Мой папа не был хорошим отцом. Он курил при мне и ругался матом. Забывал моё имя и никогда не хвалил. И едва ли разговаривал со мной.
Мама его за это ругала. Она забирала меня от компании отца, когда они пили на кухне, заполняя её густым белым дымом. Она с восхищением слушала, как я неловко читаю по слогам, и постоянно хвалила меня за мельчайшие успехи. Она была хорошей матерью.
***
— Вась, я так больше не могу! — в слезах сказала мама и ушла.
И мы остались вдвоём с Васей.
Вася — это мой отец. Я его тоже так называю. Он часто был на работе, а дома его не было по полгода, и я забыла, что он мой отец, поэтому говорила «Вася», потому что мама так его называла. Тогда они придумали меня обмануть. Мама называла Васю «папа», а Вася — маму «мама». Вот только мама перестала так делать, а Вася нет. Хотя я знаю, что мама — мама.
— Хочешь кушать? — спросил Вася, когда кухня наполнилась густым белым дымом.
— Хочу, — сказала я, морща нос от неприятного запаха.
В тот день мы ели очень жирную яичницу, мама таких никогда не готовила. Было вкусно.
Вася громко храпит.
— Что мне надеть? — я растолкала его с утра.
— А что есть? — сонно спросил он.
— Не знаю, — честно ответила я.
Мы долго искали колготки. Шапку мы не нашли. Он дал мне свою. Чёрную. Большую и тёплую.
— А косички? — спросила я.
Мама всегда заплетала мне две косички. Очень туго. Вася долго смотрел на меня. Потом на волосы. Я дала ему расческу.
— Надо разделить пополам, — объяснила я.
— Ладно, — согласился он.
Я почти не чувствовала косичек. Но в зеркале они были. Одна чуть выше. Другая чуть толще. И из обеих торчали прядки.
— Не очень? — спросил отец.
— Хорошие, — соврала я.
Пришлось надевать шапку заново. Она была большая, в неё можно было засунуть косички, и оставалось места, как в мешке. Можно было бы и мне там поместиться. Целиком.
Мы вышли из дома в восемь с половиной часов. Мама меня научила смотреть время. С мамой мы выходили в восемь часов. У Васи большие шаги. Он ходит быстро. Я иду за ним. На улице темно и холодно.
— Мне нужно дать руку, — говорю я.
Он протягивает мне свою большую руку. Кожа на ней сухая и твёрдая, а у мамы — мягкая и гладкая.
— Во сколько нужно прийти? — спрашивает Вася, выдыхая дым.
— В девять завтрак. Хааа, — я тоже выдыхаю дым.
Вася смотрит на часы, они у него на руке. Он бросает сигарету прямо в снег, говорит слово, которое мама запретила повторять. Потом хватает меня на руки, хотя я уже большая. И мы быстро-быстро летим. Я лечу, а Вася бежит. И мне смешно.
— Быстрее! — говорю я.
И он бежит быстрее.
Мы успеваем даже раньше девяти. Оказывается, можно было так быстро, а я не знала.
Я сажусь на стульчик и жду.
— Что делаем? — спросил Вася.
— Снимаем, — я показала на сапожки.
— Снимаем, — кивнул Вася.
Я жду немного. Но всё-таки снимаю один сапог сама, носок сползает тоже. Вася наблюдает, фыркает.
— Нужно сначала замок до конца открыть, видишь?
— Вижу, — увидела я.
Когда мы поднимаемся, Елена Викторовна уже ведёт нашу группу на завтрак.
— Марина, здравствуй. Вставай с Мишей, — она пропускает нас вперёд.
— Здравствуйте, а вы…
— Вася. Василий, папа Маш… Марины.
— Елена Викторовна, очень приятно, у вас что-то случилось?
Интересно, она про что. Про косички? Или про опоздание? Или про шапку? Но шапку она не видела, значит, не про неё.
— Да… Я теперь буду её приводить, — отвечает Вася. Он наверно тоже не понял, о чём Елена Викторовна.
Елена Викторовна смотрит на меня как-то странно. Ну точно на косички!
— И забирать? — как будто бы немного испуганно спросила она.
— А. Да. Во сколько?
— В шесть, — Елена Викторовна как-то странно кивает. — Не забудьте. Если есть ещё вопросы, подождите, я детей отведу.
Мы идём на завтрак.
Когда всех забирают, становится как будто холодно. Раньше я так долго не оставалась, а тому, кто оставался, наверно, всегда было так грустно.
Елена Викторовна смотрит, как я рисую. Наверно, она тоже хочет домой, но за ней никто не приходит. А если за ней придут раньше, я останусь тут одна, и вдруг придут волки?
Половина восьмого. А вдруг я больше не нужна Васе? Косички мои уже распустились. И резиночку одну я потеряла. Может, он из-за этого меня теперь не любит?
В коридоре громко кто-то бежит. Волки? Дверь открывается, и это Вася. Я бегу к нему, потому что мне страшно было.
Внизу я сама надеваю сапожки. И застёгиваю замочки до конца. Вася помогает надеть куртку. И шапку.
Мы идём домой, и я снова курю как Вася.
— Ты забыл про меня?
— Забыл, — Вася честный.
— Больше не забывай.
— Не буду.
Он снова несёт меня на руках. Но мы больше не летим. И мне не смешно и не весело.
— Будешь кушать? — спрашивает Вася дома и идет на кухню.
— Сначала руки нужно помыть, — напоминаю я.
Мы вместе идём в ванную, моем руки.
Потом кушаем вкусный Васин плов. Настоящий узбекский «палов». Так сказал Вася. Он курит прямо за столом. Мама раньше такого ему не разрешала. Я сижу и машу ногами. Мама этого тоже не разрешала. Белый Васин дым летит прямо на меня, я морщусь, и рисинка застревает в горле. Я давлюсь и начинаю кашлять. Вася пугается. Вскакивает со стула. Бьет меня по спине. Не больно.
— Вонючка, — говорю я, тыкаю пальцем в сигарету, брошенную на стол.
Вася хватает сигарету, тушит и бросает в пепельницу. На столе остается чёрная точка.
— Не красивое, — я тыкаю в неё пальцем.
— И правда, — Вася кивает. — Я поправлю всё. И стол новый купим.
— И в садике меня не забывай, — напоминаю я.
— Не забуду, — Васе стыдно, я знаю.
— Ты можешь у меня спрашивать, я тебе подскажу, — говорю я.
Он снова кивает и улыбается почему-то.
— Мама же тебе книжку читала перед сном?
— Читала. Но я тоже уже умею по слогам!
— Умница ты у меня, Мариша.
— Почитаешь мне, пап? — вдруг прошу я и сначала немного пугаюсь, но он улыбается, и я тоже. И мне весело.
***
Он научился заплетать мне косички потом, не сразу, совсем не тугие, зато ровные и аккуратные. Он запомнил где лежат мои колготки и отыскал мою шапку, хотя мне больше нравилась большая и чёрная. Он больше не курил. Просто взял и бросил. Он запомнил имена моих кукол и моих подружек. Он больше никогда не забывал забрать меня из садика, а потом из школы.
— Пап, а помнишь, как мы всё время в садик опаздывали и ты бежал со мной на руках, и нам потом попадало от Елены Викторовны?
— Конечно помню, попадало то мне!
Мы смеёмся.
Всё-таки Вася стал хорошим отцом.
Понравился сайт?Поделись с друзьями!
Статистика ВК сообщества "Feel.Inc"
пятый Прометей в копилочку, а паблик закрылся
17 246
155185-ое место по числу подписчиков
4.93%
27.56%
Графики роста подписчиков
Лучшие посты
#архив@feelinc
— Гриша, твою мать, ты серьёзно?!
— Угу.
— Вы, блять, встречались три года, а ты взял и убил её?! Нахрена?
Гриша посмотрел на меня пустым взглядом и буркнул:
— Я устал от неё.
***
С момента нашего знакомства — а это, ни много, ни мало, шесть лет — Гриша удивлял меня, совмещая в себе черты как экстраверта, так и интроверта. Человек, способный неделю без перерыва кутить с компанией, откуда он в лучшем случае знал двух-трёх человек, после таких загулов неизменно уходил в себя.
В такие периоды, длившиеся от пары дней до полумесяца, трогать его было себе дороже: Гриша затягивал в воронку своей депрессии любого, кто пытался помочь, ненароком во время диалога ударяя по самым больным местам собеседника, напоминая ему обо всех его проблемах и заставляя упасть в то же уныние, в каком находился сам.
Но как только оно оканчивалось, Григорий вновь превращался в гиперактивное привидение с моторчиком, наводил активность, суматоху и суету везде, где мог — а потом пропадал на несколько дней, из которых возвращался с пачкой веселых фото, уймой историй и, иногда, незначительными изменениями внешности: от свастики на руке, исполненной хной, до покрашенных в ярко-розовый волос на голове.
Стоит отметить, что Гриша пользовался популярностью у девушек, но несколько своеобразно: имел в каждом городе по паре-тройке особей женского пола, готовых прогуляться с ним по городу и даже пустить к себе переночевать, но френдзона неизменно обходила его стороной, а сам Гриша не спешил пытаться построить отношения или влюбляться.
Однажды мое терпение уступило место любопытству и я поинтересовался: мол, Гришаня, тебе уже двадцать, а ты не то что нецелованный — за ручку не держался даже, не пора ли уже? Ответ был прост и лаконичен: «А зачем?»
Но, как говорится, судьба — та еще сволочь. Да и шила в мешке не утаишь. И у всех есть скелеты в шкафу... В общем, к произошедшему чуть больше трёх лет назад можно применить тысячу и одну пословицу и поговорку.
***
Как только официантка пиццерии, уточнив заказ, отошла от столика, за него плюхнулся Гриша. Товарищ выглядел крайне взволнованно и, упав на диванчик, принялся нервно стучать пальцами по столу. Я вежливо молчал, ожидая словесного потока. Долго ждать не пришлось.
— Тоха.
— Чтоу?
— Я влюбился.
Казалось, что воздух в помещении перестал шевелиться. Даже начало третьей мировой войны казалось более реальным, нежели это.
— Ты... Что? — сипло отозвался я.
— Да. Её зовут Карина и она от меня без ума.
— Подожди, стоп, стоп. Серьёзно? Влюбился? Не шутишь?
— Не шучу.
— И... Как вообще? Ты же не планировал и не хотел, да и...
— Не знаю, как. Ничего не знаю. Ничего не понимаю в этой гребаной жизни, — Гриша облокотился о стол, уткнувшись лбом в ладони, прошептал что-то вроде «Это конец» — и резко выпрямился, вновь задорно улыбаясь, словно ничего и не произошло.
— Ну... Поздравляю, что ли. Что теперь планируешь делать?
— Как что? Делать её жизнь лучше, чтобы не я один был счастлив! — с этими словами приятель сцапал ломтик только что принесённой пиццы, кивнул в благодарность и умчался, оставив меня наедине с ароматным блюдом.
С тех пор привычный для окружающих Гришу людей аттракцион, состоявший из колебаний между «Григорий отрывается» и «Григорий депрессует», лишился обеих частей, превратившись в ровную дорогу под названием «Гриша пропал, и где он — знает лишь Карина». Знает она потому, что товарищ проводил с ней все свое свободное время. Девушка, судя по найденной мной информации, не была избалованной, да и вообще чудом оказалась в этом городе — и сразу попала в Гриш-ураган: походы в кино, на концерты, несметные горы подарков и прочего... Разумеется, она была рада. А когда радовалась она — радовался и Гриша.
Но, как обычно и бывает, во всех красивых историях бывает кто-то недовольный. На сей раз листок с этой частью сценария достался мне. И на то были весомые причины. Я сам, будучи интровертом, прекрасно понимал, насколько важно иногда сесть в углу, послушать что-нибудь тяжёлое, покопаться в себе — иначе говоря, восстановить силы на общение с внешним миром. А Гриша об этом совершенно забыл. После того случая в пиццерии никто не видел его без улыбки на лице, но беспокоило это лишь одного человека. Я сидел и высчитывал дни до того момента, когда он сорвётся.
Ждать пришлось долго. Очень. Через три года Григорий объявился в моей квартире без тени былой радости на лице. Молча пожав руку, кинув куртку на вешалку и пройдя на кухню, он уверенно вытащил сорокоградусное лекарство от душевных переживаний из холодильника и сделал пару внушительных глотков прямо с горла.
— А я все ждал, когда же ты выдохнешься, — не упустил я случая съёрничать, хоть и понимал, что ситуация сейчас не из тех, в которых можно пошутить. Товарищ кинул на меня мрачный взгляд и упал за стол, уткнувшись лицом в руки.
— Я заебался, — сорвалось наконец с его губ.
— Выкладывай, раз пришел, — опустив на стол две стопки, я разлил по ним «беленькую», однако Гриша выхватил у меня бутылку и уменьшил уровень жидкости еще на сто-сто пятьдесят миллилитров.
— Это пиздец, — следом в желудок Гриши отправилось содержимое стопки, после чего он шумно выдохнул, жестом показал мне на второй стул и, выдержав паузу, начал повествование:
— Я не понимаю, что в ней нашёл, Антох. Просто не понимаю. Она красивая, да. Умная. Понимающая, добрая и всё такое... Но это не то. Всё не то, не то, понимаешь? Она не то, что мне нужно.
— И ты это понял только спустя, м-м-м... Три года?
— Нет. Я это понял в первый же день.
Повисла тишина, нарушаемая лишь звуком наливаемой водки.
— То есть «в первый»? Тогда какого чёрта ты бегал с ней три года?
— Дураком был. Да что там дураком, долбоёбом, — Гриша поднял взгляд на меня и я отчётливо увидел в его глазах букет из страха, отчаяния и нервозности в крайней её степени. — Думал, что смогу пересилить себя. Буду счастливым с ней, все вот эти романтические сопли, сюси-муси, все вот это вот... Да ничерта. Это красиво и приятно, но лишь поначалу. Понимаешь? Приедается. Надоедает. Наскучивает.
— Так и действует романтика, ты разве не знал? Ты делаешь для дамы все, она — не всегда, конечно — отвечает тебе тем же, вы насыщаетесь друг другом настолько, что становитесь способны переносить друг друга в быту...
