Статистика ВК сообщества "Научно-популярный блог Георгия Борского"

Верую, значит, убиваю. Если, конечно, вера не в меру. И жертвами в этом случае являются существа не материальные, а ментальные - модели.
А судьи кто?! Сегодня ими станете вы, друзья мои...

Св. Фома Аквинский: «Является ли каждая ложь грехом?

Возражение 1: кажется, что не всякая ложь суть грех. Ибо очевидно, что евангелисты не грешили, сочиняя Евангелие. Тем не менее, похоже, что они сказали нечто ложное, ведь их записи слов Христа и других людей часто отличаются друг от друга, поэтому, какие-то из них были ложными. Следовательно, не каждая ложь является грехом.
Я же отвечаю, что действие, которое естественным образом принадлежит категории зла никогда не может быть благим и законным, поскольку для того, чтобы поступок был хорошим, он должен быть правильным во всех отношениях: ведь добро происходит из причинной полноты, тогда как зло является следствием произвольного дефекта оной, как утверждает Дионисий. Ну, а ложь принадлежит категории зла, поскольку зиждется на неуместном. Ибо, так как слова естественным образом являются знаками интеллектуальных деяний, неестественно и неуместно для любого человека обозначать словами нечто, не содержащееся в его сознании. Потому Философ говорит, что «ложь суть зло само по себе и ее следует избегать, в то время как правдивость хороша и достойна похвалы». Итак, каждая ложь является грехом, что заявляет и Бл. Августин.

Ответ на возражение 1: незаконно утверждать, что в Евангелии или любом каноническом Писании содержится хоть какое-либо ложное утверждение или что их писатели говорили неправду, поскольку тогда вера потеряет свою несомненность, каковая основана на авторитете Библии. То, что слова некоторых людей по-разному переданы в Евангелии, не составляет лжи. Посему Августин говорит: «Тот, у кого хватает ума сообразить, что для того, чтобы познать истину необходимо понять смысл, заключит, что нисколько не стоит беспокоиться о тех словах, которыми сей смысл был отображен». Отсюда очевидно, как он добавляет, что «мы не должны обвинять кого-то во лжи, если несколько людей не могут описать тем же образом и теми же словами вещь, каковую помнят, что видели или слышали».

И здравомыслящий Ангельский Доктор болел максимализмом, скажете Вы? Это оттого, что не знаете, что в непосредственно следующем вопросе своей Суммы он назвал ложь грехом простительным, а не смертным.

Однако, похоже, что в приведенном отрывке текста он все же проштрафился. Подписчикам БГБ хорошо известно, что противоречия в показаниях евангелистов далеко не исчерпываются неточностями цитирования или слабой памятью. Каждый из четырех канонических благовестников имел вполне определенные и весьма сильные основания сочинить именно свою сказку, дабы преподать добрым молодцам-христианам задуманный урок. Как же советует поступить с резонными сомнениями на сей счет святой ангельский доктор?! Радикально. Вырезать к чертовой матери как раковую еретическую опухоль.

Но разве это не особь категории самообмана и, следовательно, зла?! Является ли преднамеренное убийство ментальных моделей в угоду догме уместным и естественным интеллектуальным деянием?!

Глава XXV. Latens amor

Синопсис: Житие Джио в стене. Страсти расплавляют железное сердце. Явление девы, облеченной в Солнце. Спасение души в ее уничтожении. Обнародованы пророчества Мехтильды Магдебургской. Кровавый путь к сокрытой любви. Когда вечность стучится в дверь, добрые люди не скупятся на подаяния своего времени. Прикосновение улыбки любви – в Блоге Георгия Борского.

В прошлых сериях: Духовные искания юного Джио приводят его благодаря загадочным манускриптам и пророчествам к францисканскому хабиту и другу Марко. Однако, побег от преследований приводит последнего к далекому путешествию на восток, а первого к скитаниям по Германии. Увы, приключения заканчиваются для него плачевно: «Эй ребята, берите его! И в стену!»

DEUS EST AMOR QUI PLUS HABITUS MAGIS LATET
Бог суть любовь, каковую чем больше имеешь, тем паче прячется.

Слабенькие одинокие лучики, запрыгнув по ошибке в щелочку под самым потолком, еще некоторое время трепыхались, разбивая хрупкие телеса о промозглые стены, но быстро завершали свои мучения, будучи поглощены и проглочены царившим в темнице мраком. Мертвенная тишина и цепенящий холод сковывали плоть в губительных объятиях прочнее, нежели кандалы на ногах. В сей узкой и низкой дыре человеку нельзя было гордо поднять голову к небу, но оставалось лишь, скрючившись на каменном полу, вдыхать исходящие из углов зловонные испарения. Здесь еле слышное круговращение жизни поддерживала лишь ежедневная пульсация сердца конвента миноритов, доставлявшая в свою подземную периферию питательные вещества - кусок черствого хлеба и жестяную миску с водой. Что же за существо обитает в этой преисподней?! Неужели этот тот самый паренек, что всего несколько лет назад весело скакал по мостовой Анконы?! Тот самый юноша, что счастливо затянул на хабите цвета праха земного веревку Святого Франциска?! Тот самый удачливый беглец, что избежал пленения жестокосердным Бернардо?! Тот самый искатель Истины, паруса корабля странствий которого наполнял своими благодатными порывами Дух Святой?! Неужели сей заросший и лохматый, грязный и истерзанный хроническим голодом скелет все тот же жизнерадостный молодой Джио!? Да, это именно он. И, как это не покажется невероятным, несмотря на беспросветное настоящее, он все еще с робкой надеждой всматривается в будущее, воображая себе его сиятельным. Он бесконечно устал носить тяжесть греха в своей душе и был, по существу, рад ценой краткого признания променять оный на увесистые оковы. Недавняя горячка покинула его при первом же прикосновении босых пяток к булыжникам тюремной камеры, и он наметанным глазом усмотрел в своем внезапном чудесном выздоровлении промысел Божий. Но, самое главное, в нем зародилось и проросло совершенно новое и неведомое прежде чувство. То, что согревало его незримым огнем, то, что радовало болью ран, то, что насыщало и опьяняло сладким ядом – он не смел назвать это своим настоящим запретным для него именем. А ведь то было самое обыкновенное диво – дева любовь.

Прекрасная незнакомка, подобравшая его больным на улице, и, вероятно, тем самым спасшая его от смерти, теперь заполонила целиком весь его ментальный мир, исцелила и заполнила всю его душу. И потому ему не было ни малейшего дела до того, что происходило с его телом. И потому самые непереносимые плотские мучения ничуть не омрачали его величайшее духовное счастье, он их попросту не замечал. И потому он с легкостью переносил то самое одиночество, от бессмысленной пустоты которого еще недавно постыдно бежал. Нищий, хоть и бывший, монах нынче был неизмеримо богат переживаниями и размышлениями, по каковой причине мог щедро тратить их и на очистительный огонь покаяния, и на пламенные воззвания ко Всевышнему. Страстями такого накала можно было бы сжечь дотла решетки любого ада. Вот и железное сердце гвардиана не выдержало и расплавилось, когда к нему неожиданно явилась та самая девушка-бегинка, что помогла поймать беглеца, с необычной просьбой повидать заключенного. Его благосклонному решению поспособствовало и благоприятное впечатление, которое произвел на него сам преступник. Посетив того вечером после поимки, он издевательски поинтересовался, достаточно ли комфортабельными показались тому предоставленные покои, и нет ли у него каких-нибудь пожеланий. Озадачила же его ответная просьба итальянского заморыша прислать ему власяницу. В конечном итоге, его мало касалась вся эта история, его же непосредственной обязанностью была только организация конвоя для отправки вероотступника в Болонью. В ожидании подходящей оказии он был вправе обращаться с ним, как угодно, коль скоро в том не было риска нового побега…

Могучие дружные лучи ошеломили забывшего свет Божий Джио своим победным натиском. Ослепленный их сверкающим великолепием, он некоторое время мог только наслаждаться живительными уколами бесчисленных стрел на окоченевшем от мертвенного холода подземной темницы, покрытом грязной коростой лице. Уже на пороге кельи гвардиана сквозь белую ледяную пустыню в его очах прорвались первые бледноватые краски цветов германского лета. И тут же слились в единое пятно открывшегося его взору божественного сияния. Там стояла Она! Дева, облеченная в Солнце! Восседающая на троне Луны! В звездном венце на главе ее! Божественный нектар счастья преисполнил чашу восприятия бедного узника, и он в беспамятстве свалился Ей под ноги. Очнулся же от знакомых осторожных и блаженных прикосновений Ее мелодичного голоса:

- Благочестивый брат, хоть ты и оказался беглым миноритом, я сожалею, что невольно стала причиной твоего ареста. Потому, молясь за спасение души твоей, прошу великодушно твоего прощения.
- Я?! Простить … мне простить?! Да я с радостью несу заслуженную кару Божию! Да я денно и нощно благодарю Всевышнего за то, что повстречал… Вас, хоть и имени не знаю.
- Зовут меня Маргаритой. Потому, как родом я не из этих краев.
- Жемчужина … margarita… Расскажите … расскажите о себе подробнее!
- Да что тут говорить. Долго упрашивала я батюшку моего, чтобы отдал меня в монастырь или, еще лучше, упросил Господа, дабы прибрал к себе. Ведь именно так благочестиво поступил Святой Иларий со своей дочерью и женою. Другого жениха, нежели сладчайший Иисус, как и блаженная Агата, себе представить не могла. Когда же отверг жестокий родитель стремления сердца моего, то прибилась к бегинкам. А теперь пришла сюда к сестре Мехтильде за наставлениями в евангельском житии и прочими поучениями.
- Сестра … Мехтильда … кто она? И чему научает?
- Али ничего о ней не слышал?! В двенадцать лет приветствовал ее в первый раз Дух Святой, и с тех пор посещал ежедневно. Со слов Его надиктовала она великую книгу. Нынче же, хоть, достигнув преклонных годов, ослепла и ослабла, все так же процветает в совершенстве добродетелей своих, в благотворении, смирении, долготерпении и кротости, все так же продолжает проповедовать и прославлять имя Его.
- И на нее тоже, значит … призрел Господь. Многих … многих людей повидал я за время моих странствий, что полагали себя особенными … избранными. Но что сделало их достойными чести стать орудиями Божественного Провидения?! Не дьявольское ли то, не ложное ли наваждение?!
- Всемогущий Вседержитель часто избирает слабых мира сего дабы поразить сильных общего блага ради. Сыны Израилевы поверили пророчеству вдохновенной Деворы и завоевали свободу, победив врагов. Так и царь Иудеи Иосия получил утешение через молитву и совет вещей Олдамы. Посему Тот, кто во времена ветхозаветные так поступал, и теперь снова может сотворить сии чудеса. Посему и сейчас никто не должен быть искушен в вере своей, если Всемилостивый раскроет таинства свои через слабый пол. Посему и те, кто прочтет книгу сею с должным благочестием получат утешение и благодать, как Сам Спаситель обещает в ней.
- Ничего иного так не вожделею, как обрести Истину, познать сущность Бога. Поведай мне, коли можешь, какие-нибудь догматы сего богоданного учения!
- Охотно. Так говорил Всевышний - остаться без знания все равно, что пребывать во тьме для людей, но и пустое знание без пользы подобно мукам адским. Бог сам приходит к нам, словно незримый свет струящийся, будто утренняя роса проникает в цветок. А затем милосердно ведет возлюбленных детей Своих странной дорогой страданий, по которой прошел сам Христос, дабы могли мы, недостойные, уподобиться Ему. И потому мы должны быть готовыми умереть от любви к Нему, если достанется нам счастье сие. Уничтожить, излить полностью душу свою, не оставив в ней никакой иной страсти, помимо желания воссоединиться с Ним – вот истинное благо для человека. Так следуй же сим благородным путем и обретешь спасение!

И Джио снова - уже в который раз! - в искреннем могучем порыве бросился вслед за новой прекрасной путеводной звездой на своем ментальном небосводе. И это ничего, что она сначала осветила мерзкую дыру, в недра которой ему вскоре пришлось снова нырнуть. И это хорошо, что спустя несколько дней она же повела его на личную Голгофу, под глубокие небеса глубин преисподней Италии, в благословенно проклятую Болонью. Его сопровождало трое монахов, дюжих увальней-немцев, что, несмотря на присущую им добросовестность и аккуратность, добродушно поверили ему на слово и позволили шагать рядом с ними без цепей. И ему незримо сопутствовала одна сестра, хрупкая жемчужина-Маргарита, что, несмотря на присущее ей милосердие и доброту, приковала его цепями своих речей. Осколки ее проповедей и особенно пророчеств всплывали в памяти и, спустившись в сердце, кололи его блаженной болью. «И явятся Илия с Енохом из Индии, и многие христиане, бегущие от Антихриста, пойдут за ними. И их всех забьют до смерти, словно бешеных псов. Но за ними придут иные, что секретно веруют во Христа, ибо не будет другого способа избавиться от язычников. И распнут тогда Илию на высоком кресте…» «И явятся новые братья, босые и бездомные, и будут странниками повсюду, и будут преисполнены страданий. И не будет у них ни злата, ни серебра, но в руках всегда будут держать белый посох, окрашенный в красный цвет крови Спасителя. И на одной стороне у того посоха будут вырезаны страсти Господни, а на другой Его Вознесение. И закругленная рукоятка оного будет из слоновой кости, что означает непорочность и чистоту…» «Так говорил Господь: Я прикоснусь к сердцу Папы Римского превеликим мучением, и скажу ему укоризненно, что пастыри мои Иерусалимские превратились в убийц и волков. Пред моими очами режут они юных агнцев, да и старые овцы больны, ибо не пускают их на зеленые пастбища в высоких горах, каковые есть божественная любовь и святое учение…»

Странное дело, чем дальше Джио удалялся от удивительной женщины, с которой его свела злая судьба, тем громче становилось эхо воспоминаний о ней. Он уходил прочь от воспламенившего его сердце костра, но душа его пылала все сильнее. Поразивший его свет давно остался за горами, но запечатлевшийся образ все ярче представал пред очами. Нет, он более не видел ее, но вздрагивал от знакомых осторожных и блаженных прикосновений ее благочестивых молитв. Нет, он не обожествлял ее, но очеловечивал Бога ее чертами. Нет, он не испытывал к ней плотского влечения, но любил ее со всей страстью, на которую было только способно его мужское естество. И, когда он осознал это, то ужаснулся пропасти, разверзшейся пред ногами. Он не расплатился еще и за преступление против францисканской клятвы послушания, а теперь его греховная натура стремилась нарушить другой обет - целомудрия. В ту ночь его мучили страшные видения. То он погибал под весом гигантских остроконечных сооружений, в коих сарацины выводили цыплят без хохлаток. То Маргарита прыгала с их вершины, забыв распустить крылья, а он, придавленный безмерной тяжестью к земле, силился, но никак не мог ее спасти. И тогда, очнувшись перед рассветом, он уразумел, что поражен тем самым недугом, каковой, чем больше имеешь, тем паче он надлежит быть спрятан. И он осторожно встал, стараясь не разбудить своих охранников. И, раздевшись донага, бросился в самую гущу колючего терновника, расположенного неподалеку. Всплывающий над горизонтом медленный медный диск Солнца осветил его окровавленное тело, успокоил тревожно рыскавших по округе нерадивых конвоиров и спрятал любовь на самое донышко моря его взволнованной души, уничтоженной и полностью излитой. Отныне то был amor latens.

