть: он заперся с Робеспьером. Я вернулся в следующий дуоди: он работал с Кутоном. В один день он давал инструкции Лекарпантье, отправлявшемуся в миссию в департамент Ла Манш. В другой день он готовил вместе с Фукье-Тенвилем список заговорщиков, подлежащих отправке завтра в революционный трибунал. Таким образом, он был непрерывно занят делами и интересами общества.

Обескураженный всеми этими бесполезными попытками, я перестал, признаюсь, с сожалением, давать ему знать о себе, когда при выходе после вечернего заседания я заметил его в кулуарах Конвента. Я не решался заговорить с ним, опасаясь, что он меня не узнает или не захочет узнать; но я был приятно удивлен, когда он сам подошел ко мне и сказал с любезным видом: "Вот и вы. Я очень рад, что встретил вас. Вы несколько раз приходили ко мне, мне говорили; я был занят и не мог вас принять; но я собирался писать вам, чтобы просить вас оказать мне услугу.
— Все, что от меня зависит, гражданин представитель.
— Вот в чем дело: мне написали из Нуайона, что человек, которому я отправил свою доверенность, заболел, и стало быть не может хлопотать о моем поручении. Могли бы вы взять его на себя вместо него?
— От всей души.
— Тогда подготовьте другую доверенность на свое имя, которая отменяла бы прежнюю, и принесите мне завтра с утра пораньше.

Я доставил ее с тою же пунктуальностью, что и в первый раз, и когда все было улажено, Сен-Жюст дал мне сумму, необходимую для путешествия и проживания, паспорт Комитета общественного спасения, и я отправился в Нуайон. Мне удалось покончить с его делом почти сразу; я тут же возвратился в Париж с 4.000 франков в ассигнатах, поднявшись в его доверии, и пошел отнести их ему. Он поблагодарил меня, повел обедать к Мео, где обед был самый роскошный, какой я когда-либо имел в моей жизни, а затем в Оперу, где давали Nephté и Prétendus. В антракте Лаис с красным колпаком на голове запел Марсельезу, сопровождаемый всеми хористами, мужчинами и женщинами, которые повторяли хором каждый припев. На последней строфе, Любовь к отечеству святая, Сен-Жюст возгласил громовым голосом: "На колени!" и присоединил пример к предписанию. Все вокруг стояли на коленях, как он и я до начала припева; тогда партер весь поднялся и присоединил четыре или пять сотен голосов к голосам артистов Национальной академии музыки, что произвело самый ужасный музыкальный шум, когда-либо слышанный на спектакле.

С этого времени я оказывал услуги Сен-Жюсту настолько усердно, насколько это было возможно, не становясь назойливым, и прием, который он мне оказывал, был обнадеживающим. Иногда он не гнушался обращаться ко мне за советом относительно дел, касающихся его частных интересов, и я не однажды завершал их к его удовлетворению. Однажды утром, когда я пришел к нему дать отчет об одном из этих дел, он оказался чрезвычайно занят. Комитет общественного спасения получил накануне известие, что Виссамбурские линии только что захвачены, что австрийцы продвигаются к Страсбургу, и что французская армия, павшая духом, так же как и ее генералы, начинает разлагаться. Это было примерно в конце октября. Сен-Жюст едва меня выслушал, расхаживая большими шагами по комнате. В конце концов он сообщил мне, что через два дня отправляется вместе с Леба восстанавливать порядок в военном лагере, и добавил: "Я ничего не пожалею, чтобы возвратить победу под знамена Республики; я не отступлю ни перед какими суровыми мерами; я не пощажу ни предателей, ни трусов, и гильотина поможет мне разделаться с генералами, которые не умеют побеждать, или не хотят... Прощайте; сегодня у меня нет времени с вами разговаривать; приходите ко мне после моего возвращения"

#личности_mg #Франция
#Révolutionfrançaise #Revolutionfrancaise #МадамГильотина #mg #факты #Robespierre #Робеспьер #Франция #Révolutionfrançaise #Revolutionfrancaise #МадамГильотина #mg #факты #Революция #СенЖюст #saintjust #Французскаяреволюция

С.Цвейг "Мария Антуанетта" (отрывок)
"Во французской революции первоначально господствовала идейность: Национальное собрание, состоящее из аристократов и представителей третьего сословия, из уважаемых людей страны, хотело помочь народу, хотело освободить массы, но освобожденные массы, эти раскованные силы, тотчас же оборачиваются против своих освободителей; во второй фазе революции крайние элементы, революционеры от обиды, от зависти, приобретают господствующее положение, чувство власти для них настолько ново и необычно, что они не могут противостоять желанию полностью им насладиться. Эти личности, посредственности ума, наконец-то дорвавшись до власти, берут в свои руки бразды правления, чтобы со свойственным им тщеславием придать Революции формы и масштабы, соответствующие их собственным масштабам, их собственной духовной посредственности.

