Статистика ВК сообщества "чай с мятой."

Это было тридцатое октября

Я уже почти не помню его. Мы жили в нашем городке-оборванце, в городке Нигде, семь долгих лет — с родителями и братом. Но после переезда, когда меня окружила нормальная, совсем обычная городская жизнь, целые куски памяти стали куда-то пропадать. Городок Нигде стал походить на сыр в огромных дырах. Тёмный парк на месте сгоревшей туберкулёзной больницы, где мы играли в футбол. Где был кирпичный подвал, в котором кто-то из старших нашёл человеческий череп с куском позвоночника. Есть парк, но нет ничего за ним — что там видно? Косые чёрные избы, вросшие в землю, с резными наличниками и грязными, мутными окнами — как картонки. Облупленные заборы, а за ними ничего. Путь в школу по утрам — зимой, в кромешной мёрзлой темени. Бледный зайчик от фонарика скачет по щербатой красной стене. Снег блестит. Кулинария в кирпичном доме, очень старом, царских ещё времён. Только фасад. Что там, внутри? Горячий запах свежего хлеба, искорки лимонада на нёбе.

Не помню.

Помню, как сгорела школа. Сосновые брёвна старого корпуса, где ютились начальные классы, труды и сторожка, все в каплях смолы. Туалетом там служила уличная пристройка из деревянных железнодорожных шпал, насквозь пропитанных мазутом. В тёплое время мелкота сновала между старым и новым корпусом, как муравьишки — в наш цивилизованный сортир и обратно. Но в холода им волей-неволей приходилось бегать в пристройку.

Той осенью я пошёл в девятый класс, а всей школе отменили уроки из-за урагана. Ветром срывало кровлю, воротило заборы, а над пристройкой замкнуло оборванные провода, и она вспыхнула, как спиртовая салфетка. От неё загорелась старая школа. Выгорела целиком — и книги, и парты, и мастерская, и вещи сторожа Нади Юрьевны. Остался только бетонный фундамент, а на нём — бесформенные груды обугленных шпал, закопчённых железных каркасов да горелой дранки с кусками штукатурки.

В школе в тот день была одна Надя Юрьевна, она вылезла из окна своей сторожки на первом этаже, когда проснулась от плотного едкого дыма и гула пламени. Так что никто не пострадал, и многие вообще-то даже радовались. Особенно в третьих-четвёртых классах — муравьишки решили, что уроков не будет, раз школа погорела. Но не тут-то было. Трудов у старших классов и правда больше не было — очень долго, больше года, пока не купили новые инструменты в мастерскую. Но начальные классы никто распускать не собирался. Их просто запихнули в наш корпус.

Теперь все учились сдвоенными классами. Выходило ненамного лучше, чем учить горбушу в консервной банке. И, разумеется, уже на второй день нововведений тесные классы превратились в притоны, кабаки и подпольные казино. Учителя могли заниматься лишь с теми, кого видели, а видели они два первых ряда из десяти человек каждый. На задних партах резались в карты и фишки — с покемонами, рейнджерами и голыми фотомоделями. Втихомолку хрустели чипсами и «Читос» — шуршание пакетов заглушал негромкий, но явно различимый гул перешёптываний, переругиваний и сдавленного смеха, а найти и наказать кого-то в этой маршрутке в час пик было чистой фантастикой. Кто-то торчал в телефонах, загоняя несчастного мотоциклиста вверх по отвесной стене. Целые кинотеатры собирались вокруг редких счастливых мажоров, которым родители купили новые телефоны и оплатили интернет. Смотрели «Симпсонов», ютьюб, иногда порнуху.

Некоторые занятия, где не надо было выходить и решать на доске, как на математике, шли в актовом зале. Директриса обозвала их лекциями. На лекцию можно было согнать сразу всю параллель. Так у нас появились лекции по истории, литературе, биологии, физике. Вызванные к доске попадали с корабля на бал. Им приходилось стоять на низенькой сцене перед аудиторией в сотню скучающих рож, повествуя о фотонах, Бурбонах и капитанской дочке в древний, как сами Бурбоны, и хрипящий от натуги микрофон.

Но настоящий библейский Содом начинался на физкультуре.

Начинался он, как подобает хорошему театру абсурда, с вешалки. В светлую голову директрисы пришла отличная идея: всё-таки физкультурная программа не так сильно различается от класса к классу, так почему бы не выкроить время для других уроков и не согнать в спортзал сразу несколько параллелей? Сказано — сделано. С тех пор мужская раздевалка стала филиалом ада. Я не бывал в женской, но сомневаюсь, что у них было как-то иначе.