Жизнь приближалась к своему подземному финалу, но на поверхности она еще прокручивалась назад, к своему несчастливому началу. Вот перевал Земмеринг, давно забывший отпечатки его босых ног. Позади и Венеция с благолепным островом двух виноградников. Сбоку остались фальшивые апостолы Сегарелли и Свободный Дух Конрад. А там памятные места побега – базилика Святого Антония в Падуе, собор святого Георгия в Ферраре. Наконец, вдали показались красноватые стены Болоньи, раздирающий сердце на части конвент. Сейчас он увидит карающий меч торжествующего лика жестокосердного гвардиана… Но закоренелого преступника почему-то повстречал престарелый Матфей, друг усопшего Паоло:

- А Бернардо уехал. По срочному персональному вызову. От новоизбранного генерала Ордена, моего тезки из Акваспарты. Только вчера вечером. В Париж. Думаю, что если и вернется, то под кардинальской шапкой. По меньшей мере. Ну, а я пока здесь остался. За старшего. За древностью лет. Ну, Джованни, рассказывай. Что натворил.
И тут плотина долго сдерживаемого горя и мучений, страха и отчаяния, греха и раскаяния с оглушительным треском прорвалась. Джио бросился к ногам старца, орошая их обильными слезами. И он поведал ему об аресте учителя и встрече с Иоанном Пармским. И рассказал об Убертино и стычке в таверне. И о Марко, о Марсе в девятом доме, профекциях и дирекциях. И о трагической кончине Гвидо с Сигериусом. И о своих странствиях, и о пустынном житии, и о болезнях, и о поимке. Всю душу излил, ничего не утаив, помимо … помимо сокрытой любви… Когда вечность стучится в дверь, добрые люди не скупятся на подаяние своего времени. Вот и Матфей, терпеливо выслушав долгую исповедь, спокойно промолвил:
- Куда нам спешить? Завтра договорим. И решим, как с тобой быть. Иди, сынок, отдохни с дороги. Куда?! Да хоть в свою же келью…

Но страшные призраки прекрасного прошлого никак не давали Джио заснуть. Беспокоила его больше прочего внезапно пробудившаяся надежда на счастливое разрешение того кошмарного сна, что некогда привиделся ему на этом самом месте. Мысли, будто хищные птицы, нападали одна за другой и терзали его опустошенную душу, выклевывая печень, бередя шрамы от старых ран. Это чудо, настоящее Божие чудо, что Бернардо покинул монастырь, да еще и в столь точный срок! Означает ли это, что он не безразличен Всевышнему?! Что у него есть особая миссия?! Что ему надлежит открыть доселе закрытые двери в лабиринте неведения?! Познать существо Бога?! Но не впал ли он снова в дьявольскую гордыню?! Прости, Господи! Разве недостаточно того, что ему может быть дан еще один, последний шанс исправиться?! Предоставлено милосердное прощение?! Или возможность искупить свою вину?! Благодарю, Господи, слава Тебе! Но ведь его грехи отнюдь еще не прощены?! И, каким бы ни был человеколюбцем Матфей, он должен поступить по правилам Ордена?! И тогда его ожидает медленное гниение в монастырской стене, в выгребной яме?! Спаси меня, недостойного, Господи! Заступись за меня, Пресвятая Царица Небесная! … У каждой бесконечно бессонной ночи случается свой внезапный хилый рассвет. Обескровленный бдением и сомнением преступник, обратившись мысленным взором в давешнюю бездну, содрогнулся, но укрылся от ужасных теней, укрепившись в намерении подождать вердикт сегодняшнего суда...

- Должен я тебя примерно наказать. Обязан. По Уставу. Как гвардиан. Дабы другим неповадно было… Но пишут из Германии. О твоем примерном поведении. И конвоиры твои рассказывают. Немало дивного. И вижу я сам. Что не лукавишь. И что каешься. И было мне нынче ночью видение. Серафический Франциск. Держал на руках голубя. Раненого и больного. И исцелил его. Прикосновением своим. И выпустил прочь... Так и я тебя отпущу. Но с двумя условиями. Налагаю на тебя епитимью. Два года ты грешил непослушанием. Два года будешь сидеть на хлебе и воде. И у нас не останешься. Но уйдешь отсюда. Ступай во Флоренцию. На родину мою.

И Матфей прикоснулся к Джио беззубой старческой улыбкой. Знакомой, осторожной и блаженной. Ее улыбкой, latentis amoris…

Глава XXIX. Дитя смирения

Синопсис: Люди по природе своей чают знаний. И великий Гомер порою спал. Дух Христов вопиет под ударами самых высокопоставленных и высокоученых. Раскрыта тайна Третьего Пришествия. Конец света в 1260 году. Нет, в 2030-х. Сон абстрагировавшегося от самого себя - в Блоге Георгия Борского.

Домашнее задание читателям после прочтения главы: Оливи стоял на плечах Иоахима Флорского, а кого можно считать предтечей последнего?

Краткое содержание предыдущих серий: Духовные искания юного Джио приводят его благодаря загадочным манускриптам и пророчествам к другу Марко, францисканскому хабиту и преследованию руководства Ордена. Побег из конвента и последующие скитания по Германии завершаются для него потерей свободы. Однако, обретенная платоническая любовь чудесным образом способствует мягкому наказанию. В ссылке во Флоренции он обретает нового учителя – Пьер Жана Оливи.

DEUS EST CUIUS VOLUNTAS DEIFICAE ET POTENTIAE ET SAPIENTIAE ADUEQUATUR
Бог суть тот, чья воля равна и Всемогуществу, и Всеведению.

«Люди по природе своей чают знаний» - так говорил Аристотель, так начиналась «Метафизика». Джио не надо было убеждать в верности этого высказывания. Ведь это его существо сгорало от пламенной страсти к познанию Бога. Ведь это он совсем недавно умирал от жажды в сенсорной пустоши. Ведь это ему посчастливилось воскреснуть от живительного света нахлынувших мыслей впоследствии, вырваться на свободу в оковах темницы. Сколько он помнил себя, это стремление всегда было с ним, неизменно наполняя восхитительным нектаром смысла сухую чашу пресного бытия. А вот его отношение к обучению с годами поменялось. Детское горячее желание найти того Учителя, который заменит для него родителей, бережно возьмет за руку и отеческими наставлениями приведет к возвышенному трону Истины, постепенно поостыло. Пронзительная боль от кинжального удара утраты Пьетро, постыдная дрожь от жестокой ласки увещеваний Якопоне, приторный привкус от назойливой лжи жалоб Убертино, горькая правда разочарований многих других встреч на его жизненном пути – все это превратило прежнюю розовую надежду на чудо в нынешнее мрачное предвосхищение очередного краха доверия. И лишь памятные ощущения божественных дуновений Духа Святого с уст Иоанна Пармского поддерживала тепло угольков былого костра веры в дальнем уголке его души. Он продолжал ожидать исполнения пророчества блаженного старца и пусть более не вожделеть, но все еще осторожно хотеть этого. И, казалось, что Пьер Жан, как и он, попавший во Флоренцию с далекой Окситании по замысловатой событийной траектории, был ему послан самим Провидением Божиим. Многие суждения Оливи благозвучным аккордом резонировали с его собственными мнениями, другие целебным бальзамом избавляли от застарелых ноющих мозолей приобретенных им логических противоречий. Но вот решительное осуждение его спрятанной платонической любви к Маргарите острой занозой поразило его сердце. Как ни старался, он не смог избавиться от сего непозволительного монахам чувства, что спасло его из пучины отчаяния, вытащило из петли смертного греха, а теперь влекло в неведомые креативные дали – он увлекся высокой поэзией. И, исполненное животворящей силы, оно перевешивало убийственную тяжесть слов большого авторитета.

Должно быть, то просто зрелость стучалась в дверь. Множественные семена жизненного опыта, брошенные на добрую интеллектуальную почву, проросли ростками невиданных деревьев, и на их извилистых ветвях уже появлялись первые, хоть и еще неспелые плоды. Джио в общих чертах сформировался как мыслитель и теперь любое воздействие со стороны могло лишь поспособствовать его дальнейшему росту в определенном направлении, но не кардинально его изменить. Он стал осознавать, что его больше всего интересует не только Создатель, но и общая картина Его мира. Ему хотелось воспарить в небеса и оттуда, с философских высот, обозреть всю панораму, слить в едином мировоззрении все отдельные башни, все бесчисленные схоластические quaestiones. Как-то раз, взлетев таким образом ввысь, он обнаружил лежащий на поверхности блестящий вывод, что святость отнюдь не превращает человека в родник чистейшей истины. Не о том ли гласили строки вдохновенного Горация - quandoque bonus dormitat Homerus – и великий Гомер порою спал?! Если даже апостол Петр трижды отрекся от Христа, то что же говорить о всех прочих людях, даже самых праведных?! Значит, и Пьер Жан, будучи совершенно прав в определенных умозаключениях, мог вполне ошибаться в других?! Тогда он вгляделся в привидевшийся ему некогда подземный лабиринт неведения и сообразил, что неразумно запирать слепой верой за собою ранее отпертые двери, ведь иначе можно угодить в тупик, из которого не будет выхода. Не грешно ли смертным уподоблять себя Всевышнему, чье знание равно Его воле и могуществу, воображая себя обладателями непогрешимой ортодоксии?! Не дьявольская ли то гордыня?! Стало быть, сомнение – чадо смирения?! Посетившие его соображения свободолюбивой птицей рвались из тайников его души наружу и как-то при случае он открылся перед Оливи. Тот, внимательно выслушав его, после раздумий заявил, что, постоянно оглядываясь назад, далеко не уйдешь. Потому-то, стремясь к познанию, к единению с Господом, следует опираться на твердый посох Слова Божиего. Тем не менее, не согласившись с учеником, он с тех пор начал общаться с ним на равных...

И в один прекрасный день, когда места, закрываемые ими от Солнца, уже ожили от полуденной спячки и потянулись серыми пятнами к своему ночному соломенному лежбищу у стены, поделился с ним своими собственными сокровенными мыслями:

- Ты, должно быть, слышал, что блаженной памяти Эгидий Ассизский, коего Святой Франциск называл Рыцарем нашего Круглого Стола, часто повторял: «О, Париж, Париж, ты погубил наш Орден». Я сам учился в тамошнем университете и могу засвидетельствовать, что он a capite ad calcem, от головы до пят покрыт язвами аристотелевской проказы, не имеющей ничего общего с субстанцией совершенства евангельского жития. Дух Христов воистину вопиет там, страдая под ударами самых высокопоставленных, самых высокоученых и наименее религиозных, тех, кто погряз в пучине земных наслаждений, курьезных доктрин языческих философов и их сарацинских комментаторов. Подобно жабам нечистым, выходящим из уст дракона, зверя и лжепророка, прислуживают сии духи бесовские Антихристу. Фома Аквинский, Боэций Дакийский, Сигер Брабантский шли впереди них, но истинное имя им легион - nomen illis legio.
- Сигериус … Брабантский… жаба нечистая? Дух … бесовский? Нет ли здесь какой ошибки?!
- Все они одной мерзостью мазаны. Осмеливаются утверждать, что одной философской этики достаточно для нравственного руководства человеком, что Бог сам по себе не может произвести ничего нового, что мир существовал вечно, что нет свободы воли, что у всех людей единый интеллект и единственная субстанциальная форма…
- О, я сам участвовал в disputatione по последнему вопросу. И братья-проповедники горой стояли за сие еретическое учение…
- И все то было в точности предсказано в Откровении Иоанна Богослова. Потому, если Новый Завет по сравнению с Ветхим все равно что Солнце против Луны, и их удивительная concordia была обнаружена вдохновенным Иоахимом Флорским, то сия книга a fortiori, тем паче озарена сиянием Божественной Истины. И в ней следует искать свет маяков грядущего.
- Насколько знаю, многие уже пытались найти, но никому не раскрыла всех секретов…
- Вот поэтому-то столь важно ее тщательно изучать, дабы обнаружить путь обновления всей жизни христианской!

И он возбужденно, от чего немного сбивчиво, поведал Джио о своих великих открытиях:

