Статистика ВК сообщества "Традиционная культура и народное искусство"

КАК ЖЕ ТАК?!!! Да вот так.
В деревушке Чащёвице, что в Верхнетоемском районе Архангельской области ещё стоит преудивительный дом крестьянина Малетина, дом - терем, дом - сказка. В самом начале 20 века, в 1902 году, расписал его местный самородок, маляр Тимофей Макаров по прозвищу Калец. В советское время в этом здании располагалась школа и соответственно собственником терема являлась местная администрация.
В последние годы неоднократно ушлые люди пытались доски с росписями снять, да местный люд давал татям отпор и уникальный памятник народного искусства удавалось спасти.
Совершенно неожиданно выяснилось, что буквально на днях дом был продан на неафишированных "онлайн-торгах" заезжему покупателю "на слом" по цене дров. Что будет с ним дальше неизвестно, но новый владелец божится, что дрова ему не нужны, а нужен целиком дом, который он разберёт и перевезёт в Тарусу, где полностью перебрав и отреставрировав поставит на своём участке. Можно ли верить этому человеку - наверное да, ибо несколько лет назад именно в Тарусу был перевезён похожий дом и тоже с росписями Т.Макарова. Хочется надеяться, что хоть таким образом уникальный памятник будет спасён, но кто теперь сможет его увидеть - будет стоять он за высоким забором в коттеджном посёлке для богатых.

Ситуация с сохранением памятников деревянного зодчества в Архангельской области удручающа, но данный случай вопиющ - не по глупости, а по умыслу регион теряет ценнейший памятник, который мог быть украшением любого музея и за сохранение которого любая администрация должна в лепёшку разбиться.

Женские и девичьи головные уборы крестьянок из собрания "МУЗЕЯ СОСЛОВИЙ РОССИИ" Ильи Глазунова.

НАШИ ТАКИЕ РАЗНЫЕ,
НО ВСЕГДА ПРЕКРАСНЫЕ МАМОЧКИ!

Поздравляем вас с вашим праздником! День мамы - это не день в году, это вся ваша жизнь. Вы с нами неусыпно задолго до нашего рождения и до самого последнего вашего дня, милые, дорогие, бесценные! Вы - самые прекрасные, добрые и лучшие и в свои 18, и в 90. Желаем вам бесконечного здоровья, неизмеримого долголетия и счастья!
Пока вы с нами, мы всё ещё беззаботные и счастливые дети! Будьте всегда с нами, наши мамочки!

Сказочный и добрый мир художника Дарьи Герасимовой.

ПОСЛЕДНИЙ СКИТ КАРГОПОЛЬСКИХ СКРЫТНИКОВ В ДЕРЕВНЕ ЗАЛЕСЬЕ.
(автор статьи Н.Ю.Бубнов)

