Статистика ВК сообщества "Резная Свирель"

Ей говорили: "Не плачьте,
он не жилец,
раз получился таким, то чего жалеть.
Будут ещё ребятишки, возможно, два.
Зря вы, мамаша, — мучения продлевать".
Месяц без отдыха. Силы-то где брала?
Так закипала — как яростная смола.
Не на иконы молилась — на докторов.
Самаритяне тянулись, сдавали кровь.
Кровь была красная-красная, словно кхмер.
Мальчик и плакать как следует не умел.
Мальчик лежал в барокамере и молчал,
прямо почти гуманоид в косых лучах,
прямо небесный посланник за просто так.
"Только бы мне от любви не снесло чердак".
Дома сибирский мужик и сибирский кот.
Ей говорили: "Смотрите, какой урод.
Против природы ты, матушка, не попрешь.
Сын, как бразильская бабочка, синекож.
Нужен кому, если честно, такой хомут?
Долго, голубушка, бабочки не живут.
Век мотылька — два лазоревых взмаха сна".
Ей говорили: "Светило приедет к нам.
Вроде светило, и вроде бы из Москвы".
Ей говорили: "Проси", ей хотелось выть.
Вне своей собственной маленькой головы,
в голос, истошно и ранено, словно выпь.
Время в больнице застиранное до дыр.
Нет понедельника, пятницы, нет среды. Есть бесконечная длинная полоса.
То ли бинта, то ли взлетная, как сказать.
Это сейчас — нежным сердцем жуёшь стекло.
Это потом: "Ну вот надо же, повезло. Боже-ты-господи, магия, колдунство.
Дай вам здоровьичка, благ и всего-всего".
Машет сибирскому мужу рукой: "Иду".
Бог остаётся. Он курит. И он в аду.
Бражник садится на глаженый снег плеча.
Богу чертовски подходит халат врача.

#svirel_poetry

22.05.2020

Конечно, я помню про рай и ад, но есть кое-что честней: шагает по долгим пескам отряд оставшихся на войне. В нём каждый четвёртый сошёл с ума, а каждый второй молчит. У каждого первого в сердце тьма, звенят в голове мечи.
У чёрного солнца закат кровит, навеки зашитый в нерв.
Бредут камикадзе и штурмовик, драгун и легионер. А если сидят они у костра, а если заходят в бар, один безголосо кричит "ура". Другой же — "аллах акбар".
Пьют чай, недовольно наморщив лбы, бурбон, самогон, саке. При этом поруганные любым, не узнанные никем.

Конечно, я помню про небеса, посмертие, божий суд. Героев в рассказе должны спасать — и я их опять спасу. Не ради победы, такой благой, и правды от сих до сих. Солдаты в конце обретут богов, и боги обнимут их. Руками убитых смешных детей, глазами живущих вдов. Обнимут блуждающих в пустоте, и тех, кто всегда готов. Из каждого первого вынут гром, из горла достанут вой: идите домой, мужики, добром.
И больше не будет войн.

А будут цветы и осенний лист, дожди и река в струну. Ведь я, понимаешь ли, пацифист, и я не люблю войну. А если откроется мне канал и нужная частота — скажу:
эй, Господь, у тебя война. Пожалуйста, перестань.

#svirel_poetry

Музыка и исполнение: Евгений Женевьев

Моя милая Лошадь, пишу тебе из тумана. Почему-то туман не рассеялся. Ты хотела. Вероятно, поставили не на того шамана. Или бубен случайно сломался. Такое дело — я действительно сильно скучаю, моя родная, по тропинке брожу с узелком и сижу на пне я. Все вокруг утверждают, что вот, ничего не знаю, что, покинув туман, я пойму — без него страшнее.

В узелке моем только любовь. Не ношу другого. Узелок — это чтоб не забыть, как любовь красива, как весной из сердец городов вырастает слово. Медвежонок в порядке. Стыкует актив с пассивом можжевеловых веток, варенья, десертных ложек. Медвежонок старательно мудрый, хотя бы внешне. Филин ухает вслед, что ты очень плохая лошадь. Ты хорошая лошадь, а Филин — он псих, конечно.

