Статистика ВК сообщества "Православные аудиокниги"

А потом я умер. Ночью. Тихо. Во сне.

Из детства я почти ничего не помнил. Только вот одно. Вечер, наверно, ночь. Я должен спать, а не сплю. Мы с мамой живем в однушке на метро Аэропорт. Моя часть комнаты – отгорожена стенкой – стенка из лакированного темно-коричневого шкафа. Когда его нижняя дверка чуть приоткрыта, то она отражает телевизор, который включен в маминой части комнаты. Мне смотреть телевизор нельзя, но чуть приоткрыв лакированную дверцу шкафа, я смотрю его отражение. Ночь. Работает телевизор. У нас всегда работал телевизор. Я смотрю его отражение в чуть приоткрытой дверце. А мама не смотрит, она здесь, у меня в половинке, за секретером. Пишет. Лампа освещает её лицо. Мама красивая, молодая. Она делает переводы с немецкого. Подрабатывает. Мы с ней вдвоем только. Папы у нас нет. Мама подрабатывает, чтобы меня кормить. А больше из детства я ничего не помнил. Не знаю, почему. Потом я стал взрослый. Взрослым я был много десятилетий. И никогда не вспоминал детство. У меня и детских фотографий не было особенно, а на телекамеру тогда не снимали. Хотя одна фотография была – лежала в ящике. На ней мне лет пять, наверно. Или четыре. Рубашка в бело-голубую клеточку. Челка пострижена ровно, но маминой рукой забрана в сторону – мама всегда мне поправляла челку. Открывала лоб. Всегда. Это в каком-то ресторане. Мама много работала с немцами. И, когда они приезжали, мы ходили в ресторан. На фотографии я очень радостный. Передо мной тарелка. Я, задрав руки вверх, хлопаю в ладоши. Слева от меня какая-то немка – её я не помню. А справа – мама, она смотрит на меня немного строго. После только один раз за всю длинную взрослую жизнь я спросил у мамы про эту фотографию. Что на ней? Почему она так строго на меня смотрит? Мама ответила, что я тут разошелся, меня забавляло, что мой немецкий сверстник не может понять моей простой фразы «Меня звать Боря. А тебя как?» И я повторял ее много-много раз. А он не понимал. Я говорил громко. На наш столик стали оборачиваться. Это было очень давно. Это было так давно, что как будто бы этого не было. Я стал взрослый. И никогда не вспоминал ту комнату на метро Аэропорт. А потом я умер. Не знаю, почему. Ночью, тихо. Во сне. С утра мы с женой собирались в «Ашан». А я умер. Не знаю, почему. Сначала как будто ничего не поменялось. Потом длинный коридор со светом – ослепительным светом в конце. Все так, как я про это читал, когда был живой. Я много про это читал. Вот понесло по коридору. Страха совсем не было. Не знаю, почему. Хотя я был совсем один. Ангела-Хранителя я не видел. Хотя читал, что он должен быть рядом. Может и был, но я не видел. Меня несло к свету. К Свету. И все осветилось. Свет стал комнатой. Просторной. С большим окном. Тихо. Выключенный телевизор, сложенный диван, чеканка на стене. Часть комнаты отгорожена шкафом. Прохожу в ту половинку. Маленькая кровать застелена ватным одеялом, сажусь на её край. Лакированный шкаф отражает меня. А нижняя дверка приоткрыта. И она отражает телевизор. Выключенный телевизор. А потом я увидел его. За секретером. Ноги не доставали до пола. Рубашка в бело-голубую клеточку. И челка, забранная набок. Он сказал: — Меня звать Боря. А тебя как? — Боря. — Я тебя ждал. — Долго? — Всю твою жизнь. Из детства я почти ничего не помнил. Я почти ничего не помнил из времени, когда не было греха. Когда была только мама. Я посмотрел на лакированную дверцу шкафа. Побежало отражение. Телевизор включился? Посмотреть на экран мне было нельзя – только на это отражение. Ясно-ясно, на лакированном квадрате бежало всё то, чего я… не сделал, когда был живой. Тысячи «прости», которых я не сказал… Я увидел себя храбрым – там, где в жизни струсил. Честным – там, где соврал. Чистым – там, где блудил. Любящим – там, где раздражился. Соболезнующим – там, где осудил. Простым – там, где рисовался. Промолчавшим – там, где слепо «отстаивал собственное Я». Щедрым – там, где искал своей выгоды. Лакированная дверца отражала людей, которых я хорошо помнил, которые жили рядом со мной. Которых я касался каждый день. И я увидел, что не знал их болей. Эти боли открылись мне только сейчас на этом экране. Я совсем не знал этих своих близких людей. Я совсем не интересовался ими. Я увидел слабых, которым была нужна моя сила, но они её не получили. Тех, кого я мог спасти и не решился. Я увидел себя весёлым и легким – там, где был унылым и подавленным. Подавленным от того, что сам же делал в жизни. Или не делал… Я увидел, как радуюсь за тех, кому в жизни завидовал. Как искренне рад их успехам и победам. Я увидел, как уступил в споре, в котором, пока жил, так и не уступил. Не знаю, почему. Я увидел, как не прошел мимо драки, влез, получил, но разнял – хотя в жизни я тогда опустил глаза и прибавил шагу. Я увидел её – маму моих детей. И увидел, как она любила меня и молилась за меня. Как я мог привыкнуть к ней, как мог раздражаться на неё? Не принимать того, что и было больше всего её красотой? Как я мог так изуродовать наши отношения? Как я мог своими же руками порвать нашу связь, почти уничтожить семью? Куда меня несло? Зачем?… Я увидел время, которое у меня на самом деле было, хотя казалось, что его никогда не хватает. Я видел себя тем, кем я не сумел быть. Я видел себя мужественным, отцом, очень молодым, очень верным, очень сильным. Очень счастливым. Я видел свою жизнь глазами того, кто её только начинал, кто когда-то смотрел в отражение этой лакированной дверцы – как в далекое будущее. Ведь «теле-визор» — это показывающий издалека. Смотрел взглядом и сердцем, не знающим греха, а значит и не знающим беды. И не знающим смерти. Разве могла иначе сложится жизнь такого сердца?! Она могла быть только такой, какой её показывала дверца. Почему же на самом деле так не было? Я посмотрел на него. На того, кто мне вручил себя. Кто мне поручил себя. Он сам не мог сделать того, чего хотела мама, когда ночами подрабатывала за этим секретером на то, чтобы он стал Человеком. Он поручил это мне. Что мне ответить теперь ему? Как я распорядился всем тем, что мне было отдано со всей нежностью, со всей его горячей верой и детской беззащитностью? Что я сотворил с тобой?! Что я сотворил со своей жизнью? Что я наделал? Я спросил: — Как мне теперь быть? Он спрыгнул со стула у секретера. Бежевые сандали с расстегнутым ремешком зашаркали по паркету. Он подошел ко мне. И только изо всех своих детских сил обнял мою голову. Что он мог мне сказать? Он только вытирал мои слезы. Не давая ни одной упасть на пол. Он только ловил мои слезы. Детская рука гладила мои волосы. Я вжимался в него, задыхаясь от слез, не в силах выговорить беспомощное «прости, прости меня… прости меня, если сможешь, прости меня, пожалуйста»… А потом всё осветилось.