"О существовании в Каргопольском уезде общины бегунов-странников впервые стало известно В.И.Срезневскому в 1902 г., когда он посетил Каргополь в поисках древних рукописей, сохранившихся у местного населения. У православных священников, с которыми Срезневский общался во время своих путешествий, удалось получить для Библиотеки РАН несколько рукописей, написанных местными скрытниками (странниками). Однако войти в непосредственный контакт с представителями каргопольской общины археографу не пришлось.
Община странников-статейников сложилась в 1860 г. после обнародования «статей» Никиты Семенова (Киселева) с изложением его учения о странничестве. Постепенно сформировалась иерархическая система управления общиной, во главе которой стоял выборный «преимущий», живший в г. Данилове Ярославской губернии. На соборе, состоявшимся 20 июня 1895 г., было сформировано 5 округов (или «стран»): Ярославский, Вичугский, Вологодский, Каргопольский и Казанский. Об общине странников в Каргопольском уезде писали местные краеведы К.А.Докучаев-Басков и М.И.Залесский.
Библиотека Академии наук РАН в 1965 г. возобновила археографическую работу в Каргополье. Уже в этом году сотрудникам БАН А.И.Копаневу и
Н.Ю.Бубнову при посещении деревень Каргопольского района удалось войти в прямой контакт с населением, связанным с членами скрытнической общины, и получить от них первые рукописи. В деревне Залесье мы посетили местную старообрядческую наставницу Е.С.Менших, которая передала в Академию наук несколько рукописей, в том числе «Виноград российский» Семена Денисова в списке XIX в. с биографиями местных старообрядческих мучеников.
В д. Забиткино мы посетили Анастасию Дмитриевну, подарившую нам образцы своего искусства: листы незаконченной певческой рукописи Обиходника, без включения крюковых нот, которую она писала в 30-х гг. XX в. В Каргопольском краеведческом музее мы узнали, что в деревне Чертовицы живет историк скрытнического движения и сам бывший скрытник Максим Залесский (Смирнов). С Максимом Ивановичем археографам удалось наладить тесное общение. Он живо откликнулся на наше предложение о сотрудничестве с целью сохранения культурного (прежде всего письменного) наследия местной скрытнической общины, которая, как он хорошо понимал, переживает последние годы своего существования. Залесский подарил в БАН редчайшее «дофедоровское» «узкошрифтное» Евангелие, напечатанное в Москве около 1555 года, с владельческой записью 1568-1569 гг., красочную нотную рукопись письма странницы Клавдии Алексеевны Голдобиной, а также переписанный им самим труд страннического «преимущего» Александра Васильевича Рябинина «Нравственный цветник».

Скрытники (странники) принадлежат к самому радикальному крылу русского старообрядчества. Уходя «в скрыт», адепт должен полностью порвать родственные связи, уйти из родительского дома, отказаться от имущества, от брака и деторождения, обязаться вести «странническую» непорочную жизнь. Скрытники, как и все старообрядцы, не только не поддерживали связь с господствующим православием или с остальными старообрядческими толками, но и отказывались от контактов с государством. Они не имели паспортов, не должны были платить налогов, служить в армии, участвовать в переписях населения. При появлении в округе представителей власти скрытникам полагалось «бегать и скрываться», для чего были устроены специальные укрытия (пещеры, лесные сторожки). Некоторые наиболее радикальные члены общин отказывались брать в руки денежные ассигнации (с изображением «лика антихриста»), покупать что-либо в продовольственных магазинах или на рынках.
Согласно учению скрытников, в «последние антихристовы времена», которые переживает мир, спасутся немногие, «крыяющиеся в пустынях и горах». И именно таковыми они себя считали. Однако условий для выживания при соблюдении подобных требований ни в России, ни где-либо еще в мире объективно не существовало. Прежде всего потому, что для существования страннических общин необходимо было воспроизводство членов общины, постоянное обновление ее состава. Поэтому общиной допускалось существование института «благодетелей», с которыми скрытники вступали в общение. «Благодетели» полностью разделяли и поддерживали учение скрытников, а их самих возводили в ранг почти святых. В многодетных семьях местных каргопольских крестьян самого слабого мальчика, мало пригодного для тяжелого крестьянского труда, с детства предназначали отдать в «скрыт». Туда же отправляли бесприданниц, не сумевших выйти замуж. Богатые семьи «благодетелей» материально поддерживали страннические скиты, а скитяне-странники, в свою очередь, исполняли для них главные христианские обряды: крещение, отпевание, праздничные службы и др.

