Статистика ВК сообщества "Интересные факты о Республике Коми"

ОНЕЖЬЕ (Турьяыб)

Онежье – красивейшее коми село на живописном левом берегу реки Вымь (Емва), Княжпогостского района. Село Онежье расположено на левом возвышенном берегу реки Вымь, на её изгибе. Река обеспечивала в свое время постоянный рыбный промысел и удобную связь с торговым путём, проходившим по реке.

В дозорной книге 1608 г. дается такое описание селения: «Погост Онежье по реке по Выми. А на погосте церковь Рождество Пресвятые Богородицы, деревяна… да церковь собор Архангела Михаила деревяна». Возле церквей жили поп, дьячок, пономарь и проскурница. Кроме дворов церковнослужителей на погосте имелись и крестьянские дворы. Их было 15. Фамилии жителей в документе не названы, упомянуто лишь одно прозвище – Лебедь. Три двора были пусты, их обитатели умерли в 1598 г.; следовательно, тогда Онежье уже существовало, и это первое упоминание о нем в документах.
Возле погоста располагалось четыре деревни: Соломеинская, Федьковская, Норовская и Чеповская; впоследствии они слились с погостом Онежье в один населенный пункт. В деревне насчитывалось 22 крестьянских двора. Их обитатели тоже записаны в дозорной книге без фамилий. Исключение составил один крестьянин, самый зажиточный («лучший»), у которого указано прозвище Волынка (его потомки - Волынкины). Остальные крестьяне принадлежали к числу бедных («молодшие» и «бобыли»). Некоторые из них совсем обнищали. Например, в документе указан «двор пуст Фильки Иванова, обнищал, ходит по дворам». Несколько дворов стояли пустые – их жители умерли. Двое погибли во время военных походов в Зауралье в 1599 и 1600 годах («убиты на Югре» - сказано о них).

В середине XVII в. В погосте и окрестных деревнях насчитывалось 30 дворов крестьян и церковнослужителей, половина из них была пуста. Дворы запустели во время голодных лет (1636-1638), когда вымская земля пострадала от нескольких сильных неурожаев. Много жителей умерло. Опустели целые деревни. Например, в деревне Чиповской не осталось в живых ни одного человека.: «Дров пуст Якуньки Власова сына, а он умер с женою и детьми» в 1639 г., «двор пуст Анички Иванова сына Волынкина, а он умер» в 1639 г., «жены и детей не осталось» и т. д. Спасаясь от голода, жители бежали из Онежья , надеясь найти избавление в отдаленных районах, в частности в Сибири.; «Двор пуст Ивашка Елизарова сына, а он умер… а внук его Епифанко Иванов сшел в Сибирь» в 1638 г., «двор пуст Фильки Амосова сына, а он сшел в безвестно» в 1640 г., «жены и детей не осталось».

В это время обитатели Онежья носили такие фамилии: Турубов, Шебунин, Иевлев, Борисов, Нечаев, Тчанов (Чанов), Сертомов. Это древнейшие онежские фамилии. Переписная книга 1678 г. назвала несколько новых фамилий: Кырляков, Тарасов, Немчинов, Козлов, Шашов, Былин, Попов, Старцев, Космортов. Всего в Онежье и соседних деревнях в 1678 г. было 15 крестьянских и 4 церковных двора (гораздо меньше, чем в 1608 г.), причем три из пятнадцати дворов были пусты; два дворовладельца умерли, а третий «Федька Парфеньев сын Тарасов… сшел кормитца, а куды про то неведомо». Возможно, он переселился на Вычегду, которая в тот период активно осваивалась жителями разных районов Коми края, в т. ч. и вымичами.

Еще столетием позже, в 1782 г. в селе Онежском и в соседних деревнях имелось 35 дворов, в которых жили 178 мужчин и 139 женщин. В XIX в. на смену деревянным церквям пришла каменная, она была построена в 1856 г., а в начале XX в. несколько переделана: добавилась колокольня. В 1887 г. в Онежье открылась двухклассная церковно-приходская школа. «Вологодские епархиальные ведомости» в октябре 1895 г. писали, что Онежская школа принадлежит к числу «наиболее выдающихся школ в учебном и воспитательном отношении» и что школьное помещение здесь – одно из лучших в Яренском уезде. Онежье конца XIX – начала XX веков известно, как крупное торговое село на Выми, имеющее свою судоверфь.

В 1918 г. в селе Онежье насчитывался 231 житель, а в соседних деревнях Гортшор, Козловка, Катыдпом и Куавицы – еще пять с половиной сотен человек. В 1926 г. в селе имелось 50 дворов, 254 человек, в 1930 г. в Онежье располагались школа, больница, изба-читальня, агропункт, пароходная стоянка, потребительское общество, крестьянский комитет общественной взаимопомощи, участок милиции и сельсовет. В 1940 г. закрыта церковь.

Онежье знаменито своим земляком геологоразведчиком ученым В. Сенюковым, открывшим знаменитый Самотлор и Кембрийское море нефти в Западной Сибири.

В настоящее время Онежье представляет самобытный комплекс явлений традиционного строительного искусства, образец народной архитектуры. В своей основе оно отражает и сохраняет общие черты архитектурного стиля вымских деревень, который утрачивается. Обладая уникальной историей и культурным потенциалом, Онежье привлекает сегодня внимание молодых архитекторов, живописцев, художников декоративно-прикладного искусства, дизайнеров, фотографов и т.д. Здесь проводятся экспериментальные международные художественный пленэр визуальных искусств «Клюква» и графический пленэр «На ночь глядя или сказки вприкуску». В церковные праздники совершаются Божественные Литургии и крестный ход, во время которых село посещают паломники из разных уголков России.

В селе сохранились жилые дома трех характерных типов:
- развитые шестистенки (по документам – начало XX века);
- пятистенки на высоком подклете с сенями и хоздвором (данные отсутствуют);
- пятистенки на высоком подклете со светелкой (по документам – конец XIX века).

Шестистенок – дом традиционный по планировке, две жилые клети соединены сенями, сзади расположен хоздвор. В некоторых избах-пятистенках в хозяйственной части перестроена клеть и приспособлена под жилье. В планировочном решении пятистенка со светелкой есть особенность, выраженная в том, что хоздвор на всю ширину дома, а занимает только половину. Хозяйственные постройки (бани, амбары и пр.) устроены против домов, а также произвольно расположены на берегу реки (отдельно стоящие и образующие группу строений). Такое размещение бань обусловлено противопожарными соображениями. Несмотря на то, что основой большинства амбаров является простой четырехстенный сруб-клеть, их облик разнообразен. Будучи покрыты на один, но, чаще на два ската, амбары различаются по расположению входа. «Загон» – еще одно строение в крестьянском хозяйстве Коми, встречающееся в селе Онежье в виде трехстенного бревенчатого навеса под односкатной крышей, пристроенного к хозяйственной части жилища, либо стоящего отдельно на участке. Колодцы располагаются не на каждом участке, что обусловлено гидрологическими условиями – высокий берег реки. Будучи расположенными дисперсно по территории поселения, колодцы представляют собой особые объекты – своего рода социальные магниты, своеобразные очаги общественной жизни, формирующие особенности отдельных общественных (придорожных) пространств.

Село примечательно общественным центром – важнейшим компонентом его структуры (церковь и окружающая его площадь). Каменный храм Рождества Пресвятой Богородицы (1856 год) – единственный образец стиля «модерн» в культовом зодчестве Коми края, возведенный на месте сгоревшей деревянной церкви (1608 года), памятник истории, культуры и архитектуры XIX – XX веков, притягивающий к себе паломников из других городов России.
Церковь Рождества Пресвятой Богородицы в структуре села по ориентации и местоположению занимает особое место – западным фасадом колокольни обращена на изгиб реки по направлению основного, а в прошлом торгово-транспортного пути, ведущего с Усть-Сысольска (ныне город Сыктывкар), находясь в отдалении от других зданий села, на обрыве. При подъеме к храму со стороны реки открываются виды на церковь Вознесения Господня в селе Турья, а также на деревню Козловка, Луг и поселок Брусничный. При подъезде по реке издалека виден неповторимый силуэт церкви, созданный высокой колокольней с шатровым покрытием и широко раскинутыми крыльцами. Удачно найдено место для архитектурного ядра композиции. Церковь стоит в одном порядке с домами береговой линии, рядом – свободное пространство. Ее высота была вызвана необходимостью держать большое открытое пространство, что хорошо чувствовали мастера, строившие ее. Кроме того, сюда ориентированы все элементы архитектурно-природной среды: изгиб русла реки и ее берега, дороги и порядки жилых домов.

Село Онежье является одним из красивейших сел, сохранившим замечательные образцы коми народного зодчества, «достопримечательным местом» регионального значения.

Подготовлено по источникам: Жеребцов И. Л. Где ты живешь. Населенные пункты Республики Коми : историко-демографический справочник. – Сыктывкар : Коми кн. изд-во, 2000. – С. 275-276; Зуева И. Л. Особенности историко-архитектурной организации сельских поселений «Вымской земли» (на примере села Онежье Княжпогостского района Республики Коми // AMIT. – 2015. – № 3. – С. 1-14.

Публикация подготовлена Библиографическим отделом Центральной городской библиотеки г. Сыктывкара для группы "Интересные факты о Республике Коми"

Деревня ВЕРТЕП (Ижемский район)

Несмотря на единую административную единицу «сельское поселение Вертеп», оно делится на две деревни – Вертеп и Малый Вертеп, которые местные жители традиционно называют Кипр и Райдоз. «У нас не говорят «иду в Вертеп в гости», у нас говорят «иду в Райдоз», – говорит учительница Светлана Рочева.

Почему деревню назвали Вертеп, краеведы выяснить не смогли. По одной из версий, русское название она получила из-за множества двухэтажных домов, напоминающих рождественский театр.

В «Коми топонимическом словаре» приводится другое объяснение: «рус. вертеп – "большой овраг с непроходимым кустарником, лесом; возвышенность, холм с логами". Название-термин дает характеристику местности. Действительно, берега у деревни изрезаны глубокими крутыми оврагами (от 50 м и более глубиной). За оврагами тянется кромка густого леса».

