Статистика ВК сообщества "Литературоведьма"

Всё, что ни делается, — всё к... чему-нибудь

Задерживается электричка минут на 20, на перроне все уставшие и злые, после работы, домой хочется, ждём. Никто не объявляет, когда поезд придёт: типа «ждите информации». Наконец-то электричка приезжает, все угрюмо грузятся, сидят насупившиеся, ждут отправления. И тут влетает в вагон запыхавшийся румяный парень с тортом, перевязанным ленточкой, и кричит в телефон: «Ты представляешь, сегодня самый фантастический день в жизни! Я бежал уже просто по инерции, в отчаянии, я опаздывал страшно! А она стоит, ждёт меня! Я еду! Я к тебе успеваю! Ура же?!».

И мы все такие заулыбались, расслабились, как будто мы все специально ждали на перроне, чтобы он успел к ней со своим тортом. Едем вот, улыбаемся, торт везём...

© Вера Хитеева

[club124449849|Литературоведьма]

Недавно я села в поезд.
В электричку. С толпой людей. А муж замешкался,
пропускал кого-то, — электричка тронулась и уехала.
Я уехала, а он остался на перроне, под осенним дождем,
с очень растерянным лицом, совсем один. А я поехала с чужими
людьми, в битком набитом вагоне. Ехать было недолго, минут пятнадцать. Но это были очень грустные пятнадцать минут. И в самых печальных и страшных снах мы вот так теряем тех, кого любим — только что был рядом, и вот — нету. И в слезах бегаем и ищем; уже почти нашли — но снова не можем найти. Маму в детстве, детей своих, любимых людей… Все происходит быстро и внезапно, раз — и двери закрываются. И кто-то уезжает, а кто-то остается на перроне, совсем один, и делает несколько бесполезных шагов вслед поезду. Потерять очень легко. И все ссоры и упреки покажутся мелкими; да что там! — вообще забудешь про них. И ничего нельзя сделать — поезд стучит колесами и едет все дальше и дальше. Поэтому надо больше любить и больше выражать свою любовь. И не читать о том, как надо и как должно быть — откуда им знать, чужим людям, как должно быть и как не должно? И как надо? Надо быть вместе. И надо вместе сесть в поезд — по возможности. Или на перроне вместе остаться, плевать на ушедшую электричку, их еще много будет. А близкого может не быть никогда. Только чужие люди, которых так много — и они такие чужие… Берегите любовь. Берегите близких. Не слишком спешите и не слишком мешкайте, будьте рядом — вот о чем я думаю.
А как должно быть — известно только Тому, кто все это создал: небо, звезды, деревья и нас. Создал такими, какими мы и должны быть. Любящими и нуждающимися в любви…

Анна Кирьянова

[club124449849|Литературоведьма]

В январе 1943 года одна ленинградка, Зинаида Епифановна Карякина, слегла. Соседка по квартире зашла к ней в комнату, поглядела на нее и сказала:

— А ведь ты умираешь, Зинаида Епифановна.

— Умираю, - согласилась Карякина. - и знаешь, Аннушка, чего мне хочется, так хочется - предсмертное желание, наверное, последнее: сахарного песочку мне хочется. Даже смешно, так ужасно хочется.

Соседка постояла над Зинаидой Епифановной, подумала. Вышла и вернулась через пять минут с маленьким стаканчиком сахарного песку.

— На, Зинаида Епифановна, - сказала она. - Раз твое такое желание перед смертью - нельзя тебе отказать. Это когда нам по шестьсот граммов давали, так я сберегла. На, скушай.

Зинаида Епифановна только глазами поблагодарила соседку и медленно, с наслаждением стала есть. Съела, закрыла глаза, сказала: «Вот и полегче на душе», и уснула. Проснулась утром и… встала.

Верно, еле-еле, но ходила.

А на другой день вечером вдруг раздался в дверь стук.

— Кто там? - спросила Карякина.
— Свои, - сказал за дверью чужой голос. - Свои, откройте.

Она открыла. Перед ней стоял совсем незнакомый летчик с пакетом в руках.

— Возьмите, - сказал он и сунул пакет ей в руки.- Вот, возьмите, пожалуйста.
— Да что это? От кого? Вам кого надо, товарищ?

Лицо у летчика было страшное, и говорил он с трудом.

— Ну, что тут объяснять… Ну, приехал к родным, к семье, привез вот, а их уже нет никого… Они уже… они умерли! Я стучался тут в доме в разные квартиры - не отпирает никто, пусто там. Что ли, - наверное, тоже…как мои… Вот вы открыли. Возьмите. Мне не надо, я обратно на фронт.