— Да в пизду этот быт! — взорвался друг, хлопнув ладонью по столу и снова хватаясь за бутылку. — Просто нахуй и в пизду, я не хочу! Уж точно не с ней!
Умение придираться к формулировкам меня никогда не подводило, и этот случай не был исключением.
— Не с ней, говоришь? А с кем?
— С Лерой, — нехотя бросил Гриша, опустошая бутылку до дна.
— А это ещё кто? — едко поинтересовался я, ожидая худшего в моем представлении развития событий, в котором Лера была девушкой, которую цепкий Григорьевский взгляд выцепил в толпе день-два назад.
— Боже, ты же не знаешь... — закатил глаза приятель. — Пошли на балкон. Сигареты есть?
С трудом подпалив сигарету трясущимися руками и вздрагивая от холода — февраль, как-никак — Гриша глубоко затянулся и заговорил:
— Помнишь, ты меня спросил, почему я не хочу девушку заводить? Я тогда ещё сказал, мол, «А зачем?»
— Было дело, да. Ну и?
— Я ж не с бухты-барахты к такой мысли пришёл. Была у меня девушка давно. Очень давно. Лет... Шесть назад, наверное. Лерой звали. Там был тот же сценарий, что сейчас с Кариной. Ну, почти тот же. Мы разошлись, когда она уехала учиться в другой город. Не сама, по требованию родителей. А у меня не было возможности часто ездить к ней. А раз в месяц — сам понимаешь, мало. Чертовски мало. Ну так мы постепенно и стали отдаляться, и в итоге расстались. Но она у меня засела глубоко, там, — Гриша ткнул кулаком в область сердца. — И я у неё, видимо, тоже. Потому что однажды я получил от нее смс... Сейчас, оно у меня даже осталось где-то. Вот, смотри.
Прищурившись, я вгляделся в экран, черным по белому гласивший:
«Я не знаю что будет с тобой и что будет со мной, но в тридцать лет ты приезжаешь и мы идем расписываться в загс. Бросаем своих половинок, свои семьи, работу, жильё и остаемся вместе до конца жизни».
— Понимаешь, да? — Гриша затянулся еще раз, содрогаясь от холода, и закашлялся.
— Не очень, если честно.
— Я тоже на самом деле. Но это... Черт возьми. Мы не общаемся с того момента, как расстались. Эта смска — исключение. И она как клеймо висит у меня на душе, понимаешь?
— Не думал, что это штучка из категории тех, которыми заманивают во френдзону? — Осторожно поинтересовался я, щелбаном отправляя окурок в полет с двенадцатого этажа.
— Нет. Я тесно с её подругой общаюсь, и та мне время от времени сливает информацию. И знаешь, что?
— М?
— Леру сейчас ломает так же, как и меня. Синхронно, Антох, понимаешь? С погрешностью в пару дней разве что. До грёбаной тридцатки в графе «Возраст» еще семь лет, а мы уже ломаем дрова независимо друг от друга.
— Э... То есть...
— Ай, ладно. Забей. Алкоголь в голову ударил, — внезапно встрепенулся Гриша, третьим затягом добивая сигарету и выбрасывая окурок следом за моим. — Пойду домой, надо Карине позвонить. Я с ней сегодня не виделся. Гудбай!
Захлопнув за другом дверь, я впал в тяжкие раздумья.
Вроде бы я ему друг? Друг.
Я должен помочь другу в беде? Должен.
Это беда? Ну... Смотря как посмотреть. Ладно, допустим, беда.
Как ему помочь? На этом вопросе мои размышления неизменно заходили в тупик.
Следующий день начался для меня вечером — со звонка в дверь.
За порогом стоял крайне хмурый и озлобленный Григорий, бросивший вместо приветствия три слова:
— Я убил её.
— Ты... что? Стоп, что?!
— Я. Её. Убил, — так же мрачно повторил Гриша и, не дожидаясь разрешения, ввалился в квартиру, привалившись спиной к стене коридора.
— Гриша, твою мать, ты серьёзно?!
— Угу.
— Вы, блять, встречались три года, а ты взял и убил её?! Нахрена?
Гриша посмотрел на меня пустым взглядом и буркнул:
— Я устал от неё.
— ... Ну ты и дурак, конечно, Антох. Я в жизни не убивал ничего крупнее комара или паука-косиножки, а ты подумал, что я Карину пришил. Серьёзно?
— Блять, ну посуди сам. Вваливается в квартиру тело мрачнее грозовой тучи и выдает «Я убил её». Что я должен был подумать, связав вчерашние твои откровения и это вот?
— Да, тоже верно. Нет, Карина жива. Лера тоже.
— А кого ты тогда убил? — с нервной ехидцей в голосе поинтересовался я. Гриша, посмотрев на меня пару секунд, ткнул пальцем в грудь и сухо проговорил:
— Любовь я в себе убил, Антох.
— ...Чего?
— Чего слышал, — покупая утром новую бутылку водки «на всякий случай», я не ожидал, что «всякий случай» уже этим вечером будет разливать спиртное в стопки. Преимущественно в свою. — Заебало это, сил нет. Чувства, отношения, признания, романтика, прочие бредни... Нет, хватит с меня. Возвращаюсь к доктрине «А зачем мне девушка?»
— Надолго ли?
— Надеюсь, что надолго.
— Ну смотри. Сам понимаешь ведь, что рискуешь сорваться снова.
— Вот сорвусь — тогда и буду думать, что делать. Надо сегодняшним днём жить и решать текущие проблемы. С Кариной я еще днём расстался, наплел ей чепухи про то, что мы не пара, что она не та, кто мне нужна, и всё такое. Переживет, не страшно.
— А с Лерой что?
Рука Гриши дрогнула, разлив водку по столу.
— Давай не будем про неё. Вообще. Нет и не было её.
***
После тех двух дней Гриша вернулся в привычное русло, перекатываясь от «марафонов» веселья к посиделкам наедине с собой и своими мыслями. Ничто не намекало на то, что он снова готов сорваться или влюбиться в очередную девушку, повстречавшуюся на его жизненном пути — вот только круг его общения стал стремительно сужаться. Вскоре из этого круга выпал и я: мы просто перестали как-либо контактировать и он, возможно, забыл о том, что когда-то у него был друг по имени Антон.
Но я не забыл.
И спустя семь лет после этой истории от общих знакомых я узнал, что Гриша продал всё, что у него было в этом городе, собрал небольшой запас вещей и уехал, не сказав никому ни слова ни о цели поездки, ни о том, куда едет.
Знал о его пункте назначения лишь я. Но будет ли кто-то у меня про это спрашивать?
— Гриша, твою мать, ты серьёзно?!
— Угу.
— Вы, блять, встречались три года, а ты взял и убил её?! Нахрена?
Гриша посмотрел на меня пустым взглядом и буркнул:
— Я устал от неё.
***
С момента нашего знакомства — а это, ни много, ни мало, шесть лет — Гриша удивлял меня, совмещая в себе черты как экстраверта, так и интроверта. Человек, способный неделю без перерыва кутить с компанией, откуда он в лучшем случае знал двух-трёх человек, после таких загулов неизменно уходил в себя.
В такие периоды, длившиеся от пары дней до полумесяца, трогать его было себе дороже: Гриша затягивал в воронку своей депрессии любого, кто пытался помочь, ненароком во время диалога ударяя по самым больным местам собеседника, напоминая ему обо всех его проблемах и заставляя упасть в то же уныние, в каком находился сам.
Но как только оно оканчивалось, Григорий вновь превращался в гиперактивное привидение с моторчиком, наводил активность, суматоху и суету везде, где мог — а потом пропадал на несколько дней, из которых возвращался с пачкой веселых фото, уймой историй и, иногда, незначительными изменениями внешности: от свастики на руке, исполненной хной, до покрашенных в ярко-розовый волос на голове.
Стоит отметить, что Гриша пользовался популярностью у девушек, но несколько своеобразно: имел в каждом городе по паре-тройке особей женского пола, готовых прогуляться с ним по городу и даже пустить к себе переночевать, но френдзона неизменно обходила его стороной, а сам Гриша не спешил пытаться построить отношения или влюбляться.
Однажды мое терпение уступило место любопытству и я поинтересовался: мол, Гришаня, тебе уже двадцать, а ты не то что нецелованный — за ручку не держался даже, не пора ли уже? Ответ был прост и лаконичен: «А зачем?»
Но, как говорится, судьба — та еще сволочь. Да и шила в мешке не утаишь. И у всех есть скелеты в шкафу... В общем, к произошедшему чуть больше трёх лет назад можно применить тысячу и одну пословицу и поговорку.
***
Как только официантка пиццерии, уточнив заказ, отошла от столика, за него плюхнулся Гриша. Товарищ выглядел крайне взволнованно и, упав на диванчик, принялся нервно стучать пальцами по столу. Я вежливо молчал, ожидая словесного потока. Долго ждать не пришлось.
— Тоха.
— Чтоу?
— Я влюбился.
Казалось, что воздух в помещении перестал шевелиться. Даже начало третьей мировой войны казалось более реальным, нежели это.
— Ты... Что? — сипло отозвался я.
— Да. Её зовут Карина и она от меня без ума.
— Подожди, стоп, стоп. Серьёзно? Влюбился? Не шутишь?
— Не шучу.
— И... Как вообще? Ты же не планировал и не хотел, да и...
— Не знаю, как. Ничего не знаю. Ничего не понимаю в этой гребаной жизни, — Гриша облокотился о стол, уткнувшись лбом в ладони, прошептал что-то вроде «Это конец» — и резко выпрямился, вновь задорно улыбаясь, словно ничего и не произошло.
— Ну... Поздравляю, что ли. Что теперь планируешь делать?
— Как что? Делать её жизнь лучше, чтобы не я один был счастлив! — с этими словами приятель сцапал ломтик только что принесённой пиццы, кивнул в благодарность и умчался, оставив меня наедине с ароматным блюдом.
С тех пор привычный для окружающих Гришу людей аттракцион, состоявший из колебаний между «Григорий отрывается» и «Григорий депрессует», лишился обеих частей, превратившись в ровную дорогу под названием «Гриша пропал, и где он — знает лишь Карина». Знает она потому, что товарищ проводил с ней все свое свободное время. Девушка, судя по найденной мной информации, не была избалованной, да и вообще чудом оказалась в этом городе — и сразу попала в Гриш-ураган: походы в кино, на концерты, несметные горы подарков и прочего... Разумеется, она была рада. А когда радовалась она — радовался и Гриша.
Но, как обычно и бывает, во всех красивых историях бывает кто-то недовольный. На сей раз листок с этой частью сценария достался мне. И на то были весомые причины. Я сам, будучи интровертом, прекрасно понимал, насколько важно иногда сесть в углу, послушать что-нибудь тяжёлое, покопаться в себе — иначе говоря, восстановить силы на общение с внешним миром. А Гриша об этом совершенно забыл. После того случая в пиццерии никто не видел его без улыбки на лице, но беспокоило это лишь одного человека. Я сидел и высчитывал дни до того момента, когда он сорвётся.
Ждать пришлось долго. Очень. Через три года Григорий объявился в моей квартире без тени былой радости на лице. Молча пожав руку, кинув куртку на вешалку и пройдя на кухню, он уверенно вытащил сорокоградусное лекарство от душевных переживаний из холодильника и сделал пару внушительных глотков прямо с горла.
— А я все ждал, когда же ты выдохнешься, — не упустил я случая съёрничать, хоть и понимал, что ситуация сейчас не из тех, в которых можно пошутить. Товарищ кинул на меня мрачный взгляд и упал за стол, уткнувшись лицом в руки.
— Я заебался, — сорвалось наконец с его губ.
— Выкладывай, раз пришел, — опустив на стол две стопки, я разлил по ним «беленькую», однако Гриша выхватил у меня бутылку и уменьшил уровень жидкости еще на сто-сто пятьдесят миллилитров.
— Это пиздец, — следом в желудок Гриши отправилось содержимое стопки, после чего он шумно выдохнул, жестом показал мне на второй стул и, выдержав паузу, начал повествование:
— Я не понимаю, что в ней нашёл, Антох. Просто не понимаю. Она красивая, да. Умная. Понимающая, добрая и всё такое... Но это не то. Всё не то, не то, понимаешь? Она не то, что мне нужно.
— И ты это понял только спустя, м-м-м... Три года?
— Нет. Я это понял в первый же день.
Повисла тишина, нарушаемая лишь звуком наливаемой водки.
— То есть «в первый»? Тогда какого чёрта ты бегал с ней три года?
— Дураком был. Да что там дураком, долбоёбом, — Гриша поднял взгляд на меня и я отчётливо увидел в его глазах букет из страха, отчаяния и нервозности в крайней её степени. — Думал, что смогу пересилить себя. Буду счастливым с ней, все вот эти романтические сопли, сюси-муси, все вот это вот... Да ничерта. Это красиво и приятно, но лишь поначалу. Понимаешь? Приедается. Надоедает. Наскучивает.
— Так и действует романтика, ты разве не знал? Ты делаешь для дамы все, она — не всегда, конечно — отвечает тебе тем же, вы насыщаетесь друг другом настолько, что становитесь способны переносить друг друга в быту...
— Да в пизду этот быт! — взорвался друг, хлопнув ладонью по столу и снова хватаясь за бутылку. — Просто нахуй и в пизду, я не хочу! Уж точно не с ней!
Умение придираться к формулировкам меня никогда не подводило, и этот случай не был исключением.
— Не с ней, говоришь? А с кем?
— С Лерой, — нехотя бросил Гриша, опустошая бутылку до дна.
— А это ещё кто? — едко поинтересовался я, ожидая худшего в моем представлении развития событий, в котором Лера была девушкой, которую цепкий Григорьевский взгляд выцепил в толпе день-два назад.
— Боже, ты же не знаешь... — закатил глаза приятель. — Пошли на балкон. Сигареты есть?
С трудом подпалив сигарету трясущимися руками и вздрагивая от холода — февраль, как-никак — Гриша глубоко затянулся и заговорил:
— Помнишь, ты меня спросил, почему я не хочу девушку заводить? Я тогда ещё сказал, мол, «А зачем?»