— Как есть семь церковных таинств, семь дней творения, семь звезд на небе, семь святых даров и семь печатей Божиих, так насчитывается и семь стадий церкви. Первая, соответствующая крещению, началась с сошествия Духа Святого или, может быть, с проповедей Иисуса. Вторая, миропомазания - с преследований нечестивого Нерона или, возможно, с Креста Господня или забивания камнями Стефана Первомученика. Третья, приличествующая священству - с мудрости императора Константина, папы Сильвестра или Никейского собора. И, поскольку знание порождает любовь, то затем наступила эпоха четвертая, причащения, с отшельническим радением Антония Великого и прочих монахов. Пятую эру, покаяния, следует отсчитывать от Карла Великого. А вот шестую от отца нашего серафического, носившего славную стигмату - знак распятия Бога Живаго, знак его чудесной трансформации, преображения во Христе и в Христа. И по сей день длится она подобно законному браку людей с идеалом нищенского бытия, уже почти столетие. Первым четырем периодам в Апокалипсисе соответствуют животные, исполненные очей - лев, ибо имеет власть как апостолы; телец, ибо приносится в жертву; человек, ибо разумен как учитель; и орел, что созерцает мир, проживая в возвышенном уединении. И согласуются они с четырьмя совершенствами Всевышнего - Всемогущество с могучим львом, смирение с послушным тельцом, благоразумие с разумным человеком и Всеведение с зорким орлом. И с четырьмя достоинствами Христа – царственностью, жертвенностью, мудростью, божественностью. И с четырьмя смыслами Писания – историческим, моральным, аллегорическим и анагогическим. И с четырьмя Евангелиями. И с четырьмя чинами святых. Пятая же стадия подобна трону, посреди которого находились сии твари. Ну, а в шестую благословенным Франциском, ангелом шестой печати, обновителем и верховным хранителем в своем Уставе и Завещании жития евангельского совершенства, была проклята вавилонская блудница и запечатлено священное воинство Христово.
— И в седьмой случится … крах Антихриста, что будет выдавать себя за Бога и мессию иудейского, и Страшный Суд?!
— Воистину! И тогда же, после окончательной победы над князем мира сего, властелином тьмы все совершенно преобразится по образцу жизни Спасителя. И иудеи обратятся в веру христианскую, и весь Израиль спасется. Да-да, не удивляйся! Знаю, многие веруют, что сын погибели явится из этого, ныне проклятого всеми народа. Но ведь и Христос, и Пречистая Его Мать по крови своей происходили из него. И для Сыновей Израилевых благовествовали пророки, и с ними Господь заключал Завет в самом начале церкви, и обетованиям тем надлежит быть исполненными. Потому и подобает концу времен быть уделенным для евреев, дабы мы, все прочие племена, оказались заключенными в середине, будто малая посылка силлогизма. И наступит тогда Третье, а не Второе Пришествие, ведь в Первом явился Сын во плоти, способной страдать, потом преобразил Бог Духом евангельской жизни братьев-миноритов, а грядет Он во славе Отца судить живых и мертвых!
— Но что же Антихрист?! Кто его в короне императора ожидает, а кто и в тиаре римского понтифика. За кем правда?! И известно ли когда учинится зло сие?!
— Иоахим Флорский полагал, что явление лже-папы на престоле Петра и Павла весьма вероятно. И даже пророчил, что произойдет это в тот момент, когда шестой ангел вострубит, в 1200-й год от Рождества Христова. Хоть предсказание сие не сбылось, следует понимать, что блаженный аббат порой говорил, не претендуя на окончательную истинность, а всего лишь выражая собственное мнение. Помимо того, сначала явится мистический Антихрист, предтеча настоящего. Языческая философия Аристотеля, а не манихейство, развенчанное бл. Августином, строит дворец для Соблазнителя человечества. Ибо звезда, падшая с неба на землю, коей даден был ключ от кладязя бездны, суть не что иное, как грехопадение ученейших мужей в пучину греха и ужасных ошибок. Представь себе, они осмеливаются думать, что их умствования способны затмить Солнце христианской мудрости, что возвышенная бедность является всего лишь инструментом для достижения совершенства и наименьшей из монашеских добродетелей после послушания и целомудрия! Какое кощунство! Что до срока, то о том снова говорит Откровение. Недаром Бог уготовил для жены, облеченной в солнце, такое место, чтобы питали ее там ровно 1260 дней. Ибо число сие содержит в себе 42 тридцатидневных месяца, из коей цифири прямо в глаза бросается свет совершенства и шестерки, и семерки. И потому сыны Израилевы миновали не абы сколько, а 42 стана в Исходе из Египта. И оттого прошло в точности 42 поколения от Авраама до Христа, что было замечено в Евангелии от Матфея. Помимо того, оно содержит в себе достоинства 40, означающего покаяние и работу, с добавкой двоичности любви. И сорокадневный пост Иисуса в пустыни отражает сие таинство, и многое другое. И, конечно же, поскольку у пророка Иезекииля беззакония домов Иуды и Израилева в 40 и 390 лет обозначаются соответствующим количеством дней, то на языке Библии 1260 тоже означают годы.
— Господи! Не от Рождества ли Христова сия дата?! Но ведь то … ведь это прямое указание на наши времена?! Я и сам появился на свет ненамного позже.
—И ты начинаешь прозревать! Открыл сию мистерию еще исполненный Духом Святым Иоахим, и посвятил тому божественному числу целую книгу. Потому как догадался о сокровенном смысле тех слов, что ангел произнес, клянясь Живущим вовеки, обращаясь к пророку Даниилу: «к концу времени и времен и полувремени все свершится». И о том же «времени уже не будет» говорит Иоанн Богослов, «когда возгласит седьмой ангел». И означает это 42 колена по 30 лет – в Ветхом Завете рождений плотских, а в Новом спиритуальных, ибо недаром сказано «рожденное от Духа есть дух». И потому в начале 41-го поколения явилась удивительная комета и видна была на небесах аж три месяца. И в то время Манфред, бастард Фридриха, самонадеянно держа королевство в Неаполе против церкви, был сражен рукой Карла Анжуйского, а немного позже за ним пал последний Гогенштауфен, юный Конрадин, сын Конрада. А затем в 42-м поколении Педро, король Арагона, вторгся в Сицилию, и с тех пор бурлит промеж королей и королев адский котел ненависти, готовя миру великое зло…

Страсти вскипели и в душе у Пьер Жана, переполняя порог благоразумия и выплескиваясь наружу. Он замолчал и, желая совладать с эмоциями, отправился воскрешать совсем уже было сгинувшие в лунном полумраке силуэты дрожащим мерцанием свечи. Передышка позволила Джио тоже остановить трепещущее в полете благоговейного ужаса тело, остудить воспаленный величественной божественной панорамой рассудок, и, собравшись с мыслями, подобрать с тяжелой бренной земли то, что ему показалось весомым контраргументом.

- Но позволь, разве не сказал Иисус, что о дне и часе Его пришествия даже ангелы небесные ничего не ведают, а известен он только Богу-Отцу. Уместно ли нам, простым смертным, своим скудным умишкой пытаться проникнуть в сии божественные материи?!
- Sapere aude – дерзай знать! Такой уж сотворил Создатель натуру человеческую – обречены мы на вечные поиски истины в пещере неведения. Как иначе служить Господу, как отличить добро от зла, Антихриста от Христа?! И задача та кажется неразрешимой, но тот же Гораций верно заметил: dimidium factiqui coepit habet – кто сделал первый шаг, одолел уж половину пути. Иоахим, сравнивая Новый Завет с Ветхим, не мог не заметить их отличий, но при этом утверждал, что они будто два древа, похожие друга на друга стволом и отличающиеся ветвями и листвой. Честно говоря, я тоже иногда обнаруживаю нестыковки в своих выводах. Может статься, что следует довериться иудеям, что положили 4000 лет от Адама до Христа, и тогда, коль скоро у Бога один день как тысячелетие, то кажется логичным, если конец времен наступит в конце шаббата, значит, через 700 лет…
- Получается, примерно в 2000-м году?! Или, если считать от распятия, в 2030-х?!

Впитав в себя тени всех вещей, густая ночь давно укутала плотным теплым покрывалом сна людей, но взбудораженная холодным ментальным душем душа Джио упрямо скидывала его с себя. Он закрывал глаза и видел шестерки, семерки и прочие цифры, облагороженные совершенствами или лишенные оных. Они выстраивались в стройные ряды и маршировали под флагами, на коих были начертаны их суммы и произведения, то ли к гробу Господню, то ли к трону князя мира сего. В этом торжественном шествии им сопутствовали львы, тельцы и орлы, а также люди, ловко жонглировавшие разноцветными цитатами из Священного Писания и языческих поэтов. А рядом с ними прыгал в обличии нечистой жабы мудрый Сигер Брабантский. (продолжение в комментариях к посту...)

Глава XXX. Одно горе, два мудреца

Синопсис: Краткая история нувориша Монпелье. Чудеса в решете пятого небесного дома. Холодная, сухая, старая, злая планета бросает вредоносные лучи на Луну. Голубь францисканцев и кровь орла Иоанна. Божественное озарение на горе Ранда. Частная аудиенция у короля запрошена в Блоге Георгия Борского…

Домашнее задание читателям после прочтения главы: О каком духовнике Филиппа Красивого шла речь?

Ранняя весна 1288-го года от Рождества Христова. Щедрое южное Солнце уже начинает расточать тепло на неприкрытые одеждой людских строений бока причудливого фрукта, что сравнительно недавно созрел на лысой горе, на древнем древе Окситании. Нувориш Монпелье не может похвастаться благородной родословной греческого или римского прошлого как Каркасон или Нарбон. Вызывает удивление, переходящее в сомнение, и происхождение его богатства. Город лишен того непосредственного контакта с морем или судоходными реками, что подпитывает Марсель или Тулузу. Вокруг него нет залежей золотоносных или хотя бы медных руд, но изобилуют бесполезные леса, заросли гариги и заболоченные озерца. Однако, теперь, к концу тринадцатого века на его скромном холме взошла бесспорная звезда первой величины на небосклоне не только Арагона или Франции, но и всей Европы, почитай, столица бывшего короля Майорки Хайме в изгнании. Благоденствие населения в несколько десятков тысяч человек покоится на перекрестии веток трех дорог. По одной из них обремененные грехами, но окрыленные надеждами пилигримы, волоча ноги, летят душой в Сантьяго-де-Компостелла. Другая, некогда именуемая Via Domitia, следуя небесным сферам, воссоединяет восток с западом. Последняя, соляная, передвигает своими колесами-шестеренками товары первой средневековой необходимости. Но все эти жизненно-важные артерии были бы беспомощны образовать столь важный урбанистический орган тела Христова, если бы в сердцах его обитателей не изобиловала смелость первопроходцев-предпринимателей, а их головы не освещали бы блестящие штучки под названием идеи. Местные купцы прославились богопротивно бесстыдной малиново-алой материей, но успешно занимались не только текстилем, а и прочим горячим импортным товаром, в особенности специями, эффективно превращая былое захолустье в центральный рынок всего Миди. Иммигранты же иудеи, бежавшие от реконкисты, привезли с собой из бывшего Аль-Андалуса другие опасные, но дьявольски привлекательные для добрых христиан невещественные вещи – знания. На их-то интеллектуальной базе и была основана ставшая знаменитой медицинская школа, которая со временем и добавлением факультета юристов превратилась в процветающий университет…

Душа Никколо, неустрашимая во многих жестоких сражениях, по мере приближения к цели все сильнее боязливо трепетала в такт его шагам. Сердце тревожно билось в предвосхищении встречи с Арнау де Вилланова. Он хорошо помнил, как почтительно расступались королевские придворные перед сим великим целителем во дворце Вильяфранка-дель-Пенедес. Однако, вовсе не избыток пиетета вызывал нехватку пружинистости в его походке. И ему не было чуждо уважение перед ученостью, инстинктивно возникающее у людей простых и малограмотных. Но алхимия его персональной натуры не превращало оное ни в озлобление, ни в преклонение перед авторитетом. Волновало его иное – сможет ли человек, тщетно пытавшийся спасти Педро, найти для него возлюбленную дочь, составлявшую единственный смысл его существования, являвшуюся последней тонкой нитью, державшей его в бренном мире?! Поникшие паруса его бесплодных поисков еще не были окончательно покинуты порывами ветров надежды. Неужто не обратит милосердный Господь внимания на заступничество усопшего праведника Феррандо, на его собственные молитвенные челобитные?! Ведь чем, как не Провидением Божиим, можно было объяснить нахождение знаменитого мага в том самом Монпелье, куда его самого привела странная цепочка событий?! Да и сопровождающий его просвещенный францисканец Бернар Делисьё был убежден в исключительных познаниях и способностях маститого профессора. И вот уже проницательный взор глубоко посаженных глаз светит в прямодушное лицо рыцаря…

- Так, понятно, негодяи украли, а потом продали девочку, требуется ее отыскать. Ну, что ж, молодые люди, буду счастлив услужить в сем богоугодном деле. Без ложной скромности, если не я, то какой еще смертный сможет вам помочь?! Так что извольте рассказать о своей беде поподробнее! Ибо истинно умным людям мельчайшие детали помогают сделать величайшие открытия. Располагайтесь! Как говорится, festina lente - поспешай медленно… Итак, место рождения известно – Мессина, это, дай Бог памяти, градусов 25 от меридиана Толедо, ergo … час сорок. Но нужно точное локальное время ее появления на свет, еще лучше зачатия. С точностью до минуты! Соблаговолите сообщить?
- Иисусе Христе, сыне Божий! Я и дату-то точную не ведаю. Когда то приключилось, дела имел особливой важности, пребывал в воинском стане в Мессине и сражался в Калабрии. Да и вообще – я по счетной части не горазд. Ужель без того никак?!
- Другие астрологи и разговаривать бы с тобой не стали. Но ты пришел не к невежде или плуту какому-нибудь, а к настоящему обладателю occultae scientiae, сокрытых знаний! И недаром говорится, abundans cautela non nocet – излишняя осторожность не мешает. Потому, как только вы пришли, я обратил внимание на то, что звонили к вечерне. А вопрос ты свой задал минут пять спустя того. Я могу, igitur, построить для того момента хорарную figuram coeli, а затем взглянуть на то, что происходит в сем гороскопе в пятом небесном доме. И его управители, равно как и некоторые прочие звезды, блуждающие и неподвижные, помогут нам обрести правильный ответ. Велик храм науки и могучей силой располагают жрецы его! Не правда ли? Приходи-ка завтра вечером, я как раз завершу вычисления…

Под влиянием большого научного светила слабые ветры надежды превратились в душе Никколо в разрушительный ураган и он, будучи не в состоянии выносить напор мыслей, бросил якорь неподалеку у земного дома магистра на улице Кампно еще с утра. И лишь с наступлением темноты осмелился преобразовать сердечный стук в дверной. О, ужас! Арнау, уже поджидавший вчерашнего посетителя, не излучал былого оптимизма:

- Пятый дом пришелся на самое начало Aquarii. И да будет тебе известно, что управителем оного, igitur, сигнификатором твоего вопроса является Сатурн. Холодная, сухая, старая, злая планета. И расположена не больно удачно – in Piscibus, в не самых благополучных termino и facie. Хуже того, бросает она свои вредоносные лучи на Луну. Делу мог бы поспособствовать Юпитер, да он сожжен Солнцем. Но пуще прочего меня заботит другая несчастливая звезда - Марс, расположившаяся в точности ad gradum ascendentem. Она поражает и Меркурий, и Венеру - ex oppositionem…
- Пресвятая Дева! Лихо, лихо мне! Нешто нет спасения моей кровинушке?! Тогда не умедлится и мне покинуть юдоль земную…
- Иные шарлатаны, дабы заработать деньги и твою благосклонность, стали бы тебя обманывать, рассказывать разные байки. Я же, будучи человеком ученым, богобоязненным и честным, открыл тебе правду святую, хоть и горькую. Но при этом скажу вместе с мудрецами: Astra inclinant, non obligant - звезды влияют, а не заставляют. И еще добавлю: Audentes fortuna iuvat - фортуна благоволит смелым. Твой восходящий Марс может означать борьбу, к которой ты, должно быть, привычен. И, судя по его знаку Зодиака Libra, проистекать оная будет во Франции. Это все, что я могу сказать тебе из-под остроконечного колпака астролога. Если же желаешь получить совет философа, то расскажи мне историю всей твоей жизни…

И бравый рыцарь, не успев опомниться от полученного удара судьбы, отбросил в сторону бесполезный щит робости и открыл мягкую сердцевину своей души перед участливым глашатаем недобрых вестей…

Не прошло и получаса, как исчерпались неполные тридцать лет его жизни. Арнау, придавленный грузом воспоминаний своего собеседника - странных видений и великих свершений, славных побед и жестоких поражений, страшных ранений и невыносимых мучений - некоторое время молчал, затем встал и в эмоциональном порыве, необычном для бесстрастного, уверенного в себе эксперта, с дрожью в голосе молвил:

- Воистину, Acta non verba – дела, а не слова – о тебе сказано. На острие твоего меча покоились судьбы всей Европы, да что там, всего христианского мира! Жаль только, что сон твой вещий у мощей Аквината никто тебе правильно так и не истолковал. Ну, да я, Божией милостью наделенный пророческим даром, всю правду доложу. Спору нет, то было откровение свыше, но вовсе не о тебе в нем шла речь. Голубь – это, безусловно, символ Духа Святого, а в наш век пребывает оный на духовных детях серафического Франциска, братьях-миноритах. Нет-нет, конечно же, не на доминиканцах, коих в народе обзывают воронами. Потому и испила птаха сея небесная живой воды, scilicet, совершенство апостольской нищеты. Ну, а орел, и это тебе всякий скажет, суть блаженный евангелист Иоанн Богослов, сын Зеведеев. И реки крови, что от того пролились, описаны в его богоданном Апокалипсисе. Ибо наступают последние времена! И начались уже гонения на истинных праведников! И грядет великая битва с Антихристом - Армагеддон!