К числу революционеров от обиды, от зависти относится Эбер, которому доверено попечение о королевской семье, - отвратительная личность, типичный представитель этой категории людей. Благородным, истинно одухотворенным революционерам - Робеспьеру, Демулену, Сен-Жюсту - скоро станет ясно, что этот грязный писака, этот распутный крикун - язва на теле Революции, и Робеспьер выжжет эту язву каленым железом, правда слишком поздно. Человек с подозрительным прошлым, публично обвиненный в присвоении денег из театральной кассы, отстраненный за это от должности, этот человек без совести бросается в Революцию, как зверь, которого травят, бросается в реку, и поток несет его, потому что он, по словам Сен-Жюста, "в зависимости от духа времени и опасности ловко, словно хамелеон, меняет свой цвет". Чем больше пятен крови на одеждах Республики, тем краснее чернила, которыми пишет или, вернее, марает статьи Эбер в грязном бульварном листке Революции "Папаша Дюшен". Вульгарными выражениями ("как если бы Сена была сточной канавой Парижа", - говорит Демулен) Эбер в этом листке льстит низменнейшим инстинктам низших классов и тем самым дискредитирует революцию за границей; но благодаря личной популярности у толпы, заработанной таким образом, он имеет хорошие доходы, место в ратуше и всевозрастающую личную власть: роковым образом судьба Марии Антуанетты вверена ему.

Этот человек с мелкой душонкой, став господином и стражем королевской семьи, естественно, наслаждается возможностью унизить эрцгерцогиню Австрийскую, королеву Франции, высокомерно обращаясь с нею. В личном общении намеренно холодно вежливый, всегда озабоченный тем, чтобы показать себя истинным и законным представителем новой справедливости, он в своем листке "Папаша Дюшен" с подлыми, яростными оскорблениями набрасывается на королеву за то, что она уклоняется от какого-либо общения с ним. Именно "Папаша Дюшен" беспрерывно требует Hechtsprung* и rasoir national** для "пьяницы и его потаскухи", для тех самых особ, которым господин городской прокурор Эбер еженедельно отдает визиты вежливости. Без сомнения, болтать он горазд, сердце же у него холодное; ненужное, ничем не оправданное унижение поверженных заключается уже в том, что именно этот жалкий лжепатриот назначен начальником тюрьмы.

Понятно, что страх перед Эбером в известной степени определяет поведение караульных солдат и других служащих тюрьмы. Из боязни прослыть ненадежными, они стараются быть более грубыми с узниками, чем хотели бы; правда, с другой стороны, вопли Эбера совершенно неожиданно помогают узникам. Наивные ремесленники, мелкие лавочники, которых Эбер использует для охраны тюрьмы, каждодневно читают в его "Папаше Дюшене" о "кровавом тиране", о "распутной, расточительной австриячке". А что они видят в тюрьме? Простодушного толстяка, такого же обывателя, как и они, гуляющего с сынишкой в саду и высчитывающего с ним, какова площадь этого сада, сколько квадратных футов и дюймов в тюремном дворике; они видят: он охотно и помногу ест и спит, подолгу сидит над книгами. Очень скоро они начинают понимать, что этот пассивный, славный отец семейства не обидит и мухи; действительно, ненавидеть такого тирана не за что, и, не следи Эбер так строго, караульные солдаты, вероятно, болтали бы с этим приветливым господином, словно со свои товарищем из народа, перекидывались бы с ним шуткой или играли бы в карты.

На большей дистанции от себя, конечно, держит всех окружающих королева. За столом Мария Антуанетта ни единым словом не обращается к надзирателям, а когда является комиссия, чтобы спросить ее о пожеланиях, она неизменно отвечает, что ничего не желает, ничего не требует. Она предпочитает все делать сама, лишь бы не просить у своего тюремщика об одолжении. Но именно это величие в несчастье и трогает этих простых людей, и, как всегда, явно страдающая женщина вызывает особое сочувствие. Постепенно караульные, эти товарищи по заключению своим узникам, проникаются известной симпатией к королевской семье, и уж это одно объясняет, почему оказались возможными попытки побега. Таким образом, если караульные солдаты, по роялистским мемуарам, и держали себя крайне грубо и подчеркнуто республикански, если они иной раз непристойно ругались, пели или свистели громче, чем следовало, то вызвано это было желанием как-то скрыть от своего начальства внутреннее сострадание к узникам. Простой народ лучше идеологов Конвента понял, что поверженному подобает выказывать сочувствие в его несчастье, и от, казалось бы, таких неотесанных солдат Тампля королева испытывала много меньше проявлений злобы и ненависти, чемв свое время в салонах Версаля.