В 70-е годы прошлого века власти хотели переименовать Вертеп в Нагорную, но название не прижилось.

Сегодня в Малом Вертепе двухэтажных домов не осталось: их начали разбирать после Великой оте-чественной войны, на которой погибли почти все маловертепские мужики, и некому стало заготавливать дрова для растопки огромных домов.

«Народное» название Вертепа Кипр деревня получила по имени ее основателя Киприяна. Устав снимать скудные урожаи хлеба с бедных земель за рекой, местный житель по имени Киприян в 1751 г. переплыл Ижму на бревне и посеял пробную партию пшеницы. Уродился хороший хлеб, и Киприян перевез большую семью на новое место жительства. За ним из-за реки потянулись односельчане, но Киприян не пустил их на земли, и последователи основали Райдоз (Божественный сосуд) – нынешний Малый Вертеп.

По материалам исследования Дианы Семяшкиной и Надежды Терентьевой, под руководством педагога Светланы Рочевой.

Источник публикации: Школьницы написали историю Вертепа // Республика. – 2013. – 27 июля (№ 132). – С. 2.

Фотографии: [id74642539|Анастасия Филлиппова]
[id391985957|Татьяна Хозяинова]
[id171172270|Валентина Васильева]
[id59684629|Сергей Федотов]

Публикация подготовлена Библиографическим отделом Центральной городской библиотеки г. Сыктывкара для группы "Интересные факты о Республике Коми"

ТАЁЖНЫЙ ЭТИКЕТ И РИТУАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ КОМИ ОХОТНИКА

Особо важными считались ритуалы, оформлявшие выход на промысел и начало жизни в лесу. Одним из главных правил охотника было сохранение в тайне своих намерений, поэтому отправку в лес, особенно выход на крупного зверя, старались не афишировать, скрывая особенно от женщин и детей. Будущий руководитель артели обычно обходил охотников и иносказательно спрашивал: «Мöдöдчи öтилаö ветлыны да, тэ ветлан-он?» (Собрался я в одно место сходить, ты-то пойдёшь ли?). Иногда заранее сговаривались два-три охотника и с этим же вопросом шли к более опытному, намеченному на роль хозяина артели.
Специальными ритуалами человек, входящий в лес, изначально должен был настроиться и подготовить себя к особому существованию, отличному от домашнего. Для этого перед выходом на промысел мужчины должны были обязательно очиститься не столько от грязи телесной, сколько от ритуальной нечистоты пеж, связанной, прежде всего, с сексуальной сферой, для этого накануне обязательно парились в бане, объединяющей магию огня, воды, дерева, ветра и камня. Перед дорогой надевали чистое бельё или же меняли одежду сразу по прибытии на первую стоянку.

Приметы, связанные с отправлением на промысел в основном совпадали с общими правилами выхода в дорогу: «Оз позь туйö петысьöс кильчö вылöдз, ывлаöдз колльöдны» (Нельзя провожать отправляющегося в путь до крыльца, на улицу); «Петтöдзыс да сразу петöммысьт джодж чышкыны оз позь: туйсö мунысьыслысь чышкан» (Перед выходом и сразу после выхода пол подметать нельзя: следы путнику заметёшь) (обратную дорогу не найдёт); «Туйö петысьлысь нинöм оз босьтны: деньга ни кöлуй, весиг сунистор кö öшйöма – оз позь босьтны: мыйкö оз судзсьы туяс» (У выходящего в дорогу ничего не берут: ни денег, ни вещей, даже если ниточка прицепилась – нельзя убирать: недостанет чего-нибудь в пути); «Мунысьлы туй оз вожмавны» (Путнику дорогу не переходят) и т. д.

Охотничий промысел, как важная часть традиционной жизни коми, требовал соблюдения ритуальных и моральных предписаний не только охотником, но и его домашними. Если мужчины ушли на промысел, домашним запрещалось ругаться и шуметь, чтобы не распугать добычу и не вызвать ссору среди охотников. Наряду с этими существовали приметы и предписания, связанные только с охотой. Считалось неприличным спрашивать у отправляющегося охотника, куда он идёт, а у возвращающегося – сколько или что он добыл. На бестактные вопросы следовало отвечать уклончиво: «Сiдз, тшак корсьны (турун видзöдлыны) тай мöдi» (Так, грибы поискать (травостой или сено проверить) вот собрался); «Сiдз тай ветлi вöрсö видзöдлыны» (Да так, сходил лес посмотреть). Не допускалось заранее упоминать про дичь, чтобы не вспугнуть удачу. Нельзя было показывать добычу, особенно черноволосым и черноглазым людям. В случае неудачи, любопытного могли обвинить и в преднамеренной порче.

Входя в лес или перед началом промысла делали подношения лешему или водяному: оставляли на пне (бросали в воду) табак, хлеб и другую снедь, исключая рыбники. Также широко практиковалось очищение огнём, которое проводили как при входе в лес, так и перед первым или очередным забросом невода.

Вымские рыбаки с целью примирения с водяным духом (васа) разводили на берегу костёр, в который бросали кусочки стелек или лоскутки одежды, кусочек тины, вытащенной из воды, охапку хвороста, принесённого из леса. После произнесения заговора «Васянь кö – ваö, вöрсянь кö – вöрö, мортсянь кö – биö» (Если из воды – в воду, если из леса – в лес, а если от человека – в огонь) все перепрыгивали через костёр и обходили его три раза, проходя обязательно через дым.

Вишерские охотники перед повторным выходом на промысел разводили костёр из лучин у порога внутри дома и, уходя на охоту, перешагивали через него. Обычно обряд очищения проводился также перед началом промысла.

На верхней Вычегде обряд совершался по прибытии на место охоты, перед началом промысла, а в с. Палевицы перед каждым забросом невода все участники рыболовной артели проходили через дым от веток можжевельника, брошенных в костёр».

В течение всего охотничьего сезона соблюдались правила, регламентирующие отношения с лесом, зверем, духами. Кроме жертвоприношений перед началом охоты, принято было оставлять на пне или на берегу первую добычу лесному или водяному духу, для лесного духа клали рядом осьмушку табака. На верхней Вычегде, поймав первую сёмгу, рыбаки выходили на берег, варили и съедали голову, только после этого забрасывали невод повторно.

Существует также строгий запрет на ругань, сквернословие и тем более поминание нечистого в лесу, вопреки женскому высказыванию «Гортын эн матькы, абу öд вöрын» (В доме не матерись, не в лесу ведь). Известны былички о том, как водяной разрывал сети артели, один из членов которых выругался после заброса невода. Считалось, что лесной дух может даже «выкинуть» из леса охотника-сквернослова.

Лесного духа можно было спровоцировать на встречу и непреднамеренно. Для этого достаточно было не спросить разрешения на ночлег у лесной избушки или ели, под которой устраивались. Считалось, что и избушка, и дерево имеют своих хранителей, которые берут под своё покровительство охотника, произнёсшего этикетную фразу: «Керкаöй, керкаöй (козйöй, козйöй), лэдз войковтны, видз тöлысь-падераысь, биысь-ваысь, лёк йöзысь, лютöй зверысь» (Избушка, избушка (ель, ель), пусти переночевать, обереги от ветра-падеры, от огня-воды, от дурных людей, от лютого зверя). В лесную избушку (даже в свою) нельзя было заходить без стука, а растопив печь, следовало кинуть в огонь кусочек хлеба. Существует множество быличек о том, что к дереву, под которым по всем правилам заночевал охотник, ночью приходит некий дух и приглашает ель на поминки (свадьбу); ель отказывается под тем предлогом, что у неё есть гости; утром, как только охотник отходит на безопасное расстояние, это дерево падает. Охотники опасались устраиваться на ночлег в нечистых местах, у развилки дорог и под развилистым деревом, считалось, что там проходит дорога духов-вихрей (свадебный поезд), которые могут прогнать человека или раскидать его нодью (охотничий костер).

Поскольку, по представлениям коми, каждое дерево и каждый вид животных имеет своего «хозяина» или духа-хранителя, строго запрещались бессмысленная рубка деревьев и необоснованное убийство животных. Считалось, что лесные духи могут наказать и за проступки, совершённые в лесу, но не связанные напрямую с охотой, поэтому охотник должен следить не только за окружающим, но и за своими мыслями и поступками, не забывая при этом об основной цели своего пребывания в лесу.

Источник публикации: Ильина Ирина. Формирование мужчины в рамках традиционных представлений о мужском пути «морттуй» у коми-зырян / Ирина Ильина, Олег Уляшев // Фольклористика Коми. – Тарту, 2016. – С. 38-42.

Публикация подготовлена Библиографическим отделом Центральной городской библиотеки г. Сыктывкара для группы "Интересные факты о Республике Коми"

ОДИССЕЙ ИЗ КЕРЧОМЪИ

На борту затонувшего в 1842 году корабля «Ингерманланд» был матрос из коми села Тимофей Кипрушев.

Отправляясь 24 июля 1842 года в плавание, капитан корабля «Ингерманланд» Павел Трескин не мог ни предвидеть, ни предугадать, какими трагическими событиями будет ознаменован этот поход.
Не могли знать этого и находившиеся на борту судна 892 человека, среди которых волею судьбы оказался и выходец Коми края, матрос второй статьи Тимофей Кипрушев.

НАШЕМУ земляку Тимофею Кузьмичу Кипрушеву в 1842-м стукнуло 22 года. Уже второй год парень из села Керчомъя тянул лямку матроса. Вскоре после рекрутских сборов он получил назначение в седьмой марсовый экипаж в Архангельске. Сначала здесь же, в Архангельске, нес службу на берегу. А в 1842 году был переведен на линейный корабль «Ингерманланд».

Судно направлялось из Архангельска в Санкт-Петербург. Для этого оно должно было обогнуть два полуострова – Кольский и Скандинавский. С самого начала плавание не заладилось: дул сильный встречный ветер, на преодоление которого ушел целый месяц. Погода все время стояла холодная, пасмурная.