Волнение провидца оставило душу Никколо почти безучастной, ведь на ее просторах и без того бушевал шторм личных переживаний. Укрыться от него в относительно спокойной гавани ему удалось лишь поздней ночью, благодаря сострадательному Бернару. Тот, выслушав вердикт знаменитого врача, сказал:

— Арнау де Вилланова - величайший мудрец, но, слава Тебе, Господи, не единственный… Живет на острове Майорка один святой старец. И обрел он милостивым соизволением Господа удивительное великое искусство – ars magna. Сказывают, что с его помощью может узнать сокрытое, даже постигнуть естество Всевышнего. Величают же его Рамоном Луллием. Попытай-ка ты счастья со своим горем у него.

Поздняя весна 1288-го года от Рождества Христова. Усталое Солнце уже только скупо поблескивает последними багровыми лучами из-за щербато-зеленоватых гребней Трамонтаны. Рожковые деревья, болью несъеденных сластей напоминающие Никколо Сицилию, с обоих сторон обильно окаймляют тропинку. Там, за еще далеким перевалом, на пустынном скалистом северо-западном берегу острова, расположился Мирамар, конвент-школа, в которой францисканцы изучают арабский язык. Туда-то и держит путь безутешный, но неутомимый отец в поисках своей возлюбленной дочери. Ведь именно там, по словам повстречавшихся ему советчиков, должен-де находиться мудрый Рамон Лулл, основатель монастыря:

— Да, мил человек, он у нас часто бывает, но уж, почитай, год как уехал, сначала к Папе Гонорию в Рим, ныне почившему во Христе, а потом, по слухам, куда-то еще, возможно, ко двору короля франков Филиппа. Ибо желал продемонстрировать владыкам церковным и земным свое divam artem, с коей помощью собирается обратить сарацинов и иудеев в веру истинную.
— Иисусе Мария! Паки всуе я странничал! Но что это за человек и что за искусство такое? Зело много слышал о нем, да ничего толком не уразумел…
— Охотно поведаю тебе о том, любезный и любознательный рыцарь… Рамон родился на этом острове, в столице Ciutat de Mallorques, в благородном каталонском семействе. И тридцать первых лет, подобно блаженному Августину или святому Франциску, прожигал жизнь свою в геенне огненной мирских соблазнов. Хоть женился и имел двух детей, но продолжал распутствовать, сочиняя для своих пассий нечестивые любовные вирши. Однажды, преследуя приглянувшуюся ему замужнюю женщину, конным въехал за ней в церковный притвор, но та открыла ему истерзанную гнилыми язвами грудь, а заодно и глаза на мерзости тленной плоти. И было ему несколько ночей подряд видение, в котором распятый Христос взывал к нему. И тогда пробудившаяся совесть сказала ему, что он должен оставить мир и полностью посвятить себя служению Богу. И привел его Всевышний в базилику миноритов, где услышал он проповедь евангельской бедности. И продал он затем все свое имение за исключением малой части, оставленной семье. И раздал деньги нищим, а сам отправился в паломничество с намерением никогда более на родину не возвращаться. Но Сантьяго Компостельский сподобил ему повстречать Рамона из Пеньяфорта, бывшего генерала Ордена доминиканцев. И сей святой угодник, что некогда убедил Фому Аквинского написать «Сумму против язычников», исполненный Духа Святого, узрел для нашего благодетеля великое будущее в Майорке. И он последовал сему зову Господню. И, вернувшись в Ciutat, стал упорно молиться и учиться, готовясь к своему предназначению. И взошел как-то на гору под названием Ранда неподалеку от дома своего, дабы там в тишине пустоши размышлять на богоугодные темы. Не прошло и восьми дней, как он, подняв взор свой на небеса, вдруг узрел чудесное видение. Озарило его, будто длань Божия отдернула пред очами пелену неведения. И понял он первоосновы всех вещей, и показал ему Создатель две божественные фигуры, что составляют искусство нахождения истины. И с тех пор зовут его doctor illuminatus, ибо теперь учит он всех людей, сочиняя все новые и новые книги. И в том видит миссию свою, ибо с их помощью желает Господь избавить мир от ошибок неверных. Но самою суть его учения никто лучше его тебе не объяснит. Ежели впрямь так желаешь постичь таинство сие, отправляйся-ка ты, мил человек, к нему…
— Ваше христианнейшее величество! Я счастлив пребывать в сей столице благословеннейшей - не только Франции, но и всего мира! Счастлив припасть к сему источнику сверхъестественной мудрости, что напоил доктриной чудеснейшей великих учителей! Ибо блажен сей университет, что воспитал стольких защитников веры! Ибо блажен сей город, чьи солдаты, вооруженные набожностью Христа, способны покорить варварские народы для Царя Небесного! Но сейчас я покорнейше прошу разрешения зачитать отрывок из моего опуса недавнего «Феликс или Книга Чудес», каковой намереваюсь посвятить Вам, о, государь!
— Ну, что же, Рамон, милостиво соизволяем.
— В некотором городе жил да был король поведения весьма порочного. Однажды, когда он проезжал по главной площади, то встретил там пилигрима, каковой не пожелал поклониться ему, как это сделали остальные. И осерчал тогда властелин раздосадованный на него за это. Но тот ответил ему так: «Два паломника уезжали из Иерусалима в тот день, когда я туда прибыл. Они оба оплакивали позор, который обладание сарацинами Гроба Господня представляет для всего христианства, ибо еретики сии превыше всего почитают своего пророка Мухаммеда, кто не постыдился заявить, что Иисус Христос не был Богом. И один из них сквозь слезы сказал другому, что в мире есть шесть самодержцев, способных вернуть верным Святую Землю, кабы они того пожелали. Но заботит их честь своя собственная, а не Спасителя, по каковой причине они недостойны почитания». Ты, мой господин, один из тех королей, вот поэтому-то я и не желаю склонять перед тобой свою выю…
— Что за дерзости ты позволяешь себе сочинять?!
— Сии слова, о благочестивейший из государей, не относятся к Вашему величеству! Напротив, Вы, внук праведнейший святого Людовика, заслуживаете уважения всяческого и поклонения! А прочитал я их нынче потому, что хочу указать Вам на два направления атаки на крепость поганой веры, каковые были открыты мне самим Господом. Первое из них - сила убеждения, ибо оружием можно победить лишь тело, а мудрость способна завоевать, спасти души людей. Об этом тебе наверняка не перестает напоминать твой духовник, доминиканец. Ибо братья-проповедники, как никто другие, отлично понимают - нет ничего полезнее для разоблачения ошибок богословских, нежели знания. Так вот, ars universalis божественный, каковой обрел я милостью Всевышнего на горе священнейшей Ранда, суть тот меч остроконечный, что способен разрубить все путы Дьявола, разрушить его укрепления неприступные. Вот только вложить его следует в руки бойцов наиспособнейших – и для того повсеместно потребно организовать обучение наречиям языческим.
— Да, мне уже доложили об этой твоей петиции. Пьер Флот примет соответствующее решение…
— По второму пути в Святую Землю должны пройти наши могучие рыцари. Но столь важнейшее дело святейшее нельзя поручать падшим в бездну греха тамплиерам. И обсуждать его следует в тайне строжайшей. Потому прошу доложить о том на аудиенции частной…

Глава XXVI. Mendacia officiosa

Синопсис: Красота нежизнеспособна без уродства. Щит веры бессилен без меча воинов. Путь к чистоте не бывает без грязи. Третье обоснование благолепия нищеты. Костер войны разгорается от горячих молитв усопшего Папы. Святая инквизиция мостит дорогу в ад. Ощущения доминиканца в инфернальной клоаке. Никколо во весь богатырский рост возвращается в БГБ...

Январь 1287-го года от Р.Х.. Красота нежизнеспособна без уродства. Грубой кладкой из грязных булыжников за спиной обеспечена сохранность ажурного изящества золотистого двухголового трона Всевышнего на небесной лазури впереди. Мысли фра Феррандо, не спеша прогуливавшегося от конвента св. Иакова, расположенного у самой городской стены Филиппа-Августа по направлению к Нотр-Даму, плавно текли по привычному руслу. И даже встретившиеся ему по дороге шумные студенческие кампании Латинского квартала, казалось, не могли взволновать гладь его душевного спокойствия. Давно завершилось памятное заседание капитулы ордена, угасли восторги свидетелей истинного чуда Божия, столь волшебным образом в одночасье изменившего судьбы учения Фомы Аквинского. Враждебные ему посрамленные Псы Господни, поджав ядовитые языки, разбрелись по своим кельям зализывать раны. Теперь, после полученного хозяйского окрика постерегутся они облаивать богоданную доктрину. Да и францисканцам придется расхлебывать прогорклую кашу, ведь посеянные Джоном Пэкхэмом ветры гонений породили за Ла-Маншем настоящую бурю в стакане теологической воды. Впрочем, будущее отнюдь не казалось безоблачным многоопытному сицилийскому политику. Он отлично понимал, что до окончательной победы разума томизма во всем христианском мире еще безумно далеко. Даже в своих доминиканских стенах послушники продолжали изучать сочинения Блаженного Августина, а не Суммы Ангельского Доктора. Положение благосклонного к выработке единой идеологической платформы Ордена генерального магистра Муньо де Самора оставалось весьма шатким. Да и Иаков из Метца с Дитрихом из Фрайбурга, конечно же, не перестанут втихую точить зубы на Аквината, свои собственные и своих многочисленных учеников. Что же тогда говорить о всей католической церкви?! Ричарду Кнапвеллу, благословенному ангелу, ниспосланному Провидением, досталась горькая участь выпрашивать милости у подножия апостольского престола. А ведь там, в папской курии, как никогда, сильны неприязненные минориты. Университетские же богословы отнюдь не забыли длинный список анафем епископа Темпьера. Так, может быть, именно поэтому приор конвента в Палермо не спешил возвращаться на родину?!

Щит веры бессилен без меча воинов. И эта нехитрая истина была отлично известна фра Феррандо, но он боялся додумывать ее до дна, ибо там, в потаенной глубине его души жила тоскливая тревога. Что там случилось с его другом, бравым рыцарем Никколо, в жажде мести бросившимся в самое пекло анжуйского ада?! С тем самым человеком, что своим вторжением в его монашеское житие мощно толкнул его в то место, где он находился ныне?! С тем самым провидцем, что своим вещим сном у мощей Аквината пробудил в нем осознание его божественной миссии?! С тем самым героем, что своими богатырскими подвигами изменил судьбы Сицилии, Европы, а, может быть, и всего мира?! И потому теперь, на поверхности показывая самое безмятежное спокойствие, в недрах он ощущал, что его засасывает в трясину самообмана, что он болеет жестокой атрофией воли и постыдно грешит перед Господом. И по той же причине периоды апатии сменялись у него эпизодами лихорадочной активности, когда он сжигал все свое время без остатка, сдувая подальше от себя пепел тяжких раздумий. И тогда он целыми днями преподавал в studio как обыкновенный cursor biblicus и cursor Sententiarum одновременно, не забывая disputationes и repetitiones. Вечера он заполнял общением с полюбившимися ему благовестником Гервеем и его несколько сонным товарищем Иоанном по соответствующему прозвищу qui dort, поощряя их стремление вскарабкаться на самый пик учености, стать магистрами теологии. Ночами же отмаливал содеянное бездеяние.

Фра Феррандо не знал этого наверняка, но почему-то ощущал и предвосхищал, что по возвращению домой ему придется ловчить, хитрить и изворачиваться, притворяться и лгать, а ведь, как учил Divus Thomas, всякая неправда суть грех. Нет, он страшился не смерти, но жизни, в которой спасение Никколо обернется для него погибелью души. Но путь к чистоте не бывает без грязи. И он отверг бы самую белоснежную праведность, купленную за счет фарисейского предательства друга. И потому теперь, распечатав по возвращению с прогулки послание от своего викария, в коем, помимо прочего, сообщалось о пленении несчастного рыцаря, он нисколько не удивился, ибо злые вести о неудавшейся мести его сердце уже получило напрямую от Всевышнего. И по той же причине в строках того письма ему послышался глас трубы Господней, призывавшей его на бой, так что он более не колебался и стал немедленно собираться в путь. И, едва взойдя на борт генуэзской галеры, он уже наблюдал под ритмичный аккомпанемент бесцветно-сизых зимних волн за пируэтами пестрого балета большой политики. Вот Карл Салернский, истомившись в неволе, готов перепрыгнуть через голову, чтобы освободиться – он слишком хороший семьянин. А это Эдуард Английский, сколотивший себе репутацию европейского миротворца, словно цапля, спешит на своих длинных ногах его поддержать – пригласили овцы волка себя рассудить. Но понтифик Гонорий уже протянул к ним из своего нового дворца в обветшавшем Риме измученные подагрой руки, ведь его дело чести - никогда не допустить подобный кульбит. Почему же за кулисами спрятался могущественный король франков Филипп – по молодости или из хитрости?! Всем известно, что он был против Арагонского похода, вопреки желанию отца. Но теперь ему, должно быть, было выгодно сохранить церковную десятину, выделенную на крестоносные цели, дабы залечить финансовые раны обескровленной казны…

