Статистика ВК сообщества "Я за ЗОЖ: выпил и трусцой е...ошь."

У настоящих друзей не принято спрашивать «нахуя?» Потому, когда издалека позвонил друг Коля и предложил встретить кое-кого в аэропорту, я лишь спросил как узнаю этого человека и куда его доставить, не дав на съеденье алчным погонщикам желтых мулов.
– Узнаешь... И будь с ней поласковей. – сказали мне.
– О! Дама. Хорошенькая? – игриво говорю я.
– Две недели назад, когда видел её последний раз, она была чертовски хороша собой. – говорит Коля. – Нефертити, жопа, тити, но убавь обороты до холостых, Сёма.
У Верочки всего-то лишь стыковочный рейс в вашем захолустье, поэтому покажи ей достопримечательности Шереметьево и посади на нужный рейс, а там я ее встречу.
Энтузиазм пропал. Кобылка была наскоком, и оседлана другим, что называется.
– А что, – говорю уныло, – барышня сама не может обозреть рентген на входе, стойла регистрации и фирменные тележки? Или ей нужен халявный тягач для чемодана? Извини, дружище, но…
– Верочка вывихнула ногу. – вкрадчиво отвечает Коля. – Но другая конечность цела, и ты пожалеешь, если не увидишь это изящно сгибающееся пополам великолепие.
Я несколько воспрял и поспешил туда, где взад - вперед шпиндиляют самолеты, грабят багаж, а кружка пива ценой в трансатлантический перелет, если сойти над Срединно - Атлантическим хребтом и дальше хуярить кролем.
«Её лицо еще хранило следы былой красоты…» – пришло в голову при появлении Верочки. Немедля, как схлынула толпа прилетевших, мою подопечную крадучись выкатил сотрудник аэропорта.
Ну, чтобы не пугать встречающих и потенциальных пассажиров в одном лице. Ибо Верочка словно выпала из ТУ - 154 и угодила об штакетник.
Чаще, с курортов Африки приезжают веселыми, загорелыми, готовыми для новых свершений… Верочку же, словно, пытались мумифицировать. Известно, в Египте питают слабость к этой процедуре, замедляющей старение, но секреты мастерства безвозвратно проёбаны…
У Верочки была небрежно загипсована нога, движения головы сковывал шейный корсет, левое запястье в бинтах, правая, согнутая рука примотана к лангету и торчит перед грудью в духе «Выпьем за здоровье не чокаясь!». Короче, – удручающее зрелище…
Очаровательно прихрамывающая красотка, потянувшая ножку на утренней аэробике у бассейна, оказалась особой, угодившей под падение метеорита.
Я охуел и не сразу подобрал слова, подходящие столь неожиданному и грустному рандеву.
– Рад приветствовать Вас в нашем городе! Мы рады всем! – сказал я и возложил цветы. Бедняжке на колени.
Она приветливо пошевелила пальцами, а провожатый передал мне управление коляской. Я замешкался, соображая, не двинуться ли сразу в медпункт на перевязку?
– Куда? – переспрашиваю Верочку, решив, что ослышался.
– Трогай в бар! – нетерпеливо повторяет она, избавляя меня от размышлений как быть. Бар лучше, чем колесить по Шарику, провоцируя массовую сдачу авиабилетов и, я дал малый ход.
– Смело врубайте третью. – говорит она, нетерпеливо ерзая. – В горле пересохло.
В баре она заказала… крепкий коктейль. Я снабдил напиток соломинкой. Поить Верочку пришлось также мне – её пальцы лишь беспомощно топорщились.
Она требовательно вытянула губы, я элегантно вставил трубочку, и Вера без отрыва впитала половину бокала.
– Аа! – говорит с хрипотцой. И жадно допивает. Заказываю еще.
– И сто бурбона! – требует она и добавляет. – Что-то кости ломит. Кажется, просквозило у иллюминатора, ха-ха!
Похоже, повышенной жизнедеятельности Верочке было не занимать…
Плеснул в нее бурбон, – у путешественницы и глазки заблестели, как у той лягушки, оседлавшей уток.
– Где были? – спрашиваю. Выходить с вопросом, что произошло, было бы верхом мещанства. И без того гипсом жирно выложено "Со мной случилось нечто неприятное, господа, но нехуй таращиться. Давайте о прекрасном".
– Где были?
– В Египте.
– И как пирамиды?
Она красноречиво пошевелила пальцами – охуенные пирамиды, мол. Сам не видишь?..
– А саркофаги?
Она так взглянула, что я понял – и саркофаги пиздатые…
Сижу бля, соображаю, что еще сказать, как она сама: – Очень небезопасная страна этот Египет. – говорит, обиженно поджав губки.
Бедняжке, видимо, требуется выговориться, решил я. Ступила на родную землю, выпила стопочку – известное дело…
– Да что вы? – говорю с интересом.
– Да-да. Не советую. Недавно одну пару в море забыли. Их съели акулы. По этим египетским мотивам сняли кино. Рекомендую!..
– Ц-ц!..
– Да, – продолжает она. – Верблюды здоровы лягаться, а в отеле легко отравиться насмерть. Особенно салатами… Прогулки по Нилу и дискотекам с паленым бухлом опасны, – крокодилы и молодые египтяне не дремлют…
– Экскурсии по пустыне на квадроциклах, нередко заканчиваются трагически.– делится опытом Вера. – Техники безопасности никакой. Группа туристов упала с пирамиды Хеопса…
Постой, думаю, так тебя верблюд, оливье или пирамиды так подвели?..
А она кроет Египет, как Моше Даян и артиллерия не крыли во время Шестидневной заварушки. И я её понимаю. Через полтора часа открылась регистрация на её рейс, но не открылась тайна, – что же случилось с Верой на коварной земле фараонов?..
Попрощались тепло. Очень жалел её, но женщина держалась молодцом.
Звоню Коле: – Отправил, встречай. Кстати, а что с нашей девочкой таки стряслось?
А он и говорит: – Девочки отмечали в клубе предпредпредпоследний день отпуска, она с танцевального шеста навернулась. Шейный позвонок треснул.
– Хуйня какая-то... – говорю. – Или это шест для прыжков в высоту… Она ж вся искорежена, бедняжка…
– Эта уже после клуба. – говорит Коля. – С балкона в бассейн хотела нырнуть – её номер с выходом прямо в бассейн.
– И?
– А гуляли в другом номере…

А. Болдырев

– Петя. То есть, Пётр…
Девушка волновалась. Миниатюрна и стройна как статуэтка, русые мелкие кудряшки трогательно обрамляют головку, как пуховая шапка одуванчик. Голубой взгляд за внушительными очками делает лицо детским.
Девушка звалась Дуня. Она бухгалтер.
– Пётр, хотела тебя просить дать пару уроков вождения. – пропищала эта пигалица. – Говорят, ты хороший шофер, а я после автокурсов несколько ноль.

Завзятый автомобилист и виртуоз руля и педалей Пётр, окинул её откровенно насмешливым взглядом.
Ей еще возиться с котятами, любовными книжками и вязаньем.
Руль? Максимум, что крошка может вращать без ущерба для общества и здоровья, это пяльца с вышивкой.
Дуня пришла в фирму пару месяцев назад и из-за малых размеров, легкого нрава и доброго сердца, быстро снискала всеобщую любовь.
Так и хотелось посадить её на колени, погладить по волосам и спросить: «Дуня, ты сегодня кашу кушала?», и одарить конфетой.