Драгоценная Лошадь, меня растворяет воздух, я плыву по нему. Вдалеке голосят трамваи. Если я утону — протирай, дорогая, звёзды. У тебя всё получится, Лошадь, не сомневаюсь и молюсь (чтобы ты окончательно не исчезла) своим добрым колючим богам. Они где-то выше.
Каждый вечер под старую липу выносим кресло, потому что без чая нельзя. И без звёзд над крышей. Без тебя. Без Улитки. Без Филина (пусть и психа).
Самовар закипает. Зову тебя — стол накроем. У меня получается звать тебя тихо-тихо. И вообще, слишком нежное пузо, чтоб быть героем. Слишком слабые лапы — плясать на краю обрыва. За спиной — только звуки дождя и цветение вишни.
А лошадка мотает башкой с белоснежной гривой. За туманом ежей, к сожалению, почти не слышно.

#svirel_poetry

Не выламывай дверь, за которой тебя не ждут, — так сказали однажды тибетские мудрецы. Не бросайся пустыми словами, не множь беду. Поступи лучше к нам, в наш отличный бродячий цирк. У факира прилежно учись заклинать огонь, у торговца шарами — учись надувать шары.
А захочешь удачу поймать — разожми ладонь, а захочешь сыграть — только честной не жди игры.

Дело было весной. Или в пятницу. Или нет. В пять утра. Или даже, наверное, без пяти. Человек с чемоданом встречал на углу рассвет. Чемодан абсолютно пустой, человек — почти. Одинокий автобус отправился по делам.
Человек — он вообще ни в какие дела не лез. Он открыл чемодан и достал из него не хлам — он достал из него старый термос, луну и лес. Это видели дети, горгульи и дворник Глеб, правда, дворник подумал, что пил он в последний раз. Человек с чемоданом — смешон, бородат, нелеп да вдобавок рубашка расцветочки "вырви-глаз" — рассказал, что он раньше был клоуном, бок чесал, по карманам таскал мишуру, голубей и сны. А теперь у него получаются чудеса по привычке, хотя вот кому они здесь нужны.
Как монаху корсет, как великой реке мосты. Но случилось такое потом. Или нет, тогда.
Те, кто предал тебя, ну и те, кого предал ты, сели возле костра и простили друга друга, да. Это видели тумбы, и Тузик, гонявший блох, и какая-то точка, что вечно плелась в хвосте.
Человек с чемоданом — возможно, не шут, а бог — уходил налегке и мотивчик ещё свистел. Все бегом спохватились, что лес он с собой забрал. Встав на путь исправления и вычисления "пи",
Глеб подмел с мостовой, чертыхаясь, золу костра. Ты же помнишь про Глеба, который решил не пить?

Если чувствуешь приступ вины — не ищи врага, завяжи на кроссовках шнурки, отправляйся в путь. Запишись в наш бродячий отчаянный балаган. Денег много не будет, но выживём как-нибудь. Пусть вакантная должность счастливого дурачка непременно заменит тебе и еду, и сон. Ведь когда отражается небо в твоих зрачках — ты спасён. Окончательно всеми от всех спасён.

