Статистика ВК сообщества "Автор Доктор Лобанов"

Ещё два дня - и я сбрею "отпускную" бороду, сменю шорты и сланцы на рубашку с галстуком и начну потихоньку входить в привычный ритм жизни.
За прошедшие десять дней я проехал по Грузии пару тысяч километров. Видел морские берега, горы, города и посёлки. Разговаривал с десятком людей, слушал и рассказывал сам. Мцхета, Казбеги, Батуми, Тбилиси, Поти, Гори, Кутаиси перестали быть просто точками на карте и превратились в города, на улицах которых я делил узкую полосу с грузинскими водителями, ругался в окно на перекрёстках, проклинал глупый новигатор, слушал "Сакартвело Радио".
Десять дней для Грузии слишком мало. Я едва успел коснуться самого краешка этой страны.
Привезу с собой море впечатлений, пригоршню гальки, сувениры друзьям, кавказский загар и пухлый блокнот с записями. Люди, ситуации, истории, неожиданные сказки с горским колоритом, парочку фантастических рассказов. Маленький дневник одного отпуска.
Но есть ещё два дня. И этого так мало и так ещё много.

Может лучше шахматы?

- В красном углу ринга – Соня Гушинец!
Сонька ныряет между канатов, смотрит исподлобья на противника. В углу тренер похлопывает её по плечам, расшевеливает, сбивает волнение.
- Сразу бей, не спи! Тип - и сразу двоечку!
У меня начинают трястись руки и телефон, которым я снимаю бой, ходит ходуном.

Вот почему не фигурное катание, не художественная гимнастика, не бадминтон какой-нибудь или кёрлинг в конце концов? Почему эта девочка в шесть лет вошла в зал тайского бокса и осталась там? А ещё дзюдо. Ну там, по крайней мере твоего ребёнка не бьют ногами по голове. Ну поваляют чуть-чуть по татами, но это же не так волнительно. А тут ринг. И противник. И три раунда по минуте. Три раунда моего состояния, близкого к инфаркту.

Детские соревнования по какому-нибудь мордобою, на самом деле скучнейшее мероприятие.
Будишь в законные выходные недовольного и негодующего ребёнка. Ребёнок капризничает, заявляет, что в гробу он видал все эти соревнования, противников, тренера и безжалостных родителей за компанию. Тянешь его в спортивный зал, где уже собралась огромная толпа таких же недовольно-не выспавшихся детей и родителей. Узнаёшь, где у них тут взвешивание, смотришь с содроганием в отцовском сердце, как твоё цыплячье-длинноногое, и бесконечно дорогое потомство, ёжась от холода, стоит босиком на весах.

Предательская стрелка мечется между 35 и 37 кг. Вместе со стрелкой мечется твоё давление. В какую весовую категорию на этот раз попадём? Не были ли лишними полкружки чая, выпитого перед отъездом?
- 36 килограмм, - наконец объявляет мучительница из весовой комиссии.
Терпимо. Теперь быстро забросить в ребёнка недостающие калории, уложенные в сумку заботливой мамой. И ждать жеребьёвку. Дитё просыпается, начинает нервничать перед боем и беситься. Ты тоже нервничаешь. Ждёшь.
Наконец вывешивают списки.

Листок, наклеенный на стену зала собирает вокруг себя толпу взволнованных родителей. Жеребьёвка прошла. Седьмая пара «Софья Гушинец- Екатерина Смирнова»

Где эта Катя? Кто из этих девочек в майках вражеских клубов Катя Смирнова? Вон та, с косичками? Или эта, стриженная? Я уже заранее ненавижу эту Катю, желаю ей проигрыша. Я бы сам подрался с этой Катей, но девяностокилограммовых дядек не выпускают на ринг против десятилетних девочек. А так я бы победил. Наверное. Не уверен.
- В синем углу ринга – Екатерина Смирнова!

И вот она. Всё-таки та, с косичкой. И тренер что-то ей говорит. И родители снимают на телефоны. И у них, вот пакость, не трясутся руки. Что там за Катя Смирнова, сейчас мы попробуем её на прочность!
Ухожу подальше, чтоб не нервировать ребёнка. Сонька собрана перед боем, как маленький, но очень злой зверёк.
Гонг! Орут все! Орут тренера, перекрикивая друг друга! Орут группы поддержки! И ты тоже орёшь, переживая за своё худющее, длинноного-цыплячье потомство. И чувствуешь каждый удар, как будто это тебя бьют.

Потом, конечно, награда, медалька какая-нибудь. Или майка, мокрая от слёз. И уже в машине ты спрашиваешь своего побитого ребёнка:
- Ну что, поедем ещё на соревнования?
И тебе немного удивлённо отвечают:
- Папа, ну что за глупые вопросы? Конечно поедем.

ПС. Сегодня Софья прошла отборочные соревнования и в декабре едет на свой первый чемпионат мира в Таиланд.
Заранее волнуюсь.

Народная тропа

Общежитие медицинского вуза – женское царство. Мужской части студентов отведён сиротливый коридорчик с собственным санузлом. Полтора десятка комнаток на 2-3 человека. В этом коридора даже пахнет как-то иначе. В «девичьей» сквозь затхлые кухонные запахи и ароматы полувекового рассыпающегося здания пробиваются ноты многочисленных духов, кремов и бальзамов. У парней…. Ну, у парней кухонный запах зачастую – это лучший из ароматов. В подвале у нашего гендера собственный душ, но его часто оккупируют девушки. Повесят на дверь халатик – и сиди, жди пока юные нимфы совершат омовение.

Окружающие нам завидуют. Справедливо подозревают, что в части общения с девушками у нас нет преград. Прошёл метров двадцать до «девичьей» комнаты, и охмуряй сколько угодно. А им приходится эти преграды преодолевать, брать штурмом общагу, сражаться с драконом в лице пожилой бабушки-вахтёрши. Стремиться, достигать, побеждать. Но это для сильных. А для хитрых есть «народная тропа».
Комендант общежития тоже не зря зарплату получает. Оборона подготовлена по всем правилам военного искусства. Окна первых этажей забраны решётками, вахтёрши неподкупны (ну, это комендантша так думает). Поэтому штурмующих ожидают опасности и риск.