Казалось, что из набухающих почек мирных переговоров могли народиться те цветы, что благоухали бы на нужный богоугодному делу лад. Что, если частью сделки станет освобождение не только одного принца крови, но и всех проливших оную за время войны рядовых рыцарей?! И вот, задержавшись на несколько недель в Палермо за сбором необходимых сведений, фра Феррандо отправился напрямую ко двору короля Хайме и королевы-матери Констанции. Он ловчил, хитрил и изворачивался, притворялся и лгал, но никакие интриги и никакие аргументы не обладали достаточным весом, чтобы склонить мнение венценосцев в пользу того самого безвестного Никколо, кому они были обязаны своим возвышенным положением. И тогда он понял, что теперь ему надлежит отправиться в самое логово неаполитанского зверя, куда тот утащил его друга, в тот самый конвент San Domenico, в коем некогда преподавал магистр теологии по имени Фома Аквинский. И вот он уже правдами слагает с себя полномочия приора. И вот он уже полуправдами раздобывает рекомендательные письма. И вот он уже неправдами проникает в цитадель мирового зла: «Разве мог я подчиняться монархам, отлученным от груди матери-церкви?! Разве мог проповедовать народу, преданному анафеме Его Святейшеством?! Разве мог забыть о пролитой крови своих братьев?! Разве мог ходить по земле, пропитанной ядом ереси и мятежа?!» И Божиим соизволением ему поверили, вверив его попечению послушников. И началась знакомая рутина:
- Кто назовет нам третье обоснование благолепия нищеты?! …Господи, какой неуч – это же четвертое! Четыре дня на хлебе и воде! Так, кто еще хочет отличиться?!
- От творения. Подобно тому, как Солнце, Луна и прочие звезды, а также воздух и дождь принадлежат каждому, и все наслаждаются их благами, так и люди должны содержать все вещи в общем пользовании.
- Браво, Джованни, замечательно! Следующий вопрос – какова вторая причина того, что рождению Христа предшествовало Благовещение?!
- От ангельского служения. Ангел – слуга Божий, а Пресвятая Дева была избрана стать Богородицей, ergo, и его госпожой. Потому он и должен был ее оповестить.
- И снова все верно, молодец! Подойдешь ко мне после repetitionis.
Фра Феррандо терпеливо выдерживал время, дабы улеглись круги подозрений, которые вполне могли возникнуть после его резкого прыжка в застоялую воду незнакомого монастыря. Ведя беспорочно-бесполезное существование, он ограничивал исполнение своей миссии прямыми обязанностями – сеял семена томизма в души подрастающего поколения. Ментальная почва отличника Джованни представлялась ему особенно плодородной. И он поведал еще одному юноше историю чудесного видения Никколо, опустив некоторые кровавые подробности, связанные с сицилийской вечерней. И рассказал ему о своих удивительных теологических откровениях. И о богоданной победе на недавнем заседании капитулы. И благословил того на дальнейшую учебу, порекомендовав studia в Болонье и Париже. Тем временем, приближалось жаркое лето, а вместе с ним, несмотря на кончину Папы, разгорался питаемый его прежними горячими молитвами и холодными монетами новый костер бесконечной войны. Случилось то, чего более всего опасался Руджеро Лаурийский – апулийский флот соединился с провансальским. Высаженный с объединенной эскадры десант овладел восточной крепостью Августа, а сами недобрых 80 кораблей готовили нападение на запад Сицилии. И, хотя прославленный адмирал прибыл-таки со всеми своими галерами из огня Каталонии да в полымя Неаполитанского залива, соотношение сил было один к двум. Цвет французского дворянства - графы д’Артуа, де Монфор, Авеллы, Бриенна, Монпелье, многочисленные бароны - возглавляли грозное анжуйское войско. Со знакомой тоскливой тревогой внутри и показным спокойствием снаружи ожидал тайный агент Господа злых вестей. Но случилось невероятное! То ли легионы ангелов, то ли неукротимые альмогавары, то ли непревзойденное искусство флотоводца снова принесли Арагону сногсшибательную победу! Чуть ли не половина неприятельских судов захвачена, чуть ли не 5000 пленных, среди них многочисленные графы, бароны!

Но отчего же медлит решительный Руджеро, почему не развивает успех, не занимает оставшийся беззащитным Неаполь?! Почему не спешит освободить или хотя бы обменять пленников Кастель-дель-Ово?! Ах, если бы он знал, что в тех застенках томится его старый боевой товарищ Никколо! Боже милосердный, что это?! Ужели все французские вельможи выпущены на волю?! За выкуп?! Приказ короля Альфонсо, вот что это такое. Барселоне нужны золото и серебро, а не земли и не люди. Отныне фра Феррандо оставалось надеяться лишь на себя самого. И он продолжил вести хитроумную партию, пополняя своими ходами ряд mendaciorum officiosarum, вынужденной лжи. Да, он обосновался у самых врат ада, но ведь даже не знал наверняка, не умер ли его друг за ними. Солнце озарения опять взошло на его ментальном горизонте после ночных молитвенных бдений. Святая инквизиция – вот кто вымостит ему дорогу вовнутрь! Обосновал ее в своем стольном граде еще Карл Анжуйский в благочестивом стремлении истребить огнедышащих драконов безбожия Гогенштауфенов, а на самом деле она прозябала на неверных иудейских собаках, упорно возвращавшихся к блевотине своих заблуждений. Познакомиться с братом Джузеппе, возглавлявшим местное отделение борьбы со вселенским злом, не составило большого труда. Убедить простодушного служаку в своей ненависти к врагам Царствия Небесного на сицилийской земле было немногим сложнее. И использовать красноречие тренированного проповедника, дабы разукрасить блестками идею отличиться перед престолом Петра и Павла путем обличения тамошних еретиков оказалось ему вполне по силам...

Но вот когда до искомой цели было уже рукой подать и ногой ступить, фра Феррандо оставило хладнокровие. Ему предстояло спуститься в неугасимый огонь преисподней, терзающий его друга. Каким то найдет он там некогда могучего Никколо?! Избавился ли он ценой телесных мучений от душевных страданий?! Не выдаст ли его неосторожным жестом или восклицанием?! И что принесет эта встреча?! Чем поможет освободить пленника?! Все, к чему он стремился до сих пор, вдруг представилось ему подлинным сумасшествием. Неужто все его благие греховные жертвоприношения были впустую?! Ужели все его видения и откровения были дьявольским наваждением?! И лишь когда он нашел в себе мужество щитом «нет!» отразить удары этих остроконечных вопросов, в его душу вернулась нежная надежда на чудо и твердая вера в милосердие Господне. И тогда он отправился в инфернальную клоаку, сопровождаемый тюремным стражником и бесстрашием ратника Божиего. Его душила смрадная вонь склизких ям. Его давила тяжелая толщь каменных стен. Его слепила беспросветная тьма черных дыр. Но больше всего его ужасали лица узников – не человеческих, а звериных, не разумных, а диких, не живых, а застывших. Он долго вглядывался в них, пытаясь разгадать под отвратительными масками грязной коросты знакомые черты, но всякий раз отворачивался со странной смесью разочарования и облегчения. Наконец, его провожатый звякнул своей внушительной связкой ключей и глухо молвил: «Это все!». Но этого не может быть! Ведь о пленении несчастного рыцаря ему рассказали очевидцы из его ватаги! Или он уже умер под пытками и его тело растерзано рыбами на дне Неаполитанского залива?!
- Я не нашел здесь самого опасного главаря мятежников. Здесь точно нет других камер?!
- Только для буйных. Но входить туда небезопасно.
- Мне непременно требуется осмотреть их все до единой!
Он сразу узнал Никколо, хотя тот, черневший длинными волосами и многочисленными кровоподтеками, походил теперь скорее на дряхлого старика, нежели на молодого воина. Но больше всего его поразила не его внешность, ведь он уже ожидал увидеть нечто подобное, а поведение. Тот сидел в дальнем углу в немыслимой скрюченной позе, уставившись в стену прямо перед собой, и даже не повернул голову на проникший в его мир свет фонаря и скрип двери.
- А ты говорил, что здесь особо опасных держат. А этот и не пошевелился на наш приход.
- Двадцать третий номер?! Нынче присмирел, а то ох, как буянил. Два раза цепи голыми руками разрывал, моего товарища едва не придушил. Теперь уже неделю ничего не жрет, скоро околеет.
- Вот он-то мне и нужен!
Необходимо было спешить, и целый табун замечательных идей разом прискакал в голову Феррандо, когда он возвратился на свет Божий. Тотчас пристроив некоторые из них в свою упряжку, он отправился претворять их в жизнь. Первым делом следовало убедить Джузеппе в необходимости вызова именно этого узника, как зачинщика бунта, убийцу доминиканцев и закоренелого безбожника. Затем подпоить кустодия и изготовить восковые оттиски нужных ключей. Подготовить все необходимое для побега. Наконец, под предлогом личного знакомства потребовать остаться с еретиком наедине для допроса. И молиться, молиться и молиться денно и нощно...
- Никколо, ты что, не узнаешь меня?! Это же я, Феррандо!
- Где...где я?! Ахти мне! Фер... Феррандо?! Иисусе! Я еще жив или...или ужо на небесах?!
- Жив-жив, родной, слава тебе, Господи! А скоро и свободен будешь! Жаль, цепи твои не могу снять, но мы их раскуем на лодке, что ждет в гавани. Сюда-сюда, через эту комнату!
- Не...некуда мне бежать. И незачем. Наипаче...наипаче всего сдохнуть хочу.
- Да ты что?! Не греши против Всевышнего. Ему решать, когда призывать раба своего. Тебе же еще многое надлежит свершить во имя Его! Идем же, идем скорее! Не то охранники подслушают и прибегут!
- Пущай...бегут. На все воля Божия. А я...я весь вышел...Ничего не чаю. Даже...даже мести.
- Я столько всего перетерпел, чтобы все устроить! Отказался от должности приора! Ловчил и хитрил, притворялся и лгал! Но не предал тебя! А ты?! Смотри, они уже стучатся!
- Не держи...сердца на меня...Ан...ан не могу я. Умереть...тщусь гораздо.
Запертая дверь не выдержала напора и в залу вбежали двое караульных. Конец?!
- Биче! Дочь твоя! Она не погибла! Но уцелела и увезли ее генуэзцы!
- Что...что ты сказал?! Врешь?! Поклянись...на распятии!
- Ей...ай...ах!
Копье, брошенное издалека, пронзило навзничь честное сердце Феррандо. Он обмяк и белым мешком рухнул на землю. Никколо же, узрев это, издал страшное нечеловеческое рычание и, воздев скованные длани к небу, распрямился во весь свой богатырский рост. А затем, отмахнувшись от подбежавших стражников двумя легкими движениями, проломившими тем черепа, осторожно поднял тело друга, будто малого ребенка, на руки и зашагал прочь, по направлению к морю и воле...

Глава XXXI. Cum divisione et habitu

Синопсис: Обнаружен аспид, распугивающий менталки. Для того приходит смерть, дабы жизнь воскресала. Блиц-введение в ангелологию. Разгадана главная тайна жизни. Превращение человека в Анджело. Сны о чем-то дальшем. Любовь движет Солнце и планеты.

DEUS EST SEMPITERNITAS AGENS IN SE, SINE DIVISIONE ET HABITU
Бог суть вечность, действующая в себе, без разделения и изменения состояния.

Кап-кап-кап! Обрадованные возможностью доставить добрые известия утомленным жарой людям посланцы летнего дождя барабанили по дверям конвента за окном, но – тук-тук-тук! - Джио чудилось, что они, проникая в него, крошечными молоточками стремятся расколоть голову изнутри. О, Иисусе, Сыне Божий, напои небесной росой Своей Божественной мудрости мой истомленный жаждой познания разум! О, Пресвятая Дева, сердобольная заступница, замолви словечко о преданном рабе своем пред Духом Святым, способным оживотворить мертвые буквы схоластических трактатов! Таких тусклых ментальных ощущений измученный отсутствием ярких идей мыслитель не испытывал со времен своего отшельничества. Казалось, что проклятая германская пустошь распространилась в благословенную Тоскану и заполнила, заполонила все его естество без остатка. Единственная мысль – как избавиться от сей напасти? – разжиревшим аспидом лениво ворочалась в воспаленном от молитвенных бдений мозгу, распугивая прочь все остальные. Уже прошли положенные ему добрым Болонским гвардианом Матфеем два года епитимьи. Теперь он мог окончательно сбросить с души вериги былых грехов, но вместо этого обрел иную непосильную ношу. Он более не был обязан сидеть на хлебе и воде, но, подобно святому Бернарду Клервоскому, потерял всякий интерес к пище и лишь изредка удивлялся, случайно обнаружив потерявшие вкус сыр или молоко у себя на губах. И он мог покинуть конвент Santa Croce во Флоренции, отправившись ко гробу Господню или еще дальше к Марко в далекие красочные страны, но разве можно было убежать от стука собственного сердца в глухонемом бессмысленном существовании?!