В другой раз Петя отказался бы наотрез. Ибо учить водить женщину в которой не видишь будущую мать своих детей и ставить на кон авто, а может и потомство – энтузиастов нет. Отчаянные же инструкторы вождения, берут за этот трюк немалые деньги.
Теребя оборку на блузке, Дуня выжидающе смотрела на Петра.
Тот поскреб в затылке, подыскивая слова отказа, но тут пришла мысль.
«Тебе каталку с бабушкой водить, – подумал Петя. – Но я соглашусь. Я покажу тебе дрифт. Будешь пищать, расскажешь всем, как Петя крут. Клянусь своей бричкой, сто менестрелей не восхвалят меня так, как одна болтушка. И пусть Анька узнает, кем манкирует…».

В юрисконсульта Анну Петька был влюблен. Но тема буксовала – дальше шуточек, не обязывающих поцелуев на корпоративе никак. Законницу не впечатлял турбированный авто Петра и его слава гонщика и самобытного дрифтера. Парень был уязвлен.
Помучив Дуню еще минуту он с деланной неохотой согласился.
– О’кей. – говорит девчушке. – Завтра я у тебя в восемь. Пиши адрес. Не проспи. Ноль промилле. Ноль! Форма одежды спортивная. Надеюсь, не укачивает от перегрузок? Таблетки, пакеты. Не намерен тратиться на чистку. До завтра, крошка.
И углубился в работу.

Казалось, Дунечку ждал опасный спец.отрезок ралли-рейда «Париж-Дакар», а не «Плавно нажимайте газ и отпускайте сцепление…».
Но, она накидала на бумажке адрес и удалилась.
Следующим утром они мчались за город. Туда где нет трафика и камер.
Петр правил вальяжно, лениво перекидываясь шутками с попутчицей, сам же отчетливо орудовал рычагом скоростей и педалями – мощная машина послушно ускоряется, совершает безупречные маневры и летит птицей. Пусть девчонка отметит класс.
Дуня отметила, – исподтишка любовалась. "Ах, так бы ехала и ехала...", читалось в ее глазах…
Петя был хороший парень, но несколько болван и колода в сердечных вопросах, как всякий мужчина. Иначе б смекнул, что девчонка в него влюблена.

Вскоре нарисовался асфальтовый пустырь в окружении леска, где с наступлением сумерек гуртовались на ночевку дальнобои.
Мотор выл, покрышки дымили, машина тяжело и словно нехотя выписывала круги.
– Ой-ой. Страшно. – пищала Дуня, доверительно и нежно вцепившись в Петькино железное плечо, и кидала вовсе не испуганные взгляды на его жесткий профиль.
Не вынеся издевательств, машина взвыла и заглохла.
– Кхым. Примерно так. – сказал Петя. – Резина, конечно, не прогрета, асфальт гавно, бензин тоже. А так, бричка что твой волчок. Жух-жух-жух.

Дуня же сияла: – Потрясающе! Ты анрил гонщик, Петечка. Как это: трихтер, вАхтер, ну, подскажи, не смейся!
– Дрифтер. – милостиво усмехнулся он. – Ладно, меняемся местами.
Очень довольный, Петя покидал руль. Дело сделано – девочка поражена. Слух о Петькином мастерстве обеспечен. Кто-то будет жестоко кусать локти…

Машина ехать отказывалась. Тронется в конвульсиях, преодолеет пару метров и глохнет.
– Нужно бодро работать педалями, а ты на каблуках. Я же сказал, одежда спортивная. Надушилась…
Дуня поджала пухлые губки: – Если надо, скину туфли.
– А зимой сапоги скинешь? Давай еще раз. Чему тебя только учили…
На этот раз Дуня тронулась на ять – взрычав, седан стартовал плавно и резво.
– Пойдет. Не идеально, но... Запомнила моторику? Тогда перейдем к переключению передач. Потом змейка.
С грехом пополам отработали переключения. Едва перешли к змейке, как Дуняшка позабыла моторику, – вернулись к троганию с места. Там вновь к переключению…
Петя уже заметно нервничал. Заныла язва. Последующие пару часов можно уместить в тираду:
"Не дергай, плавней рулем, плавней. Но резче. Как-как!.. Хват на десять и два. Ты не знаешь хват на десять и два? О, боги Дрифт и Люфт, взгляните на неё! Переключайся! Живей работай мешалкой, не яйца взбиваешь. Ты сбила, ты и ставь конусы...
С тобой нервов не хватит, а у меня язва. Нет у тебя чего от желудка? Перехватом надо, перехватом! Ты чайник, подснежник. Нет, не цветок. Не хнычь, сама напросилась".

– Хватит на сегодня. – сказал наконец Петя.
А эта клюква ему без тени иронии: – Ну, как я? Неплоха?
Петя крякнул. Молекуле было не занимать нездорового оптимизма и цинизма…
– Ага…– отвечает.
– Спасибо. Я должница. Приглашаю вечером в кафе. Угощаю.
Петя замялся. Благодарю, говорит, но вечером я обещал быть на покатушках с пацанами.
– А мне с тобой? Очень интересно.
Петя смахнул невидимую былинку с торпедо.
–М-м, извини, – не для девочек. Гарь, грохот, машины бьются, кровь…
У Дуни потухли глаза. Прекрасные голубые, аквамариновые, бирюзовые глаза потухли.

Вдруг, бесчувственный человек сложился буквально пополам и взвыл: – Черт, как больно!
Лицо его побледнело. Дуня так и всполошилась: – Что, что?!
– Язва, чтоб её. Приступ. Выходи из-за руля. В город...
– Ка... как ты поедешь?! – закудахтала Дуня.
– Как-нибудь…
Что произошло дальше, Петя вспоминает с большой теплотой…
Недоучка запустила мотор, дернула мешалку – колеса завизжали. Виляя и дымя, машина вылетела на дорогу.
Петька позабыл боль: – Э! Эй! Ты к-как?!..
– Случайно. Молчи и расслабься.
Ошарашенный Петя повиновался. Откинул спинку, – только хуже. Сел. Боль вгрызлась во внутренности. Застонал сквозь зубы.

– Плохо?
– Впервой так. Кабы, не прободение. Черт. В больницу надо.
На посту ДПС царило затишье. Сладко жмурясь, инспектор почесывал спинку полосатым средством воспроизводства денежных знаков.
Просвистело, в лицо швырнуло песок и сор.
«Сто сорок кэ мэ!» – определил он.
В зеркало Петька видел, – чесун сделал фуэте, три скачка, и уже в патрульке. Другой вылетел из будки как балерина на бис, – в размашистом шпагате. Не пост, а кузница кадров Большого.
Считанные минуты, и нарушителей настигли, и: «Автомобиль такой-то, принять к обочине и остановиться. Автомобиль такой-то…».

Сказав. – Что ж, ускоримся. – Дуня воткнула передачу пониже и топнула газ в пол. Машине точно пинка отвесили.
Завывая как проклятая в девяти коленах душа в пекле, она рванула наутек.
– Стрелять будут. – побелел без того не румяный Петя. Он чаял довезти врачам язву, а выходило стреляный труп...
– Не волнуйся, вредно. – говорит мелкая дрянь. – Им придется сесть на хвост, чтоб попасть из пистолета. Хотя, если автомат…
Тут, ночные гонки и дрифт показались Пете катанием на рождественской карусели с петушком в руке.
Впрочем, шансов у преследователей не было. Из «Логана» неважный перехватчик, а Дуня жала на всю железку, перекрывая заявленные маститым автопроизводителем паспортные данные.
Нужная торопыжке дорога ответвлялась вправо.
– Тормози! Сбрасывай! – умолял Петя, впившись в дверную ручку.
– Так? – Дуня чудом сбавила скорость, прошла вираж на пределе, и на выходе утопила акселератор. – Так? – и заглядывает в глаза. Мол, правильно, товарищ инструктор?