— Было дело, да. Ну и?
— Я ж не с бухты-барахты к такой мысли пришёл. Была у меня девушка давно. Очень давно. Лет... Шесть назад, наверное. Лерой звали. Там был тот же сценарий, что сейчас с Кариной. Ну, почти тот же. Мы разошлись, когда она уехала учиться в другой город. Не сама, по требованию родителей. А у меня не было возможности часто ездить к ней. А раз в месяц — сам понимаешь, мало. Чертовски мало. Ну так мы постепенно и стали отдаляться, и в итоге расстались. Но она у меня засела глубоко, там, — Гриша ткнул кулаком в область сердца. — И я у неё, видимо, тоже. Потому что однажды я получил от нее смс... Сейчас, оно у меня даже осталось где-то. Вот, смотри.
Прищурившись, я вгляделся в экран, черным по белому гласивший:
«Я не знаю что будет с тобой и что будет со мной, но в тридцать лет ты приезжаешь и мы идем расписываться в загс. Бросаем своих половинок, свои семьи, работу, жильё и остаемся вместе до конца жизни».
— Понимаешь, да? — Гриша затянулся еще раз, содрогаясь от холода, и закашлялся.
— Не очень, если честно.
— Я тоже на самом деле. Но это... Черт возьми. Мы не общаемся с того момента, как расстались. Эта смска — исключение. И она как клеймо висит у меня на душе, понимаешь?
— Не думал, что это штучка из категории тех, которыми заманивают во френдзону? — Осторожно поинтересовался я, щелбаном отправляя окурок в полет с двенадцатого этажа.
— Нет. Я тесно с её подругой общаюсь, и та мне время от времени сливает информацию. И знаешь, что?
— М?
— Леру сейчас ломает так же, как и меня. Синхронно, Антох, понимаешь? С погрешностью в пару дней разве что. До грёбаной тридцатки в графе «Возраст» еще семь лет, а мы уже ломаем дрова независимо друг от друга.
— Э... То есть...
— Ай, ладно. Забей. Алкоголь в голову ударил, — внезапно встрепенулся Гриша, третьим затягом добивая сигарету и выбрасывая окурок следом за моим. — Пойду домой, надо Карине позвонить. Я с ней сегодня не виделся. Гудбай!
Захлопнув за другом дверь, я впал в тяжкие раздумья.
Вроде бы я ему друг? Друг.
Я должен помочь другу в беде? Должен.
Это беда? Ну... Смотря как посмотреть. Ладно, допустим, беда.
Как ему помочь? На этом вопросе мои размышления неизменно заходили в тупик.
Следующий день начался для меня вечером — со звонка в дверь.
За порогом стоял крайне хмурый и озлобленный Григорий, бросивший вместо приветствия три слова:
— Я убил её.
— Ты... что? Стоп, что?!
— Я. Её. Убил, — так же мрачно повторил Гриша и, не дожидаясь разрешения, ввалился в квартиру, привалившись спиной к стене коридора.
— Гриша, твою мать, ты серьёзно?!
— Угу.
— Вы, блять, встречались три года, а ты взял и убил её?! Нахрена?
Гриша посмотрел на меня пустым взглядом и буркнул:
— Я устал от неё.
— ... Ну ты и дурак, конечно, Антох. Я в жизни не убивал ничего крупнее комара или паука-косиножки, а ты подумал, что я Карину пришил. Серьёзно?
— Блять, ну посуди сам. Вваливается в квартиру тело мрачнее грозовой тучи и выдает «Я убил её». Что я должен был подумать, связав вчерашние твои откровения и это вот?
— Да, тоже верно. Нет, Карина жива. Лера тоже.
— А кого ты тогда убил? — с нервной ехидцей в голосе поинтересовался я. Гриша, посмотрев на меня пару секунд, ткнул пальцем в грудь и сухо проговорил:
— Любовь я в себе убил, Антох.
— ...Чего?
— Чего слышал, — покупая утром новую бутылку водки «на всякий случай», я не ожидал, что «всякий случай» уже этим вечером будет разливать спиртное в стопки. Преимущественно в свою. — Заебало это, сил нет. Чувства, отношения, признания, романтика, прочие бредни... Нет, хватит с меня. Возвращаюсь к доктрине «А зачем мне девушка?»
— Надолго ли?
— Надеюсь, что надолго.
— Ну смотри. Сам понимаешь ведь, что рискуешь сорваться снова.
— Вот сорвусь — тогда и буду думать, что делать. Надо сегодняшним днём жить и решать текущие проблемы. С Кариной я еще днём расстался, наплел ей чепухи про то, что мы не пара, что она не та, кто мне нужна, и всё такое. Переживет, не страшно.
— А с Лерой что?
Рука Гриши дрогнула, разлив водку по столу.
— Давай не будем про неё. Вообще. Нет и не было её.
***
После тех двух дней Гриша вернулся в привычное русло, перекатываясь от «марафонов» веселья к посиделкам наедине с собой и своими мыслями. Ничто не намекало на то, что он снова готов сорваться или влюбиться в очередную девушку, повстречавшуюся на его жизненном пути — вот только круг его общения стал стремительно сужаться. Вскоре из этого круга выпал и я: мы просто перестали как-либо контактировать и он, возможно, забыл о том, что когда-то у него был друг по имени Антон.
Но я не забыл.
И спустя семь лет после этой истории от общих знакомых я узнал, что Гриша продал всё, что у него было в этом городе, собрал небольшой запас вещей и уехал, не сказав никому ни слова ни о цели поездки, ни о том, куда едет.
Знал о его пункте назначения лишь я. Но будет ли кто-то у меня про это спрашивать?
Сегодня в #музыка@feelinc очень талантливый краснодарский парень Андрюша. Прекрасные тексты в сочетании с пробирающим до мурашек голосом.
Загнаться, правда, можно на раз-два, но это ничего, дружок, в этом-то и прелесть...
Загнаться, правда, можно на раз-два, но это ничего, дружок, в этом-то и прелесть...
— Дикая ты девка, Машка. От одного взгляда яйцы в живот прячутся.
— Иди двор коси.
— Понял.
Мария чертыхнулась и продолжила ковырять замок невидимкой. Наконец, внутри что-то щёлкнуло. Дверь открылась с пронзительным скрипом
— Лезь быстрее, пока жив.
— Я ж говорю — дикая. Но котелок варит.
Магазин был в ужасном состоянии. Сквозь дыру в крыше едва просвечивало жестокое, красное солнце. Разбитые бутылки отражали свет и наполняли развалины тысячей солнечных зайчиков. Петька ползком пробирался внутрь, пытаясь найти хоть что-нибудь полезное.
— Ну что?
— Хрень одна. Из нужного только консервы
— А это что? — Мария брезгливо подняла чудом уцелевшую бутылку водки.
— В задницу. У нас есть Марфушин самогон.
— Знаю я его. У Васильча вон пятая рука выросла.
— А что, плохо что ли? Теперь навоз по грядкам быстрее раскидывает
— Утилитарист хренов.
— Каво?
— Никаво. Забираю водку.
— Не вздумай пить. От неё за версту городскими несёт.
Мария выругалась и сплюнула. Её пугали городскими уже год: с того самого момента, как она попала в Нижнее Зыркало. Напуганную, израненную жительницу бывшего бомбоубежища радушно встретили местные жители. Чистый воздух, прекрасная (для постъядерной) экология, и множество идиотских правил:
— Маха, яблоки какие угодно ешь, кроме фиолетовых. Тоже городской станешь.
— Видишь провод — оторви кончик да на шею намотай. Шоб городской антырнетом своим не проклял.
— Котейку видишь — ус еёный вырви да ноздрю пощекочи. Тагды городского сразу почуешь, коли есть он тутава.
«Городские» вообще были пропитаны загадочным флёром в местном фольклоре. Ими пугали детишек и угрожали неверным мужьям. При этом — никто не мог точно описать, что это такое. Жители помладше пожимали плечами, постарше — прикидывались страшно занятыми и отправляли собирать ягоды.
— Машк, смотри, какие крюкалы! — Радостно закричал Петька, размахивая пассатижами, — открывай рюкзак.
— Зачем? В сарае таких полно
— Эти — шоб мухам лапки отрывать. Пусть брюква наливается!
Брюква была вторым культурным фундаментом Нижнего Зыркала. Её собирали и складировали в доме деревенского старосты, причём есть её было строго запрещено. Однажды Мария увидела, как местные старейшины жестоко отхлестали пацанёнка, пойманного с испачканными ягодой руками.
Все эти правила раздражали и казались до ужаса нелогичными, но делать было нечего. Всё-таки, помирать в одиночестве — не очень здорово.
Высокий звон разорвал тишину, наполненную пыхтением ползающего по полу Петьки. Он сел на корточки и непонимающе завертел головой:
— Что это?
Мария повернулась на источник звука. Дребезжание раздавалось из-под разрушенного прилавка. Сбросить пустые сигаретные пачки, кассу с уже ненужными деньгами, пробраться через змеиный клубок спутанных чеков — и увидеть чудом уцелевший телефон.
— Да? — Произнесла Мария дрогнувшим голосом. Неужели где-то ещё остались люди, не крестящиеся при виде технологий?
— А вы уже слышали о ВэКаПэй? — Раздался преувеличенно бодрый голос из трубки
— О-о-о-й, дурёха! — Завопил Петька, доставая ружьё. Выстрел, стук патронов, выстрел. Трубка с оборванным проводом выпала из испуганно разжавшихся рук Марии. Ничуть не изменившийся голос продолжил вещать
— Как молодой мамочке заработать денег? Сейчас объясню…
Петька побледнел и поцеловал висящий на шее транзистор на серебряной цепочке
— Чегой ты наделала… Выбирайся, если жизнь дорога!
— Да что случилось?
— Сейчас городские набегут.
Что-то в голосе Петьки убедило Марию не вступать в споры. Она молча поползла вслед за юношей. Парень двигался бесшумно, как тень, не обращая внимание на щекочущую ноздри редкую траву, пролезающую прямо сквозь растрескавшийся асфальт.
— Слышь, мать, пристегнись, — прошептал Петька, распахивая дверцу трактора.
— Сдурел? Он еле катится.
— Ща полетит, — опустил юноша шланг в топливный бак.
— Ты что делаешь?
— Самогон лью.
— Чего? Бензин для кого придумали?!
— Какой ещё, в жопу, бензин? Его пить нельзя! Мы на самогоне ездим
— У вас что, вся техника на самогоне?
— Только тракторы. Грузовики на браге.
Из-за угла показалась фигура мужчины с выбритыми висками. Она медленно шла, шаталась, падала, спотыкалась о собственную ногу. Заметив деревенских, мужчина остановился и открыл рот. Мария услышала чавкающий хруст челюсти, увидела глотку, полную тысячей зубов, и похолодела от низкого, проникающего в каждый уголок души, голоса…
— Набираю команду ребят! Будем делать кэш на…
— Городские! — закричал Петька, запрыгивая на водительское сидение.
Первую секунду ничего не происходило. На вторую — из неубранного шланга медленно капнула жидкость, прожигая асфальт. Третья секунда. Рёв. Треск. Рывок. Красная каша на земле, когда-то бывшая «городским».
Мария судорожно пристегнулась, молясь, чтобы Петька справился с управлением. Порыв горячего воздуха едва не снёс её с места. Рёв трактора оглушал. Трактор ехал, нет — летел, оставляя за собой лужи расплавленного асфальта. Из каждого уголка то и дело выходили молодые люди. Бородатые мужчины, женщины в свободной одежде и длинных сарафанах синхронно открывали рты, вываливая длинные острые языки прямо на грудь. Тихий шёпот обволакивал каждую клеточку тела, заставляя корчиться от ужаса.
— Служба безопасности, здравствуйте…
— Уйти в айти — легко…
— Заработай на квартиру, не выходя из декрета!
— Петька, что, происходит?!
— Городские, ебана! Ща окучивать нас будут, как картоху.
— Откуда их столько?! — заорала Мария, еле перекрикивая гул
— Энторнет где-то, видимо. И ты ещё со своей техникой муриканской.
— И чего теперь делать?
— Держать портки чистыми!
Трактор медленно и неутомимо приближался к реке. Мария нервно сглотнула. Прямо посреди реки то и дело появлялось и исчезало склизкое щупальце, похожее на бесформенный кусок мяса. Течение превратилось в одну мощную воронку, из самого центра которой выглядывала пасть с раздвоенным языком.
— А это ещё кто?!
— Сэмэмэмщик. Держись!
Петька ударил кулаком по здоровенной красной кнопке. По обе стороны от трактора появились огромные крылья. Раздался резкий запах гари. Мария обернулась и увидела фиолетовый столб пламени прямо из выхлопной трубы.
Треск. Щёлк. Ощущение полёта. Щупальцы далеко внизу разочарованно хлопнули по реке и пропали.
— Что ты туда залил?!
— Самогон на брюкве!
— Марфушкин?
— Мой!
Петька облегчённо выдохнул и крутанул руль. Трактор взмыл вверх.
— Не всхрякнулось. Уже хорошо.
— И что дальше?
— Едем в Зыркало. Палыч уже заждался.
— Не хочешь мне ничего объяснить?
— А что тут объяснять? Кукухой повертай.
Мария послушно взглянула вниз. Город был виден как на ладони. Тысячи городских задрали головы вверх и смотрели прямо на трактор, беззвучно шевеля пастью.
— Почему я раньше их не видела?
— Мы городских не уважаем. Ружжо, транзистор — вот и весь разговор.
— Как они вообще появились?
— Да ктой знает. Всё энторнеты да комплюдахторы.
— Откуда ты вообще это знаешь?
— Соседи мы с тобой бывшие, девка. Токма твоя родня в бункере спряталась, а я в деревню ещё до всего укатил. Захотелось коз доить да картоху копать.
— Подожди… Инфокатастрофа же была так давно…
— Ну так и я не плентюх плегавый. Пару сотен уже есть.
— Кому рассказываешь? Ты выглядишь младше меня.
— Экология! У нас в деревне никто не стареет.
Трактор неумолимо снижался прямо на толпу городских. Мария посмотрела на приборную панель.
— Самогон заканчивается.
— Вижу. Садись за руль да вертай на запад. Там деревня.