Он снова и снова переживал то радостное событие, что облачило его в пепельно-серый хабит нынешнего печального состояния. Пьер Жан, так и не ставший для него искомым Учителем, но превратившийся в Соратника по поиску света Истины в пещере неведения, указом вновь избранного генерала Ордена Рамона Гофреди, сочувствовавшего спиритуалам, возвращался к преподаванию во францисканском studio в Монпелье. Хоть тот и не особо страдал от итальянской ссылки - мягкого наказания, наложенного другим милосердным пастырем Матфеем из Акваспарты - по получению разрешения вернуться сразу же заспешил в родные места. Нет, само расставание для Джио не стало столь же душераздирающим, как потеря его первого друга-путешественника. Ut unde mors oriebatur, inde vita resurgeret – для того приходит смерть, дабы жизнь воскресала – всего-то и сказал Оливи ему на прощанье. И да, судя по тоскливому настоящему, значительная часть его существа была с кровью вырвана из души, отправившись в погребенное прошлое вместе с сим удивительным человеком. Он свято следовал его благочестивому совету, ежедневно ощущая себя распятым вместе с Христом разумом и телом. Но вожделенное спасение, возрождение к новому будущему так и не наступало, ни на третий, ни на тридцатый день. Ну, что ж, видно, его мучения были угодны Господу, потому, не ропща и не выказывая своих переживаний, он смиренно склонил выю пред волей Его, продолжая исправно, хоть и механически, исполнять свои обязанности в монастыре. С некоторых пор его назначили лектором, и он благодарил Создателя за то, что Он наградил его памятью и прочими интеллектуальными достоинствами, компенсировавшими отсутствие душевных сил.
— Ангелы формируют три иерархии: высшую, sive эпифанию, среднюю … гиперфанию и низшую - гипофанию. Первая, по свидетельству блаженного Дионисия, включает в себя Серафимов, Херувимов и Престолы, вторая – Господства, Силы и Власти, последняя – Принцев, Ангелов и Архангелов. Дабы понять сею … сею премудрость, следует обратить ментальный взор к королевскому двору. Подобно тому, как камергеры, советники и министры имеют прямой доступ … к ушам самодержца, так и верхние ангельские чины находятся в непосредственном контакте со Всевышним. Другие официальные лица занимаются управлением на уровне всей страны – к этому классу относятся … капитаны гвардейцев или верховные судьи – они соответствуют гиперфании. Наконец, в каждом государстве есть и провинциальные чиновники, например, префекты или … или судебные приставы, каковые отвечают лишь за строго ограниченную территорию, и они похожи на последнюю категорию посланников Божиих… «Серафим» означает «пылающий от любви», «Херувим» - «совершенное знание», «Тронам» же Бог даровал … привилегию поддерживать Его во время отдыха. Следующие три небесных сана предназначены править миром людей в его целостности. «Господа» распоряжаются прочими чинами, и пример их … их команды мы находим у пророка Захарии: «иди скорее, скажи этому юноше: Иерусалим заселит окрестности по причине множества людей и скота в нем». «Силы» оные распоряжения исполняют, и нет таких … чудес, что были бы невозможными для них. «Власти» же должны преодолевать препятствия и побеждать … врагов рода человеческого, что и сделал Рафаил, связавший демона в верхних странах Египта в книге Товита. «Принцы» управляют отдельными странами, скажем, Персией, как муж в льняной одежде и чреслами, опоясанными золотом из Уфаза, в … 10-й главе Даниила. Некоторым доверено руководство … многими, положим, целым городом, и их называют «Архангелами». Наконец, те, кому поручена забота за единственной персоной, служат обыкновенными «Ангелами».
— Неужто все они сотворены ради нас, грешных?! Сколько же их всего в нашем мире?! Почитай, больше, чем людей?!
— Как … песчинок на морском берегу. Как … капелек в проливном дожде. Как … пылинок в луче света. И еще столько же злых духов, прислужников hostis antiqui, древнего врага, Сатаны…
Почему же вся эта неисчислимая небесная братия так старательно избегала Джио, отчего не наполняла божественной амброзией его иссякший источник мыслей?! Хоть бы какой завалящий рядовой вестник его посетил, а то ведь попросту пусто. Но в тот удивительный день к нему прилетел по меньшей мере архангел Гавриил в облике гвардиана: «Благие вести! Твой учитель, Пьетро из Фоссомброне, освобожден распоряжением Рамона Гофреди! Вместе со всеми своими товарищами! С очевидного молчаливого согласия Папы Николая, первого, но, верю, не последнего минорита на апостольском престоле! Это после девяти-то лет темницы! Воистину над гнездом серафического Франциска задули новые свежие ветра! И взлетят на их порывах непорочные голуби в высь совершенства евангельской нищеты – по воле Божией! Знаю, знаю, что чаешь объятий своего духовного отца. Потому и предоставляю тебе своей властью двухнедельный отпуск – до Анконы и назад». Кап-кап-кап! Наскучившие утомленным дождем людям посланцы темных туч снова стучались в двери конвента за окном, но – бац-бац-бац! - Джио почувствовал, как они, проникая в него, острыми топориками разбивают оковы на его душе. И в освободившееся пространство хлынул настоящий ливень из боли воспоминаний и наслаждения мечтаний, сумерек сомнений и зари надежд, огня любви и льда отчуждения. Но прежде всего прочего поднявшийся шторм страстей стремился обрушить некогда возведенные им ограждения вокруг самой большой неразгаданной тайны его короткой жизни:
— Скажите, praeceptor clarissimus, что Вы хотели мне сказать … что показывали знаками в тот злополучный день, когда…когда я вернулся и когда … когда Господь разлучил нас?!
— Ох, много воды с тех пор утекло, я уж все и не упомню, сын мой. Впрочем… Тогда, как я увидел в толпе… ты рвался ко мне…обжег меня стыд…стыд за то, что не смогу более ничем помочь … что оставил тебя…пасынка в твоей собственной семье…без опеки, круглой сиротой. И тогда я молча взмолился Спасителю, препоручая тебя заботам … Духа Святого. Жестами же … хотел успокоить, утешить, благословить…
Только и всего! Всего за час до долгожданной встречи Джио, давно не зеленый юнец, но зрелый муж, теперь не скача вприпрыжку по мощеной мостовой Анконы, но степенно прохаживаясь по ней, более не плыл под всеми парусами навстречу будущему, а боролся с нахлынувшими на него волнами прошлого…Беззвучная команда «Иди». Тупик, смрадные помои, вылитые на черную кошку. Благодатный холод моря, троекратное омовение. Проглоченный голыш, чернобородый демон со зловонным ртом. Волшебный цветок лилии, зажатый в кулаке. Семикратное заклинание Invisibilis. Гулкий отклик одного из камней. «DEUS ESTTENEBRA IN ANIMA…» И все это…все эти непостижимые таинства…оказались обыкновенным благословением?! Еще несколько лет тому назад он взвыл бы, оскорбленный самообманом, от бессильного отчаяния, но сейчас на том месте его сердца, что производит сии душевные движения, зияла черная дыра, залатанная пластырем горького опыта…
— Я нашел в тайнике в нашей келье... Две рукописи. Одна о Боге, двадцать четыре определения Его сущности. Другая была написана твоей рукой, о, Учитель. И я…у меня их больше нет. Так получилось… Но пропали только сами манускрипты… Все же слова их…от первого до последнего…бережно храню в памяти своей…
— То был черновик … будущей книги. О нас, братьях меньших, о гонениях на правду и необходимости перерождения…матери-церкви. То были всего лишь первые страницы той священной истории, …каковая еще грядет, что пишется прямо здесь и сейчас
…нашей кровью. Так что не кручинься, не заботься о потере. Тебя, должно быть, потрепало жизнью за эти годы?!
— Да, и сумой путника насладился вдоволь, и тюрьмой...пришлось закусить. Но и замечательных людей повстречал немало – блаженнейшего Иоанна Пармского, умнейшего Сигера Брабантского, ученейшего Пьер Жана Оливи…
— О, Иоанн! О, Оливи! Боже, как я рад, что истинные праведники … заменили тебе меня, недостойного! Значит, услышал милосердный Иисус мои молитвы! Воспоем же славу Всевышнему! Ибо…на одежде и бедре его написано имя: «Царь царей и Господь господствующих!» Ибо Он наш Учитель благий! Ибо Он - тот единственный, кто в…последние дни поведал сердцам смиренных…божественнейшую и высочайшую мудрость евангельской бедности! Обретя плоть, он…взял Госпожу Нищету в невесту себе и соединился с нею на кресте, возвращаясь к Отцу! И это она…устлала розами с благословенными шипами путь пред тобою! И это через нее мы сливаемся с Ним, восседающим одесную Бога, с Тем, кто…уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек! Он смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной, освятив бедность посредством распятия! Умирая, увенчал Себя покорностью Отцу, …дабы и мы освятили нашу волю, облачаясь в послушание, наш разум, нарядившись в нищету и нашу память, надев ризы смирения! И тот, кто носит сей благословенный хабит, претерпевший до конца, спасется!
— Аминь! Воистину счастлив я его обрести! Но что же мне делать, … как приблизить Царствие Небесное?! Куда пойдешь сам, Pater meus?! Камо грядеши, Пьетро из Фоссомброне?
— Зови меня теперь…Анджело Кларено. Ибо боятся правды нечестивцы, отсылают меня в Армению миссионером. Но жди, настанет час, вернусь я из того далекого края, …где взойдет Солнце Истины, и привезу с собой на крыльях легионов ангелов Божиих лучезарно чистую веру!
Джио с тревогой почувствовал приближение нового приступа ментального бессилия почти сразу же после расставания с учителем. Лишь несколько посланцев небесных, причем, весьма неприятной природы, еще витали невидимыми мотыльками вокруг его быстро погружающейся во мрак безмыслия души. То было разочарование ребенка, замки детских фантазий которого обрушились в соприкосновении с жестокой реальностью большого мира. То было отвращение юноши, распознавшего приторный привкус проповедей Убертино и прочих спиритуалов. То было несогласие взрослого, подметившего опытным схоластическим взглядом в логике собеседника один non sequitur на другом сидящим и ошибкой погоняющим. Похоже было, что его духовный отец, его дражайший наставник, самый уважаемый человек на свете почил для него вместе со своим прошлым именем. Осталась лишь скорбь о прошлом и разрывающие сердце на куски бесы в настоящем. Впрочем, в ближайшем будущем была еще летняя ночь накануне дня Святого Христофора. Вечером он усердно молился, дабы Всевышний даровал его незабвенному другу содействие Духа Святого в дальних странствиях. И тогда привиделся ему удивительный сон. Будто из земли бил родник, ан не водой, а жидким маслом, да с такой силой, что сотня, нет, тысяча кораблей о четырех мачтах и двенадцати парусах загружали его одновременно. И было там озеро, в коем рыбы появлялись только в Великий Пост и бесследно исчезали на Пасху. А еще узрел он праведного христианина-сапожника, выколовшего себе глаза, дабы избавиться от искушения, вызываемого ножками своих заказчиц. И был тот так угоден Господу, что сподобился передвинуть гору на виду у изумленных сарацин и их халифа. И представилась ему проклятая земля, каковая заставляла ступивших на нее людей ссориться и драться друг с другом. И послышались ему непрерывные стенания жен, оплакивавших своих погибших мужей. И поднялся тогда могучий ветер, столь горячий, что спастись от него он смог, только нырнув в воду с головой. И тогда он, очнувшись от сего кошмара, впервые за долгое время почувствовал радость от пробуждения…

Джио удалось сохранить в целости хабит нового состояния, которому он, sine dubio, вне всякого сомнения, был обязан Марко, вплоть до возвращения в Санта Кроче. Воодушевленный открывшимися ему чудесами, он некоторое время увлеченно занимался своим любимым делом - рисовал в воображении общую панораму света Божиего. Увы, постепенно сии порывы ослабли, и флаг корабля его души все чаще повисал безжизненной тряпкой в нечеловеческих условиях кромешного штиля. И тогда он в отчаянии от приближающейся духовной смерти решился напоследок поделиться своими интеллектуальными достижениями со студентами, снова изменив, если не францисканскому долгу, то утвержденной учебной программе. Он описал подлунную элементарную область generationis et corruptionis, последовательно надетые на кочерыжку Вселенной сферы земли, воды, воздуха и огня. Он объяснил существование непокрытой морем суши низвержением Дьявола, вспучившего при падении окрестности. Он спустился по конусу пылающего подземного ада к самой его сердцевине - к тому месту, куда провалился Сатана, к поганому трону Князя мира сего. И он продолжил движение насквозь по диаметру, перебравшись на сторону антиподов. И там, взобравшись на высоченную гору Чистилища, достиг Эдемского сада, где насладился блеском созвездий, коих никогда не видели смертные. А затем взлетел ввысь на хрустальные orbibuscaelestibus, небесные орбы. Влажная Луна очистила его, стремительный Меркурий укутал познаниями, щедрая Венера одарила надеждой. Затем, словно царь, окруженный свитой из прочих планет, жгучий диск Солнца наделил его силой. От пылкого Марса повеяло мужеством, благородный Юпитер пожаловал великодушие, холодный Сатурн закалил волю. Еще выше оставались лишь загадочно мерцающие неподвижные звезды и благословенное Царство Всевышнего - Эмпирей. На каждой из девяти сфер, в соответствии со своим чином, обитали ангелы - в самом низу Ангелы, за ними Архангелы, Принцы, Власти, Силы и Господства, Престолы, Херувимы и, наконец, Серафимы…

Джио приостановился, шестым чувством ощутив на себе чей-то горящий взор. То был тот самый discipulus, что намедни спрашивал его о числе ангелов. Необычная тема, видимо, чем-то заинтересовала пытливого юношу, и образовавшуюся пустоту паузы заполнил его чуть дрожащий голос: «Так это они движут Солнце и светила?». Странным образом волнение студента вызвало неожиданный прилив душевных сил у лектора. Он, конечно же, знал правильное determinatio, но почему-то не пожелал немедленно ответить утвердительно, а вместо этого задумался. В считанные мгновения перед ним прошла вся его жизнь, со всеми ее падениями и мучительными состояниями, cum divisione et habitu. И он внезапно осознал, кому был обязан последующим подъемам – Якопоне и Иоанну Пармскому, Марко и Свободному Духу, Маргарите и Пьер Жану Оливи, а нынче, возможно, и этому смышленому пареньку. И ему показалось, что негоже поддерживать совершенную механику Творца мускульной силой его тварей. И тогда уже не Джио, а, скорее, Джованни вымолвил: «Нет, не они… Любовь!»

Глава XXVIII. Проценты на дочь

Синопсис: Januensis ergo Mercator – генуэзец, значит, коммерсант. Мир - трактирщик, что обворовывает своих постояльцев. Обнародовано лучшее средство освежения памяти. Бог в помощь в изучении иностранных языков. Второй вещий сон Никколо. Где прибыль водится – там и каорцы. Тамплиер ex machina – знак с небес. Арнау де Вилланова приглашен в Блог Георгия Борского…

Домашнее задание читателям после прочтения главы: Матросские штаны генуэзцев дожили до наших дней. Под каким названием?

Краткое содержание предыдущих серий: Молодой рыцарь Никколо чудесным стечением обстоятельств разжигает пожар Сицилийской вечерни и разгоревшейся затем войны. Однако, в огне того же пламени трагически гибнет вся его семья - жена и двое детей. Его приятель доминиканец Феррандо, пытаясь спасти друга, погибает, в самый последний момент успев сообщить тому о чудесном спасении его дочери Биче…

Поздняя осень 1287-го года от Рождества Христова. Энергичные шлепки сирокко подталкивают в безопасную гавань последние запоздавшие суденышки завершившегося навигационного сезона. Мать Genua Superba – великолепная и горделивая, высокомерная и надменная, терпеливо ожидает своих блудных сыновей на берегу. Но прикосновения горячего африканского ветра делают ее детей, и без того раздражительных, особенно сварливыми. Как никто на свете любят они свою свободу и обожают чужие секреты. Как многие в христианском мире ценят они рабов и обожествляют силу денег. Januensis ergo Mercator – генуэзец, значит, коммерсант – так говорят о них соседи. Ianua – ворота в мир – а эту метафору предпочитают они сами. Словно двуликий Янус, смотрит Генуя одновременно в две стороны - на Viam Postumiam своего голодного имперского прошлого в горах и на Viam Marinam своего богатого республиканского настоящего в морях. Там, за загадочной голубоватой дымкой, за вечно беспокойными, а порой и грозными волнами, скрываются заманчивые страны их розовых мечтаний. Закончится зима – и разлетятся перелетными птицами белокрылые галеры в Сардинию и Сицилию, да и по всему Mare Mediterraneum от Крыма до Кадиса. А бесстрашные Уголино и Вадино Вивальди с Тедисио Дориа, говорят, что собираются в те неведомые дали, в те сказочные Индию и Катай, что скрываются за Геркулесовыми столпами, за Mare Oceano. Менее амбициозные отправятся в Брюгге, дабы приобрести там фламандские ткани – надежное вложение капитала для города полного швейных цехов и матросов в синих штанах. Кое-кто из более воинственных поступит на службу наемниками, иные предпочтут приключения флибустьеров, но и об интересах отчизны молодые и рьяные не забудут. Это они недавно сокрушили могущество Пизы в битве при Мелории по стопам отцов, посрамивших Венецию в Константинополе…

Ну, а все остальные, мужчины с босыми подбородками и губами, равно как и женщины с накрашенными глазами и зубами, останутся присматривать за хозяйством в оштукатуренных домишках на узких улочках и молиться в высоких базиликах с фасадами в черно-белую клеточку. И сейчас, несмотря на поздний час, их еще можно найти на всем протяжении полумесяца гавани. Некоторые из них копошатся на западной окраине, неподалеку от маяка Capo Fari. Если оттуда, минуя госпиталь San Giovanni di Prè и череду пирсов с доками, пройти за крепостные ворота Porta Vacca и дальше по главной улице, то сначала взору явится нагромождение амбаров – справа портовых для товаров, слева городских для простолюдинов. Но ближе к сердцу Генуи, освященному конвентом San Andrea de Porta и кафедральным собором San Lorenzo, все чаще попадаются богатые строения. Там пульсирует большая коммерция в головах малого количества представителей благородных кланов - Эмбриако, Спинола, делла Вольта, Аввокато... Там же в своих палаццо проживают лейтенант Бога архиепископ Бернардус и капитан народа Коррадо Дориа, недавно сменивший на этом посту своего знаменитого отца. Здесь же неподалеку искрится в лучах заходящего Солнца фонтан святого Уго. Сказывают, что знаменитый местный чудотворец, сжалившись над страдавшими от жары женщинами, некогда сотворил здесь над иссохшей землей крестное знамение. И вот теперь у забившего по воле Всемилостивого Всевышнего источника животворящей воды расположился отдохнуть от трудов неправедных местный ростовщик, нечестивый иудей по имени Иосиф. Это не просто банкир, но еще и философ. «Что толку собирать себе сокровища на земле – глубокомысленно печалится он - я умру, и кому достанутся мои деньги?! Сей мир все равно, что плут-трактирщик, что обворовывает своих постояльцев!» Но усталость постепенно уходит, и тогда в противоположную дверь души стучится гордыня. «Сколько дельных молодых людей разбогатели благодаря мне! Снарядить галеру немало стоит, да и расходы на команду, почитай, 300 безантов в месяц! Без меня дальше Сардинии бы не уплыли! Да и благоволение Пап не раз было куплено на мои средства! Я – краеугольный камень всего благолепия еретиков-христиан!»