Надо отметить, что октябрьский переворот 1917 года странники первоначально готовы были признать. Им импонировала расправа большевиков с царским полицейским аппаратом, преследовавшим старообрядцев, их борьба с богатством и «уравниловка» в быту, воспринимаемая странниками как библейское «нищетолюбие». Но борьба властей с религией в любых ее проявлениях быстро отвратила странников от советской власти. Гонения на страннические общины быстро набирало силу. Особенно подорвала существование страннических общин коллективизация и репрессии против богатых крестьян-«кулаков». Все зажиточные крестьяне-«благодетели» были «раскулачены», сосланы или бежали в большие города. Страннические скиты лишились материальной опоры.
Когда археографы БАН в 1965 г. оказались в Каргополье, на территории района еще действовало несколько скрытнических женских скитов, в которых жили по 2-3 скитницы. Обычно это были уже немолодые женщины. Скиты существовали нелегально, хотя местные власти об их существовании знали. В скитах негласно допускалось легальное проживание лишь лиц, достигших пенсионного возраста. Женщина, пожелавшая жить в скиту, по скитскому уставу должна была порвать паспорт и пенсионную книжку, отказавшись тем самым от материальной помощи государства, и пройти годичный период испытания скитской жизнью.
Для посторонних людей найти старообрядческий скит и вступить в контакт с его обитателями было почти непосильной задачей. Даже бывший скрытник Максим Залесский, давно живший в районе, окруженном скитами, точно не знал их дислокации, так как скиты, вместе с их насельниками, часто «мигрировали», перемещаясь из одной деревни в другую. Когда в 1968 г. мы с А.И.Копаневым вновь приехали в Каргополье, то решили не останавливаться в гостинице, а (по примеру «странников») пойти пешком по берегу р. Онеги, заходя в маленькие прибрежные деревушки. В одной из таких деревень, войдя рано утром в незапертый дом, мы застали женщину, оказавшуюся монашкой-странницей, а ее помещение - «кельей», пристроенной к большому старинному дому. Страннице Марии Ивановне мы представились «странниками» и неожиданно для нас встретили приветливый приём. Оказалось, что Марии Ивановне было ночное видение святого старца, который предсказал скорое появление в ее доме двух «светозарных» юношей, посланных с благородным поручением. «Исполни то, что попросят тебя светозарные юноши» -сказал ей старец. Наше, хотя и довольно поверхностное, знание веры и обычаев скрытников помогло нам не сделать пагубных ошибок в состоявшейся беседе со скрытницей. Не скрывая своей профессии историков и наших целей собрать и сохранить письменное наследие общины, мы уважительно говорили о вере и обычаях скрытников. Мария Ивановна проводила нас в нежилой родительский дом (который отстоял всего в километре от ее нынешнего жилища), где подарила для БАН несколько интересных рукописей.
На следующий день мы обошли несколько окрестных деревень, в том числе и д. Залесье, и вновь посетили скит Анастасии Дмитриевны, незадолго до этого ставшей руководительницей местной общины. И на этот раз наставница в скит нас не допустила, но вышла на двор, беседовала c нами, разрешила себя сфотографировать и вынесла из скита и показала две красочные нотные рукописи "in folio", написанные каргопольской скрытницей Голдобиной, похожие на уже подаренную нам Максимом Залесским рукопись этой «грамотницы». Нам Анастасия Дмитриевна подарила два небольших сборника своего письма, в том числе составленный ею в 1933 г. «Цветник» с выписками из учебника политграмоты.