— А как же ты?
— А я городских задержу.
Петька достал несколько засушенных ягод из бардачка. Брюква. Он вылез сквозь открытое окно трактора наверх и встал на крышу, усердно жуя.
— Ну что, покажем этим неженкам?
Трактор приземлился под аккомпанемент болезненных криков. Мария не видела, что происходило наверху, но чувствовала, как корчится Петька. Потолок трактора жалобно скрипнул и прогнулся под ужасающим весом. Городские синхронно ринулись в атаку.
— Бесплатный вебинар!
— Раскрой в себе женщину!
— Приходи на запуск!
Мария завизжала и, зажмурившись, утопила педаль газа в пол. Трактор двигался, как в замедленной съёмке: видимо, самогон и подходил к концу.
— Городских — на вилы! — раздался оглушающий рык. Мария открыла глаза и увидела Петьку — то, во что он превратился. Тощий пацанёнок с налитыми кровью глазами стремительно бросался то в одну сторону, то в другую, раскидывая толпы нелюдей.
Трактор ехал, несмотря ни на что. Мария достала ружьё и прицелилась, не убирая ноги с педали.
— Петька, пригнись! — выстрел. Прыгнувший с дерева городской долетел до земли ровно наполовину. Вторая половина осталась висеть на дереве.
Наконец, поток нелюдей иссяк. Петька свалился на жалобно вскрипнувший ковш.
— Конец мне, Машка. Доедешь — похорони на поле, у подсолнухов.
— Ты ранен? У меня аптечка…
— В жопу аптечку… Это всё брюква. Даёт силу — а потом забирает. — С каждым словом Петька звучал всё слабее.
— Не вздумай умирать, слышишь?!
Но Петька уже не отвечал. Его грудь едва поднималась и опускалась — часто и мелко. Из носа потекла струйка цветы брюквы. Мария чертыхнулась и полезла в бардачок. Осталась всего одна ягода.
— Ну, с богом! — Мария проглотила ягоду и почувствовала, как мышцы начали наливаться силой. Хотелось бежать, убивать, вопить от ярости.
Она выскочила из трактора, наслаждаясь новой обретённой силой. Лёгкий толчок — и трактор покатился, задорно поскрипывая. Суставы Марии жалобно застонали, чудом не сломавшись от перегрузок.
Мария толкала трактор, не обращая внимания на нарастающую боль. Наконец, показались знакомые дома. В ту же секунду силы окончательно покинули девушку. Каждый вздох казался сделкой со смертью. Ещё немножко — и лёгкие лопнут, не выдержав перегрузки. Ноги налились свинцовой тяжестью. Девушка рухнула, борясь за собственную жизнь.
Где-то вдалеке послышались голоса. Трубка в горле. Жжение в желудке. Землистый привкус во рту.
— Самогон… Вкусно.
— Дикая ты девка, Машка. От одного взгляда яйцы в живот прячутся — сквозь мутную реку угасающего подсознания послышался до боли знакомый голос.
— Иди траву коси.
— Иди двор коси.
— Понял.
Мария чертыхнулась и продолжила ковырять замок невидимкой. Наконец, внутри что-то щёлкнуло. Дверь открылась с пронзительным скрипом
— Лезь быстрее, пока жив.
— Я ж говорю — дикая. Но котелок варит.
Магазин был в ужасном состоянии. Сквозь дыру в крыше едва просвечивало жестокое, красное солнце. Разбитые бутылки отражали свет и наполняли развалины тысячей солнечных зайчиков. Петька ползком пробирался внутрь, пытаясь найти хоть что-нибудь полезное.
— Ну что?
— Хрень одна. Из нужного только консервы
— А это что? — Мария брезгливо подняла чудом уцелевшую бутылку водки.
— В задницу. У нас есть Марфушин самогон.
— Знаю я его. У Васильча вон пятая рука выросла.
— А что, плохо что ли? Теперь навоз по грядкам быстрее раскидывает
— Утилитарист хренов.
— Каво?
— Никаво. Забираю водку.
— Не вздумай пить. От неё за версту городскими несёт.
Мария выругалась и сплюнула. Её пугали городскими уже год: с того самого момента, как она попала в Нижнее Зыркало. Напуганную, израненную жительницу бывшего бомбоубежища радушно встретили местные жители. Чистый воздух, прекрасная (для постъядерной) экология, и множество идиотских правил:
— Маха, яблоки какие угодно ешь, кроме фиолетовых. Тоже городской станешь.
— Видишь провод — оторви кончик да на шею намотай. Шоб городской антырнетом своим не проклял.
— Котейку видишь — ус еёный вырви да ноздрю пощекочи. Тагды городского сразу почуешь, коли есть он тутава.
«Городские» вообще были пропитаны загадочным флёром в местном фольклоре. Ими пугали детишек и угрожали неверным мужьям. При этом — никто не мог точно описать, что это такое. Жители помладше пожимали плечами, постарше — прикидывались страшно занятыми и отправляли собирать ягоды.
— Машк, смотри, какие крюкалы! — Радостно закричал Петька, размахивая пассатижами, — открывай рюкзак.
— Зачем? В сарае таких полно
— Эти — шоб мухам лапки отрывать. Пусть брюква наливается!
Брюква была вторым культурным фундаментом Нижнего Зыркала. Её собирали и складировали в доме деревенского старосты, причём есть её было строго запрещено. Однажды Мария увидела, как местные старейшины жестоко отхлестали пацанёнка, пойманного с испачканными ягодой руками.
Все эти правила раздражали и казались до ужаса нелогичными, но делать было нечего. Всё-таки, помирать в одиночестве — не очень здорово.
Высокий звон разорвал тишину, наполненную пыхтением ползающего по полу Петьки. Он сел на корточки и непонимающе завертел головой:
— Что это?
Мария повернулась на источник звука. Дребезжание раздавалось из-под разрушенного прилавка. Сбросить пустые сигаретные пачки, кассу с уже ненужными деньгами, пробраться через змеиный клубок спутанных чеков — и увидеть чудом уцелевший телефон.
— Да? — Произнесла Мария дрогнувшим голосом. Неужели где-то ещё остались люди, не крестящиеся при виде технологий?
— А вы уже слышали о ВэКаПэй? — Раздался преувеличенно бодрый голос из трубки
— О-о-о-й, дурёха! — Завопил Петька, доставая ружьё. Выстрел, стук патронов, выстрел. Трубка с оборванным проводом выпала из испуганно разжавшихся рук Марии. Ничуть не изменившийся голос продолжил вещать
— Как молодой мамочке заработать денег? Сейчас объясню…
Петька побледнел и поцеловал висящий на шее транзистор на серебряной цепочке
— Чегой ты наделала… Выбирайся, если жизнь дорога!
— Да что случилось?
— Сейчас городские набегут.
Что-то в голосе Петьки убедило Марию не вступать в споры. Она молча поползла вслед за юношей. Парень двигался бесшумно, как тень, не обращая внимание на щекочущую ноздри редкую траву, пролезающую прямо сквозь растрескавшийся асфальт.
— Слышь, мать, пристегнись, — прошептал Петька, распахивая дверцу трактора.
— Сдурел? Он еле катится.
— Ща полетит, — опустил юноша шланг в топливный бак.
— Ты что делаешь?
— Самогон лью.
— Чего? Бензин для кого придумали?!
— Какой ещё, в жопу, бензин? Его пить нельзя! Мы на самогоне ездим
— У вас что, вся техника на самогоне?
— Только тракторы. Грузовики на браге.
Из-за угла показалась фигура мужчины с выбритыми висками. Она медленно шла, шаталась, падала, спотыкалась о собственную ногу. Заметив деревенских, мужчина остановился и открыл рот. Мария услышала чавкающий хруст челюсти, увидела глотку, полную тысячей зубов, и похолодела от низкого, проникающего в каждый уголок души, голоса…
— Набираю команду ребят! Будем делать кэш на…
— Городские! — закричал Петька, запрыгивая на водительское сидение.
Первую секунду ничего не происходило. На вторую — из неубранного шланга медленно капнула жидкость, прожигая асфальт. Третья секунда. Рёв. Треск. Рывок. Красная каша на земле, когда-то бывшая «городским».
Мария судорожно пристегнулась, молясь, чтобы Петька справился с управлением. Порыв горячего воздуха едва не снёс её с места. Рёв трактора оглушал. Трактор ехал, нет — летел, оставляя за собой лужи расплавленного асфальта. Из каждого уголка то и дело выходили молодые люди. Бородатые мужчины, женщины в свободной одежде и длинных сарафанах синхронно открывали рты, вываливая длинные острые языки прямо на грудь. Тихий шёпот обволакивал каждую клеточку тела, заставляя корчиться от ужаса.
— Служба безопасности, здравствуйте…
— Уйти в айти — легко…
— Заработай на квартиру, не выходя из декрета!
— Петька, что, происходит?!
— Городские, ебана! Ща окучивать нас будут, как картоху.
— Откуда их столько?! — заорала Мария, еле перекрикивая гул
— Энторнет где-то, видимо. И ты ещё со своей техникой муриканской.
— И чего теперь делать?
— Держать портки чистыми!
Трактор медленно и неутомимо приближался к реке. Мария нервно сглотнула. Прямо посреди реки то и дело появлялось и исчезало склизкое щупальце, похожее на бесформенный кусок мяса. Течение превратилось в одну мощную воронку, из самого центра которой выглядывала пасть с раздвоенным языком.
— А это ещё кто?!
— Сэмэмэмщик. Держись!
Петька ударил кулаком по здоровенной красной кнопке. По обе стороны от трактора появились огромные крылья. Раздался резкий запах гари. Мария обернулась и увидела фиолетовый столб пламени прямо из выхлопной трубы.
Треск. Щёлк. Ощущение полёта. Щупальцы далеко внизу разочарованно хлопнули по реке и пропали.
— Что ты туда залил?!
— Самогон на брюкве!
— Марфушкин?
— Мой!
Петька облегчённо выдохнул и крутанул руль. Трактор взмыл вверх.
— Не всхрякнулось. Уже хорошо.
— И что дальше?
— Едем в Зыркало. Палыч уже заждался.
— Не хочешь мне ничего объяснить?
— А что тут объяснять? Кукухой повертай.
Мария послушно взглянула вниз. Город был виден как на ладони. Тысячи городских задрали головы вверх и смотрели прямо на трактор, беззвучно шевеля пастью.
— Почему я раньше их не видела?
— Мы городских не уважаем. Ружжо, транзистор — вот и весь разговор.
— Как они вообще появились?
— Да ктой знает. Всё энторнеты да комплюдахторы.
— Откуда ты вообще это знаешь?
— Соседи мы с тобой бывшие, девка. Токма твоя родня в бункере спряталась, а я в деревню ещё до всего укатил. Захотелось коз доить да картоху копать.
— Подожди… Инфокатастрофа же была так давно…
— Ну так и я не плентюх плегавый. Пару сотен уже есть.
— Кому рассказываешь? Ты выглядишь младше меня.
— Экология! У нас в деревне никто не стареет.
Трактор неумолимо снижался прямо на толпу городских. Мария посмотрела на приборную панель.
— Самогон заканчивается.
— Вижу. Садись за руль да вертай на запад. Там деревня.
— А как же ты?
— А я городских задержу.
Петька достал несколько засушенных ягод из бардачка. Брюква. Он вылез сквозь открытое окно трактора наверх и встал на крышу, усердно жуя.
— Ну что, покажем этим неженкам?
Трактор приземлился под аккомпанемент болезненных криков. Мария не видела, что происходило наверху, но чувствовала, как корчится Петька. Потолок трактора жалобно скрипнул и прогнулся под ужасающим весом. Городские синхронно ринулись в атаку.
— Бесплатный вебинар!
— Раскрой в себе женщину!
— Приходи на запуск!
Мария завизжала и, зажмурившись, утопила педаль газа в пол. Трактор двигался, как в замедленной съёмке: видимо, самогон и подходил к концу.
— Городских — на вилы! — раздался оглушающий рык. Мария открыла глаза и увидела Петьку — то, во что он превратился. Тощий пацанёнок с налитыми кровью глазами стремительно бросался то в одну сторону, то в другую, раскидывая толпы нелюдей.
Трактор ехал, несмотря ни на что. Мария достала ружьё и прицелилась, не убирая ноги с педали.
— Петька, пригнись! — выстрел. Прыгнувший с дерева городской долетел до земли ровно наполовину. Вторая половина осталась висеть на дереве.
Наконец, поток нелюдей иссяк. Петька свалился на жалобно вскрипнувший ковш.
— Конец мне, Машка. Доедешь — похорони на поле, у подсолнухов.
— Ты ранен? У меня аптечка…
— В жопу аптечку… Это всё брюква. Даёт силу — а потом забирает. — С каждым словом Петька звучал всё слабее.
— Не вздумай умирать, слышишь?!
Но Петька уже не отвечал. Его грудь едва поднималась и опускалась — часто и мелко. Из носа потекла струйка цветы брюквы. Мария чертыхнулась и полезла в бардачок. Осталась всего одна ягода.
— Ну, с богом! — Мария проглотила ягоду и почувствовала, как мышцы начали наливаться силой. Хотелось бежать, убивать, вопить от ярости.
Она выскочила из трактора, наслаждаясь новой обретённой силой. Лёгкий толчок — и трактор покатился, задорно поскрипывая. Суставы Марии жалобно застонали, чудом не сломавшись от перегрузок.
Мария толкала трактор, не обращая внимания на нарастающую боль. Наконец, показались знакомые дома. В ту же секунду силы окончательно покинули девушку. Каждый вздох казался сделкой со смертью. Ещё немножко — и лёгкие лопнут, не выдержав перегрузки. Ноги налились свинцовой тяжестью. Девушка рухнула, борясь за собственную жизнь.
Где-то вдалеке послышались голоса. Трубка в горле. Жжение в желудке. Землистый привкус во рту.
— Самогон… Вкусно.
— Дикая ты девка, Машка. От одного взгляда яйцы в живот прячутся — сквозь мутную реку угасающего подсознания послышался до боли знакомый голос.
— Иди траву коси.
#архив@feelinc
— Да что ты как ребёнок? Пригласи её к себе, приготовь ужин, напои вином чутка... И трахни.