А ведь девушки тоже хотят любви. И наш жидковатый мужской контингент их не устраивает. Нужны самцы со стороны.
Сидим обычным вечером, к биохимии готовимся. В дверь осторожно стучат.
- Ребята, помогите парня поднять.
Как откажешь Светке, юному созданию с небесно-голубыми глазами. Снимаем с железных кроватей простыни. Связываем в длинную верёвку. Идём в санузел второго этажа. Под окном, где-то далеко внизу, в темноте и сырости мается немаленький курсант военмеда. В фуражке, в бушлате защитного цвета, который совсем не защитный на фоне серого асфальта. Ему бы в природу, в леса, слиться с хвоей и кустарником. А он тут пасётся. И от этого мешковатого бушлата он кажется ещё более объёмным и тяжёлым.
- Светка, блин, - шепчет Димка. – Ты могла кого-нибудь помельче снять?
- Кто снимался – того и сняла, - невозмутимо отвечает Светка. – Тащите, Гераклы.

Опускаем верёвку, военмедовец вцепляется в её конец и повисает мёртвым грузом. Кряхтим и тащим. Миллиметр за миллиметром простыни выползают из темноты, трутся о мокрый подоконник. Наконец над этим подоконником появляются пальцы, и Светка хватает эти пальцы, помогая кавалеру подняться. Если курсант сейчас потеряет равновесие, то всем своим весом увлечёт хрупкую Светку вниз, в тьму и скрежет зубовный. Но Светке хочется любви, и она рискует ради этой любви жизнью.
Курсант поднимается ещё выше и тут уже мы его подхватываем.
- Спасибо, пацаны, - курсант прислоняется к батарее, тяжело дышит.
Совсем у нашей армии с обороноспособностью плохо. Физуха у курсанта никакая. Светка хватает добычу, тащит её в комнату. Утром новое приключение. Форму курсанта рассовывают по сумкам, отдают ему мои джинсы и свитер. И курсант выходит из общаги мимо вахты, в толпе моих однокурсников. Вахтёрша с нами здоровается, нелегального жильца не замечает.
Я встретил его через несколько лет на полигоне Белая Лужа. Курсант был уже капитаном, я – старшим лейтенантом. Посидели, выпили, вспомнили. Он ещё пополнел, но жизнерадостности не растерял, всю ночь травил мне анекдоты. Хороший парень. Со Светкой у них не сложилось.
Ну и дура.
***
По этой же «народной тропе» ползали девчонки, которые возвращались с ночных клубов. В общаге было жестокое правило – в 23.00 дверь закрывалась и стучи-не стучи, ночуй хоть на асфальте. Поэтому часа в три ночи к нам в комнату снова скребутся.
- Пацаны, поднимите Катю.
Катя, паразитка, шестьдесят кило красоты, шлялась полночи по каким-то злачным местам, стоит сейчас под окнами, пошатывается, курит. Мы с Димкой привычные, нам после Светкиного курсанта ничего не страшно. Тащим Катю. Катя болтается, как колокол под порывами урагана, пытается что-то напевать и пританцовывать. Только бы руки не разжала, высота – метров пять, не меньше. На пике подъёма подхватываем Катю под руки:
- Пс-с-стите, я с-сама! – сопротивляется Катя.
Ага, сама она. Переваливаем юное пьяное тело через подоконник, чуть не роняем в мусорное ведро, по случаю вечера заполненное картофельными очистками и тараканами.
- Пас-сасны, с-с-пасибо, - Катька после трёх коктейлей любит весь мир и пытается всосать Димку. Димка морщится от запаха, уворачивается.
- Ну и ладно, - обижается Катя.
И на нетрезвых ногах бредёт к себе в комнату.
В пятницу вечером уезжаем с Димкой по домам. Кончились продукты, надо пополнить жизненно необходимый ресурс у родителей. В понедельник встречаем в коридоре Катю. На правой ноге у Кати гипс, на щеках – ссадины.
Субботней ночью девчонки не достучались к нам, пошли в комнату к первокурсникам. Те, ребята неопытные, то ли простыни плохо связали, то ли слабы оказались.
Катю уронили.

Фрагмент рассказа "Народная тропа" из серии "Халява приди". Сборник "Обрывки и отрывки"

Тетрадь акушерки

Постоянным читателям, я напомню, что недавно в руки ко мне попал дневник Тамары Станиславовны Лямишевой, которая с 1958-го года работала акушеркой в г.Орше и Оршанском районе. Истории из этого дневника – страница истории медицины, воспоминания живого свидетеля. Несколько рассказов я уже выкладывал в сеть. Целиком «Тетрадь акушерки» войдёт в очередной медицинский сборник, который выйдет летом 2022 года.
А пока – новый расшифрованный рассказ из середины прошлого века

Подарок на майские праздники.

В конце пятидесятых в Орше через железнодорожные пути построили мост. Большой, красивый. Очень интересно с него было наблюдать за движением поездов, сутолокой на привокзальной площади. Для нас тогда этот мост в новинку был. Ходили на него гулять.
Через пути переходить было легче и быстрее, но опасно. Постоянно ходили пассажирские и товарные составы и бывало такое, что какой-нибудь торопыга зазевается и попадает под поезд. С постройкой моста бегать через пути стали гораздо меньше, но совсем не перестали – было лень подниматься по ступенькам.

За вокзалом был рынок, а перед мостом – междугородняя автобусная станция. Станция – звучит очень громко, а на самом деле это был крошечный павильончик и рядом с ним такая же дощатая касса с окошком для продажи билетов. Павильончик был постоянно набит людьми. Кто-то сидел на немногочисленных скамейках, кто-то прислонялся к стене, а некоторые устраивались прямо на полу, возле своих рюкзаков и сумок. В нескольких шагах от кассы начиналась липовая аллея. Там тоже стояли скамейки и часто ожидающие автобуса сидели под липами. Весной и летом там было гораздо лучше и приятнее чем в павильоне.