Рассказ Бориса Корчевникова.

Она случайно заперлась в морозилке на работе.
Но то, что произошло через несколько часов, — безценно!

Женщина работала на мясокомбинате. Однажды, в конце своего рабочего дня она пошла в морозильную камеру, чтобы что-то проверить, но дверь случайно закрылась — и женщина оказалась заперта изнутри.

Женщина кричала и стучала изо всех — сил, все было безрезультатно, — никто не мог ее услышать. Большинство рабочих уже ушли, а снаружи морозилки невозможно услышать, что происходит внутри.

Пять часов спустя, когда смерть казалась уже неминуема, охранник завода открыл дверь, — и женщина чудом спаслась в тот день от смерти .

Позже женщина спросила у охранника, почему он решил проверить морозильную камеру в тот день, ведь это не входило в его обязанности.

Охранник ответил: «Я работаю на этом заводе уже 35 лет, сотни людей приезжают и уезжают каждый день, но ты одна из немногих, кто здоровался со мной по утрам и прощался в конце рабочего дня. Многие относятся ко мне, так будто я невидимый?

Сегодня, проходя мимо меня, вы, как всегда, сказали мне «Привет». Но после рабочего дня я с любопытством заметил, что я не услышал ваше «пока, увидимся завтра», и я не видел, чтобы вы покидали территорию завода. Поэтому я решил проверить вокруг завода. Я так привык к вашему «привет» и «пока» каждый день, ведь они напоминают мне, что я кому-то нужен. Не услышав сегодня ваше прощание, я понял, что что-то случилось. Вот почему я везде искал вас».

Будьте смиренными, любите и уважайте тех, кто вокруг вас.
Ведь мы никогда не знаем, что будет завтра.