Лишь 21 августа ветер поменял направление, стал попутным. 26 августа «Ингерманланд» обогнул юго-западную оконечность Норвегии и вошел в пролив Скагеррак. Здесь стал вновь усиливаться ветер, солнце не показывалось, погода не предвещала никаких изменений к лучшему.
Беда подстерегла «Ингерманланд» в ночь на 30 августа. Сильной волной на корабле выломало гальюн. Это случилось примерно в 25 милях от норвежских берегов. Вдали светил маяк Оксэ. Последовал приказ развернуться в сторону маяка. Но при неудачном повороте корабль трижды ударился о камни, стал крениться, наполняться водой и погружаться в море.

Капитан I ранга Павел Трескин, посоветовавшись с офицерами, решил во что бы то ни стало подойти к берегу. Но на палубе накренившегося корабля уже нельзя было стоять. Принялись рубить мачты. Одна из них упала в воду, но не отделилась от основания. Видя это, мичман Владимир Греве с топором в руках бросился в воду. Но сил своих, видимо, не рассчитал. Его подняли на палубу, но от изнеможения и переохлаждения он вскорости скончался. Первая жертва на корабле придала новые силы членам экипажа. Прибывавшую воду из трюмов откачивали помпами, кадками, ведрами и даже киверами. Чтобы привлечь к себе внимание, непрестанно палили из всех 74 корабельных пушек, жгли фалшвееры. Попытались удержаться на месте, бросили все четыре якоря. Ничего не помогло. Тогда начали сбрасывать орудия. Все, что могло плавать, тоже полетело в воду. Капитан назначил ответственных за корабельный флаг, журнал, экипажные деньги.

Около двух часов ночи вода поднялась до палубы, которую стало заливать и снаружи. В эти критические минуты корабельный священник Василий Назарьев благословил погибавших, и команда прокричала прощальное «Ура!» Но в трюме «Ингерманланда» находилось много пустых бочек, благодаря которым корабль ко дну не пошел. Корабельного же священника смыло с палубы набежавшей волной, он утонул.

Стихия разбушевалась. Переливаясь через палубу, волны ломали гребные суденышки, разбивали все на своем пути, калеча и снося в морскую пучину людей. Погибло много старших офицеров. Дважды падал в воду капитан. На третий раз его, вконец обессилевшего, вытащили на обломанное волнами гребное судно, которое понесло к берегу. Наблюдавшие эту драматическую картину посчитали, что капитан обречен. Но вопреки всему неуправляемое суденышко прибило к берегу. А за свое нечаянное спасение позднее капитану пришлось держать строгий ответ.

УЖЕ более суток оставшиеся в живых находились в воде. На рассвете их взору предстала трагическая картина – по горизонту моря разбросаны несколько сот человек. Страшную картину усугубляли бушующие волны, отдаленность берега, окоченевшие и плавающие трупы. Среди потерпевших оказались и женщины с маленькими детьми. Яростные волны выхватывали младенцев из рук обессиленных матерей. Над морем раздавались душераздирающие вопли. Людей мучила жажда. Все обломки корабля были густо увешены потерпевшими.

Чтобы поддержать друг друга, люди окликали знакомых, пытались приводить в чувство обессилевших. Мужество и решительность демонстрировали офицеры. Дружно исполняли все команды оставшиеся в живых матросы. «Вместе служили, так вместе и умрем», – в разных местах раздавались подбадривающие голоса. На борьбу со стихией ушло 72 часа. 1 сентября норвежские корабли подобрали оставшихся в живых моряков и пассажиров. Из 892 человек спаслись 503, в том числе 14 офицеров, семь женщин и один ребенок. Погибли 389 человек, в их числе 20 офицеров, 21 женщина и семеро детей.
Все описанные беды и ужасы выпали и на долю матроса Тимофея Кипрушева. Наверняка выжить ему помогли молодость и природная закалка. Его мужество и хладнокровие при чрезвычайной ситуации были оценены начальством. Уже на следующий год Тимофею присвоили звание матроса I статьи, хотя для этого требовалось как минимум пять лет морской службы.

Тимофей Кипрушев, как и все спасенные россияне, на себе испытал и радушное отношение жителей Норвегии. Норвежцы предлагали свои услуги, приглашали потерпевших в свои дома, оказывали медицинскую помощь. Из прибрежного городка Мандаль команду перевели в Христианзанд (Христианию) – нынешний Осло. Здесь россияне тоже встретили искреннее сочувствие и теплый прием.

17 сентября, погрузившись на транспортный корабль «Тверца» и купеческое судно, спасенные направились в Кронштадт. «Тверца» выходил из Архангельска одновременно с «Ингерманландом», но при сильном ветре они потеряли друг друга.
Очевидцы проводов вспоминали: «Радость, с какой встречали нас, обращалась теперь в уныние, как будто мы расставались с родными и они будто провожали родных. Среди добрых норвежцев несчастье казалось легким. Понимая нашу горькую участь, они старались развлечь нас. Христианзандцы врезались в наши сердца неизгладимыми чертами».

Но и на обратном пути попутных ветров было мало. В районе Готленда российские корабли пережили жестокий шторм, к счастью не причинивший никаких повреждений. Наконец 3 октября причалили к пристани Кронштадта.

МНОГОСТРАДАЛЬНОЕ плавание завершилось. Но последовавший за ним шлейф разбирательств и выволочек тянулся еще очень долго. Делом о крушении возле норвежских берегов занимался лично император Николай I. По его распоряжению были снаряжены корабли за спасенными, он же приказал провести детальное расследование, приведшее к трагедии. По первости император же требовал отдать под суд капитана. Но суд оправдал Трескина и одобрил поведение экипажа во время шторма. Ознакомившись с докладом следственной комиссии, Николай I написал: «Объявить капитану, что я его не виню в потере корабля, а офицерам и нижним чинам, что я совершенно доволен их поведением во время сего несчастия».

Трудно сказать, дошла ли похвала государя-императора до матроса Тимофея Кипрушева. Скорее всего нет. Вряд ли узнали о его злоключениях и в родном селе Керчомъя. Из архивных документов явствует, что матрос I статьи Кипрушев был неграмотным, а значит, ни читать, ни писать не умел. А по-другому весточку о себе тогда было не послать.

ПОСЛЕ «Ингерманланда» Тимофей Кипрушев продолжал нести службу на транспорте «Тверца». Позже его перевели на корабль «Красный». Тем временем российский флот пополнился новым судном «Ингерманланд», в его экипаже вновь нашлось место и Кипрушеву. В 1852-1855 годах матрос из Керчомъи служил на шхуне «Стрела», охранявшей Балтику от вторжения англичан. В это время шла Крымская война, неприятели пытались нанести удары по России с морей, но везде их нападения были отбиты.

Свою долгую морскую службу Тимофей Кипрушев завершил на винтовой лодке «Перелив» и корабле «Гангут». В 1861 году в возрасте 41 года он ушел в отставку. Грудь «морского волка» украшала светло-бронзовая медаль в память о войне 1853-1856 годов, а на бушлате выделялись две нашивки из желтой тесьмы – знак отличия за 15-летнюю беспорочную службу.

Распрощавшись с морем, Тимофей Кузьмич возвратился в родную Керчомъю, где не был более 20 лет. На руках бывалого моряка находился указ об отставке, в котором был отмечен весь его служебный путь. Но в августе 1903 года старый матрос не отыскал документа о своем славном прошлом и отправил запрос в Кронштадт, чтобы помогли справить дубликат. Судя по этому запросу, моряк, который к тому времени уже разменял девятый десяток, уже не мог четко выговорить и мудреное название корабля, на котором когда-то служил и чуть не лишился жизни: вместо «Ингерманланд» в прошении написано «Ермолант». Прошение подписал земляк Кипрушева Дмитрий Ваддоров, а заверил волостной старшина Кочанов.

В конце ноября 1903 года дубликат указа об отставке матроса Тимофея Кипрушева был выслан из Кронштадта. Сейчас этот документ хранится в Национальном архиве Республики Коми. К сожалению, не осталось никаких сведений о жизни мужественного человека Тимофея Кипрушева после его возвращения на родину. Неизвестно и то, до какого времени он дожил и когда покинул этот мир. Наверняка остались его дети, внуки, правнуки. Может, кто-нибудь из них, прочитав этот материал, откликнется, доскажет эпопею жизни Тимофея Кузьмича.

Источник публикации: Сурков Николай. Одиссей из Керчомъи. На борту затонувшего в 1842 году корабля "Ингерманланд" был матрос из коми села Тимофей Кипрушев // Дым Отечества ист.-краев. прил. к газ. «Республика». – 2005. – 29 янв. – С. 6.

Публикация подготовлена Библиографическим отделом Центральной городской библиотеки г. Сыктывкара для группы "Интересные факты о Республике Коми"

Окрестности деревни Пузла, Усть-Куломский район 🦌

ЛОКАЛЬНАЯ ТРАДИЦИЯ ПИТАНИЯ ИЖЕМСКИХ КОМИ

Самая северная этнографическая группа коми-ижемцы (изьватас) – окончательно сформировалась в XVII–ХVІІІ вв. из выходцев с Выми, Удоры и других территорий. Переселенцы в район р. Ижмы, оказавшись в зоне экологически допустимого предела для продвижения на север без коренного изменения традиционной системы природопользования, нашли выход из кризисной ситуации, включив в традиционный хозяйственный комплекс для них новую отрасль – оленеводство, заимствованную у ненцев. Благодаря этому они освоили территорию зоны тундры и стали использовать ее природные ресурсы наряду с таковыми лесной зоны. В процессе расселения по берегам рек Печоры и Ижмы сложилась самобытная культурно-бытовая специфика, которая стала проявляться и в культуре питания.