2 мая мы с подругой пошли на рынок. Купили какие-то мелочи, обновки, я уже не помню точно. Шли обратно по мосту, почти гуляли. Тепло, солнце светит, под ногами неспешно катит огромный товарный поезд. Мы приостановились, фантазируя, куда он едет, и как бы нам хотелось вместе с этими вагонами под стук колёс умчаться куда-то в дальние края.

С моста была видна и липовая аллея. И тут я заметила, что посреди аллеи на скамейке сидит одинокая женщина. Неприлично как-то сидит, ноги расставила, наклонилась, как будто её тошнит. Я ещё подруге заметила, что пьяная, наверное. Вон как некрасиво расположилась. Настроение у нас от этого зрелище почему-то пропало.
Спустились мы вниз, к павильону, а там толпа. День выходной, весенний. Все едут на рынок. Потолкались мы возле кассы. Мужчины курят, женщины ругаются из-за каких-то покупок. Шумно. Решили мы по аллее пройтись. Всё равно до автобуса ещё больше часа. Идём неспешно, разговариваем. До скамейки с «неприличной женщиной» остаётся шагов десять. Смотрим, к сидящей ещё одна женщина подходит, спрашивает что-то. И тут же подскакивает, как пружина, машет руками, бежит нам навстречу:

- Девочки, там роды! Она рожает! Что делать?! Помогите!
И показывает на «неприличную», тащит меня за рукав. А рожающая тем временем сползла со скамейки, добралась до электрического столба. Столб на высоту человеческого роста обмотан проволокой, так она вцепилась в эту проволоку и тужится. Видимо так ей легче было.
Подбегаю я к этой несчастной, прошу её пройти со мной в кассу или в ближайший магазин. Куда там. Дышит она часто, лицо всё в поту и слезах, глаза белые от боли и страха, безумные. Трясётся вся. Чуть ли не силой отрываю её от столба. Пальцы приходится п одному отгибать, а проволока эта треклятая колется.

Тут и подруга моя подошла. Вместе мы кое-как рожающую от столба оторвали. Подхватили на руки, отнесли на скамейку. Положили.
Подруга с нашей невольной помощницей встали по сторонам, кое-как прикрыли нас от толпы на автобусной станции. Пациентка моя не в себе. Стонет, трясётся, хватает меня за руки. Пытаюсь у неё спросить хоть, что-то, но не отвечает, только хрипит, мечется. Затылком ещё так страшно о деревянное сидение скамейки стучала, я всё боялась, чтоб она не повредила себе.

Тут, посреди липовой аллеи, на деревянной скамейке я и приняла мальчика. Пуповину на палец намотала, ребёнка положила на грудь матери, ноги её кое-как платком прикрыла. Подругу отправила за «скорой».

Слышу – едут, да так быстро, с сиренами. Неужели подруга за минуту телефон нашла? А оказалось, что нашу суету в аллее заметила толпа на станции. Кто-то уже сбегал, вызвал врачей. Человек тридцать столпились у заборчика аллеи. Стоят, смотрят, затаив дыхание. Не слышно их. Да и нам, честно говоря, не до зрителей было. И у меня, и у роженицы другие заботы.
А зрители забыли и про автобус, и про билеты, которые купить надо. Никому уже никуда ехать не надо. Я к толпе повернулась, прикрикнула на них, пристыдила.

- Чего, - говорю. – уставились?! Своих дел нет?
Зашептались, подались назад, но не ушли. Тогда я плащ с себя сняла и прикрыла роженицу. А тут и машина подъехала. Фельдшер со скорой помог мне отделить новорожденного и поехали мы в больницу.
Утром пришла я в своё отделение и сразу к своей привокзальной пациентке. Та уже отошла от шока, благодарила меня за помощь.
А я ругаю её за то, что она в таком состоянии по улицам ходит да автобусами ездит, а не в больнице лежит. Она разрыдалась и рассказала мне свою историю.

Год назад познакомились с парнем. Любовь до гроба и всё такое. Обещал жениться, но как дошло до беременности – тут же исчез. Сказал напоследок, что ни она сама, ни ребёнок ему не нужны, он молодой ещё. Сел на автобус – и укатил. А тогда ни телефонов, ни компьютеров не было. Уехал – и с концами. Ищи его. Писала ему письма на адрес, который знала. Никто не отвечает. А живот растёт, уже и не спрячешь его, от людей не скроешь.

Родные женщины тоже её не поддержали. Нагуляла, мол. Позволяла всякое до свадьбы. Тогда нравы жёсткие были. Кому, говорят, ты теперь нужна? Чуть из дома не выгнали. Если бы не беременность – отец и побил бы. В отчаянии она решила, что уйдёт рожать в лес. Родит, а ребёнка закопает.

Когда начались схватки, она бросилась за город, но добралась только до вокзала. Точнее до скамейки на привокзальной аллее. Там нас судьба и свела.

Полдня мы с ней просидели, всё разговаривали. Она плакала, ругала себя за глупость, за наивность. Я очень боялась, что в таком состоянии она с ребёнком или с собой что-нибудь сделает. Но когда принесли новорожденных кормить, и она увидела, как сын к ней тянется, то в лице поменялась. Схватила мальчика, прижала его к себе и сказала, что теперь она лучше сама умрёт, чем даст сына в обиду.
Через несколько дней выписывали её. Забирать приехали родители. Суровая пожилая женщина с поджатыми губами. И седой мужчина с угрюмым лицом. Наша роженица вышла к ним навстречу с гордо поднятой головой. Ребёнка держала, как винтовку, наперевес.

Я пожелала ей удачи.

Через три года я снова её встретила. Приехала в нашу больницу рожать второго ребёнка. И на этот раз привёз её муж. Тот самый неверный парень. Она рассказала мне, что через пару месяцев после родов он одумался, вернулся. И, увидев сына, бросился просить у неё прощения. И она простила, хоть и нелегко ей это было.
К сожалению, второй ребёнок не выжил. Как мы ни старались, но девочка родилась мёртвой. Я уже не помню точного диагноза, но при том уровне нашей больницы, мы и не могли справиться.
Женщина сильно плакала, просила прощения у дочери. Говорила, что это её Бог наказал за плохие мысли о сыне, за то, что тогда она хотела его убить.
Ещё через несколько дней приехал муж и забрал её.