#svirel_poetry

Медвежонок идёт к мамане
по дороге, убитой солью:
"Мама-мама, смотри — я ранен.
Мама-мама, смотри — мне больно.
Забери меня снова в детство,
где малина и снов комочки".
Мать-медведица нянчит сердце.
На ветвях набухают почки,
и становится день зелёным,
и становится день красивым.
Мир качается, запелёнан, но крест-накрест, внахлёст, насильно.
Медвежонок принёс под мышкой
три предательства, две ошибки. Тот момент, когда он был лишним,
тот момент, когда он был гибким,
тот момент, когда выбил раму, когда чуть не лишился друга.
"Я дурная зверюга, мама.
Очень добрая, но зверюга".
Мать-медведица гладит лапой по косматой башке и плачет.
Тусклым солнышком светит лампа,
тускло светит медвежий мальчик.
И тогда мальчик слышит голос,
то ли матери, то ли бога:
"Там, где тени выходят горлом, там и будет твоя берлога.
Запах дерева, бусы леса там вплетают дриады в косы.
И приручены будут бесы, и черничными будут росы.
Только ты принеси в котомке три прощения, две надежды.
Милый, рвётся всегда, где тонко.
Славный, рвётся всегда, где нежно.
Жизнь вообще не про то, что предан, что растерзан и что раздавлен.
Жизнь, ты знаешь, она про небо, про моря, про цветы, про дали.
Про любовь, а не про остылых, про дома, а не про могилы.
Зря я, что ли, тебя растила?
Зря я, что ли, тебя чинила?
Ворожила слова, заплатки, колыбельные и советы.
Спи, мишутка, в берлоге сладко
до щебечущих птиц на ветке.
Просыпайся большим и новым.
Я закрою на холод ставни.
Я повешу на дверь подкову,
зачарованный дар кентавра,
крылья северного сиянья,
лишь бы, сына, не слышать больше:
"Мама-мама, смотри — я ранен,
мама-мама, смотри — мне больно".

#svirel_poetry

На втором этаже в доме восемь по улице Стачек, предварительно смыв по-стахановски праведный пот, Октябрина Петровна — раба и владычица дачи — из бокала в горох попивала клубничный компот.
Урожай красовался в корзинах: малина и вишня. И немного шалфея — шалфей собрала на лугу. Кстати, в прошлый четверг кабачок оказался нелишним. Октябрина Петровна пустила его на рагу.
А потом ещё груши пойдут, а потом ещё сливы. В занавеске запуталась синь медицинских карет.
Правда, есть урожай в одиночестве как-то тоскливо. Умер дед у Петровны. От деда остался портрет.

Плюс рубашка из толстой фланели. От деда. От Пашки. Раздала, что получше, буквально за пару минут. А рубашка нужна. Засыпала в обнимку с рубашкой. Становилось спокойно, как будто и Пашка вот тут. Будто рядом лежит. Но когда засыпала кулёма, начинала храпеть или носом свистеть ре-минор, изо всех уголков вылезали хранители дома, изо всяких щелей, первобытных таинственных нор.
Не шумели, конечно, чего им шуметь понапрасну. Наводили порядок в буфете, точили ножи. Говорили: ты спи, Октябрина, мир очень прекрасный, замечательный мир. Постарайся подольше пожить. Посмотри: урожай у тебя, а потом ещё дыни, а потом холода зашуршат по дороге листвой. Ворожили до самой зари, пока ночь не остынет. Только самым последним в кладовку нырял домовой.

На втором этаже, где маляр не командовал балом, разрисованы стены и сыростью часто несёт, домовой почему-то уверен, что звать его Павлом. Ниоткуда не знает. Он просто уверен, и всё.

#svirel_poetry

Жили-были, спали-ночевали. Пили хмель, сидели у плетня. Оставляли сны на сеновале в дар сверчкам, мышатам и теням. Плакали, не знали, что в финале. Да и есть ли он вообще — финал. Даже никого не проклинали, даже их никто не проклинал.

Мазями лечили поясницу, зельями — ангину и отит. Сдуру в мае завели жар-птицу, а она возьми да улети. Под лягушек хоровое пение начинали думать о зиме. Делали компоты и варенье. Часто были не в своем уме. Да и свой, какой он, непонятно. Вдруг вернёшься — он уже чужой? Убирались, выводили пятна. Обзывали мельника ханжой, пекаря — зазнайкой, но шутейно.
Возводили круг из валунов. Сами мастера, не подмастерья пустобрёхов, ухарей, врунов.