— Зачем?
— Не знаю.
Мы помолчали. Сумерки змейками вползали во двор через высокие арки старого дома.
— И так во всём, – вздохнул Даня. – Я всегда точно знаю средства, понимаешь? Но не знаю самой цели. Смысла в том или ином поступке.
— У-у-у, – я оттолкнулся носком ботинка от влажной земли, чтобы чуть раскачаться. – Как всё запущено. Ладно, будем лечить.
— Давай не сегодня? – попросил Даня. – Тошнит от водки.
Ну, не сегодня – значит не сегодня. Я разочарованно убрал фляжку во внутренний карман, достал сигареты и закурил. Друг последовал моему примеру. Дворник, подметавший невдалеке гнилые листья, посмотрел на нас с осуждением, но ничего не сказал: на детской площадке всё равно никого кроме нас не было.
— Дань?
— М?
— А скажи, в чём цель твоей жизни?
— Ну ты дал... Давай что-нибудь попроще.
— Хм, хорошо. Зачем ты пишешь?
— Потому что больше ничего не умею, – он грустно и ненатурально засмеялся, а я поморщился. Опять, сукин сын, пытается всё на хиханьки-хаханьки свести.
— Не, давай серьёзно.
— Серьёзно? – он моментально успокоился. – Не знаю. Чтобы оставить после себя хоть что-то. И не нацарапанный гвоздём «ХУЙ» на стене Эрмитажа, а что-то полезное. Что сможет помочь людям.
— Благородно.
— Да какое там... Просто больше я ни на что не способен.
— Ну, вот тут я с тобой поспорю! Лет пять назад я бы много отдал за книгу рецептов «Я студент, или как набухать десять человек на сто пятьдесят рублей».
— Ой, да пошёл ты.
— Ну ладно, не обижайся, – я улыбнулся. – Хорошая у тебя цель. Правильная. Шухер!
Мы синхронно сунули сигареты за спину, увидев заезжающую во двор патрульную машину, разговаривать со служителями закона не было никакого желания. Серый жигуль с синей полоской грозно попереваливался по лежачим полицейским и через пару минут скрылся в противоположной арке. Я с сожалением посмотрел на дотлевающий бычок и щелчком отправил его в лужу за пределами площадки. В луже отражалось небо цвета дедушкиного костюма-тройки. Мой покойный батя хранил этот костюм для особо торжественных случаев. Отвратительный костюм, безвкусный, мне он ещё в детстве не понравился. В детстве...
— Ты помнишь детство?
— Помню, конечно. И как маменька ругала за грязную одежду, и как с пацанами рябиной стрелялись и дымовухи делали. И с отцом, помню, на рыбалку ходили утром. И первый класс помню, первого учителя, первых дру...
— Да не, я не об этом. Помнишь те эмоции? Радость, которую испытываешь, найдя необычную бутылочную крышку? Или восторг, когда всё-таки забрался на дерево, на которое боялся залезть два года? Почему сейчас мы не умеем просто радоваться миру вокруг? Ищем какие-то смыслы, цели, мотивацию... Куда исчезли те самая детская непосредственность, открытость ко всему новому?..
Я продолжал ещё что-то говорить, а Данила плавно встал со скамейки, подошёл ко мне, как бы слушая, а потом вдруг как толкнёт качели! Я чуть не полетел, но удержался и принялся сам раскачиваться ещё сильнее. Выпрямил ноги и проехался ими по луже, подняв целый столб брызг. Даня отпрыгнул, выматерился, а я смеюсь. И на душе светло-светло.
— Доволен?
— Спасибо!
— Да, не на чем.
Даня стоял в стороне, смотрел на меня и грустно улыбался. Я затормозил качели и, хлюпая водой в ботинках, подошёл к нему.
— Да ты задолбал тосковать. Мы тут тебе цель в жизни нашли, а ты стоишь с кислой физиономией. Рассказывай давай, что тебя гложет.
— Он серьёзно посмотрел мне в глаза, на секунду задумался и просто, как-то обыденно произнёс:
— Я умираю, Серёг.
Я ошарашенно застыл на месте:
— Что?
— Умираю. С каждой сигаретой, с каждой бутылкой я чувствую это. Физически.
— Так бросай нахер. Шутки шутками, а твоя жизнь лучше без этого.
Даня покачал головой:
— Не хочу.
— Ты совсем поехал? Почему?
— Понимаешь, в чём дело... Я жуткий прокрастинатор, вообще не умею ничего делать заранее, без пинка извне. Поэтому я осознанно приближаю дэдлайн. В буквальном смысле, хех. Каждый раз, когда я хватаюсь за сердце, когда блюю желчью или кашляю кровью я чувствую, что дэдлайн уже совсем близко. И тогда я начинаю писать. Понимаешь?
— Нет.
— Ощущение близкой смерти даёт мне мотивацию. Вот мы говорили о цели в жизни, так?
— Так.
— Ну, а для её достижения надо много сделать. И я должен успеть до дэдлайна, понимаешь? Маятник качнулся, и всё! Времени больше нет. Я буду продолжать заливаться дешёвым пойлом, не спать ночами, курить по пачке в день. И писать. Писать людям о том, чтобы они так не делали, чтобы не повторяли моих ошибок. Это ведь всё, на что я способен, так?
Он замолчал. Я тоже ничего не говорил. Тишину нарушало монотонное пошаркивание метлы дворника.
— Ну вот, – произнёс Даня в пустоту. – Понервничал, теперь голова заболела. Пойду я домой. Таблеток выпью. Опять.
— Давай, – так же отрешённо ответил я.
— Хотелось бы уйти в закат, но уже стемнело, да и не видно нихрена в этом поганом городе. Из-за дыма с заводов. До завтра.
Он пожал мне руку, развернулся и, не оборачиваясь, медленно пошёл к своему дому. Его силуэт еще какое-то время читался, а потом растаял в сумерках. Так же, как все мы однажды растаем в вечности. Я глянул на скамейку, на которой сидел Даня и улыбнулся, увидев выцарапанную на ней милую кошачью мордочку. Как обычно, в своём репертуаре. Дурак он, конечно. И я дурак. Все мы дураки.
Но свой след оставить всё равно хотим. И оставим. Если и не в вечности, то хотя бы на спинке старой скамейки. Пусть и до первой покраски.
— Да что ты как ребёнок? Пригласи её к себе, приготовь ужин, напои вином чутка... И трахни.
— Зачем?
— Не знаю.
Мы помолчали. Сумерки змейками вползали во двор через высокие арки старого дома.
— И так во всём, – вздохнул Даня. – Я всегда точно знаю средства, понимаешь? Но не знаю самой цели. Смысла в том или ином поступке.
— У-у-у, – я оттолкнулся носком ботинка от влажной земли, чтобы чуть раскачаться. – Как всё запущено. Ладно, будем лечить.
— Давай не сегодня? – попросил Даня. – Тошнит от водки.
Ну, не сегодня – значит не сегодня. Я разочарованно убрал фляжку во внутренний карман, достал сигареты и закурил. Друг последовал моему примеру. Дворник, подметавший невдалеке гнилые листья, посмотрел на нас с осуждением, но ничего не сказал: на детской площадке всё равно никого кроме нас не было.
— Дань?
— М?
— А скажи, в чём цель твоей жизни?
— Ну ты дал... Давай что-нибудь попроще.
— Хм, хорошо. Зачем ты пишешь?
— Потому что больше ничего не умею, – он грустно и ненатурально засмеялся, а я поморщился. Опять, сукин сын, пытается всё на хиханьки-хаханьки свести.
— Не, давай серьёзно.
— Серьёзно? – он моментально успокоился. – Не знаю. Чтобы оставить после себя хоть что-то. И не нацарапанный гвоздём «ХУЙ» на стене Эрмитажа, а что-то полезное. Что сможет помочь людям.
— Благородно.
— Да какое там... Просто больше я ни на что не способен.
— Ну, вот тут я с тобой поспорю! Лет пять назад я бы много отдал за книгу рецептов «Я студент, или как набухать десять человек на сто пятьдесят рублей».
— Ой, да пошёл ты.
— Ну ладно, не обижайся, – я улыбнулся. – Хорошая у тебя цель. Правильная. Шухер!
Мы синхронно сунули сигареты за спину, увидев заезжающую во двор патрульную машину, разговаривать со служителями закона не было никакого желания. Серый жигуль с синей полоской грозно попереваливался по лежачим полицейским и через пару минут скрылся в противоположной арке. Я с сожалением посмотрел на дотлевающий бычок и щелчком отправил его в лужу за пределами площадки. В луже отражалось небо цвета дедушкиного костюма-тройки. Мой покойный батя хранил этот костюм для особо торжественных случаев. Отвратительный костюм, безвкусный, мне он ещё в детстве не понравился. В детстве...
— Ты помнишь детство?
— Помню, конечно. И как маменька ругала за грязную одежду, и как с пацанами рябиной стрелялись и дымовухи делали. И с отцом, помню, на рыбалку ходили утром. И первый класс помню, первого учителя, первых дру...
— Да не, я не об этом. Помнишь те эмоции? Радость, которую испытываешь, найдя необычную бутылочную крышку? Или восторг, когда всё-таки забрался на дерево, на которое боялся залезть два года? Почему сейчас мы не умеем просто радоваться миру вокруг? Ищем какие-то смыслы, цели, мотивацию... Куда исчезли те самая детская непосредственность, открытость ко всему новому?..
Я продолжал ещё что-то говорить, а Данила плавно встал со скамейки, подошёл ко мне, как бы слушая, а потом вдруг как толкнёт качели! Я чуть не полетел, но удержался и принялся сам раскачиваться ещё сильнее. Выпрямил ноги и проехался ими по луже, подняв целый столб брызг. Даня отпрыгнул, выматерился, а я смеюсь. И на душе светло-светло.
— Доволен?
— Спасибо!
— Да, не на чем.
Даня стоял в стороне, смотрел на меня и грустно улыбался. Я затормозил качели и, хлюпая водой в ботинках, подошёл к нему.
— Да ты задолбал тосковать. Мы тут тебе цель в жизни нашли, а ты стоишь с кислой физиономией. Рассказывай давай, что тебя гложет.
— Он серьёзно посмотрел мне в глаза, на секунду задумался и просто, как-то обыденно произнёс:
— Я умираю, Серёг.
Я ошарашенно застыл на месте:
— Что?
— Умираю. С каждой сигаретой, с каждой бутылкой я чувствую это. Физически.
— Так бросай нахер. Шутки шутками, а твоя жизнь лучше без этого.
Даня покачал головой:
— Не хочу.
— Ты совсем поехал? Почему?
— Понимаешь, в чём дело... Я жуткий прокрастинатор, вообще не умею ничего делать заранее, без пинка извне. Поэтому я осознанно приближаю дэдлайн. В буквальном смысле, хех. Каждый раз, когда я хватаюсь за сердце, когда блюю желчью или кашляю кровью я чувствую, что дэдлайн уже совсем близко. И тогда я начинаю писать. Понимаешь?
— Нет.
— Ощущение близкой смерти даёт мне мотивацию. Вот мы говорили о цели в жизни, так?
— Так.
— Ну, а для её достижения надо много сделать. И я должен успеть до дэдлайна, понимаешь? Маятник качнулся, и всё! Времени больше нет. Я буду продолжать заливаться дешёвым пойлом, не спать ночами, курить по пачке в день. И писать. Писать людям о том, чтобы они так не делали, чтобы не повторяли моих ошибок. Это ведь всё, на что я способен, так?
Он замолчал. Я тоже ничего не говорил. Тишину нарушало монотонное пошаркивание метлы дворника.
— Ну вот, – произнёс Даня в пустоту. – Понервничал, теперь голова заболела. Пойду я домой. Таблеток выпью. Опять.
— Давай, – так же отрешённо ответил я.
— Хотелось бы уйти в закат, но уже стемнело, да и не видно нихрена в этом поганом городе. Из-за дыма с заводов. До завтра.
Он пожал мне руку, развернулся и, не оборачиваясь, медленно пошёл к своему дому. Его силуэт еще какое-то время читался, а потом растаял в сумерках. Так же, как все мы однажды растаем в вечности. Я глянул на скамейку, на которой сидел Даня и улыбнулся, увидев выцарапанную на ней милую кошачью мордочку. Как обычно, в своём репертуаре. Дурак он, конечно. И я дурак. Все мы дураки.
Но свой след оставить всё равно хотим. И оставим. Если и не в вечности, то хотя бы на спинке старой скамейки. Пусть и до первой покраски.
#архив@feelinc
— Алло?
— Хуем по лбу не дало?
Достаточно одной фразы, чтобы я осознал, кто же это мне звонит в четыре утра с незнакомого номера.
— Миша, ты, что ли? Ты время видел? Иди спать, дурак, блять.
Одним нажатием я завершаю звонок и переворачиваюсь на другой бок. Опять у него шило в заднице заиграло. Не прошло и десяти секунд, как телефон зазвонил снова.
— Ну что такое, ты дашь мне поспать или нет?
— Нет, срочно приходи на наше место. И пива захвати, себе я уже взял.
Я с трудом открываю второй глаз и поднимаюсь с постели. Полчаса ленивых сборов, чистки зубов и кормежки кота, который не хотел меня выпускать, пока я не дам еды. Можно выходить.
В ближайшем киоске я беру себе пару бутылок Бада и направляюсь в так и не достроенное за много лет здание, ставшее заброшкой. Мы с Мишей облюбовали ее еще лет пять назад. Тогда мы только познакомились.
В седьмом классе один утырок из параллели пообещал с друзьями исчерпать лимит моего ебала. Я же, в свою очередь, друзей не имел и всячески избегал неприятной встречи с этим парнем. Пока на очередном повороте за угол меня не встретили и не начали пренеприятнейший разговор.
Миша же в свою очередь был человеком необычным. И не стал долго разбираться в ситуации, когда издалека приметил несколько человек, угрожавших одному мне. Подойдя со спины, он быстро повалил парочку точными ударами в область затылка. А оставшихся трех смачно полил из перцового баллончика.
— Живее, за мной!