Франшиза «Такси» просто диафильм против короткометражки Дуни.
Петя закрыл глаза и отдался провидению. Если доедем, зарекся он, моя скорость первая. Хоть на оргию. Если вообще стоять будет…
До города было рукой подать. Они проскочили в больницу. Проблем после избежать не удалось, но это были мелочи сравнительно возможных последствий.
Обошлось без операции. Петя поправлялся. Навещали коллеги, Анька не пришла. Зато через день являлась Дунька. В халате по щиколотки она садилась на стул, – только носки туфелек в пол, болтали. А там стали гулять в парке при больнице.

– Скажи, – однажды спросил Петя, – как ты так поливала?
Дуня ждала этот вопрос. Глубоко вздохнула, выдохнула и: – Везение, плюс мобилизация всех ресурсов организма в критической ситуации. А главное…главное…
– Что?
Девушка покраснела и, смущаясь, забавно скосила глаза: – Главное, ты мне очень нравишься. Тебя спасала. Вот…
Вскоре Петю выписали как огуречик. А еще через неделю было решено жить вместе.
И вот, когда Петя приехал забрать любимую с пожитками, её бабка украдкой всучила коробку: – Возьми скорей, покуда Дунька не видит. Она не хотела, но как же…
Он спустился с порцией вещей, уложил в машину и открыл коробку – что там?
– Ах, Дуня, Дуня… – восхищено повторял он над содержимым.
Кубки и медали. Призовые места за картинг в детстве, за кольцевые гонки. Да, Дуня оказалась стопроцентная, титулованная гонщица, а не эти врум-врум.
Такие лихие телеги Пете еще не прогоняли, но это уже не имело значения…

А. Болдырев

можно поддержать автора
номер карты вверху странички

Вера устала. А хорошо лежать беззаботно в гробу и на всё забить, думала она. А вы там как хотите. Вон, вчера сапог прохудился, на Турцию опять хер наскребу, да и хер тоже не наскребу… Шуба старая, морщины новые, это ли жизнь?! И ноготь сломался! Наложу-ка на себя руки, хоть что-то новенькое.

Верочка нетерпеливо набрала бесплатную службу экстренной психологической помощи.
– О, наконец! Я тут кончаю жизнь самоубийством вообще-то! – недовольно уведомила она контору, спустя весьма длительное ожидание.
– Здравствуйте. Назовите ваш адрес, пожалуйста. – после секундного замешательства ответил мягкий, теплый и весьма располагающий мужской голос.
– Уже не успеете. Мосовощтранс, блин! – огрызнулась Вера.
– У меня окно нараспашку, я уже на подоконнике. Щас как прыгну! – пообещала она, плеснула коньячку в кофе и плотнее запахнулась в халат.

– Судя по голосу вы красивая женщина. – вкрадчиво сказал переговорщик.
Вера растерялась. По голосу её нередко принимали за неказистого мужчину.
– Ээ, ну да, ничё так...
Она невольно поправила запущенные рыжие локоны, но тут же раскусила уловку:
«Аа, сейчас начнет тележить: всё впереди, сходите на педикюр, схавайте торт с маргарином, как вы бабы любите, пошоптесь. Короче, вспомните себя опять Зеной бля, королевой воинов. Знаем эту тему, седую как яйца мамонта. Уже не работает. Ну, за исключением тортика разве…».

Но вместо этого переговорщик бархатно промолвил: – Представьте себя лежащей внизу. Какой ваш этаж? Двенадцатый? Ни одной целой кости, кровь, зеваки, морг, следствие. Некрасиво...
– Фуу! – покривилась Вера и захлопнула форточку – из кустов сирени под окном потянуло мочой (чертов первый этаж!).
– Вот видите... – доверительно проворковал переговорщик.
– Нет, вы меня не отговорите. Да где ж эта веревка?! – отыскивая в холодильнике сосиску приговаривала Вера.
– Ха-ха, вот она, верёвочка! – обрадовалась и, отхватила полсосисона.
– Выпавший язык. – мягко констатировал профи на том конце линии.
– Вы брюнетка? Натуральная платиновая блондинка? Оо!.. – так восхищенно, томно вздохнула трубка, что у Веры потеплело в груди.
– Сизое лицо вам будет не к лицу, простите за каламбур. Как, пардон, и невольно опорожненный кишечник. – доверительно и тепло вещала трубка.

Черт, этот парень не зря получает бабки, отметила Вера. А здорово я ему про блондинку-то! Ц, надо сходить, покраситься, совсем зая облезла. Хым, а любопытно, каков он на лицо?..
– Значит я открою газ. – не сдавалась Вера.
– Искра. Обгорелое тело. Морг. Экспертизы. – интимно прогудели в ответ.
Какой у него завораживающий, обволакивающий баритон. До мурашек! – отметила Вера характерное движение растительности на передке.
Распахнула халат и помяла сладко занывшую грудь. Женщине стало жарко.
Этот «диктор» мог запросто выебать фразой «А теперь кратко о погоде на крайнем Севере...». Ему Левитаном в ви-ай-пи секс по телефону, кошелки б давали большие бабки за его «голову», как некогда нацисты, а он психам шнурует.
– Тогда я…
– Нет! – мягко, но неукоснительно прервали Веру.
– Нет. Примите ванну, уложите волосы, сделайте легкий макияж, наденьте платье построже, оставьте записку и выпейте горсть снотворного – всё! Только прежде назовите ваш адрес.

Верочка охуела от столь резкой смены вектора психологической помощи и не сразу обрела дар речи.
– Вы… Вы кто?! Это бесплатная служба психологической поддержки?..
– Черт! – явно огорчилась трубка и желчно проскрежетала. – Я думал клиент… Это похоронное бюро, шляпа. Смотри куда звонишь!

Умирать ближайшие полгода совершенно расхотелось...