Оседлый образ жизни ижемцев предопределил существование домашнего (семейного) горячего трехразового питания и приготовление пищи в русской духовой печи. Кочевой образ жизни внес свои коррективы: в тундре горячую пищу готовили на открытом огне, позже стали использовать железные печи, а в рацион питания включили сыроядение.
Животноводство, оленеводство и охота предопределили наличие мясных продуктов в рационе питания. В пищу употребляли мясо: баранину (ыж яй), телятину (кукань яй), оленину (кöр яй) и дичь (утка яй), конина не представлена в мясном ассортименте. Самым распространённым мясным блюдом был суп из мяса домашних животных (яя шыд) и дичи (утка шыд). В качестве заправки супов использовалась крупа-сечка или мука из ячменя, позднее стали добавлять картошку: «важöн только нур да сов, да яйсö. Öнi вед картупель тэчасны, кодi вкуссэ оз сет» (раньше только мучную заправку да соль, да мясо. Сейчас ведь картофель кладут, который вкус не дает) [Семяшкина П.М., 1907 г.р., д. Варыш Ижемский р-н]. Мясо из бульона, нарезая, подавали как отдельное блюдо, а бульон пили: «водзджык шыдсэ юам, а сэсся пöтка яйсэ сеям» (раньше бульон пили, а после дичь, мясо ели) [Терентьева А.П., 1914 г.р., с. Брыкаланск, Ижемский р-н]. В данном контексте интерес представляет сохранение устойчивого выражения: «шыдсэ ю» (суп пей), тогда как в других районах говорят «шыдсö сёй» (суп ешь) или «шыдсö панял» (суп ложкой ешь). Разнообразия мясных блюд не наблюдается: «важен гуляшсэ да шыдсэ и пулiсны» (раньше гуляш и суп варили) [Семяшкина З.А., 1928 г.р., с. Брыкаланск, Ижемский р-н]. Но количество потребляемого мяса было значительным. Это особо проявлялось у оленеводов, что связано с характерным для жителей Севера «белковым» рационом питания.

Для приготовления гуляша в чугунок укладывалось нарезанное кусками мясо, добавляли соль, заливали водой и ставили в печь томиться. В рацион питания включали также жаркое (яя картошка): вначале доводили до полуготовности кусочки мяса, а затем добавляли нарезанный кубиками картофель. Все это тушилось в русской печи. В данном контексте необходимо особо подчеркнуть, что ежедневно при каждом приеме пищи подавали мясной суп. Исключение составляли дни поста, когда ели пустовару. Суп подавали горячим, так как сваренный с утра суп (как, впрочем, и все остальные блюда) оставляли в печи: «кытчедз оз сёйны, пыр видзам пачас» (пока не съедят, всегда в печи держали) [Артеева М.М., 1923 г.р., с. Мохча, Ижемский р-н]. Поэтому горячее питание выступает важной особенностью кухни ижемцев. Из голов и ног животных готовили студень, который называли «кисель» или «дзöран кисель» (букв. трясущийся кисель): «кисель карлiм разнэй кокысь, кöр коксьыс кисельсэ карлiм» (студень готовили из разных ног, из оленьих ног студень готовили) [Филиппова В.П., 1913 г.р., с. Брыкаланск, Ижемский р-н].

Нарезанная на небольшие куски и обжаренная на сковороде или прямо на железной печке оленина называлась «хайна». В тундре печень, нарезав на тонкие куски, обжаривали прямо на поверхности железной печурки и ели, слегка посолив. Ижемские оленеводы при забое скота в тундре выкапывали небольшую яму в земле, укладывали в нее шкуру шерстью вниз и сливали туда кровь, которую собирали в туески, по мере необходимости замешивали на ней тесто для блинов. Была также обычна практика приготовления похлебки, которую готовили из ушей, хрящевых частей носа оленей и мягких частей копыт, опаленных на огне. В эту похлебку добавляли оленью кровь, причем так, чтобы она не свернулась во время варки. Для этого свежую кровь разбавляли небольшим количеством воды и вливали тонкой струйкой, постоянно помешивая. Такую практику можно объяснить недостатком минеральных веществ в питьевой воде и малым количеством минеральных добавок при приготовлении пищи. Этот недостаток компенсировался за счет мяса и крови оленя, которые отличаются полнотой и разнообразием минеральных веществ.
В рацион питания включали и строганину: «кын яй сёйисны» (замороженное мясо ели) [Ануфриева М.Н., 1928 г.р., с. Мохча, Ижемский р-н]. Замороженное мясо тонко нарезали ножом и ели, обмакивая в соль. Строганина помогает от малокровия. Таким же образом ели и рыбу (кын чери). В современной практике фиксируется приготовление строганины из печени домашних животных, а сырую печень оленей опасаются употреблять в пищу.
Из лесных животных в пищу употребляли мясо лося, который был одним из источников мясной пищи, его называли «лола» ‘обладающий душой, живой’. Мясо пушных животных в пищу не употребляли, его отдавали собакам. Существующий ранее запрет на потребление мяса отдельных животных (медведя, зайца) к середине XX в. уже не отмечается.

Основными способами хранения мясного сырья были заморозка, соление и вяление. Примечателен способ сохранения оленины в тундре, когда туша оленя подвешивается на шест, на вольном воздухе и солнце мясо подвяливалось и не портилось, а по мере необходимости от туши отрезали куски мяса.

Широко представлена в рационе питания молочная продукция, но только у тех, кто ведет оседлый образ жизни. Оленье молоко (кöр уллё) пили только пастухи, находившиеся в тундре около оленьих стад. Коровье молоко (уллё) употребляли в свежем виде, добавляли в чай, но чаще его подвергали переработке. Популярна сметана (нöк), которой забеливали супы, добавляли в творог, тесто. Из молока готовили кисломолочное масло (вый), специфика которого связана с тем, что для его изготовления берут сливки, снятые с кислого, а не свежего молока. Топленое масло более устойчиво к длительному хранению, поэтому именно оно представлено в ижемской кухне. Из молока готовили творог (рысь), получая его методом отваривания простокваши. На христианскую Пасху готовили творожную пасху в специальных формах, на стенках которой была вырезана христианская символика: «сэтче рисуйтiм крест, öти лун кежлэ только карöны» (туда рисовали крест, только на один день готовили) [Семяшкина П.М., 1907 г.р., д. Варыш Ижемский р-н]. Сыворотку (рысьва ‘творожная вода’) использовали при замесе теста. Обезжиривание молока проводили двумя способами: методом отстоя и с помощью сепараторов. Обезжиренное или снятое молоко употребляют в пищу как обычное, а сливки используют как масло. Молозиво (уль уллё), получаемое в течение нескольких дней после отела коровы, не пригодно для питья, но очень ценное сырье для приготовления омлета. Молоко используется не только как самостоятельный продукт, а также как среда для приготовления других продуктов. Молочные каша (уллёла рок) и суп (уллёла шыд) готовились, как правило, на смеси молока и воды, так как цельное молоко жирное, при готовке оно может подгореть, что в целом могло негативно отразиться на качестве блюда.

Хлебобулочные изделия выпекали из ржаной, ячменной и пшеничной муки. Хлеб круглой формы выпекали на поду печи из кислого теста, которое сбраживалось на основе закваски (рокöс), а в тундре моделировали духовую печь с помощью металлической посуды. Хлеб из ячменной муки называют «тяпыш» или «кöд нянь». Первая номинация заимствована из русского языка, что не выглядит случайностью, так как ижемцы проживают на сопредельной территории с русскими–устьцилемами. При выпечке булочных изделий предпочтение отдавали пресному тесту из черной муки. В ассортимент выпечных изделий входят сочни, шаньги, рыбники, пироги, колобки. Основой всей выпечки, за исключением колобков, были сочни (кос ку – букв. ‘сухая корка’): «коркэ ляти тор, а коркэ и дзик кушен» (когда с начинкой, когда и без) [Филиппова В.П., 1913 г.р., с. Брыкаланск, Ижемский р-н].

Разнообразием отличаются шаньги, которые представляют собой открытую выпечку круглой формы с разной начинкой. Шаньги готовят из пресного ржаного (калитка, вöсньыд шаньга – букв. ‘тонкая шаньга’) или дрожжевого пшеничного теста (шаньга). Отличаются шаньги из пресного теста способом оформления: сочень калитки загибался вверх и защипывался, а для тонкой шаньги это не характерно. Начинку для шанег готовили из муки (ляти), крупы-сечки (шыдöс), картофельного пюре (нярэм картошка), творога (рысь) и ягод (вотöс). Местная специфика внутри района наблюдается в размерах выпечки: шаньги/калитки на Ижме были диаметром 6–8 см, а на Печоре – почти в два раза больше (15 см).

Рыбник (кулебяка) занимал значительную часть в рационе питания, его подавали почти ежедневно. Рыбники выпекались как закрытой, так и открытой формы, последняя была предпочтительнее, так как в ней рыба лучше пропекается. В качестве начинки используют рыбу разных видов. Колобки (рача) выпекались из безопарного теста из ячменной муки в специальной металлической форме (рач), что и нашло отражение в его названии. Иногда такую выпечку называли «налевушка», так как тесто наливали, а сверху обильно смазывали сметаной. Тесто для блинов часто замешивали на крови домашних животных. Такие блины были достаточно толстыми, их называли «вира блин» (букв. кровяные блины). Особой популярностью они пользовались в тундре, тесто для блинов здесь замешивали на крови оленей. Сочетание, казалось бы, несовместимых продуктов в одном изделии, с точки зрения диетологии, весьма оправдано, так как усвояемость растительного белка в сочетании с животным повышается. По народным представлениям, потребление таких блинов позволяло поддерживать необходимый уровень гемоглобина в крови.