Те парни ко мне больше не лезли, а Миша показал ту заброшку. С тех пор мы частенько в нее приходили. Вначале — обсудить, какие дуры эти девчонки, потом — как лучше бриться, а потом — просто попить пива и поговорить о жизни.
Все бы хорошо, но кроме усиленного чувства справедливости Миша имел в своей голове необычайный генератор абсурдных идей.
Вот с его наущения мы воруем арбузы у сварливого соседа, а потом вполцены толкаем их около рынка. А потом огребаем от местных торгашей и самого соседа. А вот мы устраиваемся помощниками в городскую библиотеку, попутно оставляя в книгах тайные послания, которые при расшифровке ведут к стене, где Миша заранее нарисовал член.
Казалось бы, с чего вдруг я так легко ввязывался во все эти авантюры? Просто Миша имел крайне полезную для него способность. Без особых усилий он приводил столько логичных и интересных доводов, что у меня просто не оставалось выбора.
Вот и сейчас я знал, что, если просто не соглашусь и не приду, он будет звонить и уговаривать меня, пока наконец не добьется своего.
Обогнув пару пятиэтажек и пройдя по заросшей сорняками тропе, я оказался на месте. Миша уже был там и заговорщически на меня поглядывал.
— Какие люди, Андрей! Сколько тебя можно ждать? — Он хитро улыбнулся и отхлебнул из бутылки.
— И тебе привет. Ну, что на этот раз? — Я стряхнул ладонью бетонную пыль со старого кресла и присел.
— В Германию хочу уехать, поехали со мной? — Ни одна мышца на его лице не дрогнула, он все так же улыбался.
В этот раз я опешил. Нет, конечно же, его идеи всегда отличались безумством пополам с безрассудством, но чтобы настолько.
— Миш, ну ты дурак, что ли? Нам же только восемнадцать исполнилось. Да и языка мы не знаем — в школе же английский учили! Ну ты чего?
— Ну ладно, как знаешь. Пошли прогуляемся, мне через пару часов по делам надо.
Так легко сдался? А как же уговоры, доводы? Это насторожило меня еще больше, но я старался не подавать виду.
Последующую неделю мы больше не поднимали этот вопрос. Все так же дурачились, ночами разговаривали о сущем. А потом Миша пропал. Просто в очередной день он мне не позвонил, и я забеспокоился.
Дома его мать ответила, что, пока она была в ночной смене, он собрал все свои вещи и ушел. Его симка осталась лежать на столе. Записок он тоже не оставил.
Целый год я все надеялся, что он выйдет на связь, позвонит мне, и мы опять пойдем сидеть на заброшку. Тишина.
Больше не имея ни одного друга, но при этом вагон времени, я с отличием закончил вуз. Нашел работу, и вот уже пару лет занимаюсь кодом. Иногда я вспоминал о Мише, но даже с приходом интернета я не смог его найти. Пока в одну субботнюю ночь меня не разбудил звонок.
— Алло?
— Хуем по лбу не дало? Кхм, гутен таг, я имею в виду!
— Алло?
— Хуем по лбу не дало?
Достаточно одной фразы, чтобы я осознал, кто же это мне звонит в четыре утра с незнакомого номера.
— Миша, ты, что ли? Ты время видел? Иди спать, дурак, блять.
Одним нажатием я завершаю звонок и переворачиваюсь на другой бок. Опять у него шило в заднице заиграло. Не прошло и десяти секунд, как телефон зазвонил снова.
— Ну что такое, ты дашь мне поспать или нет?
— Нет, срочно приходи на наше место. И пива захвати, себе я уже взял.
Я с трудом открываю второй глаз и поднимаюсь с постели. Полчаса ленивых сборов, чистки зубов и кормежки кота, который не хотел меня выпускать, пока я не дам еды. Можно выходить.
В ближайшем киоске я беру себе пару бутылок Бада и направляюсь в так и не достроенное за много лет здание, ставшее заброшкой. Мы с Мишей облюбовали ее еще лет пять назад. Тогда мы только познакомились.
В седьмом классе один утырок из параллели пообещал с друзьями исчерпать лимит моего ебала. Я же, в свою очередь, друзей не имел и всячески избегал неприятной встречи с этим парнем. Пока на очередном повороте за угол меня не встретили и не начали пренеприятнейший разговор.
Миша же в свою очередь был человеком необычным. И не стал долго разбираться в ситуации, когда издалека приметил несколько человек, угрожавших одному мне. Подойдя со спины, он быстро повалил парочку точными ударами в область затылка. А оставшихся трех смачно полил из перцового баллончика.
— Живее, за мной!
Те парни ко мне больше не лезли, а Миша показал ту заброшку. С тех пор мы частенько в нее приходили. Вначале — обсудить, какие дуры эти девчонки, потом — как лучше бриться, а потом — просто попить пива и поговорить о жизни.
Все бы хорошо, но кроме усиленного чувства справедливости Миша имел в своей голове необычайный генератор абсурдных идей.
Вот с его наущения мы воруем арбузы у сварливого соседа, а потом вполцены толкаем их около рынка. А потом огребаем от местных торгашей и самого соседа. А вот мы устраиваемся помощниками в городскую библиотеку, попутно оставляя в книгах тайные послания, которые при расшифровке ведут к стене, где Миша заранее нарисовал член.
Казалось бы, с чего вдруг я так легко ввязывался во все эти авантюры? Просто Миша имел крайне полезную для него способность. Без особых усилий он приводил столько логичных и интересных доводов, что у меня просто не оставалось выбора.
Вот и сейчас я знал, что, если просто не соглашусь и не приду, он будет звонить и уговаривать меня, пока наконец не добьется своего.
Обогнув пару пятиэтажек и пройдя по заросшей сорняками тропе, я оказался на месте. Миша уже был там и заговорщически на меня поглядывал.
— Какие люди, Андрей! Сколько тебя можно ждать? — Он хитро улыбнулся и отхлебнул из бутылки.
— И тебе привет. Ну, что на этот раз? — Я стряхнул ладонью бетонную пыль со старого кресла и присел.
— В Германию хочу уехать, поехали со мной? — Ни одна мышца на его лице не дрогнула, он все так же улыбался.
В этот раз я опешил. Нет, конечно же, его идеи всегда отличались безумством пополам с безрассудством, но чтобы настолько.
— Миш, ну ты дурак, что ли? Нам же только восемнадцать исполнилось. Да и языка мы не знаем — в школе же английский учили! Ну ты чего?
— Ну ладно, как знаешь. Пошли прогуляемся, мне через пару часов по делам надо.
Так легко сдался? А как же уговоры, доводы? Это насторожило меня еще больше, но я старался не подавать виду.
Последующую неделю мы больше не поднимали этот вопрос. Все так же дурачились, ночами разговаривали о сущем. А потом Миша пропал. Просто в очередной день он мне не позвонил, и я забеспокоился.
Дома его мать ответила, что, пока она была в ночной смене, он собрал все свои вещи и ушел. Его симка осталась лежать на столе. Записок он тоже не оставил.
Целый год я все надеялся, что он выйдет на связь, позвонит мне, и мы опять пойдем сидеть на заброшку. Тишина.
Больше не имея ни одного друга, но при этом вагон времени, я с отличием закончил вуз. Нашел работу, и вот уже пару лет занимаюсь кодом. Иногда я вспоминал о Мише, но даже с приходом интернета я не смог его найти. Пока в одну субботнюю ночь меня не разбудил звонок.
— Алло?
— Хуем по лбу не дало? Кхм, гутен таг, я имею в виду!
#архив@feelinc
— Закурить есть?
Классический вопрос для тёмного переулка.
Ночь уже почти отпустила небо, и неровные штрихи тучек ползли сквозь серо-голубеющее бытие по ветру вместе с мерзкими шлепками дыма заводских труб. Умереть в переулке промышленного района? Весьма "элегантно".
По крайней мере, я так думал, глядя на возможную причину появления невинно убиенных душ в чистилище. Если, конечно, души этого города можно хоть как-то назвать невинными.
Обычный гопник, каких поискать — твидовая серая восьмиклинка, синие спортивки в полоску и классические носатые туфли, сверкающие в софите слабых уличных фонарей. Барсетка под локтем, руки в карманах. Довольно мощной комплекции. Учитывая нынешних холёных мальчиков в узких трико, шныряющих обычно по улицам, данный представитель выглядел довольно древним — сразу вспомнились архивы формата флоппи дискеты и VHS-эпоха.
— Мне повторить вопрос? — прозвучало совершенно негрубо и с интересом.
— Секунду.
Я внимательно посмотрел на гопника: прячась в тени козырька восьмиклинки, на меня смотрело простое скуластое лицо с выраженным (и что удивительно) прямым носом, с тонкой улыбкой бледных губ. А ещё фонарь под глазом. Для такого "Рарного" прикида он был удивительно молод, но глаза...
Давненько я не видел этого взгляда. На простом лице очевидно простого на первый взгляд человека отпечаталось что-то болезненно знакомое, бесконечно пустое...
— Есть только сигариллы. — Ответил я.
Иронично. Именно в этот день на работе в честь увольнения коллега подарил мне упаковку шикарных сигарилл Бэквудс — ручная скрутка и великолепный вкус. По крайней мере, меня уверяли в этом. Но, видимо, мне не придётся опробовать это самому.
Глаза бандита блеснули в темноте. Шагнув в мою сторону, он убрал руки из карманов — ножа в ладони нет, значит, возможно, отделаюсь только бумажником. Я извлёк из наплечной сумки заветную упаковку и потянул за пломбу, вручая гопнику всю.
— Благодарю. — Сказал он мне.
Я ослышался? Не похоже. Вместо всей пачки маргинал аккуратно взял одну сигариллу, не задевая другие кончиками пальцев. Затем, снова покопавшись в карманах, паренёк извлёк старенький "крикет" и чиркнул колёсиком, раскуривая. Я удивился второй раз, когда пламя зажигалки было предложено мне. Не долго думая, я вытянул из пачки ещё одну сигариллу и спешно, рвано затянулся, ожидая удара. А может, он решил дать мне закурить напоследок? Хотя, думаю, если бы хотел, то я уже б давно лежал на асфальте.
— Хреновый день, да? — Участливо спросил маргинал, и дым едва не встал мне поперёк горла.
— Не считая увольнения без аванса и отсутствия перспектив на будущее — вполне нормальный.
— Значит, ты никуда не торопишься? — Вскинул бровь мой собеседник, и я кивнул.
— Тогда я предлагаю вам увлекательный разговор с последующим распитием портвейна на стадионе.
Я окончательно выпал. Впрочем, завтра дел у меня действительно не было. Да и отказывать вежливому психопату себе дороже.
На самом деле, рациональное зерно во мне ударилось ростками о крышу, которая давно просела и протекла — ведь когда ещё я смогу побухать в компании гопника?
Стадион "Юность". Буквально в двух шагах от старой школы и через улицу от моего дома. Будучи школьником, я проводил здесь много времени на спортивных соревнованиях и просто на уроках физкультуры.
Невольно вспомнились тяжёлые футбольные баталии с одноклассниками. Я был жилистым, но меня почему-то ставили на ворота, благо мячи я ловил исправно. А после мы бежали в местный универмаг за газировкой, скидываясь с денег на обед, за что нам влетало. А ещё воровали карбид у химички, которым однажды взорвали школьный туалет... Возможно, я один из немногих в этом городе, кто вспоминает школу хоть как-то более или менее позитивно. И потому я не мог без грусти смотреть на то, что осталось от стадиона: тёмными пятнами по белым полусгнившим доскам трибун тянулись широкие расколы, чередующиеся проломами. От асфальта осталось одно название и неровные островки с проросшими сквозь трещины сорняками, сквозь которые шла полустёртая линия старта. Где-то ближе к центру старые ржавые ворота тонули в большой луже с песочными краями. От турников остались только обточенные коррозией и временем кривые зубья железных прутов. Усевшись на самые ровные и целые лавки в третьем ряду, мы уставились на поле стадиона. Справа из-за густой сирени на нас лукаво выглядывали серые панельные пятиэтажки. По левую сторону утопала в деревьях моя школа, обшарпанная и такая родная. Привычно горел свет на первом этаже.
— Серёга, можно Серый, конечно же.
С этими словами Гопник протянул мне руку.
— Михаил. И можно на ты.
Я ответил на рукопожатие и вдруг увидел, как его рука, освободившись от положенной на скамью барсетки тянется за пазуху. Мгновение, и бутылка портвейна "777" с двумя стаканчиками ставится между нами. Я снова выпал.
— Даже и не знаю, что сказать. — Протянул я, пока Серёга плавил пластик пробки зажигалкой.
— Расскажи, что у тебя случилось?
— Да нечего рассказывать. Уволили с работы. Мне всё пишет бывшая, которая наставила мне рога с год назад. Угнали машину. Ничего особенного. А у тебя что? Не часто меня НЕ грабят гопники, а уж поить вином.
— Ну... Признаться, у меня тоже плохой день. — Как-то вскользь сказал Сергей, разливая портвейн по стаканам.
— И что же случилось? — С удивлением для себя спросил я.
Отрешённость вкупе с невероятной манерностью маргинала интриговали до глубины подкорки головного мозга.
— Я устарел.
Вот так вот просто и чётко сказал гопник, пододвигая ко мне пластиковый стаканчик с портвейном. Я в свою очередь протянул ему сигариллу.
Мы затянулись одновременно.
— Это как? — Спросил я.
— Да вот так... — задумчиво протянул маргинал, — знаешь. Просто однажды выходишь из дома. И понимаешь, что ты какой-то лишний на улицах. — Он вздохнул. — Меня и свои-то не очень принимали, сам понимаешь — надо быть проще и отжимать мобилы. Но это не моё. А сейчас какие-то странные дети, невнятная речь, какие-то шевроны.
Помолчав немного, будто собираясь с мыслями, Серёга продолжил:
— Даже не знаю... Ты однажды понимаешь, что ты кусочек прошлого в будущем. Как старая фотография, на которой изображено что-то ушедшее, но ценное, дорогое. А все остальные вокруг уже давно флешки. С огромной памятью... Которая набита мусором. И вот эти флешки заменяют новыми флешками. А фото выцветает, рвётся, разваливается под дождём. Так и я... Разваливаюсь. Хотя что поделать, я же быдло, ёпта. Вечно молодой, вечно пьяный.