А. Болдырев

можно поддержать автора
номер карты вверху странички

Нынче-то ребенок и школу прогулять не может по-человечески. А мы прежде регулярно прогуливали. И с большой пользой для личности. В кино сбежим, в парк культуры, или вообще на помойку. А то в универмаг – поглазеть, чего там опять не продают, – ничего. Весело! Все бегали. Не кучей, конечно – тоже не дураки. Старались придерживаться некоего графика.
А сейчас, как измученный знаниями ребенок прогуляет? Все ж фиксируется. Час прихода, час ухода. Во столько обедал супом и кашей (калорий столько-то), во столько попросился по нужде, во столько вернулся в класс повеселевший, во столько получил отметку. Родители все видят онлайн.
Ну и где ему прогуливать, когда он как на ладони, и на воле его заметут, не успеет сказать гамбургеру «Ам!». В тихом коллекторе прогуливать? Смысл?
Нет, прошли те времена. Никаких уже поблажек. Несчастную двойку в тетрадке не потрешь. Тройку в пятерку не переправишь. Страницу из электронного дневника не выдрать.
А мы рвали! По весне особенно. Даже круглые отличники! Солнце, первая зелень, воздух такенский! а мы рвем! Из школы вышел, и рвешь. Директор в окно улыбается «Опять рвут, пионеры черти! Ну что ты с ними будешь делать…». Понимала, ц!
Я на перемене всю школу успевал обежать пять раз. Четыре этажа, плюс актовый, спортивный зал и туалет. Один раз через стекло пробежал. Даже менять не потребовалось. Классная в дневник красным писала «Бегает на перемене!», «Носится на перемене!!», «Летает на перемене!!!». Одобряла, ц! А вы на перемене в классе сидите, или возле толчетесь.
Меня дважды в зимнем лесу теряли с концами и лыжами. Нас регулярно для цвета лица в зимний лес вывозили. Красотаа!! Физкультурник меня искал, сам потерялся. На третьи сутки вышел из лесу уже в соседней области, – седой, лосиная нога на плече. Весной в лесу же кросс проходил. Красотаа!! Уже до четверти класса недосчитывались, включая освобожденных от физкультуры.
Сейчас держат детей взаперти. Выведут на физкультуру, – всё. А мы и снег убирали, и каток заливали фирменно (чтоб ноги, руки проще ломать было, не учиться), мусор по весне граблили, красили, курили, окапывали. В столовой дежурили.
Ээ, да ты не знаешь, что такое лишняя порция киселя и капустного салата и никаких занятий. Всего-то три раза собери за всей школой грязную посуду, три раза накрой на столы, подбери объедки, осколки, промокни пару ведер пролитого киселя – всё!! Курорт, я тебе грю!
А педагоги какие были. Корифеи. Зубры! Трудовик с военруком одновременно один автомат разбирали, собирали. И оба укладывались в норматив! Один по разборке, другой по сборке. Эх, да чего уж теперь вспоминать…

А. Болдырев

можно поддержать автора
номер карты на страничке

– Как это, не любишь суп?! Давай-ка ешь. Или из-за стола ни ногой. У меня ить не забалуешь! Ты меня плохо знаешь, малыш. Вот я тебе ужо расскажу…
Я в детстве пока суп не съем, тарелку до блеска не вымою языком, чтоб золу не переводить, дед из избы не пустит. Да и без штанов далеко не убежишь...
А будешь кочевряжиться, как ты теперь, он деревянной ложкой по лбу «Бах!!», а ложка-то железная, если память мне не изменяет. А она может, – с чугуном шутки плохи… Ты ешь-ешь...
Сейчас мама варит тебе суп из удобной магазинной курицы, а в деревне из живой варили. Но для начала её надо убить. Пока первую курицу лично не убил, ты не пацан, в школе первоклашка закурить не даст. Кури один, или вон с девчонками, а они дуры деревенские. Ты ешь-ешь...
Ты настоящую деревенскую курицу видал? То-то, что по телевизеру... Мы ребятишками телевизера не знали, мы радио смотрели. А уж когда радио включали, то-то радости было! Ты ешь-ешь…
Покуда курицу поймаешь, семь потов сойдет, разок обхезаешься. Потому что ловили в противогазе, чтобы глаза не выклевала. Очков-то тогда еще в помине не было. Только солнечные, у председателя.
Как поймал курицу, – руби ей башку. Топором по шее «Хррясь!!». Чой-то, подавился никак? Дай-ка дедушка тебе по спинке постучит, внучек. Вот уже и лучше. Ты ешь-ешь...
Об чем это я? Аа! – «Хррясь!!», голова покатилась, из шеи кровища во все стороны, курица вскочит и бежать. Ты за ней вдогонку "Ураа!".
Поймал, и за лапы, с размаху о землю «На тебе! На!». Пыль, кровь. Готова! Вот какие у нас были суповые куры, ты спрашивал. А ведь были ещё и петухи... Ты ешь-ешь…
Теперь надо курицу ощипать, а перо крепко сидит, поэтому щипали зубами. Сидишь на завалинке весь в крови, морда в перьях, и щиплешь: перо отдельно, пух отдельно.
Перо на подушки, а на пуху маманя пуховик тебе справит. Немецкий-то трофейный танковый брезент не ваша болонья, – сносу нет, а милитари всегда в моде.
Ощипал, надо выпотрошить. Сидишь на завалинке весь в крови, перьях и потрохах, а еще ить и дрова колоть, печь топить, да воду носить для супа, а ты мне кочевряжишься тут! Ешь, давай.
Уже все съел?! Ну, то-то… Тэк-с, что на второе? Свиные котлеты... Это сейчас мама котлеты из магазинной свинины готовит, а ты деревенскую свинью видал? Пока её лично не зарежешь воот такенским ножиком, то… Ну-ну, уже и накинулся. Не спеши так, дедушка вообще-то добрый, но у него не забалуешь…

А. Болдырев

можно поддержать автора
номер карты на страничке

Одна пара в СССР вздумала развестись. Суд дал им время подумать, и пара им воспользовалась.

– Всё же настаиваете на развале ячейки социалистического общества в начале пятилетки? – строго спросила заявительницу судья (она не терпела подрывной деятельности).
– Вынуждена! – отвечала заявительница и добавляет:
– А также прошу вернуть мне девичью фамилию Лупу. Отказываюсь носить фамилию мужа предателя, попирателя моих чувств с применением посторонних женщин!

Попиратель чувств на стороне саркастически усмехнулся:
– Я только за! Буду рад, что на фамильном гербе бывшей супруги остаются только: ворчливая змея, неряшливая змея, расточительная змея и больная голова, ха-ха!..

Иносказательный подъёб заставил женщину задохнуться.
– Тогда!.. Тогда!.. Тогда прошу суд и совместному ребенку определить фамилию Лупу!
Мужик резко оставил усмехаться. Любимая дочура будет носить не фамилию, а какое-то увеличительное стекло с прорумынским прононсом (кстати, малышка была тут же).

– Собирайся, пойдешь с нами. Присмотришься, пригодится… – принаряжаясь в суд, деловито сказала дочери мамаша. Она как бы намекала девочке, что развод неизбежная оконцовка брака и предлагала заранее обозреть типовую матримониальную руину.

Мужик оставил усмехаться, а судья предложила: – А спросим-ка ребенка, чью фамилию предпочитает он. Тем более, ребенок уже совершеннолетний.
Папаша приосанился, мамаша уверенно поправила химическую завивку, а хрупкая Таточка пролепетала:
– Товарищ судья. – промолвила девчушка, страшно ломая тонкие розовые пальцы и рискуя остаться калекой.
– Я равно люблю папу и маму. Я возьму их фамилии через черточку: Дереза-Лупу.
Судья крякнула и: – Может, лучше наоборот? Лупу, и так далее?..
– Никаких дери залупу и наоборот! – взволновалась мамаша. – Это не фамилия, а порнография! Или, или!
– Мамочка, папочка. – прижимает кулачки к груди Таточка. – Я вас так люблю, так! Я беру двойную фамилию.
– Только через мой труп! – воскликнула мамаша, хватаясь за сердце и похоже, собираясь дать Таточке зеленый...
– Соглашайся на Лупу! Клянусь, я не обижусь! – увещевает дочку папаша Дереза, отсыпая мамаше Лупу валидолу и подавая воду.
– Нет! – твердо отвечает благородная дщерь и узник совести. – Я вас так люблю, так! Буду через черточку. Баста!
– Таточка. – вздохнула судья и тоже мать детей. – Это ж не фамилия, а…
«Пиздец», невольно занесла секретарь в протокол и даже не зачеркнула.