Пресвята́я Тро́ице, поми́луй нас; Го́споди, очи́сти грехи́ на́ша; Влады́ко, прости́ беззако́ния на́ша; Святы́й, посети́ и исцели́ не́мощи на́ша, и́мене Твоего́ ра́ди.

От осложнений, связанных с коронавирусом, умер Пётр Мамонов. Музыкант, писатель, человек искренне и по - настоящему пришедший к Небесному Отцу. Идя сам, он помогал идти другим, сотням, тысячам. Не таил в себе богатств, преобретенных опытным путем, щедро делился. Царствия Небесного рабу Божию Петру!

"У любви есть один глагол - отдавать"
П. Мамомов.
Царствие Небесное новопреставленному рабу Божиему Петру!

Один священник прибыл в небольшой городок, чтобы служить в местной церкви. Спустя несколько дней, он поехал из дома по делам в центр города на городском автобусе. Расплатившись с водителем, и уже сев, он обнаружил, что водитель дал ему лишних 10 рублей сдачи.

В его мыслях началась борьба. Одна половина его говорила: "Верни эти 10 рублей они не твои".

Но другая половина возражала: "Да, ладно, это всего лишь 10 рублей. Разве это повод для беспокойства? У автобусной компании огромные обороты, им и дела нет до такой мелочи. Считай эти 10 рублей благословением от Господа, и езжай себе спокойно дальше".

Когда пришло время священнику выходить, он протянул водителю 10 рублей и сказал: "Вы дали мне лишнего". С улыбкой на лице водитель ответил: "Вы ведь новый священник, не так ли? Я тут размышлял, не начать ли мне ходить в вашу церковь. Поэтому я и решил посмотреть, как вы поступите, если я дам вам лишнюю сдачу".

Когда священник вышел из автобуса, он буквально схватился, чтобы не упасть, за первый фонарный столб и промолвил:
"О Боже! Я чуть было не продал Твоего Сына за десятку".

"Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом" (Луки 16:10)

За 30 лет брака пара родила и воспитала 16 детей (9 мальчиков и 7 девочек). Деткам от 4 до 29 лет

Однажды привели к отцу Ионе бесноватого, и больной стал кричать. Батюшка после молитвы сказал духу: «Выйди из него!» — «Я страшный»,— отвечал бес. — «Праведник тебя не боится, а грешный не увидит!» — сказал отец Иона. После третьего повтора бес вышел.

За изгнание бесов враг жестоко мстил семье отца Ионы. Стоило ему изгнать беса, как в доме происходил пожар без всякой видимой причины. Измученная семья, зная, что снова будут беды, не любила, когда для исцеления приводили бесноватых.

Враг мстил отцу Ионе и через его родных детей. Почти всю жизнь они терпели скорби — их изгоняли из школы, у них были несчастливые браки и пр. Много горя принесла батюшке его дочь София. Скорбя о ее душе, перед своей смертью он сказал: «Я вымолю тебе у Бога мучительную смерть для покрытия твоих грехов и для спасения». Впоследствии она заболела, попала в дом умалишенных, была расстреляна немецкими оккупантами вместе с другими психически больными.

Отец Иона прекрасно пел и сам сочинял напевы на многие духовные песнопения. Им были написаны ноты к службе Успению Божией Матери.

Но особенно неизгладимые впечатления оставляли у прихожан его благолепные, необыкновенно благодатные богослужения.

Однажды его духовная дочь была свидетельницей силы молитвы старца. В день праздника Нерукотворного образа Спасителя по окончании обедни батюшка в облачении сошел с солеи, подошел к большому образу Нерукотворного Спаса, стоявшему в храме с правой стороны, и опустился пред ним на колени со словами: «Пречистому образу Твоему поклоняемся, Благий!» В этот момент лик Христа Спасителя сделался совершенно живым, сияющим.

Великий пост батюшка проводил очень строго: не вкушал ничего, часто причащался, никуда не отлучался из церкви, даже домой. Изредка только выходил в находившуюся рядом с алтарем комнату, куда никто не имел доступа кроме него. В ней помещался огромный, во всю стену, образ преп. Серафима Саровского, которого отец Иона весьма почитал.

Поразительные для современного человека подвиги совершали во время Великого поста духовные дети батюшки: в понедельник и вторник ничего не вкушали, в среду причащались и вкушали хлеб, который батюшка раздавал по окончании обедни, в четверг ничего не вкушали, в пятницу причащались и вкушали хлеб с чаем, в субботу причащались и вкушали вареное без елея, в воскресенье причащались и вкушали вареное с елеем. И таким образом проводили пост. В конце поста, как передавала одна духовная дочь отца Ионы, она перестала ощущать вес своего тела.