Но время не стоит на месте, и, хотя это не чувствуется в окруженном каменными стенами квадрате, за этими стенами оно летит на гигантских крыльях. С границ приходят дурные вести: наконец-то пруссаки, австрийцы зашевелились, при первом же столкновении с ними революционные полки были рассеяны. В Вандее крестьянское восстание, начинается гражданская война; английское правительство отозвало своего посланника, Лафайет покидает армию, раздраженный радикализмом Революции, которой он в свое время присягнул; со снабжением продовольствием становится все хуже и хуже, народ начинает волноваться. С каждым поражением войск революции тысячекратно посторяемое слово "измена" слышится со всех сторон и пугает город. В такой час Дантон, самый энергичный, самый решительный человек Революции, поднимает кровавое знамя террора, вносит ужасное предложение - за три дня и три ночи сентября уничтожить всех узников тюрем, подозреваемых в измене. Среди двух тысяч обреченных таким образом на смерть оказывается также и подруга королевы, принцесса Ламбаль.

Об этом страшном решении королевская семья в Тампле ничего не знает, ведь она изолирована от живых голосов, от печатного слова. Вдруг внезапно раздается бой набатных колоколов. Марии Антуанетте хорошо известен этот клекот бронзовых птиц несчастья. Она уже знает: едва над городом начинают бушевать эти вибрирующие звуки, тотчас же разражается буря, непременно быть беде. Взволнованные, шепчутся узники Тампля. Не стоит ли уже у городских ворот герцог Брауншвейгский со своими войсками? Не вспыхнула ли революция против революции?

Внизу же, у запертых ворот Тампля, в крайнем возбуждении совещаются чиновники ратуши с охраной. Примчавшиеся гонцы сообщили, что огромная толпа из пригородов движется к крепости, несет впереди на пике голову убитой принцессы Ламбаль с развевающимися волосами и волочит за собой ее обнаженное изуродованное тело. Эта опьяненная кровью и вином, озверелая банда убийц, безусловно, пожелает насладиться действием, которое произведет на Марию Антуанетту зрелище головы ее мертвой подруги, ее обнаженного, обесчещенного тела, подруги, с которой, по всеобщему мнению, королева так долго была в блуде. Растерянная охрана обращается к Коммуне за военной помощью: ей самой не остановить разъяренной толпы, но, как всегда, когда возникает опасность, вероломного Петиона не разыскать; подкрепление не приходит, и толпа со своей ужасной добычей уже неистовствует у главных ворот. Чтобы предотвратить разгром крепости, который наверняка кончится убийством узников, чтобы как-то успокоить толпу, комендант пытается задержать ее; он решает пустить пьяных людей во внешний двор Тампля, и грязный поток, пенясь, вливается через ворота.

Двое волокут за ноги обнаженное туловище, третий размахивает окровавленными кишками, четвертый высоко поднимает вверх пику с зеленовато-бледной кровоточащей головой принцессы. С этими трофеями рвутся каннибалы в башню, чтобы, как они объясняют, принудить королеву поцеловать голову своей девки. Силой против этой беснующейся толпы ничего не поделаешь. Один из комиссаров пытается применить хитрость. Размахивая шарфом депутата, он требует тишины и держит речь. Обманом отвлекая толпу, он сначала восхваляет ее замечательный подвиг и предлагает пронести голову по улицам Парижа, чтобы весь народ мог восхититься этим "трофеем", этим "вечным символом победы". К счастью, толпа поддается лести, и с диким ревом пьяные зачинщики, волоча изуродованное тело, уводят за собой толпу по улицам города к Пале-Роялю.

Между тем заключенные в башне теряют терпение. Они слышат доносящиеся снизу невнятные крики огромной бушующей массы людей, не понимая, чего ей надо. Еще со дней штурма Версаля и Тюильри узники помнят дикий рев толпы, они видят, как бледны, как возбуждены караульные солдаты, как спешат они к своим постам, чтобы предотвратить какую-то опасность. Тревожно спрашивает король одного из национальных гвардейцев. "Ну, сударь, - отвечает тот резко, - уж коли вам угодно знать, они хотят показать вам голову мадам Ламбаль. Могу вам только посоветовать, покажитесь у окна, если не желаете, чтобы народ явился сюда сам".
При этих словах они слышат приглушенный крик: Мария Антуанетта падает в обморок. "Это было единственное мгновение, - напишет ее дочь много позже, - когда силы изменили ей".
#MarieAntoinette #Marie #Antoinette #Франция #Louis #Людовик
#Révolutionfrançaise #Revolutionfrancaise #МадамГильотина #mg #факты #Революция #история #дата #событие #Mirabeau #Ферзен
#Французскаяреволюция