– Пуусть... – воет прекрасная тонкая девочка. – Я так люблю родителей! Буду через черточку-у... А-а-а… Я совершеннолетняя-я-я…
Таточка плачет, мамаша охает, папаша хавает валидол, судья взялась за платок.
И только бездушная секретарша на копеечном окладе отрезала:
– Аллё! – сказала секретарша. – Разбрачующиеся, попрошу покинуть кабинет. Разберетесь с фамилиями, приходите, разведем. А пока на выход!

Растроганная судья махнула волглым платком «Уёбывайте, несчастные…».
Троица ушла, оживленно дискутируя и жестикулируя и, больше уж за разводом не приходила…

А. Болдырев

можно поддержать автора
номер карты вверху странички

Нет, ушло «как раньше» безвозвратно. Раньше-то после занятий, мы из школы выбегали. Не убегали, а выбегали. Потому, – хуй ты от советского обязательного среднего образования убежишь. В Каракумах найдет, в тундре тебя отыщет «Здравствуй, мой маленький оленевод, я за тобой. Не хнычь, я этого не люблю!».
Выбегали, вылетали счастливыми пулеметными очередями. Последний на сегодня урок, долгожданный звонок, и школа пустеет скорей, чем казарма погранзаставы по тревоге.
«Кто последний, тот дурак!». И полтысячи человек (согласно расписания), – хуяк, и переместились в окружающую местность, рассредоточились по интересам. С вахтерши роговые очки ветром срывало, – такой от нас сквозняк. Вечно бабка с соплями и валидолом. И на пути нам не становись! Читал «Железный поток»? Нет, не про нас, но чтоб ты примерно представлял...
Я бы даже предупреждающий знак учредил: красный треугольник, в нем паровоз, а снизу жирно «Осторожно! Дети!», плюс сирена, завязанная на школьный звонок. И что, что похоже на знак «железнодорожный переезд»? Суть та же...
«Кто последний, тот дурак! Э-ге-гей!». И не было последних! Прикинь, все первые, включая дураков.
Эвон, старичок с палочкой полз через школьный двор. Вдруг школа задрожала, и нате! – из дверей мы. Старик палку оставил, прихрамывая, бегом с дороги. Охнул, оградку перемахнул, клумбу обогнул, остановился поодаль и грозит «Мать вашу перемать, дикари! Перепугали бронебойщика!».
А сам, хромой ещё с Курской дуги ногой подрыгал, – куда лучше стало! Поясницу ощупал, – не хрустит. И не откладывая, повторил терапию. Закрепил, так сказать эффект. Уже вскоре трусцой по утрам бегал. На сабантуях «Кому за…» блистал в танго и ча-ча-ча.
В другой раз двое ванну несли. Одели сверху, ползут. Школа задрожала… Они не слышат как в танке. Или слышат, но забили, – пионеры не трамвай, объедут. Чугун тяжело сварке поддается... Проще им новую ванну купить, и уже огородами, огородами…
А нынче? У меня окна на школу выходят. Написано «Школа», а по ощущениям детская поликлиника. Не дрожит, почти никто не выбегает, многих привозят, увозят на авто. Выйдут чинно с уроков, уткнутся в телефон как один, все в наушниках. Идут вроде рядом, а не вместе... Какая им помойка, какой костер с шифером, догонялки? Покемона догонят и рады…

А. Болдырев

– Мадам, купите ежа. Распоследний остался.
– Спасибо. У меня уже есть… распоследний муж….
– Ёж не муж. Не курит, не бухает, лап не распускает. Красивый. Купите ежа, мадам.
– Это ёж-то красивый?!
– Бельмондо! Неказист, но какое обаяние мужественности. Купите ежа, мадам.
– Мне не нравится Бельмондо.
– А Басков?
– Издеваетесь? Надоел этот Басков.
– Прекрасно! Купите ежа, назовите Коля Басков и наконец-то отдохните, – ежи не поют в принципе.
– Что он умеет?
– Ёж методично перемещается с помощью лапок из угла в угол и собирает пыль. Купите ежа, мадам.
– Пылесос есть. Вдруг ёж бешеный.
– Бешеный ёж?! Бешеный бык, бешеный секс, это я понимаю, но ёж?... И представить не могу расходившегося ежа! Взгляните в это доброе умное лицо – лесной эльф. Купите ежа, мадам, назовите его Леголас сын Трандуила.
– Кхым…Что мне с ежом делать?
– Наслаждаться обществом ежа. Ёж мудр, понимает за помолчать, за подумать. Купите ежа, назовите Ёжик и считайте звезды. Купите ежа, мадам.
– Всё?
– Ежа можно подложить врагу. Под. Всё.
– Не густо.
– Но как он чихает, мадам! Смех и восторг! Купите ежа, назовите Виктор Коклюшкин и чхайте на скуку. Купите ежа, мадам.
– Почем?
– Копейки. Тысяча за прекрасного, бодрого молодого ежа.
– Я в лесу их задарма насшибаю!
– Мадам, ёж скрытен – почуяв опасность, взбегает на дерево. Пока ищете хитрого ежа, вас найдет бесхитростный медведь. Пятьсот, и забирайте – не подвергайте себя опасности. Купите ежа, мадам.
– И ста не дам.
– Окей! Дайте девяносто. Дайте, забирайте и убегайте с ежом пока не передумал. Ну?! Ну?!
– Мне не нужен ёж.
– Мадам, искусав локти, станете грызть коленные суставы – жалеть, что упустили шикарного ежа.
– Я уже пожалела, что заговорила с вами.
– А вы ёжистая! Я понял! – ёж ваше тотемное животное. Вы обязаны купить ежа. Ёж принесет счастье. Купите ежа, мадам.
– Аа! Ему понадобится пара.
– Ёж подслеповат. Щетка, подушечка с иголками… Купите ежа, мадам.
– Ёш твою мать героиню, что отважилась произвести тебя! Мадам не нужен ёж!
– Хорошо, купите крыса, мадам. Есть чудный крыс.
– Иди ты!
– Вот уже и крыситесь. Ну точно! – крыса ваш тотем! Купите крыса, мадам, назовите именем мужа негодяя…

А. Болдырев.