С этими словами гопник усмехнулся.
Мне оставалось только заворожённо слушать. Он говорил о себе, но без эгоизма. Совершенно. Я узнал, что он поэт. Пожалуй, только я могу похвастаться тем, что я пил на стадионе с гопником, и... Он декламировал мне свои стихи...
"Как Данко в тоске предсмертной
Несём своё пламя мы в сердце
Мы сделать желаем бессмертной
Память за старою дверцей
И многогранна та старая память
Что слайдами фото старинных
Норовит всё сгореть иль растаять,
Лишая картинок тех дивных
И нет уже многих ведь рядом
Тех, кто был, или не был
С кем ты встречал звездопады,
И видел снов своих небыль.
Вопреки мы храним в алтаре
Декаданс душных воспоминаний
Ведь отсутствие их в голове...
Вызывало бы больше страданий".
***
Дни пролетали довольно незаметно. Вскоре я нашёл новую работу. Рутина почти затянула меня, но я помнил: мы условились встретиться сегодня в одиннадцать на том же месте. Прихватив на этот раз пачку обычных сигарет "Тройка", я спешно вышел к стадиону, но по дороге возле школы в кружке фонаря я обнаружил толпу местного "нового" пацанья, обступившую кого-то. Судя по короткому вскрику — девушку. Я прибавил газу, с ходу громко оповещая о своём присутствии:
— Ребятки, весна в голову ударила?
Компания развернулась. Четверо. Малолетние щенки. Худые ноги в зауженных трико и широкие на вид корпуса в бомберах. Чёлки и нашивки. Ребята быдловато выкатили вперёд губы, растянутые в глуповатой мерзкой ухмылке, и следом на меня посыпались вопросы:
— Слыш, дядь. А ты герой, да? Шмот дашь поносить? Кожанка топчик прям.
— А заработать пробовал? — Огрызнулся я, стараясь отвлечь компанию на себя, чтобы девушка имела хоть какие-то шансы на побег. Подавая ей незаметный знак глазами, невольно заметил ладную миниатюрную фигурку и аккуратное личико, обрамлёное светлой чёлкой. Девушка застыла на месте, будто вкопанная, но мой план удался, и четыре "мушкетёра" начали обступать меня, в руке одного из них блеснуло лезвие ножа...
Синее пятно метнулось откуда-то из темноты в круг софитов, снося одного из нападавших. Стараясь не упустить возможности, я двинулся вперёд, выписывая ногой под дых подстрекателю. Главаря с ножом тем временем ронял об асфальт столь вовремя появившийся Серёга. Первый лежал в нокауте. Второго и третьего мы хорошенько отпинали, но главарь к сожалению успел сбежать.
— Хы. Знай старую школу, ёпта! — Заключил Серёга.
Оставив мне номерок телефона то ли для приличия, то ли ради интереса, девушка скрылась за поворотом. Мы же направились на стадион, на этот раз выбрав угол в тени, чтобы в случае возвращения подростков с подкреплением не отсвечивать.
— Ты уж звякни ей, не зря же писала. — Гыгыкнул маргинал, протягивая на этот раз одну баклашку "Шахтёрского" десятипроцентного светлого пива. Жёсткое пойло, осмелюсь доложить.
— Мне кажется, ты заслужил это право больше, чем я. — Усмехнулся я.
— Поверь, не охота. Да и ты первый начал геройствовать.
— Но разносил-то ты. — Заключил я, отхлебнув из бутылки, протягивая хрустящую пластиковую баклашку обратно.
— Мне оно, не нужно, правда. — Отмахнулся бандит.
— А что, у тебя уже есть кто-то? — Спросил было я, о чём сразу же пожалел.
Сергей едва заметно помрачнел, и печаль отразилась во взгляде чуть сильнее:
— Есть, вернее. Была.
— А сейчас... — любопытство во мне победило вежливость, — она...
— Ушла.
— И почему же?
— Я быдло, Миха. Забыл?
Серёга улыбнулся неожиданно ярко и позитивно, сверкнув глазом.
Я вздохнул, непонимающе мотнув головой. Звёзды мотало по небу меж облачных прослоек, осеняя обсидиан ночи тусклым фонарным светом. Порывы тёплого ветра мотали летнюю пыль по стадиону почти что кругами, стравливая потоки в битве маленьких ураганчиков. Стадион старел, казалось, с каждым днём, обращая краску и покрытие металла в прах, ломая доски скамеек.
— Я не понимаю. Серёг. Ты пишешь прекрасные стихи. Ты думаешь, как никто на моей памяти. Почему ты так говоришь о себе?
Этот чёртов гопник улыбнулся, затянувшись. Отведя взгляд от неба, он прикрыл глаза, пустив облако табачного дыма в воздух:
— Да потому что я херовый созидатель, знаешь.
Хмыкнув, он продолжил:
— Жизнь как поезд. Офигенный такой поезд. И у каждого своя станция, понимаешь? А Бог типа начальника состава. Или машинист, как хочешь...
А я опоздавший. Который бежит по перрону вслед за составом с матами жуткими. А денег на новый билет нет. И есть смутный шанс попасть на следующий поезд по старому билету... Крайне смутный, и знаешь...
— М? — Вопросительно хмыкнул я, затягиваясь последней сигаретой.
— Я не могу сказать, что всё было плохо. Я удачно отучился в школе. Я... Сносно закончил училище. В семье было всё более-менее. Но блять...
Горечь в его голосе пронзила новой нотой, а я замер, впервые услышав от него матерное слово.
— У меня всю жизнь ощущение, что я — тот самый единственный опоздавший. Вечно молодой. Вечно пьяный.
Мне осталось молча похлопать друга по плечу, вручив ему оставшееся пиво.
***
С Анной (той самой девушкой) у меня начало налаживаться интересное общение, переросшее в нечто большее. Она оказалась тренером в одном спортивном зале. В котором ей иногда не очень везло сталкиваться с теми самыми ребятами, которые решили подкараулить её в переулке в надежде залезть под спортивную форму. Гопник уговорил меня записаться к ней на тренировки. Таким образом я стал ближе к Анне, Анна стала дальше от мелких похотливых щенков... А Серёга вскоре получил шикарную резную трубку и пакет махорки. Впрочем, счастье длилось недолго. На этот раз толпа юных мстителей ждала нас за ближайшим поворотом от зала. Я уговорил её убежать. И это помогло мне спокойно пережить избиение ногами в дешёвых кроссовках. Только куртку жалко, а так.
***
— И ты, жопа, молчал, да?
Я сидел за столом, когда дверь открылась. В проходе с бумажным пакетом под локтём с великой укоризной во взгляде на меня смотрел Сергей. Из-за его плеча виновато смотрела Анна. Я только выписался из больницы, потому отдал ей копию ключей, чтобы поливала фикус по имени Андрей.
— Да ладно, всего недельку полежал с сотрясением лёгким.
— Ань. Можешь, пожалуйста, выйти? — На удивление тихо попросил Сергей, и девушка вышла, закрыв за нами дверь.
— Я тут тебе фрукты принёс, там... И ещё кое-что.
С этими словами маргинал вытащил из пакета промасленый газетный свёрток, и грохнул его на стол.
— Я знаю — у тебя скоро юбилей.
Я с интересом начал разворачивать странички "Спортивных новостей" и замер. В груди похолодело — передо мной лежал старенький видавший виды пистолет ТТ.
— Полный магазин. Маслят могу ещё подсыпать потом. Номера сбиты. Если что, выбросишь и никто ничего не сможет сказать. — Гордо заявил Сергей.
— Ты охренел? — Очень тихо спросил его я.
— Это на случай, если меня рядом не будет. Ну, если не хочешь, я его отнесу и спрячу под лавочку, где мы сидим. А по поводу ребят этих...
Гопник посуровел:
— Я одного из них в больницу отправил в качестве предупреждения. Братвы может у меня и нет, но я один целой бригады этих щенков стою, понял?
— Спасибо. — Мягко улыбнулся я, пожимая другу руку.
***
Неделю подряд тревога не покидала моё сердце. Встреча была назначена.
И снова я иду к стадиону. Уже издали на нашей лавочке я замечаю сгорбившуюся фигуру Серёги и машу рукой. Он не отвечает. Я ускоряю шаг, насколько это возможно хромому человеку, едва не споткнувшись, взлетаю по лестнице трибун стадиона. Дотрагиваюсь рукой до плеча друга — спина отклоняется назад, и на меня смотрят стеклянные глаза. И до боли знакомая улыбка будто ещё шире. Ещё счастливее. Рассвет, скорая. Одно ножевое. Прямиком в сердце.
Следствие встало — закон уснул. Но проснулась справедливость.
Вернувшись на наше условное место, я бережно сдвинул опустевшую рюмку и кусочек чёрствого хлеба в сторону, отдирая доску скамьи, стараясь не порвать перчатки. Там, в темноте лежал заветный газетный свёрток.
Компания уродцев не заставила себя долго ждать. Они караулили меня возле школы, ехидно посмеиваясь:
— Ну что, гопозавра прибили, ага. Ты пришёл друга поддержать?
Компания засмеялась. Всё те же четыре урода. Ладони дотронулись до козырька восьмиклинки, надвигая козырёк на глаза.
Серёг... Спасибо тебе за второй магазин.
В два шага сократив расстояние меж нами до метра, я вскинул пистолет, целясь в лицо когда-то убежавшему от нас главарю, и давлю на спуск...
***
Звонок в дверь подобно упавшему на голову снегу всполошил меня, и я чуть не свалил на пол кастрюлю с варившимися пельменями. На пороге стоял наш участковый. Всё-таки я вне подозрения?
— Чем обязан? — Спросил я, рукой закрывая дыру на футболке.
— Следствие закончилось, и я хотел бы передать вам кое-что из вещей друга. По крайней мере, ваше имя на этой записке.
В мою руку лёг клочок жёлтой клетчатой бумажки, испачканный кровью в уголке — лежала под сердцем, видимо. Попрощавшись с участковым, я закрыл дверь, сполз по стене на пол, и, развернув бумагу, не сдержал скупых слёз и улыбки. Типичный Серёга.
Не плачьте по мне, я проснусь.
Здесь я лишь спал, и тем паче,
Где-то так, или иначе
Мира иного коснусь
Я ничто — я забытый бродяга
Бумагу марали стихи
И там, где остались грехи
Как плоть сгниёт та бумага
Я вечно юн — не скорбите по мне
И пьян — поминать уже поздно
Запомните только те звёзды
Что показал вам во сне
Встречу тех, с кем был, да и не был
Вспомню то, что я здесь позабыл
Пусть труп мой остыл
Но на поезд успел я — он уже отбыл
Не плачьте по мне, я проснусь.
Здесь я лишь спал, и тем паче,
Где-то так, или иначе
Мира иного коснусь.
— Закурить есть?
Классический вопрос для тёмного переулка.
Ночь уже почти отпустила небо, и неровные штрихи тучек ползли сквозь серо-голубеющее бытие по ветру вместе с мерзкими шлепками дыма заводских труб. Умереть в переулке промышленного района? Весьма "элегантно".
По крайней мере, я так думал, глядя на возможную причину появления невинно убиенных душ в чистилище. Если, конечно, души этого города можно хоть как-то назвать невинными.
Обычный гопник, каких поискать — твидовая серая восьмиклинка, синие спортивки в полоску и классические носатые туфли, сверкающие в софите слабых уличных фонарей. Барсетка под локтем, руки в карманах. Довольно мощной комплекции. Учитывая нынешних холёных мальчиков в узких трико, шныряющих обычно по улицам, данный представитель выглядел довольно древним — сразу вспомнились архивы формата флоппи дискеты и VHS-эпоха.
— Мне повторить вопрос? — прозвучало совершенно негрубо и с интересом.
— Секунду.
Я внимательно посмотрел на гопника: прячась в тени козырька восьмиклинки, на меня смотрело простое скуластое лицо с выраженным (и что удивительно) прямым носом, с тонкой улыбкой бледных губ. А ещё фонарь под глазом. Для такого "Рарного" прикида он был удивительно молод, но глаза...
Давненько я не видел этого взгляда. На простом лице очевидно простого на первый взгляд человека отпечаталось что-то болезненно знакомое, бесконечно пустое...
— Есть только сигариллы. — Ответил я.
Иронично. Именно в этот день на работе в честь увольнения коллега подарил мне упаковку шикарных сигарилл Бэквудс — ручная скрутка и великолепный вкус. По крайней мере, меня уверяли в этом. Но, видимо, мне не придётся опробовать это самому.
Глаза бандита блеснули в темноте. Шагнув в мою сторону, он убрал руки из карманов — ножа в ладони нет, значит, возможно, отделаюсь только бумажником. Я извлёк из наплечной сумки заветную упаковку и потянул за пломбу, вручая гопнику всю.
— Благодарю. — Сказал он мне.
Я ослышался? Не похоже. Вместо всей пачки маргинал аккуратно взял одну сигариллу, не задевая другие кончиками пальцев. Затем, снова покопавшись в карманах, паренёк извлёк старенький "крикет" и чиркнул колёсиком, раскуривая. Я удивился второй раз, когда пламя зажигалки было предложено мне. Не долго думая, я вытянул из пачки ещё одну сигариллу и спешно, рвано затянулся, ожидая удара. А может, он решил дать мне закурить напоследок? Хотя, думаю, если бы хотел, то я уже б давно лежал на асфальте.
— Хреновый день, да? — Участливо спросил маргинал, и дым едва не встал мне поперёк горла.
— Не считая увольнения без аванса и отсутствия перспектив на будущее — вполне нормальный.
— Значит, ты никуда не торопишься? — Вскинул бровь мой собеседник, и я кивнул.
— Тогда я предлагаю вам увлекательный разговор с последующим распитием портвейна на стадионе.
Я окончательно выпал. Впрочем, завтра дел у меня действительно не было. Да и отказывать вежливому психопату себе дороже.
На самом деле, рациональное зерно во мне ударилось ростками о крышу, которая давно просела и протекла — ведь когда ещё я смогу побухать в компании гопника?
Стадион "Юность". Буквально в двух шагах от старой школы и через улицу от моего дома. Будучи школьником, я проводил здесь много времени на спортивных соревнованиях и просто на уроках физкультуры.