Так случилось, что в следующий раз археографы БАН приехали в Каргополье лишь через 7 лет - в 1975 году. Мы надеялись найти и посетить М.И.Залесского, переписка с которым прервалась в 1970 г., однако, как выяснилось на месте, ученый скончался в ночь на 1 января 1975 г., а остатки его архива и библиотека попали в Краеведческий музей Каргополя. От его сестры, скрытницы Фамаиды Ивановны, жившей в д. Чертовицы, мы получили 11 рукописей, в том числе лицевой Апокалипсис конца XIX в., а также дневниковые записи М. И. Залесского за 1928-1929 гг. Как вскоре выяснилось, умерла и наша знакомая наставница скрытнической общины Анастасия Дмитриевна, утонувшая в болоте, где собирала клюкву, а двух оставшихся престарелых странниц в скиту д. Забиткино опекает хозяйка скита из числа «благодетелей». Скитницы ведут строгую монашескую жизнь и с «мирскими» людьми не общаются. Хозяйка уверила нас, что книг в скиту больше нет. Местные жители сообщили нам, что еще сохранился действующий скит в деревне Залесье. Еще в прежние годы у нас возникло подозрение, что в одном из скитов должна храниться библиотека страннической общины, найти и приобрести которую для БАН было бы очень важно для успешного изучения истории всего скрытнического движения в России.
Когда члены экспедиции добрались до Залесья, местные крестьянки охотно проводили нас до небольшого домика-скита на краю деревни, где нас встретила скитница Фетинья. Когда я стал ей представляться, она заявила: «А я тебя знаю»! - «Откуда?» - спрашиваю я. Оказалось, что, когда мы 7 лет назад посещали скит Анастасии Дмитриевны и разговаривали с нею на пороге дома, Фетинья сидела у окна и хорошо нас рассмотрела, а по нашем уходе Анастасия Дмитриевна подробно пересказала ей весь состоявшийся разговор. Разговорчивая и простоватая монашка Фетинья жила в скиту в Залесье совсем одна и почти сразу признала, что ей поручено охранять оставшееся имущество и библиотеку общины. Послушать нашу беседу с монашкой в скиту остались и местные крестьянки деревни Залесье, которые «так и сыпали» разнообразными вопросами. Надо было покормить участников «диспута», и я вызвался сходить с Татьяной за молоком в соседнюю деревню, где была дойная корова. Хозяйка вручила нам алюминиевый бидончик и показала дорогу. Купив у крестьян молоко и хлеб, мы на обратном пути попали под дождь и решили пережидать его в кабине трактора, стоявшего среди поля. Я на минуту потерял бдительность, и моя попутчица Татьяна отпила немного молока из бидончика. Когда мы вернулись, Фетинья спросила нас: «Наверно отпили молока?» - и нам пришлось признаться в проступке -«Хоть бы из крышечки отпили!» - посетовала монашка. Наш проступок был непростителен: дегустировав молоко, мы, «внешние», «опоганили» посуду скита и хозяева, по скитским правилам, должны вновь «освятить» ее или вообще с ней расстаться.

Между тем в наше отсутствие диспут о вере в скиту еще продолжался. Наконец мы проводили гостей, и нам удалось бегло осмотреть библиотеку, занимавшую целый шкаф в «светелке», оборудованной на чердаке. На нашу просьбу о передаче скитской библиотеки в Академию наук инокиня Фетинья отозвалась в общем положительно, заявив, что это деяние освободит ее от обременительной ответственности за сохранность книг, но она должна получить разрешение от наставницы общины Марии Ивановны, которую нам нужно привести в скит. Так мы узнали о том, что новой наставницей каргопольской скрытнической общины стала наша старая знакомая Мария Ивановна (Гринева), и исполнились надеждой на приобретение библиотеки. О нынешнем местонахождении наставницы матушка Фетинья не знала, сказав, что та изредка посещает скит. В поисках наставницы мы посетили деревню Окуловскую на берегу Онеги, где ранее был ее скит, но дом оказался закрытым. От местных жителей мы узнали, что Мария Ивановна живет «в миру» в селе Рождествено, «в услужении» у вдовца-коммуниста и воспитывает его детей: двух девочек-подростков. Переночевав в одной из прибрежных деревень, утром следующего дня мы пришли в село Рождествено.
Беседа с Марией Ивановной после семилетнего перерыва оказалась очень трудной и напряженной. Суровая скрытница понимала, что существование страннической общины под Каргополем приходит к концу и ей уже некому передать руководство скитами. Последняя ее попытка «завербовать» молодых девушек для скитской жизни, похоже, также была обречена на провал. Мария Ивановна, как и бывший странник Максим Залесский, понимала, что скитская библиотека с гибелью общины уже никому не будет нужна. Но если историк страннического движения Максим Залесский надеялся сохранить «для истории» культурные и духовные достижения общины, то для странницы Марии Ивановны сама мысль о передаче «внешним» людям на хранение культурного наследия общины граничила со святотатством. Беседуя с ней, как и в старые годы, мы старались убедить странницу, что Академия наук станет бережно хранить общинное наследие, что берет его не для «посмеяния», а «на вечное сохранение», для того, чтобы донести до потомков все духовные, нравственные достижения скрытников, раскрыть для них богатый внутренний мир «последних остальцев», живших в миру, захваченном антихристом. Быть может, решая вопрос о передаче скитской библиотеки, странница еще надеялась и на возрождение святой иноческой жизни, как бы бросая через поколения якорь, зацепившись за который, можно вытянуть утерянное прошлое. Соглашаясь отдать святые книги «в мир», она действовала по принципу: «даю не в подражание, а для знания». Мария Ивановна не пошла с нами в Залесье, но написала записку для старицы Фетиньи: «Этих людей я знаю, с книгами поступи так, как наставит Господь. Раба Божия Мария».