В пакете была мука, хлеб, банка консервов. Огромное богатство свалилось в руки Зинаиды Епифановны. На неделю хватит одной, на целую неделю!.. Но подумала она: съесть это одной - нехорошо. Жалко, конечно, муки, но нехорошо есть одной, грех. Вот именно грех - по-новому, как-то впервые прозвучало для нее это почти забытое слово. И позвала она Анну Федоровну, и мальчика из другой комнаты, сироту, и еще одну старушку, ютившуюся в той же квартире, и устроили они целый пир - суп, лепешки и хлеб. Всем хватило, на один раз, правда, но порядочно на каждого. И так бодро себя все после этого ужина почувствовали.

— А ведь я не умру, - сказала Зинаида Епифановна. - Зря твой песок съела, уж ты извини, Анна Федоровна.
— Ну и живи! Живи! - сказала соседка. - Чего ты... извиняешься! Может, это мой песок тебя на ноги-то и поставил. Полезный он: сладкий.

И выжили и Зинаида Епифановна, и Анна Федоровна, и мальчик. Всю зиму делились - и все выжили.

Ольга Берггольц

[club124449849|Литературоведьма]

Август надо цедить медленно, как грушевый ликёр.
Наливать в маленькую рюмочку, отхлёбывать по капельке,
а сквозь рюмочку смотреть на солнце... Августовские ночи
надо разбавлять огоньками свечей, молоком, налитым
в плошку для домового, мурлыканьем кота и стрекотом кузнечиков.
Августовские дни надо закладывать меж страниц книг, как закладки,
чтобы потом вытряхивать их жар, в промозглом ноябре достав эту книгу
с полки... И заклинаю вас, ну не вопите вы на всех углах :
"Ой, вот и август, вот и осень"...
Ну куда вы торопитесь?
Остановите часы.
Пейте по капле...

Рэй Брэдбери

[club124449849|Литературоведьма]

Когда мои дети кричали до синевы, желая что-то получить, я говорила себе, что такая целеустремленность наверняка поможет им пробиться в жизни.
Когда моя дочь добавляла клубничный джем в салат с редиской (а потом отказывалась есть) — я говорила, что выдающиеся кулинары должны иметь смелость пробовать новые сочетания вкусов. И скрепя сердце выбрасывала результат эксперимента.
Когда ребенок после сада бегал по стенам и потолку, я говорила себе, что я его тихая гавань, где он может выразить все свои эмоции и быть принятым.
Когда дети недомогали и спали только на моем животе, я радовалась, что могу уснуть в этой позе, иначе совсем не поспать было бы.
После пребывания в инфекционке я бурно радовалась нормальному содержимому детских горшков.
Когда дети спали зимой на улице, я просто радовалась тишине, невзирая на урчащий желудок, бастующий мочевой, покрасневший нос и замерзшие ноги.
Когда дети носились по квартире стадом взбесившихся слонов и устраивали в ванне представление дельфинария, я радовалась, что мы жили на первом этаже, и я могу не стыдиться смотреть в глаза соседям снизу.
Сегодня я радовалась тому, что они съели по хорошей порции овощного салата с растительным маслом, давненько не баловали они меня таким счастьем…

Я всегда ищу повод порадоваться, иначе совсем не вывозится. Это странный парадокс — радоваться тому, что у обычных людей вызывает совершенно иные чувства. Поиски жемчужного зерна там, где его зачастую может и вовсе не быть… Наверное, это моя защита, я этим спасаюсь, особенно когда нет сил на то, чтобы «просто» запрещать, не пущать, строжить и грозить. Я неосознанно выбираю поиск повода порадоваться хоть чему-то.

Евгения Галышева

[club124449849|Литературоведьма]

Как же хорошо быть взрослой, йо-майо! Недавно пили кофе утром с девушкой брата. Она с поезда - накраситься по полной программе не успела, хорошенькая, как утренняя заря. Смущается, садится в дальний угол, чтобы никто не заметил, что она не «при параде».

Мамочки мои, да я сама двадцать лет назад даже мусорное ведро не могла вынести, если не накрашена и не на каблуках. Мне казалось, что мое лицо голое и бесцветное, если на нем не нарисовано другое лицо. Я тщательно подбирала сумки в тон к босоножкам и перчатки в тон к поясу. А вчера вечером, когда сигареты закончились, пригладила волосы расческой, да и пошла в магазин в домашних шароварах.

Быть взрослой очень комфортно. Тебе уже не нужно проявлять себя через внешнее, потому что внутри уже так много, что излишнее снаружи становится бессмысленным. Своих узнаешь не по раскраске, а по глазам и молчаливому одобрению. Вот прямо безошибочно их вычисляешь. А если нечаянно ошибся, без сожаления выходишь в другую дверь. Зачем биться головой об стол, если тебя все равно не слышат, хоть шепчи, хоть ори благим матом? Смысл не изменится, независимо от того, с какой громкостью будет произнесен. Так зачем тратить силы?