Один афонский инок говорил об отце Ионе: «Сердце мое наполнялось при его присутствии неизреченным миром и неизъяснимой радостью».

Очевидец писал: «Отец Иона погружает крест в воду и из креста льет воду в рот и на голову бесноватой. И — чудное дело! — бесноватая успокоилась, присмирела и встала в сторону. Я заметил, что крест у отца Ионы из кипарисового дерева, обложен по сторонам каким-то вызолоченным металлом, в подножие вставлена частица Животворящего Креста Господня. В середине креста есть пустота, в которую набирается вода и маленькими струйками льется чрез нижний конец креста. Богомольцы раскрывают рот и отец Иона льет воду из креста в рот и на лицо всем присутствующим в храме. После этого все прикладываются ко кресту, и отец Иона окропляет их святой водой. ... Не могу передать благоговейного чувства в этот момент, только скажу, что даже закоренелый грешник придет в умиление от такой молитвы всей церкви. Недаром говорят, что нигде не помолишься, как у отца Ионы... Мне казалось, что я очутился в святой первохристианской семье, которая во главе со своим отцом пела победные, священные, великие гимны. По окончании трапезы и молитвы я вышел вслед за отцом Ионой во двор. По дороге отца Иону останавливали богомольцы с разными просьбами. Вот мать подводит дочь и просит благословения на поступление в монастырь. Далее поджидает вдовица с сиротами. Там стоят с письмами какие-то дальние приезжие. Всех выслушивает батюшка, никого не оставляет без слова утешения.

Я после узнал, что без благословения отца Ионы никто из его почитателей не начинает никакого важного дела или предприятия.

Мне не хотелось уходить отсюда. Казалось, я бы остался здесь навсегда, до конца дней моих...»

В пасхальное воскресение, похристосовавшись со всеми, батюшка раздавал угощения с нескольких возов, которые прибывали всякий раз на этот великий праздник. Но и в «обычные» воскресенья, и в праздничные дни отец Иона приглашал народ в странноприимницу, длинный одноэтажный каменный дом, где был приготовлен обед, и за стол на лавках усаживалось около ста человек, и можно было видеть здесь и священника, и иеромонаха, и купца, и простолюдина. Нечто подобное, как писал очевидец, было в первые века христианства, когда устраивались так называемые «вечери любви». «Мне казалось, что я очутился в святой первохристианской семье, которая во главе со своим отцом пела победные, священные, великие гимны».

В начале Русско-японской войны 1905 г. одесскому праведнику было следующее видение: он увидел Крест, на Кресте — Распятый Христос, а под Крестом сидел японский микадо.

Во время бунта на броненосце «Потемкин» погиб матрос Вакуленчук. Градоначальник Одессы запретил его похороны. Тогда матросы броненосца направили жерла пушек на город и послали делегацию к отцу Ионе. Праведник, несмотря на болезнь, отправился к городскому главе и уговорил его разрешить похоронить матроса. Затем совершил отпевание. Однако мятежного матроса предали земле за оградой кладбища.

Однажды в Одессу приехала крестьянка и привезла к знаменитому окулисту профессору В.П. Филатову двухлетнего сына, слепого от рождения. Но Филатов объяснил матери, что излечить ребенка не может, что наука в данном случае бессильна. Огорченная мать пошла к отцу Ионе, и батюшка обещал помолиться. Девять ночей простоял на молитве, служил непрерывно молебны и акафисты, а на десятый день ребенок на руках матери прозрел. Случай этот наделал в городе много шума. Советская власть устроила следствие и показательный суд.

На суд вызвали Филатова. Отцу Ионе вменили в вину обман и шантаж, но профессор Филатов твердо заявил, что это именно тот ребенок, которого он не брался излечить, и признал факт чуда.

Судьи стыдили Филатова, но профессор твердо стоял на своем, и суд окончился ничем.

После еще одного подобного случая офтальмолог стал посещать отца Иону и, как рассказывают, стал его другом. Когда спрашивали, как он нашел способ пересадки тканей, он отвечал: «При помощи молитв отца Ионы».

Был также удивительный случай изгнания отцом Ионой беса из человека, называвшего себя антихристом и смущавшего прихожан. Придя однажды на литургию и растолкав людей, он вошел прямо в алтарь и просил разрешения выйти к народу в качестве «антихриста». «Вот Престол и на нем восседает Царь Славы, поэтому ты, бес, молчи, а ты, Андрей, говори», — сказал батюшка, и во время этой необычной исповеди несколько раз запрещал бесу, наконец, совсем изгнав его. О человеке отец Иона сказал, что тот «станет серьезным подвижником».