Невольно вспомнились тяжёлые футбольные баталии с одноклассниками. Я был жилистым, но меня почему-то ставили на ворота, благо мячи я ловил исправно. А после мы бежали в местный универмаг за газировкой, скидываясь с денег на обед, за что нам влетало. А ещё воровали карбид у химички, которым однажды взорвали школьный туалет... Возможно, я один из немногих в этом городе, кто вспоминает школу хоть как-то более или менее позитивно. И потому я не мог без грусти смотреть на то, что осталось от стадиона: тёмными пятнами по белым полусгнившим доскам трибун тянулись широкие расколы, чередующиеся проломами. От асфальта осталось одно название и неровные островки с проросшими сквозь трещины сорняками, сквозь которые шла полустёртая линия старта. Где-то ближе к центру старые ржавые ворота тонули в большой луже с песочными краями. От турников остались только обточенные коррозией и временем кривые зубья железных прутов. Усевшись на самые ровные и целые лавки в третьем ряду, мы уставились на поле стадиона. Справа из-за густой сирени на нас лукаво выглядывали серые панельные пятиэтажки. По левую сторону утопала в деревьях моя школа, обшарпанная и такая родная. Привычно горел свет на первом этаже.
— Серёга, можно Серый, конечно же.
С этими словами Гопник протянул мне руку.
— Михаил. И можно на ты.
Я ответил на рукопожатие и вдруг увидел, как его рука, освободившись от положенной на скамью барсетки тянется за пазуху. Мгновение, и бутылка портвейна "777" с двумя стаканчиками ставится между нами. Я снова выпал.
— Даже и не знаю, что сказать. — Протянул я, пока Серёга плавил пластик пробки зажигалкой.
— Расскажи, что у тебя случилось?
— Да нечего рассказывать. Уволили с работы. Мне всё пишет бывшая, которая наставила мне рога с год назад. Угнали машину. Ничего особенного. А у тебя что? Не часто меня НЕ грабят гопники, а уж поить вином.
— Ну... Признаться, у меня тоже плохой день. — Как-то вскользь сказал Сергей, разливая портвейн по стаканам.
— И что же случилось? — С удивлением для себя спросил я.
Отрешённость вкупе с невероятной манерностью маргинала интриговали до глубины подкорки головного мозга.
— Я устарел.
Вот так вот просто и чётко сказал гопник, пододвигая ко мне пластиковый стаканчик с портвейном. Я в свою очередь протянул ему сигариллу.
Мы затянулись одновременно.
— Это как? — Спросил я.
— Да вот так... — задумчиво протянул маргинал, — знаешь. Просто однажды выходишь из дома. И понимаешь, что ты какой-то лишний на улицах. — Он вздохнул. — Меня и свои-то не очень принимали, сам понимаешь — надо быть проще и отжимать мобилы. Но это не моё. А сейчас какие-то странные дети, невнятная речь, какие-то шевроны.
Помолчав немного, будто собираясь с мыслями, Серёга продолжил:
— Даже не знаю... Ты однажды понимаешь, что ты кусочек прошлого в будущем. Как старая фотография, на которой изображено что-то ушедшее, но ценное, дорогое. А все остальные вокруг уже давно флешки. С огромной памятью... Которая набита мусором. И вот эти флешки заменяют новыми флешками. А фото выцветает, рвётся, разваливается под дождём. Так и я... Разваливаюсь. Хотя что поделать, я же быдло, ёпта. Вечно молодой, вечно пьяный.
С этими словами гопник усмехнулся.
Мне оставалось только заворожённо слушать. Он говорил о себе, но без эгоизма. Совершенно. Я узнал, что он поэт. Пожалуй, только я могу похвастаться тем, что я пил на стадионе с гопником, и... Он декламировал мне свои стихи...
"Как Данко в тоске предсмертной
Несём своё пламя мы в сердце
Мы сделать желаем бессмертной
Память за старою дверцей
И многогранна та старая память
Что слайдами фото старинных
Норовит всё сгореть иль растаять,
Лишая картинок тех дивных
И нет уже многих ведь рядом
Тех, кто был, или не был
С кем ты встречал звездопады,
И видел снов своих небыль.
Вопреки мы храним в алтаре
Декаданс душных воспоминаний
Ведь отсутствие их в голове...
Вызывало бы больше страданий".
***
Дни пролетали довольно незаметно. Вскоре я нашёл новую работу. Рутина почти затянула меня, но я помнил: мы условились встретиться сегодня в одиннадцать на том же месте. Прихватив на этот раз пачку обычных сигарет "Тройка", я спешно вышел к стадиону, но по дороге возле школы в кружке фонаря я обнаружил толпу местного "нового" пацанья, обступившую кого-то. Судя по короткому вскрику — девушку. Я прибавил газу, с ходу громко оповещая о своём присутствии:
— Ребятки, весна в голову ударила?
Компания развернулась. Четверо. Малолетние щенки. Худые ноги в зауженных трико и широкие на вид корпуса в бомберах. Чёлки и нашивки. Ребята быдловато выкатили вперёд губы, растянутые в глуповатой мерзкой ухмылке, и следом на меня посыпались вопросы:
— Слыш, дядь. А ты герой, да? Шмот дашь поносить? Кожанка топчик прям.
— А заработать пробовал? — Огрызнулся я, стараясь отвлечь компанию на себя, чтобы девушка имела хоть какие-то шансы на побег. Подавая ей незаметный знак глазами, невольно заметил ладную миниатюрную фигурку и аккуратное личико, обрамлёное светлой чёлкой. Девушка застыла на месте, будто вкопанная, но мой план удался, и четыре "мушкетёра" начали обступать меня, в руке одного из них блеснуло лезвие ножа...
Синее пятно метнулось откуда-то из темноты в круг софитов, снося одного из нападавших. Стараясь не упустить возможности, я двинулся вперёд, выписывая ногой под дых подстрекателю. Главаря с ножом тем временем ронял об асфальт столь вовремя появившийся Серёга. Первый лежал в нокауте. Второго и третьего мы хорошенько отпинали, но главарь к сожалению успел сбежать.
— Хы. Знай старую школу, ёпта! — Заключил Серёга.
Оставив мне номерок телефона то ли для приличия, то ли ради интереса, девушка скрылась за поворотом. Мы же направились на стадион, на этот раз выбрав угол в тени, чтобы в случае возвращения подростков с подкреплением не отсвечивать.
— Ты уж звякни ей, не зря же писала. — Гыгыкнул маргинал, протягивая на этот раз одну баклашку "Шахтёрского" десятипроцентного светлого пива. Жёсткое пойло, осмелюсь доложить.
— Мне кажется, ты заслужил это право больше, чем я. — Усмехнулся я.
— Поверь, не охота. Да и ты первый начал геройствовать.
— Но разносил-то ты. — Заключил я, отхлебнув из бутылки, протягивая хрустящую пластиковую баклашку обратно.
— Мне оно, не нужно, правда. — Отмахнулся бандит.
— А что, у тебя уже есть кто-то? — Спросил было я, о чём сразу же пожалел.
Сергей едва заметно помрачнел, и печаль отразилась во взгляде чуть сильнее:
— Есть, вернее. Была.
— А сейчас... — любопытство во мне победило вежливость, — она...
— Ушла.
— И почему же?
— Я быдло, Миха. Забыл?
Серёга улыбнулся неожиданно ярко и позитивно, сверкнув глазом.
Я вздохнул, непонимающе мотнув головой. Звёзды мотало по небу меж облачных прослоек, осеняя обсидиан ночи тусклым фонарным светом. Порывы тёплого ветра мотали летнюю пыль по стадиону почти что кругами, стравливая потоки в битве маленьких ураганчиков. Стадион старел, казалось, с каждым днём, обращая краску и покрытие металла в прах, ломая доски скамеек.
— Я не понимаю. Серёг. Ты пишешь прекрасные стихи. Ты думаешь, как никто на моей памяти. Почему ты так говоришь о себе?
Этот чёртов гопник улыбнулся, затянувшись. Отведя взгляд от неба, он прикрыл глаза, пустив облако табачного дыма в воздух:
— Да потому что я херовый созидатель, знаешь.
Хмыкнув, он продолжил:
— Жизнь как поезд. Офигенный такой поезд. И у каждого своя станция, понимаешь? А Бог типа начальника состава. Или машинист, как хочешь...
А я опоздавший. Который бежит по перрону вслед за составом с матами жуткими. А денег на новый билет нет. И есть смутный шанс попасть на следующий поезд по старому билету... Крайне смутный, и знаешь...
— М? — Вопросительно хмыкнул я, затягиваясь последней сигаретой.
— Я не могу сказать, что всё было плохо. Я удачно отучился в школе. Я... Сносно закончил училище. В семье было всё более-менее. Но блять...
Горечь в его голосе пронзила новой нотой, а я замер, впервые услышав от него матерное слово.
— У меня всю жизнь ощущение, что я — тот самый единственный опоздавший. Вечно молодой. Вечно пьяный.
Мне осталось молча похлопать друга по плечу, вручив ему оставшееся пиво.
***
С Анной (той самой девушкой) у меня начало налаживаться интересное общение, переросшее в нечто большее. Она оказалась тренером в одном спортивном зале. В котором ей иногда не очень везло сталкиваться с теми самыми ребятами, которые решили подкараулить её в переулке в надежде залезть под спортивную форму. Гопник уговорил меня записаться к ней на тренировки. Таким образом я стал ближе к Анне, Анна стала дальше от мелких похотливых щенков... А Серёга вскоре получил шикарную резную трубку и пакет махорки. Впрочем, счастье длилось недолго. На этот раз толпа юных мстителей ждала нас за ближайшим поворотом от зала. Я уговорил её убежать. И это помогло мне спокойно пережить избиение ногами в дешёвых кроссовках. Только куртку жалко, а так.
***
— И ты, жопа, молчал, да?
Я сидел за столом, когда дверь открылась. В проходе с бумажным пакетом под локтём с великой укоризной во взгляде на меня смотрел Сергей. Из-за его плеча виновато смотрела Анна. Я только выписался из больницы, потому отдал ей копию ключей, чтобы поливала фикус по имени Андрей.
— Да ладно, всего недельку полежал с сотрясением лёгким.
— Ань. Можешь, пожалуйста, выйти? — На удивление тихо попросил Сергей, и девушка вышла, закрыв за нами дверь.
— Я тут тебе фрукты принёс, там... И ещё кое-что.
С этими словами маргинал вытащил из пакета промасленый газетный свёрток, и грохнул его на стол.
— Я знаю — у тебя скоро юбилей.
Я с интересом начал разворачивать странички "Спортивных новостей" и замер. В груди похолодело — передо мной лежал старенький видавший виды пистолет ТТ.
— Полный магазин. Маслят могу ещё подсыпать потом. Номера сбиты. Если что, выбросишь и никто ничего не сможет сказать. — Гордо заявил Сергей.
— Ты охренел? — Очень тихо спросил его я.
— Это на случай, если меня рядом не будет. Ну, если не хочешь, я его отнесу и спрячу под лавочку, где мы сидим. А по поводу ребят этих...
Гопник посуровел:
— Я одного из них в больницу отправил в качестве предупреждения. Братвы может у меня и нет, но я один целой бригады этих щенков стою, понял?
— Спасибо. — Мягко улыбнулся я, пожимая другу руку.
***
Неделю подряд тревога не покидала моё сердце. Встреча была назначена.
И снова я иду к стадиону. Уже издали на нашей лавочке я замечаю сгорбившуюся фигуру Серёги и машу рукой. Он не отвечает. Я ускоряю шаг, насколько это возможно хромому человеку, едва не споткнувшись, взлетаю по лестнице трибун стадиона. Дотрагиваюсь рукой до плеча друга — спина отклоняется назад, и на меня смотрят стеклянные глаза. И до боли знакомая улыбка будто ещё шире. Ещё счастливее. Рассвет, скорая. Одно ножевое. Прямиком в сердце.
Следствие встало — закон уснул. Но проснулась справедливость.
Вернувшись на наше условное место, я бережно сдвинул опустевшую рюмку и кусочек чёрствого хлеба в сторону, отдирая доску скамьи, стараясь не порвать перчатки. Там, в темноте лежал заветный газетный свёрток.
Компания уродцев не заставила себя долго ждать. Они караулили меня возле школы, ехидно посмеиваясь:
— Ну что, гопозавра прибили, ага. Ты пришёл друга поддержать?
Компания засмеялась. Всё те же четыре урода. Ладони дотронулись до козырька восьмиклинки, надвигая козырёк на глаза.
Серёг... Спасибо тебе за второй магазин.
В два шага сократив расстояние меж нами до метра, я вскинул пистолет, целясь в лицо когда-то убежавшему от нас главарю, и давлю на спуск...
***
Звонок в дверь подобно упавшему на голову снегу всполошил меня, и я чуть не свалил на пол кастрюлю с варившимися пельменями. На пороге стоял наш участковый. Всё-таки я вне подозрения?
— Чем обязан? — Спросил я, рукой закрывая дыру на футболке.
— Следствие закончилось, и я хотел бы передать вам кое-что из вещей друга. По крайней мере, ваше имя на этой записке.
В мою руку лёг клочок жёлтой клетчатой бумажки, испачканный кровью в уголке — лежала под сердцем, видимо. Попрощавшись с участковым, я закрыл дверь, сполз по стене на пол, и, развернув бумагу, не сдержал скупых слёз и улыбки. Типичный Серёга.
Не плачьте по мне, я проснусь.
Здесь я лишь спал, и тем паче,
Где-то так, или иначе
Мира иного коснусь
Я ничто — я забытый бродяга
Бумагу марали стихи
И там, где остались грехи
Как плоть сгниёт та бумага
Я вечно юн — не скорбите по мне
И пьян — поминать уже поздно
Запомните только те звёзды
Что показал вам во сне
Встречу тех, с кем был, да и не был
Вспомню то, что я здесь позабыл
Пусть труп мой остыл
Но на поезд успел я — он уже отбыл
Не плачьте по мне, я проснусь.
Здесь я лишь спал, и тем паче,
Где-то так, или иначе
Мира иного коснусь.