Больше я её не видела, но хочется верить, что у этой семьи всё хорошо сложилось.

Одним хорошим и талантливым автором стало меньше. Прощайте, коллега

Вот такие письма приходят от юных поклонниц. Перечитываю и улыбаюсь.

Интернационал на окраине (из рассказа "Халява, приди", сборнико "Отрывки и обрывки"

Когда я поступил на подготовительное отделение нашего медицинского института, на мою бедовую голову свалилась неожиданная удача. В общежитии иностранных студентов, которое располагалось неподалёку от первого корпуса обнаружилось свободное место. Комендантша общежития посмотрела на меня с сочувствием, привычно задвинула под стол огромную коробку конфет и выдала ключ.
- Десятый этаж. Блок на две комнаты. В одной иранец живёт, шестикурсник. Ничего такой, не бузит. А вот в твоей комнате наши. Ты себя, главное в обиду не давай.
- А что? – напрягся я.
- Андрей тихий хлопец. А вот Димка, - комендантша недовольно поморщилась. - Ну, сам увидишь. Жил у них там парень. Что-то с Димкой не поделил и съехал.
Потом ещё подумала, и решила не скрывать от меня «страшную правду».
- Подрались они.
- А другие места у вас в общежитии есть? – с надеждой спросил я.
- А других мест нет! – отрезала комендантша. – К иностранцам я тебя не поселю.
На дребезжащем, исцарапанном арабской вязью и китайскими иероглифами лифте поднялся я на десятый этаж. Что написано на стенах, я не понимал, но в принципе, догадывался. Студенты во всём мире одинаковые.
В коридоре пахло, как в Тегеране. Странная смесь из каких-то специй, ароматических палочек, термоядерного ближневосточного одеколона. Из-за хлипких фанерных дверей гремела экзотичная музыка, на кухне кто-то громко ругался на языке, сплошь состоявшем из сочетаний «кх» и «гх».

Вошли в блок на две комнаты. Дверь одной из комнат была открыта. Внутри на койке сидели два смуглых бородатых субъекта и очень серьёзно смотрели телевизор. По телевизору два смуглых бородатых субъекта лет на сорок старше, что-то серьёзно обсуждали. Судя по одежде, бородатые в телевизоре были какими-то священнослужителями.
Один из студентов, завидев начальство, тут же поднимается, церемонно раскланивается с комендантшей:
- Здравствуйте.
- Здравствуй, Фуршет, - приветливо улыбается дама.
- Я Фаршад, - вздыхает студент.
- А-а, всё время вас путаю, - беспечно машет рукой комендантша. – Значит друг твой Фуршет?
- Он Али, - ещё более горестно вздыхает иностранец.
- Совсем запутали, - не теряется комендантша. – Ну сидите-сидите. Только не курите.
И открывает дверь во вторую комнату блока.
А там – пусто и тихо. Стоят три койки, на одной из них беззастенчиво дрыхнет посреди дня худой чернявый парень с короткой стрижкой. Его сосед – наоборот белобрысый и пухлый сидит за столом, обложившись книжками.
- Ребята, у нас новый жилец! – торжественно объявляет комендантша.
Худой открывает внезапно ярко-голубой глаз, смотрит на меня подозрительно. Потом отворачивается к стенке и закрывает торчащее наружу ухо подушкой.
- И тебе здравствуйте, Дима, - не смущается комендантша.
Пухлый встаёт из-за стола мне навстречу.
- Андрей, - протягивает он руку.
- Ну, знакомьтесь, а я пошла, - комендантша ободряюще улыбается мне и скрывается за дверью.
Как только её шаги стихают, Дима вылезает из-под подушки и выжидательно смотрит на меня.
- Что? – спрашиваю я.
- Как что? А кто за новоселье проставляться будет? Дуй за бутылкой. Мы с Толстым пока закусь сварганим.
- Не называй меня так, - морщится Андрей.
- Толстый-Толстый, - поддразнивает его Димка. – Дуй, что стоишь, как столб?

Через двадцать минут мы сидели за поцарапанным столом, с которого Дима беззастенчиво скинул учебники Андрея. Шипела только что пожаренная яичница, лежало крупно нарезанное сало.
- Фуршет! – Димка постучал кулаком в стену. – Ты водку пить будешь?
- Я Фаршад! – донеслось из соседней комнаты.
- Я так и говорю. Водку будешь?!
- Окно занавесьте!
- Зачем? - удивляюсь я.
- Он мусульманин, - терпеливо отвечает Андрей. – Им днём нельзя сало и водку. Очень стесняются. Но когда окна занавешены – Аллах не видит.
- Что за дикость? – удивляюсь я.
- Привыкай, - улыбается Фаршад, появляясь у нас на пороге со стаканом в руке. – Ну кто так сало режет, пацаны!
***
Ленивый сквозняк несёт по коридору общежития клубы дыма. Ядрёный аромат каких-то специй и чего-то совершенно незнакомого и экзотического перебивает даже запахи Тегерана. Из комнат с встревоженными лицами выглядывают иранцы.
- Пожар? Горим? – спрашивает меня Бабак,
- Сейчас погляжу, - обещаю я.
Бабак зевает, натягивает на стриженную голову одеяло. И со своей черной бородой становится похожим на какого-то библейского персонажа. Того и гляди поднимет руки вверх и воды Красного моря разойдутся. Хотя, скорее всего, одеяло упадёт.
Пробираюсь на кухню, отмахиваясь от сизых клубов дыма.
Так и есть. У плиты колдует наш единственный на этаже китаец по имени Кай. Помешивает сразу на двух сковородках что-то чёрное, противное на вид.
- Доброе утро, - осторожно говорю я.
Кай поворачивает ко мне яростно пылающее лицо, испачканное мукой, подсолнечным маслом и видимо кровью христианских младенцев.
- О-о, Паша, привет. А я думал, что это чурки пришли ругаться.
- Кай, ещё немного – и придут. Ты весь этаж провонял своим деликатесом. Что это вообще?
- О-о, это …. (ну, по звукам что-то вроде «хямь-нямь-нямь», я точно не разобрал). Моя мама это по праздникам готовит.
- А сегодня праздник?
- Конечно, - Кай мне кажется даже немного обиделся. – Сегодня же… (то же сочетание звуков, что и в прошлый раз, только вместо последнего «ням» какой-то «жуй»).
Торжественно киваю, делая внимательное лицо.
- Это очень важный праздник. Прости, я с этой учёбой совсем замотался, забыл. А ты скоро закончишь?
- Да уже скоро, ещё часа два и всё получится.