Погибали. Возрождались снова. Привезли из Турции кальян. Накупили разного льняного, всякого постельного белья. Били в бубен. Кланялись иконе. Видели русалок под водой. В августе пришли под окна кони. Рыжий конь строптивый и гнедой. Почесав костяшками щетину, попрощавшись с вербой и ветлой, сел Иван на бархатную спину. Села Марья в доброе седло. Вздрогнуло дырявое корыто где-то в самой средней полосе.

Скачет Мастер рядом с Маргаритой, скачут Ариадна и Тесей. Скачут Одиссей и Пенелопа. Дело не в количестве имён. Кони в райских яблоках галопом скачут, поднимая пыль времён. Жили-были,
запирали двери, свет гасили, слушали прибой. Где бы ты, во что бы ты не верил, сказка не закончится тобой.
Собирая жизнь по закоулкам, собирая смерть по уголкам, скачет в небе вещая каурка, стряхивает в вечность седока.

Anki MalowAnki

#svirel_poetry

Посвящается Ирен Сендлер.

"Да, герр офицер. Документы? Сейчас. В порядке".
"Анфас в аусвайсе прелестен, майн либен фройляйн.
Вам кудри идут, а глаза — так вообще снаряды, фугасы в арийское сердце.
Аch Gott, как больно.
Наденьте чулки,
приезжайте в кафе на Сене.
Созреют любовь и каштаны, закажем шнапса.
Проклятые русские, чёртово наступление.
Ирен, я хочу познакомить Вас с дядей Гансом.
Вы очень смешно говорите с акцентом польским,
как белый песок в складках пляжного полотенца".
Она незаметно проводит рукой по доскам,
а в ящиках, словно в утробе, лежат младенцы,
рожденные под несчастливой звездой Давида,
под грудами масляных тряпок и инструмента.
Не высшего сорта люди,
другого вида.
Ирен — унтерменша, и тоже с другой планеты.
Стучат "Ремингтоны" костяшками план Ванзее,
грохочут по рельсам железные кастаньеты.
Сорвать бы стоп-кран у Земли и сойти со всеми
детьми из печей Бухенвальда, Варшавских гетто.
Никто не поставит памятник, бюстик, стелу
тому генералу, что враз прекратит все войны.
И крутит баранку отважная пани Сендлер.
У пани большая собака в фургоне воет.
Огромная умница —
в вое не слышно плача.
Качается ветер на тонких, рахитных ножках.
("Возьмите цветы, арендуем под Римом дачу.
Оливки, вино, святой Августин, гармошка")
Твердивших про рай выгоняют пинком из рая,
но ад — он вот здесь. Безразмерный,
как оказалось.
С ключом зажигания что-то внутри сгорает.
Как мало спасенных,
неспасшимся — неба мало.
На ложь прокламаций, мундиры
и "мессершмитты"
чихает мотор, оставляя плевки на штрассе.
("Достаньте духи, прогуляемся по Мадриду. Ирен, я уже написал про Вас дяде Гансу")
Она ухмыляется, чокнутый Шиндлер в юбке,
примерила имя подпольное — Иоланта.
И прячет в стеклянные банки чужие судьбы.
Когда-нибудь их найдут.
Их найдут когда-то.
А мир от щедрот отсчитал девяносто восемь.
Там нет лагерей, но туда никогда не поздно.
Там новые ангелы — Мойша, Абрам и Ёся.
И руки, кругом бесконечные руки
в звездах.

#svirel_poetry

2019г.

Про любовь и сандальки.

На Голгофу в итоге пришлось добираться пешим.
И верёвки, наверное, были не от Сваровски.
Получается, он неухоженный, неуспешный?
И чего он добился — икон, куличей и воска?

Лей на сердце кагор, говори без конца про святость,
про грехи, про посты, про традиции христианства.
Он мог праздновать тридцать четвёртый и тридцать пятый
во дворце у Пилата. Веселье. Маца и танцы.

И никто не сжигал бы язычников, ересь, страны,
о колено большой любви не ломали б копья.
Вот обидно слегка за величие Ватикана,
хотя папа пошёл бы, к примеру, работать в хоспис.