Смеркалось. Обезлюдело. Посвежело. Спал и утомившийся за день сирокко. Иосиф, тяжело вздохнув, встал на ноги - пора к Саре, столь же старой, как ее библейская прародительница, но все еще бесплодной. И вдруг какая-то неведомая непреодолимая сила сжала на нем ворот плаща и тут же подняла его, потешно дрыгающего ногами, в воздух. Никколо, а это был именно он, внушающим ужас угрожающим шепотом произнес:

- Али струхнул?! Вестно мне учинилось, что ты гораздо заведуешь здесь. И невольничьим рынком. Отвечай, пес смрадный!
- Х-х-х-х. Щ-щ-щ-щ. П-п-пусти. З-з-задушишь…
- Ладно, лихоимец, потрафлю тебе. Ан не вздумай стражников звать. Упрежу - душу твою допрежь вытрясу! Токмо не суесловь. И не бреши. Покуда не скажешь, что потребно, не отпущу.
- Что … тебе … Вам … от меня нужно … благороднейший … достойнейший … рыцарь?!
- Так-то оно лучше будет. Похитили дочь мою наемники-генуэзцы. Гром их разбери! Иродово отродье! Прямо дома у меня в Сицилии. Ахти мне! Здесь, должно быть, продали. Чаю ее найти и спасти! Пуще всего на свете!
- Ах, несчастный… горемычный отец. С великим … превеликим бережением помогу. Когда же стряслось злочестие сие?!
- Да уж, поди, года полтора прошло. Никак не мог я раньше. Потому не ведал о том. Но ты уж напружись, вспомяни. Младенец-то особый. Беатриче-Биче по имени. Ямочки на щечках.
- Ах, горе, ах, беда, величайший … милосерднейший … господин! Да где ж мне всех упомнить – тут каждый день рабов десятками, а то и сотнями продают!
- Иисусе Мария! Не гневи Бога! Мошна твоя от меня не лопнет, ан жизнь то, чай, дороже?!
- Х-х-х-х. Щ-щ-щ-щ. П-п-пусти. З-з-задушишь… Ямочки, говоришь, на щечках?! Маленькая совсем?! Беатриче зовут?! Так, значит, ям-м-мочки?! Бич-ч-че?! К-к-кажется, что-то припоминаю.
- Кто?! Кто ее купил?! Говори тотчас же, собака иудейская!
- Погоди, дай помыслить. Купец… Купец один… Не местный… Из дальней страны… Очень дальней… Какой?! К-к-керси. К-к-каорской… Туда езжай… Там ищи…
- Ну, смотри мне, коли соврал. Многажды пожалеешь…

Не до конца придушенный Иосиф заковылял домой, а воодушевленный воскрешенной надеждой Никколо своей прежней пружинистой походкой зашагал в ту сторону, куда скрылось Солнце, где находилась его возлюбленная дочь. Итак, его путь снова лежал на запад, но в этот раз он, наученный горьким опытом общения в Бордо, решил основательно подготовиться к путешествию. Потому уже следующим ранним утром стучался в массивные двери конвента доминиканцев:

- Слава Иисусу Христу!
- Во веки веков! Что надобно тебе здесь в сей предрассветный час, сын мой?
- Хочу научиться окситанскому наречию. Такожде латыни.
- Похвальное желание, но в нашем studio грамматикой занимаются в основном дети. Коли тебя сие не смущает, приходи в новом году.
- Буде мог, не обременял бы вас докукой своей. Ан нынче спешу изрядно. Для боголюбной цели. Посему челом бью выделить мне отдельного обучателя.

Братья-проповедники, услышав удивительную историю приключений темного невежи-рыцаря, благосклонно отреагировали на его стремление к свету знаний. В тот же день он, напрягая ослабевшие от бездействия мускулы мозга, уже спрягал глаголы и склонял существительные. И, странное дело, та самая премудрость, что раньше казалась ему запертой на пудовый замок, нынче послушно отворяла ему свои двери. И те самые мысли, что прежде сводили его с ума, нынче покорно вводили его в притвор храма свободных искусств. Уж не сам ли Всевышний или Его Пресвятая Мать пособляли ему, недостойному, благосклонно принимая его пламенные молитвы?! Уж не частичка ли духа усопшего друга Феррандо вселилась в него?! Как бы то ни было, когда он успешно одолел пару житий святых из «Legendae Aureae», заработав похвалу самого Иакова Ворагинского, и смог с грехом пополам объясниться с приезжим монахом из Нарбонны, то решил, что с него довольно и стал собираться в дорогу…

В детстве и отрочестве сновидения посещали Никколо чуть не каждую ночь. Образы, мерзкие или приятные, страшные или забавные, но почти всегда яркие и четкие, появлялись в его сознании как будто ниоткуда, завлекали на свои представления и развлекали подобно ребяческим играм наяву. Однако, их следы в душе заносило песками забвения почти сразу же после пробуждения. Вот почему запечатлевшееся в памяти видение у мощей Фомы Аквинского произвело на него столь неизгладимое впечатление. Когда же настиг его жестокий удар судьбы, то он с тех пор стал, засыпая, проваливаться в серую пучину мучительного небытия. И вот теперь, на самом обыкновенном постоялом дворе в Тулузе, ему вдруг снова привиделось нечто осмысленное, да так, что он смог все запомнить. И явилась ему дочь его Беатриче, плачущая и простирающая к нему ладошки. И сидела она на сундуке открытом, до краев наполненном золотом. И тогда он, исполненный пылкой любовью и пронзительной жалостью, вознамерился взять малышку на руки дабы утешить ее. И направился прямо к ней. Но перед ним тут же возник иудей Иосиф, требуя заплатить какие-то проценты. И он разрубал его жирную тушу мечом надвое. И разрывал его плоть на части могучими руками. И умертвлял, смыкая пальцы на цыплячьей дряблой шее. Но при каждом его новом шаге нечестивый ростовщик воскресал и опять преграждал ему путь. И он смог сбросить с себя цепи сего кошмара, но вот понять его был не в состоянии. Потому не преминул попросить о толковании приора доминиканского монастыря Каора, в каковой прибыл к вечеру следующего дня. Тот, отложив в сторону прочитанное рекомендательное письмо, внимательно осмотрел приезжего рыцаря и задумчиво произнес: «Одному Господу достоверно известен потаенный смысл тех знамений, что посылает Он нам, смертным. Но думаю, что дело твое богоугодное, ибо желаешь спасти чадо свое невинное. И, сдается мне, ты на верном пути. Славятся наши банкиры и торговцы по всему христианскому миру, и было тебе дадено явное указание искать дочь в их среде. Но как бы тебе поспособствовать… Вот что я тебе скажу – ступай-ка к Дюэзам, это весьма почтенное семейство. Я хорошо знаю главу дома Арнольда – это один из самых уважаемых наших горожан. Слышал я, что его старший сын Жак, наш бывший воспитанник, приехал из университета на побывку к родителям. Так вот, передашь ему мое приветствие и благословление, спросишь совета. С Божией помощью поможет он тебе…»

- Передай и ему от меня ответный поклон. Да хранит его Господь! Святой жизни человек! Равно как и прочие братья-проповедники. Правда, совершенство их нищенское не от мира сего, ведь даже апостолы Христовы носили с собой ящик для пожертвований. Да и не было бы здесь никаких доминиканцев, кабы не подарил им землю и не построил на ней церковь и конвент Арно Беральди, всеми уважаемый местный торговец. Воистину, лишь собрав честно нажитые финансы в мощный кулак, можно сломить силы Вельзевула, отца всей лжи. Всем известно, что Симон де Монфор разбил богопротивных еретиков-катаров на деньги нашего купца Раймона де Сальваньяка. И за то расплатились крестоносцы всей своей добычей от взятия Лавора. И да, получил Раймон тогда через это превеликую прибыль. Знаю, что многие теологи, в том числе высокочтимый мною Аквинат, почитали бы это грехом. Но ведь то была ему награда от Всевышнего за инвестиции в правое дело. И через то процветают, ох, как процветают его потомки по сей день. А кабы не он, так нашелся бы на ту сделку другой почтенный негоциант из Каора. Ибо так повелось здесь испокон века, с Римских времен. Истинно у нас говорят: хорошо средства вложил – честь заслужил! И именно за то нас повсюду ценят. И я тоже горжусь этим! Aurum enim металл благородный, плохих хозяев себе не выбирает. Так оно получается по Законам Божиим, по небесной справедливости. И так оно должно быть и по законам человеческим. Потому изучаю я право, церковное и гражданское, дабы помогать их соблюдать… Да, так чем же могу тебе услужить?!

- Ищу figlia. Piccirida. Продали она в Дженова. Каорческий marchand купить. Где может essere?
- О, Господь Всемогущий! Кто же умыкнул дочь твою?! Воистину нет оправдания и прощения злодею тому! А известно ли тебе имя покупателя из Каора?! Нет?! Кхм-кхм… Видишь ли, много, ох, как много здесь богатых людей. И, приобретая ребенка, они все равно что деньги отдают в рост. Честно. Справедливо. Законно. Ибо, когда тот вырастет, то намного дороже стоит, и все равно как проценты на выданный кредит набегают. А до той поры держат его у себя, поят и кормят. Так что искать тебе повсюду придется – и здесь, и во всех странах, где они торгуют. Где именно?! Истинно у нас говорят: где прибыль водится – там и каорцы. И в Англии, и во Фландрии, и в Германии, и в граде Александра, и в граде Константина…

Ядовитое жало сладких речей гладкого юриста укусило Никколо прямо в сердце. Таким беспомощным он не чувствовал себя еще никогда, даже в кандалах в подземелье Кастель-дель-Ово. В бешенстве терзая усы, он всей душой рвался рубить, рвать и душить, но его невидимый невредимый враг издевался над ним с высоты сундуков, доверху набитых золотом. Он сумел-таки собраться с духом и бесстрашно пошел на приступ этих бесчисленных неприступных бастионов. В посещениях зажиточных домов Каора прошла целая неделя, после чего от него начали закрываться на все засовы. Он взял пару из них приступом, приобретя репутацию опасного Геркулеса. Но к тому времени уже осознал из многочисленных расспросов, что Биче здесь не найдет. И тогда к нему вернулось прежнее безумие. И он снова то спускался на непослушных ватных ногах в яму глубокой апатии, то выбирался из нее, чтобы с диким ревом и стенаниями крушить в щепки окрестные деревья и камни. И тут за ним пришли городские стражники, усиленные отрядом тамплиеров. И, желая умереть, он поднял на кресты цвета крови свой прославленный в битвах меч. Перед атакой командир храмовников крикнул ему: «Эй, баловник, спрячь-ка в ножны свою острую штучку. Нам, целомудренным монахам, не пристало смотреть на обнаженные вещи. А тебе грешно нас искушать!» И вдруг … вдруг Никколо узнал в шутнике того самого французского рыцаря, коего … коего пощадил на перевале Кол-де-Паниссарс. Как же … как же его звали?! Raimundus! Raimundus Delitiosi! То была не обыкновенная случайность! То была не просто счастливая встреча! То был знак с небес! Слава Тебе, Иисусе, и Пресвятой Богородице во веки веков! Ведь Рамон тоже узнал своего спасителя. И взял его под свое поручительство. И он худо-бедно говорил по-человечески, сиречь, по-сицилийски. И принял искреннее участие в его горе. И они вместе отправились в его прецепторию в Монпелье. И там он познакомил его со своим родственником Бернаром, францисканским монахом, по удивительному совпадению прибывшему на время из Парижа…

- Да, сложная у тебя задача - найти этакую крошку в теле Христовом. Сложная, но не безнадежная. Иные порекомендовали бы тебе магистров магических оккультных наук. Они как раз этим промышляют. Но, по моему убеждению, гадание большинства шарлатанов хоть на звездной, хоть на кофейной гуще без дьявольского вспоможения не обходится. А твое дело праведное, богоприятное… Вот что я тебе скажу. Преподает здесь, в университете Монпелье один ученейший человек. Постиг он с помощью Всевышнего все великие таинства медицины, лечил многих королей и пап. Близки к божественному совершенству и его познания в прочих искусствах. Величают же его Арнау де Вилланова. Вот к нему и отправляйся за советом. Даст Бог, поможет он оплатить проценты на твою любимую дочь…

Глава XXIII. Accidens est Substantia

Синопсис: Умеющий слушать услышал. Благое желание не иметь желаний. Свободный дух в темнице человеческих страстей. Обнаружена итальянская Мекка. Всевышний прислушивается не к тому, что произносят уста, а к вожделениям сердца. Сеанс общения по средневековому интернету. Сказ о том, как монах влюбился. Путь Джио лежит в стену – в Блоге Георгия Борского.

Домашнее задание: Некоторые модельные ингредиенты описанного в этой главе кредо «Свободного духа» пережили века в составе других менталок. Какие и где именно?

DEUS EST CUIUS COMPARATIONE SUBSTANTIA EST ACCIDENS, ET ACCIDENS NIHIL
Бог суть тот, по отношению к которому субстанция является акциденцией, а акциденция ничем.