На кухню заглядывает Фаршад, вооружённый потрёпанным огнетушителем. Непонятно, то ли он собрался тушить пожар, то ли бить наглого китайца по голове.
- Кай, (непереводимая игра слов на древнем языке фарси), какого (непереводимая игра слов на русском, который нельзя приводить в приличных книгах) ты делаешь?
Кай снова про свой «ням-ням». На кухню, не выдержав забегают Нази и Динора, две девушки-иранки, живущие в соседней с кухней комнате. Отбирают у Кая сковородки, двумя точными ударами узнают рецепт и выгоняют всех лишних из помещения. Кай вздыхает с облегчением.
Через пару часов мы сидим у него в комнате, едим что-то чёрное, непонятное, но вкусное. Нази добавила в рецепт немного иранских специй (ну как немного, ну килограмм, не больше). Но Каю это похоже нравится. Димка сбегал за вином и китайский праздник с непроизносимым названием загудел вовсю.
Где-то уже под вечер Димка пристал к Каю со своим вечным вопросом:
- Кай, Кай, где твоя Герда?
- С-с-с, - отозвался китаец.
- Чего? – удивился Димка.
- С-с-с, - Кай покосился на Димкину шельмовскую физиономию и договорил: - Ненавижу Андерсена.
***
Нази и Динора были компанейскими девчонками. Сразу и не скажешь, что они из Ирана, с его ортодоксальными взглядами на поведение женщин и на всевозможные ценности. Этакие две весёлые цыганочки, которые и стакан вина могли выпить и Нази даже роман закрутила с кем-то из белорусских парней.
Но это были скорее исключения. Большинство иранских девушек в нашем общежитии кутались в хиджабы и не смели поднять глаза от пола.
Мы даже имён их не знали. Заговоришь с такой стройной серной с карими глазами, а она шарахается от тебя, как от чумного. Какое уж тут знакомство.
В одной комнате с Бабаком жил парень по имени Абид. И у этого Абида была девушка Хамиде. Как это принято в некоторых семьях, Абида с Хамиде обручили родители ещё в юном ясельном возрасте и мысли о том, что кто-то иной появится в их жизни, у молодых даже не возникало. Жили они, впрочем, в разных комнатах.
Смотрелись весьма миленько. Идут с лекции под ручку. Чинно-благородно. Она чуть касается его локтя, он гордо смотрит вперёд. Романтика.
А в мае месяце все студенты-иностранцы разъезжались по домам. Кто улетал в Тегеран, кто в свой Бейджин, узнавать у мамы новые рецепты скользкой гадости.
Засобирались к мамам и Абид с Хамиде. Посидели, посчитали, и внезапно оказалось, что денег у них впритык. И хватает только на один билет домой. Хамиде привычно опустила глаза к полу. А её рыцарь, не задумываясь, купил билет только себе. И улетел на три месяца. На прощание коротко приказал:
- Сиди дома, никуда не ходи.
И Хамиде три месяца не выходила из общежития. Благо, на первом этаже у нас был какой-то магазинчик, торгующий продуктами-мыльно-рыльными принадлежностями. Туда спускалась, брала пачку риса, хлеб, несколько пожухлых фруктов. А потом запиралась в комнате и ждала.
- У вас так принято? – спрашивали мы у Нази.
- Как вам сказать, - морщилась та. – Ну есть такие дуры. И у нас их очень много.
- А ты не такая?
- Я – не такая! – отрезала Нази.
Хамиде Абида дождалась и на третьем курсе вышла за него замуж. Нази в Тегеран не вернулась. Получила диплом и ускакала куда-то в Прибалтику, лечить людей. Портит теперь светловолосым эстонцам генотип. Бегают у них по Таллину смуглые ребятишки с библейскими лицами и римскими носами. Настоящие прибалты.

Из подсмотренного

В Дилижане, на улице Шарамбекяна сидим утром в кафе, потягиваем ту адскую смесь, которую армяне называют "просто кофэ, брат". У двери женщина средних лет поливает из шланга неряшливую клумбу, готовит её к дневной жаре. Откуда-то сзади к ней подкрадываются две черноволосые девочки лет восьми. Женщина делает вид, что не замечает их, но в последний момент оборачивается и брызгает в сторону "охотниц" водой.
Девчонки хохочут и убегают.
В кафе почему-то играет что-то французское.
За окном - горы.
А я блокнот в машине забыл, мне за ним идти лень, пишу на салфетке.
Хэмингуэй какой-то. Точнее Хэмингуэкян)))

Шесть часов утра

Я лежу в абсолютно тёмной, узкой и крошечной комнате, каждую минуту, как проклятый, поглядывая на табло дешёвой электронной «Монтаны». Табло в темноте не видно и приходится нащупывать подушечкой пальца острую кнопку подсветки, щуриться в попытке рассмотреть цифры.

Без пяти шесть. Ещё пять минут непонятной наполовину дрёмы, наполовину тревожного ожидания писка будильника. Сегодня была очень спокойная ночь и мой напарник Виталик разбудил меня только два раза. С Виталиком мы приятельствуем, да и вообще он человек хороший, поэтому осторожно входил в каморку, слегка тряс меня за плечо:
- Паша, вставай. Везут.