Для ижемцев характерны два способа приготовления каш – заварной и распаренный. Первым способом готовили каши из ячменной муки с добавлением сливочного масла. К этому типу относится саламат: «Саламатсэ ылаын пуасны рытын, уна челядь чукэртчасны, да вый тор пуктам пöртэ, пуктам пызь тор, кор гöрдэдас саламат дзижыс, ва содтасны да, пуасны да» (саламат на улице вечером варят, много детей соберутся, да масло в котелок положат, муку добавят, когда покраснеет саламат, воду добавят да, варят да) [Семяшкина П.М., 1907 г.р., д. Варыш Ижемский р-н]. Саламат – ритуальное блюдо, приуроченное к Петрову дню, к началу сенокосной поры, поэтому его и варят в котелке на улице. Кашу из крупы варили вторым способом: «унджык кэ пуктысяс – рок, а этшаджык кэ – шыд артмас» (больше положишь – каша, меньше – суп получится) [Семяшкина З.А., 1928 г.р., с. Брыкаланск, Ижемский р-н]. Крупяные супы (пустовара) готовят в дни поста, а технология их приготовления близка технологии приготовления распаренной каши. В каши добавляли масло: «шöрас гöптор вечасны да вый пуктасны» (в центре ямку сделают и туда масло кладут) [Филиппова В.П., 1913 г.р., с. Брыкаланск, Ижемский р-н]. Ели такую кашу, макая ложку с кашей в масло. Наличие двух способов приготовления одного блюда сопряжено с характером огня. Хронологически первым способом приготовления каши был заварной, связанный с открытым огнем, распаренная каша готовилась в русской печи, в настоящее время используются оба способа.
Из зерновых культур готовили квас и самогон: «Ми квас вöчлыылiм, самокур лэдзлыылiм же» (мы квас делали, самогон гнали же) [Филиппова А.П., 1924 г.р., с. Брыкаланск, Ижемский р-н]. В данном контексте необходимо особо подчеркнуть, что у коми отсутствовали развитые традиции потребления алкогольных напитков. Но в ритуальной практике коми использовали домашнее пиво (сур) из солода, а для ижемцев характерно приготовление самогона, так как они всегда ощущали недостаток зерна.

Нарезанный картофель укладывали в сковороду (рач), добавляли немного сливочного масла и воды/молока, и тушили в печи. По технологии это блюдо напоминает распаренную кашу из крупы. Приготовленный таким образом в русской печи картофель назывался «жаритöм/пражитöм картошка». Картофелем заправляют также супы, из него готовили крахмал. Огородничество имело подсобный характер. В небольшом количестве выращивали белокочанную капусту, репу и редьку. На зиму капусту солили в бочках, добавляя для вкуса размятые ветки смородины. Из редьки делали салат: «вуштам да уллёен и нöкъен сёям» (натрем да с молоком и сметаной едим), а репу отваривали: «чиститан да пуан и чöскыд сёян лоо» (почистишь и сваришь, вкусное блюдо получается) [Истомина М.Ф., 1920 г.р., д. Гам, Ижемский р-н].

В деревнях, где рыболовством занимались практически все мужчины, рыба подавалась при каждом приеме пищи. Так, утром пили чай с соленой рыбой, на обеденный стол выставлялась кулебяка, а вечером подавали рыбу с картошкой. Из рыбы варили уху, ее тушили/пряжили, солили и квасили. Для ухи считалась самой лучшей жирная красная (семга) или белая (сиг, зельдь, хариус, пелядь и др.) рыба. Особый привкус ухе придавали головы, плавники, хвосты, кости и кожа, поэтому их не убирали. Рыбную икру (пöк) варили вместе с рыбой. Иногда во время варки в уху тонкой струйкой добавляли молоко «уллёла ухаыс зэй жö чöскыд» (уха со свежим молоком очень вкусна) [Филиппова А.П., 1924 г.р., с. Брыкаланск, Ижемский р-н]. Сваренную рыбу вынимали и подавали как самостоятельное блюдо, а бульон пили «ухаас нур ог пуктэ, юам» (в уху муку не кладем, пьем) [Семяшкина З.А., 1928 г.р., с. Брыкаланск, Ижемский р-н]. В уху крайне редко добавляли специи, полагая, что приправы только ухудшают вкус как рыбы, так и бульона.

Рыбаки на промысле и оленеводы в тундре часто употребляли в пищу сырую, слегка подсоленную рыбу, считая ее полезной для здоровья. В зимний период лакомством рассматривалась строганина – свежая мороженая рыба, тонко нарезанная ножом. При большом улове рыбы икру собирали в деревянную посуду. С помощью деревянной лопаточки крутили ее, освобождая от пленки, а затем солили. Раньше ижемцы рассматривали жареные жабры (шагли) деликатесом, но в связи с ухудшением экологической обстановки это блюдо полностью исчезло из рациона питания. Ижемцы готовили густую кашицу из рыбы (пöдлива): мелкую рыбу с добавлением теши и внутренностей ценных пород рыбы долго варили в котелках на костре. Когда рыба полностью разварится, добавляли немного муки, интенсивно помешивая до получения однородной массы. Ели такое блюдо ложками или кусочком хлеба, макая в чашу. Закладка рыбы на длительное хранение осуществлялась тремя способами – заморозка, засолка и ферментация. В результате взаимодействия с ненцами ижемские коми расширили диапазон способов закладки рыбы на длительное хранение за счет ферментации (квашения). Свежую рыбу солили обычным способом, но бочки оставляли при теплой погоде на солнце, а в холодную погоду заносили в избу. Готовность такой рыбы определялась по специфическому запаху. Такую рыбу ижемцы номинируют как «тундраса чери» (букв. рыба из тундры), «кöр дор чери» (букв. рыба рядом с оленем) или «иска чери» (рыба с душком), а все остальные коми определяют ее как «рыба печорского засола», подчеркивая тем самым локальность распространения такого типа засола рыбы. Рыба печорского засола хорошо усваивается организмом человека, считается хорошим средством против цинги, имеет нежный вкус, но, к сожалению, отличается тяжелым запахом. Способ заготовки пищевого сырья – ферментация – способствовал увеличению содержания витамина С в продукте в несколько раз, что, без сомнения, имело существенное значение для поддержания витаминно-минерального баланса в организме человека в условиях Крайнего Севера. Кроме того, повышение кислотности продукта за счет ферментации приводит к тому, что рыбный белок легче усваивается человеком.

Печатается в сокращении. Полностью читайте в источнике: Чудова Т. И. Локальная традиция питания ижемских коми // Известия Коми научного центра УрО РАН. – Сыктывкар, 2014. – Вып. 4 (20). – С. 66-73.
Публикация подготовлена Библиографическим отделом Центральной городской библиотеки г. Сыктывкара для группы "Интересные факты о Республике Коми"

ПРЕДКИ КОМИ В ЗАУРАЛЬЕ (ПО АРХЕОЛОГИЧЕСКИМ ДАННЫМ)

«Югра» – название исторической области и обобщенный этноним предков хантов и манси. В результате новгородских походов в XII−XIII вв. югра, обитавшая первоначально преимущественно к западу от Уральских гор (предположительно бассейн верхней Печоры), постепенно перемещалась на Восток, в районе Нижнего Приобья, где уже во второй половине XIV в. оказались основные племена «югричей».

Современные топонимические исследования фиксируют большое количество угорских названий на западном склоне Урала и в верховьях р. Печоры. Указанные районы издавна входили в зону хозяйственных интересов угров. Западнее данного региона преобладают коми топонимы. О древних контактах угров и предков коми-зырян свидетельствуют коми параллели угорским названиям рек и гор на западных склонах Северного Урала. Угры, по всей вероятности, не удалялись на значительное расстояние от Уральских гор. В то же время археологические данные свидетельствуют об эпизодических посещениях небольших групп предков хантов и манси средневычегодского региона, вероятно, для охоты и рыбной ловли еще в конце I тысячелетия нашей эры.

Письменные источники свидетельствуют о начале переселения коми-зырян в Западную Сибирь в конце XVI – начале XVII в. Известно, что коми бывали в Зауралье и раньше. Они принимали активное участие в военных походах на «югру» в составе новгородских и московских ратей в XII−XV вв. Коми выполняли функцию проводников, переводчиков, способных быстро и безопасно вступать в контакты с угро-самодийским населением. приспособленные к тяжелым походам в сложных условиях севера они передавали свой опыт русским колонистам.

Точных данных о времени первоначального проникновения коми за Урал до сих пор не было, однако многие исследователи полагают, что они давно знали «чрезкаменные» пути, по которым коми охотники на пушного зверя ходили далеко на восток ― до бассейна Оби и далее.
Занимались они в Зауралье не только промыслом, но и торговлей, скупая меха ценных пушных зверей (соболя и др.) у местных жителей. Крупную роль в торговле с ненцами играли, например, городки с коми названиями Войкар (Северный город) и Уркар (Беличий город), представлявшие собой небольшие укрепленные городища, укрепленные валами. Исследователи Сибири признают, что города Обдорск и Мангазея были основаны при непосредственном участии коми и что названия их имеют коми происхождение. При этом исследователи опирались на несомненное существование тесных контактов между предками коми и предками современных хантов, манси и ненцев, отмеченных в языке, топонимике, фольклоре и этнографии. Самый древний путь в Зауралье проходил по притокам верхней Вычегды и Печоры, затем по притокам Оби (реки Ляпин и Северная Сосьва) он выводил в долину нижней Оби. Другой путь проходил южнее – по рекам Сысоле и Лузе, откуда в бассейн верхней Камы (земли коми-пермяков) и через Уральский хребет, по притокам Оби в долину Оби.

В конце 70-х – начале 90-х гг. ХХ в. археологи В. М. Морозов и С. Г. Пархимович на берегу Оби открыли три укрепленных средневековых городища (Октябрьский район Ханты-Мансийского автономного округа): Перегребное 1, Шеркалы 1 и 2. На городищах выявлены остатки срубных построек с печами-каменками. По мнению исследователей, «по своему устройству эти жилища напоминают традиционные коми-зырянские охотничьи избушки «вöр керка». Важную роль для определения этнической принадлежности жителей данных городищ играет вещевой материал, в первую очередь – керамические комплексы (всего найдено около 100 сосудов из глины).

Сосуды имеют уплощенное и плоское дно, отогнутый венчик. Орнамент составляет гребенка, ёлочные узоры, оттиски розеточных штампов, налепные валики и кружочки. В глиняном тесте посуды имеются примеси песка, дресвы и шамота. Авторы подчеркивают, что «такая посуда типична для вымских и северных родановских памятников Прикамья».