Обратно в Залесье мы шли по тракту пешком, так как было воскресенье и автобусы не ходили, а попуток тоже не было. По дороге нас остановили и окружили солдаты с ружьями, спрыгнувшие с подъехавшего грузовика. - «Проверка документов!». Оказалось, что из тюремного лагеря сбежали два бандита, взявшие с собой третьего заключенного в качестве «свиньи». Когда мы вернулись в Залесский скит, наш рассказ об этом «ужасном» происшествии на дороге заслонил перед местными жителями, снова собравшимися у Фетиньи, все иные темы для разговора. Женщины быстро разошлись, обсуждая, как им поступить, если голодные бандиты нагрянут в деревню и потребуют у них съестного. Избавившись таким «хитрым» способом от посторонних, которых не хотели посвящать в нашу археографическую миссию, мы рассказали матушке Фетинье об успехе наших переговоров и передали записку Марии Ивановны. Пока хозяйка читала и обдумывала записку, Татьяна рассказала нам, что провела бессонную ночь, так как бабушка несколько раз слезала с лежанки на печи, где спала, расталкивала девушку и просила все рассказать о себе и своих спутниках: Женатые ли? Коммунисты ли? Какой веры? Не блудники ли?


Не отвлекаясь более на долгие беседы, мы сложили в рюкзаки рукописи и книги, хранившиеся в скиту, и стали прощаться. К сожалению, всех книг взять с собой не удалось - мы могли взять только то, что могли втроем унести с собой: преимущественно наиболее ценные для нас рукописные книги. Хранительнице скита Фетинье мы сумели выделить из имевшихся у нас казенных сумм только 30 рублей. Согласно действующей в БАН инструкции о покупке книг у населения, необходимо было получить расписку продавца и заверить ее у представителей местной администрации. Ни того ни другого исполнить было невозможно, так как матушка Фетинья, по вере скрытников, жила «на нелегальном положении», без документов, а местные власти делали вид, что монашествующих скрытников в районе не зарегистрировано. При передаче денег монашка слезно просила нас считать, что мы даем ей «милостыню», а вовсе не покупаем у нее «святые» книги. Покидая скит, я мало надеялся, что забрать оставшиеся в скиту издания удастся в дальнейшем. Когда через год экспедиция БАН вновь посетила Каргополь, скит в Залесье оказался уже заброшен, а оставшиеся книги увезены. Скрытница Мария Ивановна (Гринева) уехала в Ярославскую область, в с. Бурмакино, где тогда еще жили ее единоверцы."

ДЕРЕВЯННЫЕ КРЕСТЬЯНСКИЕ ДОМА СЕВЕРНОГО ПРИЛАДОЖЬЯ

В основном эти территории заселяли карелы, но велик был процент и финнов. Перед вами фото домов традиционной карельской архитектуры (фотографии начала ХХ в.)

Небольшая фотоподборка вышитых полотенец южных районов Карелии.