Я один очень старый бог, воспитавший сына.
Говорил одеваться — а он всё ходил без шапки.
Говорил обуваться — он шлёпал, дурак, босыми.
Я смотрел, как он рос. Он смеялся: "Да ладно, папка.

Не бывает плохих людей и плохих народов.
Что случится со мной, если я расскажу им правду?
Мне не надо рабов — я хочу обнимать свободных,
мне не надо трибун — я могу говорить на равных".

Мой наивный ребёнок, Иешуа мой Га-Ноцри.
Посмотри, я сажаю осины у двери рая.
Я по-прежнему хлеб делю на десятки порций,
Но никто не берёт. Они думают, я караю.

Мне не очень понятно, как мог я остаться добрым.
Человеконелюбию учат крестом и плетью.
Если это подобие — в пекло таких подобий.
Если дети — скажи, ну зачем мне такие дети.

Крах иллюзий всегда незаметней, чем крах империй.
Уцелевшим от менторских граблей готовят вилы.
Сонмы ангелов с острых лопаток сбивают перья,
а внизу говорят: "Вот ведь снега-то навалило".

Если будешь ходить по песку — наполняй пиалу,
Пей матэ и зелёный чай. Пусть слетятся чайки.
Моисея найдёшь — передай, что его заждались.
Да, и если пойдёшь по воде, то надень сандальки.

2019г.

#svirel_poetry

Ты заходи, если будет плохо. Я напишу тебе адресок. Чёрта на хутор зовёт Солоха — ангелы снова наискосок. В джунглях покой стережёт Акела. Слушает музыку Джек-Простак. Сказки живут, а чего им делать. Передаются из уст в уста.

Ведьма спешит по грибы, сутулясь. Следом котейка бежит вдогон. На перекрёстке волшебных улиц очень давно горевал дракон. Он трёхголовый, шипастый, грозный: девок не тронь, запирай дома. Будни дракона — такая проза. Замок дракона — почти тюрьма. Бусы, алмазы, ковры, мониста вот где сидят у дракона, вот. Он же из этих. Из толкинистов. Он на балу танцевал гавот.
Вместе с принцессой, да-да, с принцессой. Ты не ослышался. Майским днём сел наконец-то дракон за пьесу. Что-то, видать, перемкнуло в нём. Мысли бродили темно, подспудно, хитросплетались узлом внутри. Но с головой разобраться трудно, втрое сложнее, когда их три.

Головы выли мятежным хором. Стены осыпались вдалеке. Первой башке захотелось хоррор, не захотелось второй башке:
— пишем, ребята, про древний ковен. Фэнтези, ведьмы, костры, котлы.
— всё-таки надо побольше крови. Надо преступника — быть и плыть. Прямо конкретного маньячилу, чтоб под кроватью хранил обрез.
Третья башка втихаря строчила: звёздочки, реченька, дивный лес.

Ночь наступала. В сыром подвале призраки снов танцевали твист. Две головы в унисон зевали. Третья коварно меняла лист: вот дровосек сиганул с балкона. Бабушка-бабушка, вас ист дас?
Люди боялись не зря дракона. Он ещё книгу потом издаст.
— может, убьёт дровосек старуху, мерзко смеясь как последний гад?
— нет, дровосек — это воин духа, а не бессовестный плагиат. У дровосека кинжал дамасский, а не банальный тупой топор.
Жизнь безусловно страшнее сказки. Правда. Особенно с неких пор.

Замок дракона — зубцы на башне. Нет у драконов привычных стай. Ты заходи, если будет страшно. Если получится — прилетай: кеды, гармошка, носки в полоску, вечный ребенок, ломатель дров. Выйду к волшебному перекрёстку. Может быть, даже других миров. Может быть, даже не зная брода. Может, от летней жары пунцов, спросит Иван: не встречали Фродо?
Видели, как же. Понёс кольцо.

#svirel_poetry