И я вскакивал, натягивая халат, потому что в нашу больницу на скорой везли лежачего. А мы с Виталиком санитары. И нам надо нести носилки с пациентом в приёмное отделение, а потом куда распределят.
Виталик – хороший человек. Бывший сиделец Игорь в таких случаях просто грохочет кулаком в дверь чуланчика. А Аркаша, так и вовсе может пнуть раскладушку, на которой я сплю.
- Подъём, студент!

Они старые и злые. А мы с Виталиком - молодёжь. Я – второкурсник медучилища, а Виталик только из армии, ещё не определился. Поэтому нам с Виталиком всегда есть о чём поговорить, и я люблю с ним дежурить. Игорь может прийти на смену пьяный и полдня парить мозг рассказами о воровских понятиях и тюрьме. Потом добавить и завалиться спать на диван в приёмном, оглушая пациентов и врачей своим храпом. А ты таскай носилки с тоненькими медсёстрами. Аркашка тоже противный мужик. Появится в начале смены, притащит свой старорежимный поцарапанный чемодан со всяким барахлом. Посидит в уголочке, а потом убегает в отделения. В чемодане у него консервы, печенье, ещё какая-то мелочь. Аркашка по кругу обходит палаты и медсестёр, продавая втридорога содержимое чемодана. И пациенты покупают. Не от голода, больше от скуки.

Придёт потом Аркашка довольный, украдкой пересчитывая в кармане халата барыши. И примется учить меня жизни. Терпеть этого не могу.
- Нафиг тебе это училище? Ну отучишься, потом куда? В медицинский? А дальше? Будешь у нас в больнице старым бабкам клизмы ставить? Надо ловить момент, надо раскручиваться.

Сам Аркашка раскручивается. Подторговывает продуктами, разводит на своей старой даче белых мышей и крыс, продаёт их на рынке. Без налогов, чеков, без гарантий и разрешений. Лихой и хаотичный бизнес середины девяностых. Выгода с этой торговли копеечная, но Аркашка очень своим бизнесом гордится. На работу ходит только для того, чтоб пенсия потом капала.

С Виталиком проще. У нас одинаковые проблемы, одинаковые взгляды на жизнь. И будит он меня осторожно, аккуратно:
- Паша, вставай. Везут.

Первый раз привезли в полвторого ночи. Чумазая от сельской грязи скорая притащила бабульку с обострением холецистита. Бабулька знать таких слов не знает. У неё «унутрях болит». В толстенной карте целый набор болячек, рекомендаций, лечения. Рекомендации бабулька привычно игнорирует. Любит сало и выпить. А в больницу ложится только к зиме, когда огород убран и скотина пошла под нож. Она и сейчас недовольна, «несогласная госпитализироваться», потому что утром «курей» кормить и козу доить.
Кое-как уговариваем её. Тащим до лифта, оттуда в отделение хирургии. Коридоры успокаиваются. Я опять иду в чуланчик, урвать от ночи пару часов тревожного сна.

Второй раз привозят уже почти на рассвете. Законная добыча субботней дискотеки – ножевое ранение. Тут возни побольше. Надо аккуратно раздеть окровавленного пациента, постараться с ним не подраться, а пациент нетрезв и возбуждён. Потом на каталке – в операционную. Там уже не наша работа. Виталик остаётся ждать вызванных ментов, я опять иду спать.
И вот утро. Тревожное ожидание писка будильника подбрасывает меня над раскладушкой минут за двадцать до нужного времени. Несколько секунд я ошалело таращусь в темноту, стараясь понять, что происходит и где я. В голове ещё вертятся остатки какого-то сна, но я уже не помню, что там было. Постепенно прихожу в себя и тянусь к часам. Можно ещё подремать.

Потом бесконечные двадцать минут я лежу в темноте, на грани сна и яви, каждую минуту поглядывая на табло часов.
В каморке неприятно пахнет старым слежавшимся бельём, мышами, какой-то химией. Ещё пахнет сыростью и старыми стенами, которые никак не проветрить. Ещё неприятно пахнет от самой раскладушки. Игоря не раз тут рвало, а брезент раскладушки уже никак не отмыть.
Здание больницы древнее, ещё дореволюционное. В его стенах был кадетский корпус, и мальчишки в каких-нибудь эполетах маршировали по коридорам и во дворе, который тогда, наверное, назывался плацем. В нашем актовом зале, где сейчас на стене выцветшее пятно от давно снятого портрета Ленина, кадеты танцевали вальсы и мазурки с какими-нибудь барышнями-курсистками. И скрипел начищенный до зеркального блеска паркет, и каблуки начищенных до зеркального блеска сапог оставляли на нём чёрные полосы. И хрустела французская булка. Или не хрустела.

А в мою каморку они забирались, чтобы с бьющимся сердцем тискать этих курсисток. И эти стены слышали десятки шепотков-признаний.
Интересно, что в каморке было при кадетском корпусе? Может хранили пыльные папки с документами, может тут стояли швабры и вёдра, при помощи которых стриженные кадеты драили полы. А может в чулане, за железной дверью прятались длинные шкафы с винтовками. И с этими винтовками в 1920-м году последние кадеты корпуса шли в атаку на «красных» под Одессой.

Фантазия у меня хорошая. И стоило мысли о шкафах с винтовками проникнуть в мой полусонный мозг, как меня тут же окружили призраки мальчишек в белогвардейских шинелях. Их увезли из этого здание в далёком 1914-м, когда к городу подступали немецкие войска (к этому городу постоянно кто-то подступал, при Иване Грозном и Петре – шведы, при Александре – Наполеон, при Николае и Иосифе – немцы). Но когда-то по городу ходила байка, о том, что при ремонте здания в подвале нашли обвалившийся подземный переход (о, этот таинственный подземный тоннель из Верхнего в Нижний город). Начали копать, естественно надеясь найти клад, а нашли три полуистлевших детских скелета в военных дореволюционных шинелях. И в кармане у одного были оловянные солдатики.