Ты больше не споришь до хрипоты, доказывая свою точку зрения. Тот, кто хочет быть с тобой, услышит тебя, даже если ты молчишь. А остальные и не нужны. Качество стало важнее количества и у тебя всего одна пара отличных удобных босоножек вместо пятнадцати пар красивых, но трущих во всех местах. И с людьми - то же самое. Начинаешь дозировать общение, как лекарство - три капли один раз в день после чашки кофе. И общение перестаёт изматывать, оно, наконец-то, даёт тебе то, чего ты так искал всю свою жизнь до вчера - радость и лёгкость.

Радость и лёгкость становятся определяющими маркерами. Как только они исчезают, пора уходить. Потому что внезапно осознаёшь, что жизнь это не будущее завтра. Жизнь - это один день сегодня.

Ира Курман

[club124449849|Литературоведьма]

Где-то в августе, когда одним прекрасным утром воздух вдруг начинает пахнуть совсем иначе, ты понимаешь: сентябрь наступает на пятки последнему месяцу лета. Солнце уже не обжигает так сильно, а словно целует твои плечи. Сизой дымкой тянется вечерняя прохлада, а свежезаваренный травяной чай отдаёт сладкой меланхолией. В целом ничего не изменилось, ты всё так же просыпаешься по утрам, лениво завариваешь кофе, только с каждым днём за окном всё темнее. И однажды твой будильник прозвонит, ты откроешь глаза и увидишь ночь. А это значит, что в твоём городе осень. Осень похожа на изысканную болезнь: сначала ты любуешься сменой красок, хватаешь руками листопады, но уже начинаешь чувствовать какую-то нездешнюю печаль. Но чем холоднее и беспросветнее темнота снаружи, тем уютнее кажется тёплый мягкий свет в квартире. И если лето — это время убегать из дома навстречу несбыточным мечтам души, то поздняя осень — время возвращаться.

Анна Штамбург. Капучино, пожалуйста!

[club124449849|Литературоведьма]

Иногда садовник срезал мне несколько левкоев или махровых гвоздик. Я стеснялся везти их через голодную и озабоченную Москву и потому всегда заворачивал в бумагу очень тщательно и так хитро, чтобы нельзя было догадаться, что в пакете у меня цветы.
Однажды в трамвае пакет надорвался. Я не заметил этого, пока пожилая женщина в белой косынке не спросила меня:
– И где это вы сейчас достали такую прелесть?
– Осторожнее их держите, – предупредила кондукторша, – а то затолкают вас и все цветы помнут. Знаете, какой у нас народ.
– Кто это затолкает? – вызывающе спросил матрос с патронташем на поясе и тотчас же ощетинился на точильщика, пробиравшегося сквозь толпу пассажиров со своим точильным станком. – Куда лезешь! Видишь – цветы. Растяпа!
– Гляди, какой чувствительный! – огрызнулся точильщик, но, видимо, только для того, чтобы соблюсти достоинство. – А еще флотский!
– Ты на флотских не бросайся! А то недолго и глаза тебе протереть!
– Господи, из-за цветов и то лаются! – вздохнула молодая женщина с грудным ребенком. – Мой муж, уж на что – серьезный, солидный, а принес мне в родильный дом черемуху, когда я родила вот этого, первенького.
Кто-то судорожно дышал у меня за спиной, и я услышал шепот, такой тихий, что не сразу сообразил, откуда он идет. Я оглянулся. Позади меня стояла бледная девочка лет десяти в выцветшем розовом платье и умоляюще смотрела на меня круглыми серыми, как оловянные плошки, глазами.
– Дяденька, – сказала она сипло и таинственно, – дайте цветочек! Ну, пожалуйста, дайте.
Я дал ей махровую гвоздику. Под завистливый и возмущенный говор пассажиров девочка начала отчаянно продираться к задней площадке, выскочила на ходу из вагона и исчезла.
– Совсем ошалела! – сказала кондукторша. – Дура ненормальная! Так каждый бы попросил цветок, если бы совесть ему позволяла.
Я вынул из букета и подал кондукторше вторую гвоздику! Пожилая кондукторша покраснела до слез и опустила на цветок сияющие глаза.
Тотчас несколько рук молча потянулись ко мне. Я раздал весь букет и вдруг увидел в обшарпанном вагоне трамвая столько блеска в глазах, приветливых улыбок, столько восхищения, сколько не встречал, кажется, никогда ни до этого случая, ни после. Как будто в грязный этот вагон ворвалось ослепительное солнце и принесло молодость всем этим утомленным и озабоченным людям. Мне желали счастья, здоровья, самой красивой невесты и еще невесть чего.
Пожилой костлявый человек в поношенной черной куртке низко наклонил стриженую голову, открыл парусиновый портфель, бережно спрятал в него цветок, и мне показалось, что на засаленный портфель упала слеза.
Я не мог этого выдержать и выскочил на ходу из трамвая. Я шел и все думал – какие, должно быть, горькие или счастливые воспоминания вызвал этот цветок у костлявого человека и как долго он скрывал в душе боль своей старости и своего молодого сердца, если не мог сдержаться и заплакал при всех.
У каждого хранится на душе, как тонкий запах лип из Ноевского сада, память о проблеске счастья, заваленном потом житейским мусором.