Джио вскоре удалось окончательно сбросить со своих плеч вериги неверной веры, с души кандалы ложной миссии, а с очей пелену обмана. Прекрасная госпожа Свобода Воли вновь манила его вдаль, но страх неопределенного неведомого будущего сдавливал горло, подкашивал коленки и не давал вдыхать ароматы ее изысканных духов в полный рост. Он довольно быстро сообразил, что стражники, искавшие его погибели ранее, наверняка рано или поздно снова наведаются в передвижной лагерь апостолов. Надо было уходить прочь, но куда именно?! Теперь он сторонился нечестной компании Сегарелли, но, не решившись немедленно расстаться с ним, стал все чаще искать общества Конрада. Конечно же, он не видел в сем Свободном Духе Ангела Шестой Печати из Апокалипсиса, ведь ему было отлично известно, что еще брат Бонавентура, бывший генерал Ордена, неопровержимо доказал, что таковым являлся серафический Святой Франциск. Однако этот vir rusticanus, грубый мужлан, при всем своем неученом простодушии почему-то привлекал его искренностью и самобытностью своих воззрений, он не мог не признать, что его незамысловатый ментальный мир отличался своеобразной красотой. В обратную сторону странному немцу не могла не нравиться удивительная способность юноши слушать так, чтобы слышать. И изголодавшийся по вниманию паствы самозваный нищий проповедник с удовольствием погружал его в глубину купели собственного кредо. Со временем им удалось преодолеть и языковой барьер между собой. Недавний отличник францисканского studii обнаружил в себе замечательную способность впитывать на ходу не только латынь, но и любые прочие чужеземные слова, постепенно пополняя копилку мелодий известных ему понятий и выражений новым звучанием. Не прошло и месяца, как в их беседах исковерканный Deutsch вытеснил ломаный Italiano…

- … И приехал я тогда в день Святого Стефана в Dom славного города Майнца. И молился там, и бил поклоны земные, ибо взалкал узнать, как дальше жить. И вдруг, чу, шумство страшное. И взвыл я от боли нестерпимой. Кабы кто другой то заметил, ан нет, на меня одного призрел Господь. И тогда смекнул я, что чудо сие Дух Святой учинил. Так вот и снизошел Он на меня.
- Велики и чудны дела твои, Господи! Тогда-то и отправился … отправился корабль жизни твоей в дальние странствия прочь из родимой гавани?! И что же, так и остался Он пребывать внутри тебя?!
- Да, не покинул меня до сих пор, путь мой правит, паки и паки посещает. Ан допрежь премного радеть надобно. Того для ношу власяницу. Того для бичую себя. Покуда преклоненные колени в крови не утопнут. Кажную пятницу.
- В поминовение Страстей Христовых?! Значит, как … как и мы, минориты, желаешь вести vitam apostolicam?! По той причине и бедность апостольскую блюдёшь?!
- Воистину так. Того ради я, аки Франциск, до одной привилегии охоч - прошу слезно Вседержителя не давать мне никаких привилегий от людей. Ан благодать евангельская не токмо в этом. Вяще прочего желаю никаких желаний не иметь. Поелику гордыня внутри должна полностью умолкнуть. Лишь тишь вспомогает мне услыхать глас Божий. Засим, исполнившись милосердия оного, учиняю совокупление со Всевышним. Коему я нынче полностью принадлежу и воле коего всецело покоряюсь. Посему и ни в каком посредничестве поповском для общения с Ним не нуждаюсь.

Сии вдохновенные слова некоторое время успешно заманивали Джио в свой диковинный храм чудесным сиянием святого жития. Порой ему казалось, что душа Конрада озарена самым настоящим Божественным светом Истины. И не сей ли путь узрел некогда вещий Иоанн Пармский, когда напророчил ему обретение Учителя?! Но затем он обнаружил, что Свободный Дух временами попадал в темницу самых обыкновенных человеческих страстей. Сначала он застал его обжирающимся во время поста, затем спящим во время ночных бдений, праздным во время общей работы, а напоследок и вовсе нагим во время молитвы. Конрад тут же объяснил, что подобные житейские мелочи неспособны запятнать его душевную чистоту, тело трудить пользы никакой несть, а пребывание человека в том безгрешном эдемском состоянии, в коем тот покинул утробу материнскую, и вовсе угодно Господу. Недолгий, но интенсивный ментальный опыт уже позволял юноше узреть ядро, субстанцию не только материальных сущностей, но и любой идеи, отличив ее от случайных добавок, акциденций. Однако, почему-то они тоже были важны для него - свое черное дело для него повадки немца сделали, замарав белоснежное платье идеала святости. Он сам стал напоминать ему пламенного проповедника, выжигающего калеными глаголами пороки общества, который, достигнув своими обличениями возвышенного положения, тут же погрязает в разврате и роскоши. Но самое отталкивающие воздействие на него производили его постоянные наветы на “плотскую церковь”, вызывавшие знакомую боль в еще незаживших ранах от задевшего его за живое бича Убертино. И тогда он, сложив его верования в шкатулку памяти своей, отринул их. Впрочем, при этом, он нисколько не осерчал на него, как прежде на Герардо Сегарелли, ведь тот не пытался с ним плутовать или лукавить. Между тем наступила зима, и апостол-обманщик заприметил охлаждение отношения к нему того самого беглеца, коего ранее привадил, так что более не жаловал его своим благоволением. Как знать, не выдаст ли он его властям ближайшего францисканского конвента?! Куда теперь?!

Правильная мысль обожгла Джио морозным утром - конечно же, ему следовало направить стопы свои на север, в имперские земли, ведь его близкое знакомство с Конрадом и его языком не могло быть ничем иным, как Знамением Господним. Он тоже привык повиноваться велениям Духа Святого, поэтому раздумывал недолго и, ни с кем не простившись, вскоре уже приветствовал босыми ногами обледенелые тропы перевала Земмеринг. Он знал, что впереди его ожидает иная forma vitae, но встреча с любой христианской формой жизни не пугала его, ведь самые главные события всегда происходили в глубине души его, и никто не мог этому помешать. Впрочем, ему пришлось-таки обратить внимание на некоторые местные особенности. Ему отныне встречалось значительно меньше сердобольных старушек, по каковой причине приходилось искать прибежища в монастырях и всякий раз что-то безбожно врать о своей тайной францисканской миссии. Потом надобно было усердно каяться в сотворенной лжи, да еще и избегая исповеди. И его дорогу нынче пересекало значительно больше жестокосердных разбойников, распоясавшихся за долговременным отсутствием сильной императорской руки и наличием тех, кто смиренно свой пояс затягивал. Не пристало страшиться лишиться имущества тому, у кого ничего, помимо рваного и многократно заплатанного хабита, не было. Зато неожиданно неудержимое неприятие стали вызывать у него небеса. Все более пепельно-серые и пещерно-низкие, они стальной пятой раздавливали в нем всякое желание смотреть ввысь. Разве могли за столь грязной ширмой скрываться хрустальные сферы и возвышенный Эмпирей, если даже звездный купол по ночам прятал от людей свой божественный лик?! Обладатель головы, полной прекрасных ментальных миров, внезапно поймал себя на том, что ему не хватает итальянского свода над нею. Теперь всякий раз при молитве он оборачивался на юг, подобно тому, как сарацины постоянно ищут направление на Мекку…

Но день за днем уходили своей размеренной походкой, и вместе с ними удалялась тоска по родине, затухала свеча надежды хоть когда-нибудь туда вернуться. Джио научился различать незамысловатую красоту в дремучих лесах и безлюдных полях приютившей его мачехи-чужбины. Здесь, на ее необъятных просторах, мог он обрести то единственное благо, к которому стремился - блаженное одиночество. И ему действительно удалось найти достойное пристанище в тесной землянке, вырытой в подножии небольшого холма. Там он и зажил счастливым отшельником, оплачивая усердными молитвами хлеб жителей близлежащей деревеньки. Теперь он мог, не боясь преследований, предаться своему излюбленному делу – размышлениям. Теперь он мог, не тревожась о будущем, окончательно забыть о своем настырном спутнике – времени. Теперь он мог, не опасаясь козней Дьявола, служить своему единственному господину - Богу… Но, странное дело, вереница мыслей, прежде столь живо и весело водившая хороводы у него в голове, постепенно погрустнела, замедлила свое движение и, наконец, в предсмертном изнеможении вовсе остановилась. Чистый родник питавших его душу новых идей, поражавших воображение откровений иссякал и иссыхал прямо на глазах. Многие лета простиравшейся перед ним земной жизни более не радовали его, ведь наблюдать приходилось все те же запыленные заученные фразы, все те же опостылевшие лица знакомых слов и пропозиций. Он непрестанно повторял «Pater Noster», «Ave Maria» и «Angele Dei», бил земные поклоны и осенял себя крестными знамениями, но дьявольское наваждение упрямо не покидало его. И тогда ему захотелось умереть, ведь не было иного средства избавиться от неутоленной жажды познания. И он осознавал, что это ментальная acedia, смертный грех, и слезно упрашивал Господа о прощении. Но Всевышний прислушивается не к тому, что произносят уста, а к вожделениям сердца. И тогда горе-монах тяжело заболел неведомой хворобой. В горячечном жару проводил он дневное пекло наступившего лета. В несвязном бреду наблюдал он сумрачным внутренним оком за ночными призраками… Сознание вернула прохладная мокрая тряпка, возложенная ему на лоб. Воспаленные глаза, забывшие что такое белый свет, увидели смутный темный образ - морщинистое лицо склонившейся над ним женщины, той, что обычно приносила ему еду. Какой … какой… нынче день?! – спросил он дрожащим слабым голосом. - Святого Христофора, соколик!

И низкий серый потолок вдруг раскрылся лазурной высью перед ним. И он узрел вожделенное глубокое голубое южное небо над головой. И он из последних сил держался взглядом за него, влекомый во тьму жестокой лихорадкой. Нет, это был не он. Да, это был Марко!

- О, мой друг, мы расстались с тобою ровно год тому назад! И я тогда обещал свято блюсти незримую цепь между нами! И молиться за тебя, особенно в это время!
- Не заботься обо мне, нет! Ты все еще думаешь, что блаженство в уединении, да?
- Нет, ты был тысячу, миллион раз прав! Бог недаром сотворил акциденции, они вовсе не ничто, ибо без них невозможно никакое познание, никакое восхождение к субстанциям. Любая субстанция для Него акциденция, но верно и обратное - et Accidens est autem Substantia. Я, грешный, недостоин святой жизни отшельнической, другой путь уготовал мне Бог. Обетоваю ныне – коли суждено мне выжить, то пойду по нему, вернусь в яркий мир вещей.

И Всемилостивый Всевышний удовлетворил его новую челобитную. И с тех пор Джио стал крошечными и шаткими, но частыми и постоянными душевными движениями карабкаться наверх. А стоило ему пойти на поправку уверенными телесными шагами, как он, благословив напоследок заботливых селян и препоручив заботу о них Господу, покинул свое опостылевшее убежище. Его путь лежал нынче в города, где на многолюдных рыночных площадях и в до притвора набитых кирхах он мог жадно впитывать в себя пестрые краски жизни бюргеров в одеждах невзрачных коричневатых оттенков. Была ли вера этих бедных и усталых, безграмотных и простых, пожилых и старых Конрадов и Урсул менее глубокой и крепкой, нежели у образованных схоластов или дипломированных теологов?!

Теперь он, скорее, дал бы отрицательный ответ на этот вопрос. Пропитание добывал себе проповедями о спасении душ, ночлеги молитвами за здравие хозяев, а пищу духовную наблюдениями за множеством акциденций, сопутствовавшим окружавшим его субстанциям. И неизвестно, как долго продолжалось бы сие безмятежное порхание в облаках Духа Святого, если бы он снова не занеможил. Но в тот жаркий летний день никому не было дела до пожара на его пылающем лбу, и не было вокруг живительной воды человеческого участия, дабы его потушить. И когда он, обессилев, свалился прогнившим плодом на вонючую мостовую, то его капюшон безнадежно опустился не только над измученной головой, но и над всей неудавшейся жизнью. И когда он, почувствовав осторожное прикосновение, открыл глаза, то не удивился, узрев ангела небесного… Но тот спросил мелодичным женским голосом: «Что с тобой, благочестивый брат? Ты болен?» И тогда он понял, что снова настал день Святого Христофора. И тогда снова узрел Марко, боровшегося, как и он, со смертью. И тогда он уразумел, что Всевышнему все еще угодно его дальнейшее пребывание на бренной земле. И тогда он рухнул на дно утлого челнока своего тела, предав его на волю волн божественных рук. Очнулся он в безопасной гавани от запаха душистой соломы под спиной и благоухания цветущей юности над собой. Нет, наружность ее нельзя было назвать красивой. Да, она сияла радугой солнечного света изнутри! Нет, ее черты были выгравированы северным жестким резцом. Да, она излучала мягкую южную доброту! Нет, она была обыкновенным земным созданием. Да, она прилетела сюда из иного, лучшего мира! Нет, он не имел права поднимать на нее глаза. Да, он не мог отвести от нее свой взор!

- Тс-с-с! Тихо, молчи! У нас нельзя пребывать мужчинам. Сегодня ты переночуешь здесь в келье у престарелой сестры Мехтильды, она ничего не должна заметить. А завтра утром я оповещу францисканцев, чтобы забрали тебя.

Предупреждение было напрасным - больной при всем желании не мог бы выговорить и слова. Какой там! Он не чувствовал себя в состоянии ни пальцем повести, ни языком поворотить. Вот разве что мозги его могли еще вяло шевелиться, но совершенно бесшумно. По одеянию своей спасительницы он сообразил, что она была бегинкой. Во время своих странствий он нередко встречал этих женщин, для коих не нашлось места в монастырях, но все же желавших вкусить блаженного христианского жития по евангельским заповедям. Они собирались для совместного проживания в отдельных домах, промышляя рукоделием и прочим ремеслом, порой прося или раздавая милостыню, творя благо для ближних своих и воспевая славу Всевышнему. Про них ходило множество слухов и сплетен, обычно похабных и грязных, но сам Джио, помимо невинности и чистоты, ничего в их среде не наблюдал. К тому же он помнил, что под свою защиту «целомудренных тевтонских девственниц» взял еще Папа Григорий IX-й своей буллой Gloriam virginalem. И сейчас сердце его преисполнилось такой искренней благодарности, такой божественной истомы, что он не заметил черную тень грозной опасности, заключавшейся в благоразумных намерениях незнакомки. Смежил усталые очи и заснул со спокойствием младенца, уверенного во всемогуществе любящих родителей. Утром его разбудила сутолока и суматоха, вызванная появлением нескольких миноритов с гвардианом во главе:

- Pax et bonum, frater! Откуда и куда путь держишь? Почему не пришел к нам в конвент?

- Да он не может отвечать, очень уж ослабел. Подлечить бы его сперва надо!
- Бумаги при нем какие-нибудь были?! Эй, имя-то свое можешь назвать?!

Несчастный беглец понял, что все уже случилось, что отпираться и лгать бессмысленно. Сей ангел, прилетевший с небес, принес ужасную, но понятную весть. Произошедшее не было случайностью, акциденцией, но промыслом Божиим, субстанцией его судьбы. И все же он еще не сдался, но, собравшись с силами, чуть привстал на своем ложе и вымолвил: «Ich heiße Johannes».

- Как-как, Йохан?! Выговор странный, иноземный. Да и не ждем мы никого. Не Джованни ли тебя, добрый молодец, часом, величают?! Не из Болоньи ли к нам пожаловал?! Ну, да ладно, вставай, у нас разберемся.

- Да он не в состоянии сам идти! И что тут разбираться?!

- Взгляни-ка на него, он же голову опустил и глаза прячет! Думаю, что еретика-спиритуала спасла ты, дочь моя. Эй ребята, берите его! И в стену!