Байка, не больше чем байка. Но для моей разгулявшейся фантазии этого хватает. Сна, как не бывало, потому что призраки стоят вокруг и касаются меня своими холодными пальцами. Чуть в стороне – долговязая фигура, выше на голову, чем остальные привидения. Тонкое породистое лицо великого князя. Олег Константинович, окончивший этот корпус в 1910-м и убитый на фронте первой Мировой. Один из редких погибших в войне Романовых.

И мне уже жутко и зябко, хочется спрятаться от привидений под одеялом. Но мне лень шевелиться. Каждое движение впускает под одеяло сырой и холодный воздух чулана, а пока я лежу неподвижно, под одеялом хоть немного теплее. Привидениям придётся отступить.
Я лежу и собираюсь с силами, чтобы ровно в шесть встать к раскладушки рывком. Такое ощущение, что каждая секунда чувствительным электроном проскакивает через мой мозг. А сам уже представляю, как встану, как открою скрипящую дверь, как выйду в коридор, потом загляну в приёмное. На столе, положив голову на руки, будет дремать медсестра Танечка. У Танечки поверх белого халата наброшен ещё один, тёплый и цветастый. Виталик услышит меня, выберется из угла.

- Пошли, покурим, - хриплым голосом предложит он.
Мы спустимся по высокой лестнице во двор, стена из красного потрёпанного столетиями кирпича скроет нас от ветра и от глаз начальства. Виталик достанет из кармана помятую пачку, в которой болтаются оставшиеся на утро две сигареты. Чиркнет спичкой, сложит ладони лодочкой. Из двери, которая ближе к РАО, выползет во двор санитарка тётя Валя. Тоже затеплит огонёк спички, поморщится от едкого дыма, шумно сделает первую затяжку. Тётя Валя на нас слегка дуется. Вчера днём резались мы с Виталиком в карты. А что, день тихий, пациентов почти нет. Особенно лежачих, а жидкий поток плановых нас не касается, они своими ногами дойдут. От скуки сели мы оба на диван, за перегородкой. Виталик вытащил потрёпанную колоду карт. На третьей партии в дурака за перегородку заглянула тётя Валя.:
- Пацаны, отнесите мочу в лабораторию.

Мы иногда помогали ей. Лаборатория от приёмного далеко, тётя Валя уже немолода, варикоз там и всё такое. А значит мы подхватывали деревянный ящичек с банками, в которых плескалась желтоватая биожидкость и тащили его в лабораторию. Игорь с Аркашкой тётю Валю сразу посылали, а мы жалели. Но не в этот день. Виталик в третий раз отчаянно проигрывал, поэтому огрызнулся через плечо. Тётя Валя обиделась, дулась на нас полдня. И утром тоже продолжит дуться.
- Ва-а-аль, - подаст голос Виталик.
- Пошёл нахрен! – ответит санитарка.
- Ну Ва-аль! – Виталик фамильярно приобнимет тётю Валю за плечо. – Ну не дуйся.
Санитарка начнёт таять, но гордость не позволит ей сразу сдаваться.
- Ну хочешь, мы в следующий раз за жрачкой в столовую сгоняем?
- Сгоняете? – оживится Валя.
- Зуб даю.
- Ну ладно, - тётя Валя окончательно нас простит и некоторое время мы будем стоять рядом, прижимаясь плечами к шероховатой кирпичной стенке и болтать о пустяках.

Потом мы с Виталиком вернёмся в приёмное. Поставим чайник, заварим в кружках нерастворимый кофе. Будем потягивать его, смотреть в окно и плеваться от коричневых крошек. Проснётся Таня. Зазвонит стоящий у неё на столе телефон. Заскрипит тормозами первая скорая. В конце улице покажется пошатывающаяся фигура Игоря или скрюченный Аркашка. Начнётся очередной рабочий день.

Будильник пищит на моей руке. Пора, сжав зубы откидывать колючее одеяло и вставать. Снимать с гвоздя, наощупь, помятый белый халат. Идти к умывальнику в приёмник, курить, ежась на утреннем сквозняке, первую за сегодня сигарету. Передавать половину недокуренной сигареты сонному Виталику.

Пора начинать новый день.
Шесть часов утра.

Барэв дзас, брат (Путешествие по Армении) Часть вторая.

Американцы

Здесь же, в Татеве, встречаем интересную семью. Русская девушка вышла замуж за американца, родила чудесную светловолосую девчонку. Чтоб не создавать у ребёнка в голове кашу из двух языков, с ней разговаривают только на русском языке. Девочке уже года два, она живая, весёлая, непоседливая. Требует к себе постоянного внимания. Остановилась посреди улицы, дёргает ногой в сандалике.
- Жук! Жук! У меня в сандальке жук!

Понятно, что никакого жука нет, она просто хочет, чтоб все на неё посмотрели. Мать опускается на корточки, снимает ребёнку обувь, делает вид, что вытряхивает жука. Девчонка довольно смеётся.
- Что такое «жук»? - шепотом спрашивает у меня её отец. – Я не понял.

Я на секунду завис, но тут сэр Пол Маккартни пришёл ко мне на выручку. Гордо перевожу:
- Битл.
- А-а, битл! – американец расцветает в улыбке. – Понял!
И запоздало смеётся шутке.
Тяжело ему.

Дедушка Вазген

После красных стен ущелья, ведущего к монастырю Нораванк, решили заехать в крепость Смбатаберд. Навигатор равнодушно предложил нам:
- Поверните налево.

Повернули. И тут дорога закончилась. Для Армении, это в принципе, закономерность. Асфальт как-то внезапно превратился в расхлябанную гравийку, потом и вовсе в две поросшие травой колеи. А наша «Нива» решила покапризничать и подложить нам небольшую свинью. Дело в том, что при всей мощности знаменитого советского внедорожника объём его бензобака всего 35 литров. У моего скромного седана Фольксвагена он составлял 50 литров, поэтому, когда на приборной панели внезапно загорелся датчик, я вздрогнул от неожиданности. Машина просила топлива.