Константин Паустовский, "Повесть о жизни"

[club124449849|Литературоведьма]

Говорят, что август пахнет осенью.Не знаю. Может быть...
Но я люблю этот последний привет лета. Это мой месяц.
И яблоки созрели, и подсолнухи еще стоят в полях, и мед подоспел, и георгины вовсю цветут...
И еще теплые лучи солнца ласково и легко обнимают разноцветные астры, и звездные ливни озаряют темный небосвод, и с бахчи везут арбузы.
И в храмах звонят колокола, чествуя Спас и Успение Богородицы.
И пусть неминуемо приближается осень, но Август - это все же еще лето...

Марина Цветаева

[club124449849|Литературоведьма]

Невероятная судьба выпала на долю художника Бориса Кустодиева. Он был безмерно счастлив в браке со своей единственной и обожаемой Юлией. Он даже не мог тогда предположить, что за несколькими годами их семейного счастья последуют десятилетия горя и безысходности... И что Юлия станет его ангелом- хранителем.
Беды пришли в дом молодой семьи в 1907 году, когда от менингита, не прожив и года, умер их младший сынишка. А сам Борис Михайлович стал жаловаться на боли в руке и жуткую мигрень. Через пару лет у Кустодиева появились первые признаки заболевания спинного мозга, поэтому боль в позвоночнике и руке усиливались с каждым днем. Диагноз был неутешителен: опухоль в спинномозговом канале. В тридцать с небольшим Кустодиев стал инвалидом.
К 1916 году у Бориса Михайловича развился необратимый паралич нижней части тела. Потребовалась сложнейшая операция, продлившаяся около пяти часов, во время которой к сидящей в коридоре жене вышел сам профессор и сообщил: «Подтверждена опухоль спинного мозга, но, чтобы добраться до нее, нужно перерезать нервные окончания. Больной без сознания, поэтому вам решать, что сохранить ему: руки или ноги?».
Женщина, прекрасно понимая, что в лучшем случае ее ждет судьба сиделки при паралитике, уверенно ответила: «Оставьте руки. Художник - без рук, он жить не сможет...».
Целых полгода провел художник на больничной койке, между болью и отчаянием. Но рядом с ним всегда была она - его верная Юлия, благодаря которой он смог продолжать жить и творить. На категорический запрет врачей работать, Кустодиев настойчиво заявил: «Если не позволите мне писать, я умру»... Стиснув зубы и превозмогая невыносимую боль, он писал лежа.
Дома товарищи-художники соорудили для живописца специальный навесной мольберт, на котором подрамник с холстом мог передвигаться в разные стороны. А позже Юлия пересадила мужа в кресло-каталку и научила передвигаться на нем по комнате. Также она придумала приделать к креслу небольшой столик, куда можно было положить краски и другие принадлежности.
И что самое удивительное, именно в это время Кустодиев напишет те праздничные, жизнелюбивые картины, которые стали знаменитыми и вошли в сокровищницу мировой живописи. .Пестрая провинциальная жизнь, праздники, знаменитые кустодиевские купчихи и красавицы - это тот фантастический и ностальгический мир художника, которым он жил в те тяжкие годы. И сложно представить себе, что художник создавал свое художественное наследие полуголодным в холодной квартире, практически беспомощным в кресле-каталке, превозмогая страшные боли.... Тем не менее это было жуткой реальностью для самого мастера и его семьи. Последние месяцы жизни, отмеренные 49-летнему художнику, он не жил - он постепенно умирал: неподвижные ноги, разрываемые адской болью, высохшая, совсем ослабевшая рука, из которой падал карандаш.
Жена была с ним рядом до последних минут... За более чем пятнадцать лет - ни одного упрека или жалобы на усталость, ни одного нарекания на злую долю. Умер художник теплым майским днем от скоротечного воспаления легких.
И напоследок судьба как бы посмеялась над художником - за десять дней до его кончины он получил извещение, что советское правительство разрешило выехать ему за границу на лечение и выделило на эту поездку деньги.
Юлия Евстафьевна умерла в 1942 году, в суровые дни блокады Ленинграда от голода...

[club124449849|Литературоведьма]