Шурка работал на деревообрабатывающем комбинате. И как в известном фильме – бревно с вагона упало, и кончиком по голове шибануло.
Однако обошлось, – Шурик остался цел невредим, только зрение забарахлило. Очнулся – пелена перед глазами – точно полупрозрачная шторка в ванной. Потер шнифты – не проходит. Видны лишь очертания предметов в приглушенной палитре.
Больница. Палата. Обследовали. Глазник назначил разные таблетки, витамины, капать капли и воздержаться от любых физических нагрузок, включая интимные. Интимные даже особенно – большие перегрузки.
Последнее было лишне. Шурка был холост и накануне стыковки с лесиной, как раз расстался с сожительницей, – перегрузок не предвиделось.
Его бы держали в больнице до излечения, но Шурик от тоски отпросился домой.
Отпустили нехотя, но с благоприятным прогнозом. А дома и стены помогают. Можно пластинки слушать, курить, пить пиво, и помалу, – чтоб шары не вылетели, нагружать интимную сферу. Вручную. Дело-то холостое, а организм требует.
Друзья приехали за ним на мотоцикле и доставили домой, в коммуналку. Оставили кое-какие продукты и предложили поскорей выздоравливать и выходить на работу.
Коммуналка как назло опустела, – попросить купить папирос некого. Из одной комнаты соседи день как съехали – получили квартиру, и их площадь пустовала. Немолодая чета Казюлиных из другой, уезжала на море.
В день отъезда Казюлин заглянул к Саньке. Тот лежал в одних трусах на тахте и курил в потолок.
– Поправляешься? – приветствовал сосед. – Мы уезжаем в Пицунду на две недели, а вместо нас племянница Катя поживет, чего ей в общаге-то. Ты как?
Шурка выпустил аккуратное кольцо: – Ваше право.
– Только ты не пугайся.
– Меня и голая старушка не напугает. – напомнил он про поврежденные диоптрии. – А что, страшная?
– Катя-то? Наоборот красавица. Только немая. Иногда запоет или засмеется на свой немой манер... Короче – не обосрись.
Шурка оживился: – Красивая? Хым…
Острослов и гад Казюлин криво усмехнулся: – Хавай витамин Ю, и не суйся. У нее рука тяжелая. Греблей занимается. Стукнет, и ты почетный член клуба слепых ловеласов, заседающих в полшестого…
В его голосе сквозила неприкрытая насмешка и презрение. Мол, не по рылу каравай.
– Ну, бывай. – сказал он на прощанье.
Санька в ответ промолчал. Он был заинтригован. Да и кого не прельщают красивые норовистые девушки?
Лето стояло, летом стояло…
Парень с нетерпением стал ждать прихода загадочной незнакомки. Даже капель закапал вдвое, но лампочки не желали фокусироваться. Помылся, побрился, причесался, надел выходную рубашку с пальмами, брючки и носки. Сел. Сидит ждет, семечки на ощупь лузгает. Очень он уважал подсолнушные каленые семечки.
В восемнадцать часов: «Дзинь, дзинь!». В немалом волнении отомкнул замок, распахнул дверь и говорит:
– Екатерина?
– Угу. – отвечает приятным женским голосом силуэт в проеме.
Чтобы расположить к себе красавицу, Шурик решил быть галантным и легким.
– Прошу в избу, мадам. Ставьте весло в угол. Ха-ха…
И посторонился, картинным жестом приглашая войти точно в хоромы, и отставил ногу в дырявом носке. Второй носок был цел, но другого цвета. Пальмы на груди усыпаны шелухой, шелуха прилипла на бороде. Картину венчала косая улыбка в окружении многочисленных бритвенных порезов. Казалось, его брили мартышки.
Ну фат. Чистый фат. Но, немые видимо не пугливы. Девушка решительно ступила в жилище и скинула туфли.
– Позвольте, показать вам апартаменты. – любезно предложил хозяин и двинулся по стеночке. – Это прихожая, там ваша комната, там кух…. А черт, мль!
Он угодил ногой о косяк, так что искры брызнули и на мгновенье мир стал светел как прежде. Девушка за спиной хихикнула, знакомство завязалось.
Утром, мурлыча, немая поливала цветы на подоконнике. Её фигура на фоне солнечного кухонного окна была отчетлива. Шурик от своего столика, где кушал бутерброд, щурился на манящие очертания и корчил зверские рожи, чтоб навести резкость и не ведал, что за ним наблюдают.
Не вынеся этой дьявольской пантомимы и родовых корч, девка рассмеялась.
– Что там? – спросил Шурик, думая, что забавное случилось за окном. – Инвалид Бочкин под машину угодил?
Вечно пьяный безногий Бочкин на чертовски юркой тележке, мнил себя полноправным участником движения. Разъезжал на близлежащей проезжей части, как у себя дома. Не раз побывал в ДТП, но смерть бретёра не брала. Брала милиция, отвозила в вытрезвитель. «Для прохождения техосмотра» – говорил Бочкин.
– У.
– Нет? А что тогда вас рассмешило, милая моя? – ласково говорит Шурка.
– М-м... – уклончиво и игриво мычала немая. Милая ей явно пришлось по вкусу.
– Присаживайтесь за мой столик, Катюша. – предложил приободренный Шурка. – Мажьте бутерброд.
– У. – сказала та, и он без слов понял: «Я уже завтракала, спасибо. Мне пора на работу».
С этим, Катя прошмыгнула мимо, а тот вдруг: «Опа!» – попытался схватить ее, но лишь успел огладить по бедрам и заду. Девка под легким сарафаном была крепкая, гладкая, – теплая. Как медовая дынька с бахчи.
– А-а! – воскликнула Катя и не то что с негодованием, а так только – кокетливо ему: – У-у.
Хлопнула дверь. Шурик представил, как Катькины стройные сильные ноги поскакали по ступеням. Э-эх, погладить бы их… От пальчиков и до самых грудей.
Ему вдруг смерть как захотелось увидеть её лицо. Всей силой воображения, попытался представить какое оно.
Образ не выстраивался. Криво подогнанные, размытые: нос, глаза, губы, дрожа, плавали в мозгу мгновенье и рассыпались. Шурик встал и ощупью выключил радио, чтоб не сбивало. Не помогло.
«Какая, какая, какая…» – мигало в голове, как на крышке милицейского бобика. Он вновь и вновь пытался прозреть образ.
За этим увлекательным, но утомительным занятием у него закончились папиросы. Приходилось спуститься во двор, – поймать какого знакомого огольца и послать в ларек. Передвигаться по квартире оказалось куда легче, чем сойти с пятого этажа. Выйдя из подъезда на свет, очутился возле лавки с бабками.
Сердобольные старушки были в курсе Санькиной травмы и сочувственно потеснились.
– Здрастье, бабуси. – сказал он присаживаясь и оглушительно свистнул и заорал. – Фьють! Косой, Шнырь!
– Уш ты! Оглашенный! – заворчали старухи.
Прибежал Косой, дворовый мальчик тринадцати лет. Но такой комплекции и с такой рожей, что курево ему отпускали без вопросов уже с десяти. Санька дал ему денег с верхом – на эскимо, и услужливый мальчик охотно исчез.
Шурик посидел, подышал, дождался табачку, и только собрался домой, как его осенило.
Ах, голова садовая! – вот же оно, справочное бюро, сидит бздит и денег не просит.
Бабушки, говорит, как бы между прочим. Вы Катю, племянницу Казюлина, соседа моего, видали прежде?
Шурик жил в доме всего четыре месяца, а старухи вечность.