Раздевалка не была просторной горницей и в прежние, лучшие годы. Всегда перед твоим лицом маячил чей-то зад, всегда по рыжему дощатому полу стелились ароматы пота, кишечных газов и выдержанных не хуже доброго Кьянти носков. Но те времена вспоминались теперь со светлой грустью. Сколько мальчиков может быть в двух классах? В «малине», когда на десять девчонок по статистике полторы калеки — человек, скажем, пятнадцать. В хорошем трудовом коллективе казарменного типа наберётся и тридцать, и даже сорок. Но всё это бирюльки. Качественно новая, невиданная доселе раздевалка каким-то образом вмещала две полные параллели — все восьмые и девятые классы. Девяносто потных гогочущих туш.

На первой же физкультуре я увидел Лизу Корзину из восьмого «А».

Её фамилия была Корзина. С ударением на «о». Но учителя запомнили этот нюанс не сразу, и даже подруги постоянно звали её Корзина или Корзинка, с ударением на «и». Впрочем, в шутку, не обидно. У тех, кто хотел её обидеть и достать, шутки были в основном генитально-порнографические. На такой лад всех местных гениев-сверхчеловеков настраивала Лизина тонкая фигурка, милое лицо и броская манера одеваться.

Мать Лизы работала кем-то серьёзным, то ли судьёй, то ли нотариусом, и должна была быть, на наш оборванский взгляд, не беднее Абрамовича и арабских шейхов. Дома Лизе никогда ни в чём не отказывали, наверное, у неё первой среди всех моих знакомых появился домашний интернет. Ей покупали то, чего не было ни у кого. Она всегда выглядела белой вороной. Всегда подкрашивала чуть присыпанное блеклыми веснушками курносое лицо, как делали только самые старшие или совсем городские, приезжавшие к родне из областного центра, девчонки. Всегда одевалась вычурно, в наряды, которые я снова увидел гораздо позднее, когда давно уже жил в большом городе, и такие же наряды вдруг стали появляться на всех девочках-подростках в округе. Носила и безразмерные брендовые кофты, и китайские ожерелья-чокеры, и анимешные гольфы, и бейсбольные бомберы, как в американском кино — мы, дети рынка и трёх полосок, отродясь не видали ничего подобного.

Она покрасила волосы в розовый. Что такого, вроде бы? Но кое-что такое тут было. Во всей нашей школе никто не красил волосы в неестественные цвета. Их вообще мало кто красил, разве что в блондинку. И даже это было событие. Нет, не так даже: за все семь лет в нашем городе я ни у кого больше не видел ни зелёных, ни синих, ни розовых, ни каких-нибудь ещё «не таких» волос. За розовые волосы Лизина мать ходила к директрисе три раза. Не знаю, что за ультиматум ей там выдвинули, но после третьего захода Лиза перекрасилась в более-менее нормальный рыжеватый оттенок.

Наверное, при другом раскладе её травили бы без жалости. Она выделялась на нашем фоне так же, как выделялись плазменные телики в стариковских квартирах с красными дисковыми телефонами и половиками из шерсти динозавра. Как пришелец. Самых нищих, самых тёмных, самых хлебнувших жизни не могло не злить это яркое, нахальное сияние чужого бабла.

Но к Лизе Корзиной всегда можно было сходить поиграть в ГТА и морталкомбат. У неё всегда находились новые диски с играми, музыкой и киношками. У неё можно было занять сто рублей до когда-нибудь — то есть, в большинстве случаев, до никогда. Она без проблем покупала на всех чипсы, газировку, пиво, а иногда приносила из дома совсем уж невообразимые яства, которых наш медвежий угол, застрявший в девяностых, знать не знал — то «Доктор Пеппер», то «Тоблерон». На школьную дискотеку, выпускной наших девятых классов, она пронесла итальянское полусладкое шампанское. Оно стоило целое состояние – почти тысячу рублей. Все сперва даже трогать его побаивались, просто глазели, как на неведомый артефакт с другой планеты. На её телефоне всегда можно было «позыбать видосы» с ютьюба. Да чёрт бы с ним — она первая открыла всей параллели волшебный мир сайтов с ГДЗ. Мы забыли, что значит делать уроки. Нет, Лизу Корзину никто не травил. Ей весело и жадно пользовались, словно рогом изобилия или порталом в другое измерение, а она и рада была стараться. Не знаю, считала ли она, что её взаправду обожают за глубокий внутренний мир. Может, она всё понимала. Может, её просто устраивало, как всё сложилось. Со всей этой блестящей мишурой она сияла в тысячи раз ярче всех своих подруг, да и всей женской половины нашей школы, но помоев ей доставалось ничуть не больше.

Хуже было с нездоровым вниманием.

Продолжение в источнике в комментариях