На двадцатый день по кончине старца, во время посещения комнаты-кельи старца почитателями, ребенок одного из них, указывая на кресло, сказал: «Дедушка сидит». Прибывший издалека священник, опоздав на похороны и прибыв уже в темное время суток, увидел над могилой святого праведного Ионы двух ангелов

Осенью 1910 г. царская семья была в Германии, Николай II, в штатском и без охраны, вместе с детьми гулял по Гамбургу. "Идя переулком по направлению к парку, мы столкнулись с почтовым экипажем, с которого неожиданно свалился на мостовую ящик, - вспоминала А. Танеева. - Государь сейчас же сошел с панели, поднял с дороги тяжелый ящик и подал почтовому служащему; тот едва его поблагодарил. На мое замечание, зачем он беспокоится, Государь ответил: "Чем выше человек, тем скорее он должен помогать всем и никогда в обращении не напоминать своего положения; такими должны быть и мои дети!"

Эту удивительную историю рассказал один старик, живший на окраине Риги:
"Перед войной рядом с моим домом поселился очень плохой человек. Бесчестный и злой. Он занимался спекуляцией. У таких людей, нет ни сердца, ни чести…

И вот немцы заняли Ригу и согнали всех евреев в «гетто», чтобы часть — убить, а часть просто уморить с голоду. Все «гетто» было оцеплено. Кто приближался на 50 шагов к часовым, того убивали на месте. Евреи, особенно дети, умирали сотнями каждый день. И тогда мой сосед решил «дать в руку» немецкому часовому, проехать в «гетто» с фурой картошки и там обменять ее на драгоценности, которые, по его мнению, остались на руках у запертых там евреев.

— Я буду менять картошку только тем женщинам, у которых есть дети, — сказал он мне перед отъездом, — потому что они ради детей готовы на все, и я на этом заработаю втрое больше.

Я промолчал, но так сжал зубами свою трубку, что сломал и ее, и два своих зуба. Если бы он тотчас же не ушел, то я, может быть, убил бы его одним ударом…
Ночью он нагрузил свою фуру мешками с картошкой и поехал в Ригу в «гетто». Женщины и дети окружили его. Одна женщина стояла с мертвым мальчиком на руках и протягивала на ладони разбитые золотые часы. «Сумасшедшая! — вдруг закричал этот человек. — Зачем тебе картошка, когда он у тебя уже мертвый! Отойди!»

Он сам рассказывал потом, что не знает — как это с ним тогда случилось. Он стиснул зубы, начал рвать завязки у мешков и высыпать картошку на землю.

«Скорей! — закричал он женщинам. — Давайте детей. Я вывезу их. Но только пусть не шевелятся и молчат.» Матери, торопясь, начали прятать испуганных детей в мешки, а он крепко завязывал их. У женщин не было времени, чтобы даже поцеловать детей, а они ведь знали, что больше их не увидят. Он нагрузил полную фуру мешками с детьми, по сторонам оставил несколько мешков с картошкой и поехал. Женщины целовали грязные колеса его фуры, а он ехал, не оглядываясь. Он во весь голос понукал лошадей, боялся, что кто-нибудь из детей заплачет и выдаст всех. Но дети молчали.

Мимо часового он промчался, ругая последними словами этих нищих евреев и их проклятых детей. Прямо оттуда он поехал по глухим проселочным дорогам в леса за Тукумсом, где стояли наши партизаны, сдал им детей, и партизаны спрятали их в безопасное место. Вернувшись, сказал жене, что немцы отобрали у него картошку и продержали под арестом двое суток. Когда окончилась война, он развелся с женой и уехал из Риги…

Теперь я думаю, что было бы плохо, если бы я не сдержался и убил бы его кулаком…"

Отрывок из книги Константина Паустовского «Начало неведомого века».

Придешь с работы усталый, а иной раз и злой. Нет, на грубое слово она тебе не нагрубит в ответ. Ласковая, тихая, не знает, где тебя усадить, бьется, чтобы и при малом достатке сладкий кусок тебе сготовить. Смотришь на нее и отходишь сердцем, а спустя немного обнимешь ее, скажешь: "Прости, милая Иринка, нахамил я тебе. Понимаешь, с работой у меня нынче не заладилось". И опять у нас мир, и у меня покой на душе. А ты знаешь, браток, что это означает для работы? Утром я встаю как встрепанный, иду на завод, и любая работа у меня в руках кипит и спорится! Вот что это означает - иметь умную жену-подругу.

М. Шолохов. "Судьба человека".