– Померла? – мгновенно оживились бабки. Всяческие похороны их маленькая слабость. Когда впереди ничего веселее собственной тризны, то и хобби соответствующее.
Шурик аж перекрестился: – Тьфу-тьфу-тьфу! Жива!
– Родила?
– Просто спрашиваю, красивая?
– Жаниться надумал?
Эти дореволюционные раздолбанные калоши над ним издевались.
– Интересуюсь, красивая?! – заорал Шурка.
– Красивая, красивая. Видали… – наперебой закудахтали перепуганные старухи.
– На кого похожа? Ну.
Те переглянулись, задумчиво пошамкали, а Шура весь обратился во внимание.
– Э-э, кабыть на певицу Вайкуле. – говорит одна.
– Нет, – авторитетно парирует другая. – На Ротару.
– Вайкуле.
– Ротара!
– Вайкуле!
– Ротара!
Шурик плюнул на местечковый музыкальный ринг, и пополз восвояси. Немая-то кажись и вправду была отборная красавица, этакая шикарная помесь – Вайкутара. Только без вокальных данных.
А это и лучше, решил он. Зато вниманием не избалована, – кому безъязыкая-то глянется. Еще благодарна будет, что приголубил. Это просто подарок какой-то!
Шурка самец неказистый, – метр шестьдесят, лицо скорее обычное, чем отталкивающее, сложение заурядное. А парню шел двадцать пятый годок, – пора было подумать о семье и детях. А эта партия была как нарочно для него!
Вновь умытый и причесанный, он сидел и неудержимо лузгал семечки. Треск стоял, точно секретарша печатала на машинке распоряжение о премировании секретариата. Нервничал. Ждал. Кумекал, как подкатить.
Женщины жалеют больных, травмированных. А от жалости до любви… Хотя, жалость зачастую и есть для них любовь. Там не шаг – взгляд всего, вздох… Луковичная тонкая пленочка…
Этим вечером Шурка нарочно взялся жарить картошку. Стоит над миской с клубнями и будто про себя чертыхается: «Черт…палец…Ц!»; «Где у нее глазкИ…?»; «Кажись, эта чищена. Не разберу сослепу…».
Кате, хочешь не хочешь пришлось помочь горемыке. Отобрала ножик, и только шкурки посыпались из-под сноровистых рук.
А этот пройдошливый тип рядом топчется, шулята ей свои продает.
– Я, – говорит. – Катюша, трагически ослеп, но сердцем вижу, что вы красавица. А сердце не обманешь.
– У-у... – гудит та недоверчиво.
– Правда-правда. От вас несет прекрасным, как от розы…э-э… Розами! Сорванными в дар королеве моего несчастного разбитого сердца…
– Хе…– крякнула немая.
Таких выспренных комплиментов Шурка сроду не отпускал. Отсутствие любовных перегрузок давало себя знать. Откуда что взялось…
– Это даже хорошо, – заявил он патетически, – что мы встретились, когда я слеп как крот.
Немая перестала орудовать ножиком. Сгустилась напряженная тишина…
– Ибо, увидев вас ясно, лишился бы ума от вашей красы.
– Ух, ух… – благосклонно усмехнулась девушка, как бы говоря, – во пиздабол! Впрочем, продолжайте.
И он продолжил. Девка даже снизила скорость обработки картофеля, так слепыш разошелся. Девка плавала в расточаемых жирных комплиментах, как тефтель в доброй подливе. Она была благосклонна к слепцу.
Она даже жарила его картошку. Со своим даже луком, чесноком и пол банкой тушенки! А он норовил прикоснуться, прижаться, и был отстраняем сильно, но мягко.
Когда девушка удалилась принять душ перед сном, мы бы нашли Шуру под дверью ванной, прислоненного ухом к щели. Правду говорят, – отсутствие зрения обостряют слух и обоняние…
Вдруг, точно чуткий ниндзя, расслышал он в шелесте струй, как Катюша намыливает тугие груди и живот, шелковый лобок, учуял едва терпкий запах омытых подмышек. Узрел изгибы и впадины, возвышенности её пряного тела. Он точно весь превратился в чуткую паутину, тончайший эфир. Вот он опутывает нагую, струится вкруг её стана и крутых бедер, вот он….
– Бах! – дверь распахнулась. Не успев струхнуть, Шурка упал на жопу, вскочил и кинулся дотрухивать к себе. Налетел на тумбочку в коридоре, рухнул вместе с ней, и кончил в фанерный ящик.
Немая испуганно выглянула из ванной: – У?
– С легким паром бль….– отозвался он, и уполз в комнату.
На городок опустилась чертовски прекрасная, теплая ночь. О-о, эти летние ночи средней полосы…! Неуловимо звенели звезды, в окно густо тек аромат липового цвета, подручные Купидона соловьи, буквально вынимали сердце. Где-то бренчала гитара.
Шурка метался на оттоманке, как Паулюс в кольце и Наполеон на о. Святой Елены вместе взятые.
Преступно простаивающая, горизонтально лежащая баба, выворачивала ему суставы, теснила грудь, и распаляла изнывающие чресла. Что ж, мука известная… Похуже зубной боли. Запрыгаешь как белка по стенкам…
В третьем часу, Шуркина дверь отворилась. Беззвучно выплыла фигура в трусах – раскорячась, щупала тьму пред собой и таращилась, как чертова Панночка из «Вия».
Кабы немая увидала этого кровососа, она б заговорила, но от заикания и внематочных залетов уже не излечилась…
К удивлению сластолюбца, дверь в Казюлинскую комнату была не заперта... В комнате тишь. Чтобы не поднять шухер прежде времени, он добрался до кровати по-пластунски. На запах, на запах протобестия этакая…
Немая не отвергла. Немая оказалась чрезвычайно жаркая штучка. Даже изловчилась цапнуть Шурку за грудь и оцарапала жопу. Но, такие награды нам сладостны…
Следующий вечер тоже внес толику разнообразия в Шурикину жизнь.
Слепой натянул трусы и закурил с устатку. Во тьме, рядом, все тише и ровней дышала влажная, дикая и нежная, горячая Катя. Остывала как паровоз. Ф-у-у-ух….
Взмокший машинист, накидавшийся в топку до дрожи в коленках, затянулся поглубже: – Кать.– говорит.– Слышь, Кать?
– У?
– Я тебя люблю.
А она лапа, прерывисто, из самого сердца вдруг вздохнула, перенесла голову с подушки ему на грудь, обняла сильно-сильно.
– И я люблю. – говорит.
Шура выскочил из объятий как намыленный. Тут любой потеряет самообладание. А он даже и трусы.
– Ты кто, сатана?! – клацает зубами.
А она, как зарыдает: – Валя, Катькина подруга. Ы-хы-хы!
– Объясни!
Оказалось все просто. Дядя Казюлин по-родственному приглядывал за разбитной племянницей. И на время отпуска обязал жить у себя, чтоб не уехала куда. Случаи бывали. А тут Шурка невольный соглядатай – не сбежишь. Всё ж раскроется.
Так она вместо себя Валю наперсницу подсунула, знала, что сосед ослеп. А сама завихрилась с барыгой в Гагры.
– Ты хоть какая, Валя? – спрашивает Шурка.
– Никакая… А-а… – еще пуще рыдает та и собирает вещички.
В ночь не отпущу, говорит он, утром уйдешь. Спи спокойно.
Вышел, сел на кухне, курит. На душе пакость. А та наплакалась и заснула. С рассветом, от таких дел, Шурка прозрел.
Потихоньку зашел в комнату, смотрит – и верно, самая обычная бабенка. А нахрена мне красавица, думает. По Гаграм её преследовать? Одни страдания. А эта картошку жарит, в постели огонь, – царапается. И не бросит.
И как проснулась, позвал замуж. Счастливы.