На городищах найдены бусы, бронзовые украшения, аналогичные вымским и родановским: подвеска – птичка, биякорьковые подвески, грушевидные бубенчики. Уникальный находкой является бронзовый пояс, украшенный рельефными валиками, имеющий единственную аналогию на средневычегодском могильнике Шойнаты II.

Остеологические материалы с обских городищ свидетельствуют об охоте их жителей на лося, северного оленя, медведя, зайца и пушных зверей (бобра, куницу, соболя и т.п.). Они занимались и скотоводством (кости лошади, крупного и мелкого рогатого скота). О занятиях рыболовством говорит обилие рыбных костей и железных крючков. На городищах Шеркалы 1 и 2 найдены пружинные ножницы для стрижки овец, аналогичные вымским XII−XIV вв. Авторы считают, что одним из основных занятий на городищах являлась выплавка железа (находки криц и шлаков), кузнечное производство и литье бронзовых украшений (находки тиглей и льячек). На городищах найдены около 100 ножей, десятки железных наконечников стрел, украшений из бронзы. По мнению исследователей, все это позволяет считать данные укрепленные пункты торгово-ремесленными центрами предков коми.

Приведенные выше обоснования в пользу коми населения городищ, свердловские археологи подтверждают еще и тем, что на городище Перегребное 1 вскрыты погребения, совершенные по обряду кремации на стороне. Известно, что аналогичные погребения известны по материалам вымских и средневычегодских могильников и в меньшей степени – северных родановских могильников.

Исследователи полагают, что распространение вещей верхнекамского и вычегодского происхождения отражает не только торгово-обменные контакты, но и проникновение групп вычегодского населения в Нижнее Приобье. На основе анализа материалов (жилищ, керамики, украшений, обряда погребения и т.п.) авторы раскопок относят их в основном к вымской и, частично, родановской культурам предков коми, к XII−XIII вв.
В связи с вышеизложенным, нам представляется логичным несколько по-иному взглянуть на средневычегодскую племенную территорию предков коми-зырян, существовавшую в XII−XIII вв. и расположенную вдоль известного в средневековье водного пути по Вычегде, связывавшем северные русские земли с Припечорьем и Зауральем. Рассматриваемый регион, представлявший собой по археологическим данным восточную окраину Перми вычегодской, являлся «порубежной» буферной территорией между вымским центром предков коми-зырян и угорскими племенами.

Можно предполагать, что являясь наиболее продвинутой на восток территорией, заселенной предками коми-зырян, она, естественно, могла служить и плацдармом, через который проходило с начала II тысячелетия постепенное проникновение промысловых групп коми в богатые пушным зверем просторы Припечорья, а затем и Зауралья.

Открытие и исследование новых памятников – городища Новик и поселения Леваты, расположенных еще восточнее уже известных средневычегодских памятников предков коми, подтверждает это, а не противоречит данному предположению. Открытие памятников предков коми-зырян на Печоре и Ижме в 80-е гг. прошлого века документально подтверждает процесс постепенного проникновения небольших групп Перми вычегодской в бассейн Печоры, в западные предгорья Урала, преодолев которые, они имели возможность выйти в Зауралье.

Логично предположить, что последующие миграции коми-зырян в Приобье и Сибирь, зафиксированные в исторических документах XV−XVII вв., происходили в основном по тем же известным в древности путям. Древнекоми население городищ Перегребное и Шеркалы было впоследствии ассимилировано уграми, но историческая память их потомков («остяков») еще в XVIII−XIX вв. хранила воспоминания об их коми предках.

Источник публикации: Королев К. С. Предки коми в Зауралье (по археологическим данным) // Историческая демография. – 2014. – № 1. – С. 4-6.

Публикация подготовлена Библиографическим отделом Центральной городской библиотеки г. Сыктывкара для группы "Интересные факты о Республике Коми"

ИСТОРИЯ МАЛЕНЬКОЙ ДЕРЕВНИ

О деревне Нижние Коквицы Усть-Вымского района

МÖД ОТ И ВАЖ ОТ

Деревня Нижние Коквицы находится на территории сельского поселения «Кожмудор» на левом берегу реки Вычегды. Первое упоминание деревни в официальных документах датируется 1592 годом.

В Дозорной книге 1608 года населенный пункт упоминается как деревня Другая Коквица (Мöд От). В деревне было семь дворов, из них лишь два – жилые.

В 1678 году в Другой Коквице имелось 9 дворов. Жители носили фамилии: Прозвиган, Лебедев, Яраков, Шашев, Баженов, Черепанов.

В 1719 году деревня записана под названием Малые Коквицы. В 1782 году в деревне насчитывалось 26 дворов, 201 человек. В 1916 году населенный пункт стал именоваться, как и в настоящее время – Нижние Коквицы.

В отличие от большинства других населенных пунктов СП «Кожмудор» деревня расположена на берегу двух озер: Ыджыд ты и Кузь ты (Большое озеро и Длинное озеро).

По воспоминаниям старожилов, раньше деревня располагалась в лесу за озером Ыджыд ты. До сих пор это место называют Другой Коквицей, Старой Коквицей (Мöд От, Важ От). По преданию, как будто бы, первые жители поселились там, чтобы спрятаться от новгородских разбойников, которые поднимались вверх по Вычегде на лодках и грабили местное население. Избы там были курные, то есть топились по-черному. Весной в половодье деревню затапливало, но жители продолжали держаться за эти места, потому, что земли были плодородными. Хорошим удобрением являлся ил, остававшийся на лугах и полях после половодья.

НАШЛИ МЕСТО ПОД СОЛНЦЕМ, НО ГРЯНУЛИ ВОЙНА И РЕВОЛЮЦИЯ

Переход на нынешнее место состоялся в 1850 году, возможно, это произошло из-за особенно крупного половодья, так как некоторые старожилы упоминают о потопе. На месте Старой Коквицы до 40-х годов XX века сохранялись остатки полуразрушенных домов и построек, а на полях возле деревни сеяли рожь.

В начале ХХ века в Нижних Коквицах были часовня и небольшая мелочная лавка. Крестьянские хозяйства в основном были крепкими, зажиточными.

Но Первая мировая война, а затем Октябрьская революция 1917 года с его борьбой за власть привели к тому, что в стране наступила неразбериха, не хватало продовольствия, товаров первой необходимости. Все это не миновало стороной и Коми край.

Весной 1918 года голодало больше 60% населения Яренского и Усть-Сысольского уездов. Руководители большевистской партии в условиях продовольственного кризиса решили осуществить ряд чрезвычайных мер в политике и экономике. Одним из первых шагов в этом направлении стало принятие 11 июня 1918 года декрета ВЦИК о создании деревенских комитетов бедноты (комбедов), которые должны были содействовать властям в изъятии и распределении излишков хлеба, предметов первой необходимости и сельхозорудий между жителями.

В сентябре 1918 года в Коквицкой волости также были организованы комитеты бедноты, был организован комбед и в Нижних Коквицах. Об одном из деяний этого комбеда даже сообщалось в центральной прессе – 5 марта 1919 года в газете «Петроградская правда» была опубликована статья «Коквицкие «коммунисты».

В газете сообщалось, что комбед деревни Нижние Коквицы обложил в январе 1919 года чрезвычайным налогом зажиточных крестьян П. Д. Полугрудова и Ивана Семеновича Паршукова. Те отказались платить, вспыхнул конфликт со взаимными угрозами сторон. На следующий день «в 5-ом часу… в деревню… наехали 139 «коммунистов», вооруженных винтовками. Все спали… «Коммунисты ворвались в дом П. Д. Полугрудова», избили его прикладами. В дом десятского были согнаны 5 человек. Началось истязание. Рядом с деревней есть озеро Ыджыд ты. Туда и погнали «коммунисты» после истязаний несчастных, которые и были там расстреляны».

Из воспоминаний Зинаиды Григорьевны Окуловой, уроженки деревни Нижние Коквицы, 1930 года рождения: «Бабушка, Марья Ивановна Порсюрова, рассказывала, что деда моего, Василия Григорьевича Порсюрова, расстреляли коммунисты. Ворвались под утро на Васильев день (14 января), сказали: «Пойдем, за налоги надо расплатиться». И увели, не дав даже толком одеться. А у соседа, Ивана Семеновича Паршукова, сын утром вернулся с германской войны. А ночью к ним коммунисты пришли за отцом, да и сына тоже взяли, чтобы за отца не заступался. 5 человек расстреляли на озере. А один не сразу умер, все спрашивал: «За что?» «Да вот за это!» – ответил один из стрелявших, ударив его по голове прикладом».

Газета «Петроградская правда» писала, что после расстрела в доме одного из расстрелянных участники акции «потребовали хлеба, масла, молока,… весело пировали. Окончив «поминки», коквицкие «коммунисты» принялись за обыски», забрали продукты, деньги, шерсть, кожу, гимнастерку, шинель…».

Яренский большевик П. И. Покровский сказал на I Северо-Двинской партконференции по поводу событий в Коквицах: «Ведя борьбу, ячейки иногда, может быть, превышают свою власть. В Коквицах «местная ячейка коммунистов расстреляла 5 кулаков. Это вопреки всем декретам и распоряжениям центральной власти…». И какой же вывод сделал Покровский из своих обличительных слов? «Товарищи, если вы коммунисты, …то я думаю, что у вас не найдется слова осуждения для коквицких коммунистов». Шесть участников коквицких событий были ненадолго арестованы, затем освобождены, заняв различные должности.

ДЕРЕВНЯ БЫЛА ЗАЖИТОЧНАЯ, ПОЭТОМУ РАСКУЛАЧЕННЫХ БЫЛО МНОГО

К середине 1919 года коммунистам удавалось удержаться у власти только благодаря военной силе. Население устало от красных эксцессов, разуверилось в обещаниях справедливости и равенства. И когда 13 ноября 1919 года белогвардейский отряд капитана Н. П. Орлова занял Коквицкую «гору», симпатии основной части населения были на стороне белых. Но белый режим также не оправдал надежд местных жителей. Вместо оживления хозяйственной жизни, улучшения снабжения, белые занялись репрессиями против наиболее активных деятелей свергнутой Советской власти, забирали у населения лошадей и хлеб. Каратели из числа местных жителей пользовались случаем и для сведения личных счетов. В Коквицкой волости в разных селениях при белогвардейцах были расстреляны 24 человека, из них несколько человек расстреляны на том же озере Ыджыд ты.