- Ищем заправку, - скомандовал я девчонкам.
А вокруг – только армянские деревни. И ухабы, по которым подпрыгивает наш «пепелац». И ещё, когда сотрудник фирмы, арендовавшей нам «Ниву» передавал ключи, то строго предупредил:
- Заливать только 95-й бензин. Машина новая, беречь надо.
Надо – значит надо. Ищем 95-й. Какая уж тут крепость.
Навигатор приводит в очередную деревеньку. В её центре – магазин, на ступеньках которого скучает бородатый продавец. Кидаюсь к нему:

- Где тут ближайшая заправка?
- Сто мэтров, брат, - бородатый широко поводит рукой в сторону Грузии. – Туда ехать надо.

Сто – не сто, но близко. За очередным поворотом – долгожданная заправка. А по факту – зонтик от солнца, рядом с которым стоит будочка с двумя шлангами. Справа от заправки – массивная стена сарая, внутри которого кто-то громко топчется и блеет, слева – солидный гараж, из которого высовывается бампер старой «Волги». И на будочке что-то на армянском написано. На табуретке хранитель всего этого – взъерошенный парень лет пятнадцати. Бросаюсь уже к нему.

- Привет. Мне нужен бензин.
Кивает, улыбается.
- Не дизель. Именно бензин.
Взъерошенный снова кивает, тыкает пальцем в правый шланг.
- 95-й?

Парень зависает. С числительными у него туго. Отвечает что-то на армянском. На пальцах пытаюсь объяснить, но языковой барьер непреодолим. Нарисовать цифры в пыли дорог почему-то не приходит в мою одуревшую от дороги голову. На лице парнишки уже начинает проступать отчаяние, но тут мимо дымит выхлопом белый «Жигуль» и заправщик кидается ему под колёса.
- Дедушка Вазген!

Ага, то есть «дедушка» на русском, а бензин 95-й мы не знаем!
Из Жигуля торжественно выбирается старик в клетчатой рубахе, улыбается мне золотом зубов.
- Чем помочь, брат?
Объясняю дедушке Вазгену ситуацию.

- Э-э, брат. Это же деревня. Колхоз, - сельчанин с видимой гордостью вспоминает это слово. – Тут только дизель и 76-й бензин. Но ты не расстраивайся. Залей сейчас литров пять 76-го, а через километров десять нормальная заправка на трассе будет. Дотянешь.
Благодарю переводчика, тыкаю в шланг с бензином. Парнишка радостно кивает.
Дедушка Вазген невозмутимо закуривает прямо возле журчащей бензоколонки.
- Откуда, брат?
- Из Минска.
- Прямо из Минска на «Ниве» приехал? – шутит дед.
- Не-е-е, из Минска на самолёте прилетел. Сюда из Еревана добрался. Хотел крепость посмотреть.

- Смбатаберд? – поднимает брови сельчанин. – Не доедешь. Там сейчас такая дорога – на тракторе не доедешь. К июлю подсохнет – тогда можно будет добраться. А пока – не надо тебе туда. Застрянешь. Да и что там смотреть – одни камни. Пошли лучше ко мне в гости, - неожиданно предлагает он. – Покушаем, выпьем. У меня отличная кизиловка есть.
- Ехать надо, - вздыхаю я. – До вечера в Джермук надо успеть. Ночуем там.

- У меня ночуй, - тут же находится дедушка Вазген. – У меня дом большой. Мест всем хватит. Пошли.
Я смотрю на него и понимаю, что он сейчас абсолютно искренне приглашает незнакомого человека и его семью к себе домой. В самом деле готов поить и кормить белорусских туристов, занесённых навигатором в его деревню.

С трудом, максимально вежливо, отказываюсь. На прощание дедушка Вазген достаёт из машины пакет с клубникой – дарит нам. Отказываться и от подарка будет совсем не красиво.

- А чего молодёжь ваша, русский уже не знает? – спрашиваю я его.
- А-а, балбесы, - машет рукой старик. – В школе учат, в институтах учат. А не знают. Глупые совсем. Ты запомни, как наша деревня называется. Если приедешь в следующем году – загляни к дедушке Вазгену.

Армен

Уже в Ереване сдавали машину компании. А перед сдачей нужно же привести её в порядок. Помыть, заправить. В пригороде нашли автомойку. Два молодых парня суетятся, вытирая досуха толстобамперный БМВ. Подхожу.
Знакомая история. Парни понимают: «помыть машину». Подробности в виде «пропылесосить салон» уже вызывают трудности. Эх, дедушка Вазген, где ты?

Спасение приходит в виде полного неспешного хозяина автомойки, который выплывает откуда-то из её глубин в окружении мелких брызг. Протягивает мне руку:
- Армен. Чем помочь, брат.
Рассказываю о том, что надо сдать арендованную машину в первоначальном виде. А именно – сбить с неё броню накопленной за две недели грязи.

Армен кивает, командует своим работникам. Те вытесняют меня из-за руля «Нивы», катят её в темноту, напоминать, что когда-то она была белой.

Армен стоит рядом, с удовольствием слушает мои восторги по поводу путешествия по его стране. Удивляется:
- У нас не все армяне столько посмотрели, сколько ты, брат.
Предлагает Юльке рюмку кизиловки. Получив отказ – не обижается, выпивает сам. Заводит разговор о Беларуси. 2022 год. О чём мы можем говорить.

Армен сочувствует нам, рассказывает о разных политических проблемах своей страны. Рядом останавливается запыленный джип, тоже хочет помыться. Его хозяин выбирается из салона, незаметно присоединяется к нам. Стоит минут пять, слушает что говорит Армен. Потом начинает с ним яростно спорить. Фраза-вторая, и вот они переходят на чистый армянский. Я перестаю их понимать. Армен спокоен, он отставляет рюмку из-под кизиловки в сторону, складывает руки на объёмном животике. Оппонент горячится, размахивает руками. В конце концов подпрыгивает на месте, резко садится в свой джип, в сердцах хлопает дверью и уезжает, визжа покрышками.

- Дурак какой-то, - преспокойно изрекает ему вслед Армен. – Не слушай его, брат. Глупости он сказал.
Если бы я ещё понял, ЧТО он сказал.

Первый раз вижу, чтоб армяне поругались из-за Беларуси.