А. Болдырев

На новогодние к Шурику нагрянула в гости племяшка жены: одиннадцать лет, круглая отличница. С первого класса на золотую нацелилась и тянет. Мама посадила дочу на самолет, а в Домодедово её Шурик с женой встретили.
Он девчушку прежде не видал – ребёнок как ребёнок: косички, щечки, скромность, носовой платочек.
Ну, приехала и приехала. Свозили в зоопарк, на ёлку, на Красную Площадь, а в остальное время гостью не видно не слышно – сидит под абажуром, вышивает или ведёт дневник, моет за собой посуду, зубы чистит, а в девять вещички на стул, тапочки по линейке поставит, помолится, и спать.
"Какой-то набожный суворовец, а не девочка", дивился Шурик. А Верка жена на неё не налюбуется и "Пора такую же чёткую Васю заводить, Шурик. Своих деток хочется".

Девочку-то звали Василиса, и у неё трогательно косил правый глазик, и жена ласково величала её Вася и гладила по русой головке, жалела умницу косенькую.
Набегавшись с женщинами по Москве и отдав долг гостеприимства, Шурик засобирался на охоту. Он всегда на зимние каникулы выбирался с мужчинами на природу, поиграть ружьишком.
Укладывает он рюкзак, как жена заявляет: – Возьмите ребенка на свежий воздух. Не всё девочке в городе ошиваться. Вон уже круги под глазами. А я за ней через пару дней приеду, заберу.
У Шурика у самого круги поплыли, – соглядатая дают, так еще и жена нагрянет на «военную базу». Это невозможно!!
– Да Вася, поди, не хочет? – подмигивает Шурик соплячке. – Ей бы с тётей Верой в аквапарк, а не слушать вой голодных волков. Правда, детонька?

– Волки?! – ахнула девчонка.
– А медведь? – спрашивает и, тянет шейку из платьица.
– И медведь. Страшный. У-у-гырр! – так противоестественно захрипел Шурик, что у Васи косой глазик несколько выпрямился.
Жена вопрошающе глядела на гостью, а Шурик про себя уссывался что гиена.
– Тётя Вера! – залепетала девочка, молитвенно сложив ручки.
– Тетя Вера! Вы не обидитесь, если не пойду с вами в аквапарк?
Шурик уронил двустволку, которую протирал ветошью.
– Нам сочинение задали, – говорит Вася, – как я провел новогодние каникулы. Если опишу настоящую охоту, мне по русскому пять влепят, а за волков и медведей и по природоведению отлично поставят. Двух зайцев убью. – и улыбается, отличница чёртова!
Маленькая, а уже какая! Прёт за золотом как новенький приисковый бульдозер.

Жена от умиления пустила слезу, а Шурик упёрся, – не детское дело на дикого зверя ходить. Порвет секач вашу отличницу, а мне отвечай?
– Какой зверь? – корит его Верка, – Ты страшнее перегара ничего не привозил. Еще зайца пару раз, прошлой зимой. Серого.
– Зайцы зимой белень… – заикнулась отличница, а Шурик заорал: – Беру! Бегом собираться.
В отличии от Васи, Вера училась неважно, не то б смекнула, что это кролики из деревни по соседству с «охотничьей заимкой». Потому что крупнее шлюхи, зверя в ближнем Подмосковье давно нет, а стреляют охотники по воронью да банкам...

Когда в рассветном сумраке Шурик вышел из подъезда с кем-то маленьким укутанным, мы с Федей удивились.
Объект же вежливо поздоровался. Девочка! Шурик усадил её в джип, захлопнул дверь. Очень вопросительно закурили.
– Да ладно, пацаны, девчонка не помеха. – отмахнулся Шурик. – В девять помолится и давит на массу как пожарник, а в остальное время вышивает как машинка. А завтра придумаем, как её сплавить. – и с фальшивой улыбкой помахал голубым глазёнкам за окном.

В камине трещал огонь, за окном не отставал мороз. На грубом столе выстроились чудесные вещи: водка, коньяк, пиво, квашеная капуста, соленые огурцы, сало, груздочки, селедка, дымилась в закопченном котелке вареная картошка. Но, кусок не лез в горло.
– Ну, и какого рожна она не спит?– мрачно спросил здоровяк Федя.
Забравшись с ногами, в кресле-качалке покачивалась Вася. Поперек колен покоилась Шуркина двустволка. Положив записную книжку на ружье, Вася вела дневник. Упорная девочка методично собирала материал.

Шурик пожал плечами и говорит ласково:
– Милая. – говорит. – Уже десятый час, тебе пора помолиться всевышнему и спать.
Вася подняла хлодный внимательный взгляд и заявила без шуток:
– Волков жду. Мне для сочинения. Пятерка нужна позарез.
– Иди спать! Бабайка из лесу придет, утащит. – не очень вежливо припугнул Федя и прикрикнул. – Ну?!
Вася похлопала по ружью: – Пусть…
Ружье, конечно, не заряжено, и мы всласть посмеялись над забавной девчушкой. Умора, конечно, но при ней слова крепкого не вставить, ни расслабиться, о бабах не посудачить, анекдот не рассказать. Совсем не то веселье, а время уходит.

Когда вышли на мороз покурить, Федя заявил: – Так не пойдет! Завтра вечером бабы, а тут эта «видеокамера» пишет и пишет. Извини Шурик, я люблю детей, но я её слегка припугну, и она запросится в город.
А что было делать? Мы с Шуриком вернулись в избу, а Федя достал из УАЗика огромный тулуп, вывернул наружу бурой, свалянной овчиной, напялил, и давай с улицы рычать и скрестись в стены, точно косолапый.
– Медведь! Медведь! Ой, мамочки! Спасите! – орали мы, метались по избе и едва сдерживали смех.
– Крючок! – кричала Вася.
Поздно! В незапертую дверь, в клубах морозного пара мохнатой спиной лез огромный зверь. В багряных отсветах камина, это было очень эффектно.
Настолько эффектно, что я заволновался, как бы к косящему глазу не добавилось заикание, а Вася отложила блокнот...

Черт и дьявол и сатана! Кто ж знал, что при разгрузке машины, девчонка присвоит патрон. Хорошо, дробь мелкая...
Залп! – и грозный шатун, с неприличным бабьим визгом укатился в лес.
– Попала! – выдохнула Вася, и косящий глазик вовсе прилип к переносице. Обмирая, мы кинулись из избы.

Капитальный тулуп и ватные штаны спасли аниматора – контузия правой задней полусферы – синячище, как гирей уебали. До конца охоты, Федя спал на животике, а выпивал как аристократ – стоя у камина и опершись локотком.
Уверен, бедняга и по большому ходил навытяжку…

Когда мы вернулись в избу, Вася спросила, где же медведь? Отличнице нужен был труп. Никаких четыре с плюсом, пять с минусом. Труп и баста!!
– Промазала, деточка. Ушел мишка... – сквозь слезы смеется Федя, так счастлив, что цел.
– Догоним? – предложила девчушка и взвесила в ручках ружье, а Федор горячо взмолился:
– Христом богом, заберите же у нее пушку!..

Абсолютно невозмутимая, Вася по горячим следам набросала что-то в блокнот, попрощалась и удалилась наверх, спать. С мансарды послышалась молитва.
– Тургенев! Записки охотника… – восхищенно прошептал Федя вслед и накатил сразу стакан.

Утром за завтраком Вася неожиданно заявила, что хочет домой.
– Не понравилось? – буркнул Федор от каминной полки, где ему был сервирован отдельный "стоячий" завтрак.
Воспитанная, девочка несколько смутилась.
– Ну, как-то не очень... – говорит.
– Медведь трусливый – сбёг. Волков вовсе нет. Я лучше про тигра придумаю и напишу. Верная пятерка…
Ну, типа, делать мне тут с вами больше нечего. Вертайте назад.
Шурик живо кинулся прогревать машину. Никогда больше не видал, чтобы громила Федя столь уважительно жал кому-то руку, как Васе…

А. Болдырев.

можно поддержать автора
номер карты вверху странички