Александр Васильевич Нефедов, уроженец деревни Нижние Коквицы, 1932 года рождения, рассказывает: «Тех, кто похоронен на площади Гу йöр, расстреляли в конце ноября 1919 года. Моей матери, Елизавете Степановне, 1896 года рождения, было 23 года, и у нее была годовалая дочка. Так белые ее вместе с дочкой и схватили, даже одеться не дали. Так босая, завернув ребенка в подол, она и была выведена к остальным арестованным. А нижнекоквицких среди них было 5 человек. Конвоиры в основном были местные, из ближних деревень. Матери моей повезло. Сжалился над ней конвоир, уже пожилой седоусый мужчина, и, проходя мимо одного из домов, толкнул ее прикладом в снег. От страха так и проползла она по снегу до самого дома. А остальных расстреляли на льду озера».

В конце ноября–начале декабря в результате ожесточенных боев белые отступили. Коквицкий волисполком решил похоронить 12 расстрелянных белыми активистов в Коквицах на площади Гу йöр, позднее там поставили памятник.

Прошла Гражданская война, но на этом не закончились беды нижнекоквицких крестьян. Началась коллективизация. А так как деревня была зажиточная, то и раскулаченных в ней было много.

В 1931 году в Нижних Коквицах организовали колхоз «Новый путь», первым председателем которого стал Григорий Иванович Нефедов.

ЖИЗНЬ СТАЛА НАЛАЖИВАТЬСЯ, НО НАЧАЛАСЬ ВОЙНА

Только-только окрепли колхозы и жизнь стала налаживаться, как началась Великая Отечественная война. Одни мужчины ушли добровольцами в первые дни войны, другие – по мобилизации. Вся тяжесть работы в тылу легла на плечи женщин, детей и стариков. Кроме работы в колхозе многие женщины и подростки работали на сплаве и лесозаготовках. Но не только своим трудом помогали жители села фронту. Полуголодные крестьяне вносили деньги и продукты питания в фонд обороны, посылали на фронт теплые вещи: валенки, вязаные рукавицы и носки.

Из воспоминаний Л. С. Пипуныровой: «В войну от голода умерла вся семья Бызовых. И у Пантелеймона Алексеевича Ганова тоже все умерли, только он сам и остался в живых, так как был на фронте. А ели мы пихтовую кору, у кого картошка была - смешивали ее с корой, а нет – то и так ели. В колхозе на трудодни ничего не выдавали, а земли на семью выделяли только 1800 кв. м, хоть маленькая семья была, хоть большая. И на этих участках надо было выращивать и рожь, и ячмень, и картофель, и овощи. Вот и не хватало хлеба до весны».

Из Нижних Коквиц на фронт ушли 49 человек. Живыми из них вернулись только 8 человек.

Чем больше горя принесла война, тем больше надежд люди возлагали на победу: «Вот закончится война, тогда будет легче». Но закончилась война, вернулись домой немногие оставшиеся в живых фронтовики. Но не сразу закончились голод и разруха. Надо было восстанавливать огромную страну, разоренную войной.

Е. Н. Нефедова вспоминает: «После войны жили хуже, чем во время войны, люди с голода умирали. На трудодни в колхозе ничего не выдавали, да еще налоги да поставки надо было платить. Только в совхозе и полегчало».

БЫЛА И ШКОЛА, И ДЕТСАД

Но жизнь постепенно налаживалась. Подросли довоенные дети. И с 50-го по 1968 годы в Нижних Коквицах были открыты и функционировали начальная школа и детский сад, построили ферму. В 1957 году организовали совхоз «Усть-Вымский», в состав которого вошли и колхозы с Коквицкой «горы». Рабочим стали платить зарплату. И в конце 50-х–60-е годы деревня ожила.

Население в Нижних Коквицах в 1960-е годы составило около 250 человек. Люди в основном работали в совхозе, сначала в «Усть-Вымском», а потом, после реорганизации – в «Коквицком», были своя полеводческая и животноводческая бригады.

В 1969 году школу и садик закрыли. Дети стали ходить учиться в деревню Кырув. А, окончив школу и уехав в город, учиться дальше, редко уже кто-нибудь из них возвращался обратно домой. Постепенно деревня, которую жители других деревень в шутку называли «Вторым Китаем» за большое количество жителей, становилась все менее и менее многолюдной. И если в 50-х годах в деревне было более 70 домов и в большинстве из них росло по 7-8 детей, то сейчас жилых домов около десяти. Нет ни одного школьника. Магазин закрыли еще в конце 90-х годов, остался только старенький скотный двор на 200 голов, кстати, единственный на всю Коквицкую «гору».

Но летом деревня оживает. Приезжают на каникулы и в отпуск внуки и правнуки тех, кто пережил тяжелые годы лихолетья, и тех, кто отдал жизни за наше будущее. Забылась вражда между красными и белыми, кулаками и бедняками. Хочется верить, что не забудется история маленькой деревеньки, не забудутся и не повторятся те страшные, голодные годы.

Источник публикации: Туркина, А. М. История маленькой деревни / Антонина Туркина // Вперед. – 2017. – 16 нояб. (№ 46 ).

Фото: [id55246945|Елена Антоненко]
[id130256115|Юлия Туркина]

Публикация подготовлена Библиографическим отделом Центральной городской библиотеки г. Сыктывкара для группы "Интересные факты о Республике Коми"

КУРЫД ЗБЫЛЬ

Отрывки утерянного коми эпоса сохранила пенсионерка из Ухты Лидия Моисеева.

Впервые «Курыд збыль» Лидия Кастусьевна услышала от своей бабушки в тяжелом и голодном послевоенном сорок седьмом году. Было ей тогда восемь лет…

Родителей ее бабушки, Анны Петровны Мезенцевой, – купцов из припечорского села Савинобор - неизвестные «лихие людишки» убили еще до революции, богатый дом разграбили и сожгли. Осиротевшего ребенка воспитали родственники, чьим родовым имением было Кырныш-чукoр. Но и они погибли во время гражданской войны. Анну Петровну раскулачили и выслали в Усть-Цильму. Перед отправкой на поселение она успела спрятать в лесу самое ценное, что у нее было: швейную машинку «Зингер» и Книгу в хорошо просмоленном туесе. Во время войны она получила разрешение вернуться в Савинобор и хранила Книгу под печкой в том же просмоленном туесе. Но о таинственной Книге кто-то знал и искал ее: однажды в лесу к Анне Петровне пристал какой-то незнакомый, пришлый мужик - «шпана», «дезертир» (так называли в те годы людей, хоронившихся от чужих глаз в глухой парме) – и стал требовать Книгу. Кто он был? Откуда знал про Книгу? Неизвестно.

Хотя маленькая Лида и жила в одном доме с бабушкой, о существовании древней Книги не подозревала. Но вот бабушка заболела и слегла. Лиду оставили ухаживать за ней. Однажды, когда она осталась с бабушкой наедине, та неожиданно попросила ее: «Лида, достань туес! Там в углу стоит, под печкой». Девочка кое-как выволокла из-под печки тяжелый просмоленный туес. «Возьми топор, - приказала бабушка, - и колошмать по смоле, чтобы открыть». Голодная Лида обрадовалась – думала, что там что-нибудь вкусное лежит, и бабушка хочет ее угостить. Быстро тяжелым топором отбила с крышки черную смолу, которой в деревне смолили лодки, и открыла туис. Но, заглянув внутрь, разочаровалась – вместо лакомств в нем была огромная книга, заполнявшая почти весь берестяной короб. Обложки у книги не было, а прошитые желтовато-коричневые листы были сделаны не из бумаги, а из какого-то неизвестного материала. На верхней странице пестрели черные незнакомые буквы, больше похожие на рисунки. После того, как книга оказалась в ее руках, бабушка сказала внучке: «Возьми бумагу. Садись и пиши!» В те годы в деревнях даже огрызок карандаша был большой редкостью, а писали в основном самодельными чернилами из сажи. Такими чернилами и стала Лида под диктовку бабушки переписывать диковинные истории из Книги. Писала не один день, а почти полгода: начали писать осенью, а закончили в конце апреля.

Когда была переписана последняя страница, бабушка неожиданно сказала: «А теперь все, что мы написали, – забудь! Спрячь и забудь! Потому что и меня убьют, и деревню сожгут, и тебе жизни не будет. Своим детям потом только расскажешь, когда они вырастут. Через тридцать лет эти записи сами тебя найдут…»

Через несколько дней, второго мая сорок восьмого года бабушка, которой шел уже восемьдесят второй год, умерла. Тогда же бесследно пропала Книга. Больная бабушка уже не могла встать и спрятать свою реликвию в туес, так и умерла, держа ее рядом с собой.

В суматохе похорон куда-то пропали и записи, сделанные Лидой…
После окончания школы Лидия Кастусьевна уехала из Савинобора в Ухту, работала экономистом в «Севергазпроме» и о бабушкиной Книге совершенно не вспоминала. Но пророчество бабушки исполнилось, и через тридцать лет Книга сама нашла ее. В семьдесят седьмом году серьезно заболела мать, и Лидия Кастусьевна увезла ее, парализованную, к себе в Ухту. Когда ее собирала, та попросила: «Лида, возьми этот сверток! Там у меня приготовлены одежда для смерти и маленькая иконка». Через год, в 1978 году, мама умерла. Спустя некоторое время во время ремонта Лидия Кастусьевна наткнулась на сверток матери. А в нем она неожиданно обнаружила… свои тетради, в которых тридцать лет назад писала под диктовку бабушки. Оказалось, что мама, выполняя наказ бабушки, тогда спрятала эти тетради от любопытных глаз, и они все это время хранились в свертке на полатях.