УЧИМСЯ ВМЕСТЕ

Третий мастер-класс [id56787959|Екатерины Черноок] из серии "Мужской традиционный костюм Беловского района Курской области в миниатюре" (в выставочном зале [club139719622|Курского ОДНТ] ) был посвящен шитью такой любопытной части мужского гардероба наших предков, как ПОРТЫ.
Казалось бы, обычные штаны в полоску. Ан нет! В обычных узких штанах современного кроя попробуйте-ка сесть в седло, или какой хозяйственной работой заняться, где нужен размах или скорость. Не выйдет - лопнут, треснут, стеснят движения. А вот у крестьянских порт нашего региона крой был преинтереснейший - сплошная геометрия и эргономика. Порточины с обеих сторон соединял треугольный длинный клин с выемкой, создающий нужный простор движению и сохраняющий тепло. А сами штаны держались на тесемках, а книзу обматывались онучами либо заправлялись в сапоги, валенки.
Подробности смотрите в наших фото.

Любят люди выдумывать праздники, а потом праздновать их.
Каких только странных дат нет, так 10 августа это "ДЕНЬ ЛЬВА".
Льва так льва.

ЮРИДИКО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ИМЕНИ У МОРДВЫ
(ЧАСТЬ 1)

Автор: Ю. Н. Сушкова


Как верно отметил один из выдающихся отечественных ономастов
В. А. Никонов, собственные имена людей несут в обществе многообразную, ответственную и незаменимую службу, будь это индивидуальное личное имя или его различные формы (ласкательные, презрительные), будь это фамилия, отчество или иные виды имен. «Не один фантаст не смог представить, что получилось бы, если бы внезапно исчезли имена людей, - писал он. - Неизвестно, когда, на какой ступени развития общества и языка они возникали, но происходило это еще в глубокой древности. Во все исторически известные периоды человеческое общество не обходилось без собственных имен его членов».
Помимо социально-экономических функций, имена собственные (личные имена, отчества, фамилии и другие виды антропонимов различных народов) наделены и другими функциями - этническими, сакральными, эстетическими, юридическими. У большинства народов в разные эпохи имянаречение (или смена имени) сопровождается обрядами, которые подчас раскрывают много неведомых черт их быта, социального строя и верований, их менталитета, языка и культуры, этногенеза и этнической истории, этногенетических и этнокультурных контактов. В силу специфики антропонимии, она неразрывно связана не только с историей и этнографией, социальной психологией и эстетикой, но немыслима и без правоведения, поскольку имя всегда наделялось определенной юридической силой. «Именно правовая функция именования, - констатировал В. А. Никонов, - обусловила возникновение отчеств, позже и фамилий; они подтвердили право наследования. Социальные условия, особенно захват земель в собственность, создавали необходимость юридически закрепить преемственность владений от отца к сыну, от сына к внуку и т.д. Поэтому именно в привилегированном слое фамилии возникали раньше».
Мордовский дохристианский антропонимикон богат и разнообразен. Установлено, что в нем, помимо основного самобытного именного массива, насчитывающего не одну сотню имен, было немало славянских, тюркских, арабских и др.; заимствованных мордвой непосредственно или опосредованно от народов - создателей этих имен. Все они, воспринимавшиеся мордвой большей частью от русских еще до христианизации, завершившейся в середине XVIII в., употреблялись наравне с собственно мордовскими. Об этом свидетельствуют, к примеру, документальные материалы, относящиеся к началу XVI в. Так, в судном списке от 4 апреля 1508 г. по тяжбе братии Печерского Вознесенского
Полянского монастыря с мордвином Ивантой Рамстеевым о владении лесными угодьями за рекой Пьяной сказано: «И судьи спросили Ивантиных знахорей мордвы Учевата, да Ивана, да Узветя: скажите вы в божью правду, по своей вере по мордовской, чей то лес, где мы стоим?».
В связи с крещением у мордвы в массовом порядке стали распространяться русские (христианско-православные) имена, официально фиксировавшиеся в церковных метрических книгах. Но в быту они выступали в качестве вторых имен, ибо здесь продолжало превалировать так называемое банное или дохристианское имя, даваемое ребенку по традиционному обряду имянаречения (эрз. лемдяма, мокш. лемидня, от лем - имя, лемдямс - дать имя, именовать).