Самодельные чернила выцвели, расплылись, и прочитать написанное было уже невозможно. Удалось только распознать те тексты, что были записаны карандашом. Так что сохранилось, по словам Лидии Кастусьевны, немногое – только малая часть всей Книги: четыре отрывка. Вечерами после работы она стала разбираться в своих детских записях, переписывать их в блокноты. «У меня мурашки пошли по телу, когда я прочитала это! - вспоминает Лидия Кастусьевна. – Это не стихи и не фольклор. Это наша судьба. Это большая и серьезная тайна». Она переписала все, что смогла разобрать, и потом выкинула старые тетради с выцветшими чернилами. Но и новые записи в блокнотах у нее не сохранились. Так как детей у Лидии Кастусьевны не было, она отдала записи бывшему однокласснику Василию Попову, живущему в Корткеросском районе. Возможно, что сейчас у него хранится последняя копия древней Книги. Хотя перед смертью бабушка сказала внучке Лиде, что точно такая же Книга хранится у каких-то Латкиных или Лыткиных. Но они не из Савинобора, а откуда-то из другого района.

Из тех небольших фрагментов, что удалось восстановить, видно, что «Курыд збыль» – далеко не рядовое явление фольклора, не бабушкины сказки, а величественное произведение, которое можно поставить в один ряд со всемирно известными эпосами. По словам писателя Владимира Тимина, оно напоминает древнегреческие статуи богов и героев, которые, несмотря на то, что утратили целостность, тем не менее, остались образцами высокого искусства. Это произведение уходит корнями в нетронутый еще христианством мир древних коми.

«Эту правду ты если забудешь, ум тогда ты навек потеряешь», - так в переводе звучат первые слова эпоса. Затем автор предупреждает, что «это явь, а не сказка, явь, в которой первая капля твоих корней к жизни зародилась», и «правду эту пронесли через много веков и хранили, как глаза, до последнего вздоха». Только правда эта горькая - о гибели Биармии, о потере своего языка и религии под натиском сильного многочисленного врага.

Начинается эпос с того, что на Биармию напали враги, и горячая кровь залила землю. Девушка Манса попала в полон и стоит связанная на виду у всех, прикрытая лишь своими длинными светлыми волосами. Несмотря на то, что веревка до крови изрезала ей руки и ноги, из зеленых глаз прекрасной Мансы не текут слезы. Враги уже «испоганили сестру и мать», убили стариков, даже беременную женщину скинули со скалы. А сильных мужей «паутина двуногого паука» Виркапа уже потащила на продажу. Манса умела резать бисер, тесать фигуры богов из камня, петь, танцевать, стрелять из лука, взбираться на гору и, спустившись с нее по веревке, «на ноги встать, как кошка, упавшая сверху». Неожиданно Манса слышит голос бога Нума: «Слышишь ли ты шум морских волн? Это море – слезы твоего павшего народа». Но Манса может спастись, если уйдет вместе с Арием на север, где они возродят Биармию и в новом месте зажгут алтарь Нума. Хотя Арий и из чужого племени, но, объединившись, они могут дать начало семи народам, которые понесут в будущее общий язык Мансы и Ария.

Манса вместе с Арием бегут из плена на север. Трижды земля за это время была покрыта мраком, много рек и морей они пересекли, пока пришли к месту, где поставили город новой Биармии – Кичежкар и вместе зажгли в нем алтарь Нума. Но и сюда пришли злые враги, набросились с двух сторон. И три народа, потомки Мансы и Ария - Вена, Йöгра и Гын - пошли дальше на северо-восток, спасая учение Нума. С горечью ветхозаветного пророка автор предсказывает, что после падения Кичежкара «Гын, Йöгра и Вена разойдутся в разные стороны и перестанут почитать слова Нума». Тогда исчезнет его учение, забудут его люди, и кровью покроются земли. Народ Гын полностью сгинет, а Вена и Йöгра будут разделены между собой. И враг, разделив народы, нагло украдет их богатство, будет хитростью захватывать земли Биармии, убивая потомков Мансы и Ария, сжигая их дома и детей. И «на пепелище обратно не придет никто из народов Йöгра. Там поселится иноязычное племя и скажет, что его бог дал ему в этих красивых местах родину и родные дома».

Герой второго фрагмента - «Окморт» - человек из народа Вена-Йöгра по имени Ок. Жил он хорошо, пока не взял в жены женщину из чужого народа. Тогда он потерял разум и силу, даже имя и язык свой стал забывать. Поэтому Ок ушел от чужих к родным братьям и сестрам на реку Обь, вернулись там к нему сила и разум. Но враги погнались за Ок-мортом, и сражались они «огненными силками». И убили Ока: «Так не стало у Ока жизни, язык потерял, мысль разбрызгал. Кровь смешала злая толпа. Лицо совершенно изменилось, а сам превратился в сказку».

События третьего фрагмента «Грымлöн Биармия» происходят в начале веков, когда возникла Земля. Сын Солнца Тун одиноко жил на земле, охотился и рыбачил на берегах реки Вöлöги. А сверху за ним наблюдала дочь серебряного месяца – Эзысь. Влюбилась она в Туна и однажды «во время светопреставления» спустилась на землю и стала его женой. Родились у Туна и Эзысь четыре сына и три дочери, но «сила сыновей и красота дочерей вызывали зависть у врагов», и однажды, когда сестры стирали на реке, похитили они младшую дочь – Зарни. Созвал Тун сыновей, и «Биармия начала поиски златовласой дочери-сестры…» На этом месте фрагмент обрывается.

Последняя, самая короткая из сохранившихся, часть эпоса «Пöч йöра ю», ближе всего стоит к фольклору. Ее герой Шыр-ай плывет по реке Пöч йöра мимо елового леса, мимо высокого холма. Солнце ласково смеется, ветер теребит волосы на голове. Но и здесь у автора сохраняется тревога, и лес предостерегает: «Свой язык не забудь! Свою землю не разрушай! Цветы-ягоды не топчи! Лицо свое не меняй! Кровь свою с чужой не смешивай!»
Приезжавшая несколько лет назад в Сыктывкар председатель Калевальского союза женщин Финляндии Анели Коппонен рассказала, что «Калевала» стала книгой жизни для многих финнов. Родители в этой стране воспитывают своих детей, используя строки из «Калевалы».

Фрагменты «Курыд збыль» поражают не только приключениями героев Биармии, но и большим дидактическим пластом текста, который также мог бы стать книгой жизни для народа. Вот только некоторые из наставлений Нума:
- возьмешься целовать – сумей любить, возьмешься любить – сумей оставить детей разумными;
- если начнешь что-то делать – доводи до конца;
- если птицу и зверя убьешь до того, как они потомство оставят, – будущим поколениям только облезлую шкуру оставишь;
- нельзя падаль есть, растоптанные травы и ягоды;
- нельзя со своими родителями дурным голосом ссориться;
- нужно в первую очередь жить в чистоте;
- нужно поддерживать число своего народа;
- нужно слышать, что говорит другой.

Есть даже наставление о пользе растительной пищи: «Если в скатерть свою больше ягод и овощей положишь, тогда кишками меньше болея проживешь». Даже про то, как подавать нож, написал древний автор: «Если человек нож или тесло попросит, подавай пальцами левой руки, держа острие вниз и наружу».

Но главное, что волнует автора, от чего он предостерегает, – это утрата народом своего языка и лица. Несколько раз он повторяет, что погибель Биармии придет тогда, когда ее народ смешает свою кровь с кровью врага и забудет учение Нума и свой язык... «Курыд збыль» оказалась забыта, и Биармия погибла.

Получилось так, что ученые прошли мимо этого эпоса. Слишком уж он не вписывался в привычные рамки фольклора и литературы. Да и содержание его было необычным, ни на что не похожим. Как и после находки «Слова о полку Игореве» возникли разговоры о мистификации и подделке. Высказывалось мнение, что «Курыд збыль» мог написать хорошо образованный, одаренный анонимный автор конца XIX – начала XX века, прекрасно знавший древние легенды и предания. Авторство не без основания приписывали даже Каллистрату Жакову, автору эпоса «Биармия». Ведь многие его повествования - «Тогай», «Миликар», «Лионелла», «Беженада-Вирси-Урго» также напоминают коми фольклор. Но именно в этих сказаниях он передал свою философскую концепцию смысла жизни. Как известно, Каллистрат Жаков, любивший и прекрасно знавший коми язык, не оставил в своем творческом наследии ни одного текста на коми языке. Так, может быть, «Курыд збыль» - это единственное произведение Палалей Калле на родном языке, которое он почему-то скрыл от читателей?

Но более вероятна версия, что это действительно древний текст. Так, известный лингвист, профессор Сыктывкарского университета Евгений Игушев считает, что по большинству признаков «Курыд збыль» - памятник коми письменности, написанный на верхневычегодском диалекте не позднее XVI века, когда были тесны контакты коми с хантами и манси (по коми – йöгра). На контакты с манси указывают, по его мнению, и этноним Манса, и имя бога Нум, и множество мансийских заимствований.

К тому же книги, подобные этой, существовали и у других родственных народов. Ю. Вихман отмечал предания о существовании у предков удмуртов в языческое время книги из бересты, в которой было написано знаками, «как надо жертвовать Богу и судить людей». Письменность этой книги была необычна, так же, как и буквы «Курыд збыль».
Но, кто бы ни был этот анонимный автор коми эпоса, в каком бы веке он ни жил, – бесспорным фактом остается то, что писал он гениально, и «Курыд збыль» имеет полное право стоять в одном ряду со всемирно известными эпосами. Возможно, что когда-нибудь будут найдены и остальные его фрагменты. Возможно, где-нибудь на чердаке дома Латкиных (Лыткиных) пылится старинная книга с незнакомыми буквами.

Источник публикации: Артеев, Артур. Горькая правда // Молодежь Севера. – 2002. – 18 июля. – С. 6.

Публикация подготовлена Библиографическим отделом Центральной городской библиотеки г. Сыктывкара для группы "Интересные факты о Республике Коми"