Антиохийский архидиакон Павел Алеппский, посетивший Россию в XVII в., писал о народах Поволжья, в том числе мордве: «Говорят, что некоторые из этих племен, когда у них родится дитя, зовут московитских священников, чтобы они помолились над ним, окадили его и назвали именем какого-либо святого, после же дают ему имя, какое им хочется, и некоторые, по рассказам, дают новорожденному имя животного, какое встретят, выйдя из дому». По словам анонимного автора, скорее всего священника, еще в середине XIX в. встречалось «назначение старухами-мордовками другого имени младенцу, вследствие чего ныне не только старики, но и средних лет люди носят на себе два имени».
Со временем оба имени, как мордовское традиционное, так и русское (христианско-православное), стали функционировать в мордовской среде наравне, а несколько позже русское имя начало выступать в качестве первоочередного, оттеснив мордовское на второй план, и, наконец, оно полностью заменило мордовское, которое какое-то время еще бытовало в роли прозвища, а то и зоонима. В целом этот антропонимический процесс был довольно длительным, растянувшимся на века (до второй половины XIX в.) и отразившемся в документах, как государственного, так и церковного делопроизводства). Например, в грамоте казанского митрополита Андриана, адресованной архимандриту Спасо-Юнгинского монастыря Мисаилу от 16 ноября 1687 г. о розыске беглых новокрещенных крестьян говорилось: «А буде где в приходе были новокрещены татаровья, и мордва, и черемиса, и чуваша, и иных вер новокрещены, мужеск пол и женск, оставя христианскую веру, перешли жить от верных к прежним своим иноверным сродцам... и о тех новокрещенных имать у них, приходских попов, сказки. описывая всему годы, и месяцы, и числа, кто в веру христианскую крестился и имена их до крещения, и в крещенье как были» .
Христианско-православные имена на протяжении длительного времени были формальными, казенными, их почти никто не знал. Так, в челобитной новокрещена деревни Сураев Починок Краснослободского присуда Ястефа-нова на другого новокрещена патриарху Московскому и всея Руси Андриану от 14 июля 1696 г. сообщалось, что «приходил мордовское имя Маска, а русское имя, коим его зовут, того я сирота твой, не упомню. И пришед он, Маска, ко мне, сироте твоему, в домишко, и взял у меня, сироты твоего, женишку мою Марку».
Представляет немалый интерес старинный мордовский обычай называть в семье снох особыми, новыми, семейными, «жизненными» именами, по-мордовски эрямомолемть (эрз. эрямо, мокш. эряма - жизнь, эрз., мокш.
лем - имя). Когда невесту привозят в дом жениха, его «отец, - писал И. И. Лепехин, - при собрании всех гостей и сродников берет поставленный на столе длинный пирог аршина в полтора за конец и подымает другим концом пирога наложенное на невесту покрывало, говоря сии слова: вот тебе свет, будь счастлива к хлебу, животу, и к размножению семьи. Потом переменяет ей свекор прежнее имя и называет Мезява, большая, если женится старший сын; Сернява, середняя; Вежава, меньшая, по старшинству их мужей. Тогда жених и сродники увидят невесту, а невеста своего жениха или мужа».
С крещением мордвы этот обычай стал исполняться после возвращения молодоженов домой с церковного венчания. Как отмечал М. Е. Евсевьев, имен, которые давались молодушкам, у эрзи было шесть: Мазава (красивая женщина), Ашава (белая женщина), Парава (хорошая женщина), Вежава (младшая женщина), Сырнява (золотая женщина) и Тятава (значение забыто). «Самыми употребительными из них, - писал он, - были первые четыре, причем первые три давались старшим снохам и в каком угодно порядке, а «Вежава» давалась всегда младшей снохе».
По этой же причине переписчики иногда ошибочно принимали отмеченные семейные «жизненные» имена за официальные девичьи (женские) имена, фиксируя их в своих писцовых, переписных и ландратских книгах. Например, в разных мордовских деревнях «Книга переписная Саранского уезду ясашным иноверцам 716 и 717 годов» зафиксировала не только указанные выше семейные «жизненные» имена, но и множество других аналогичных им женских имен, носившихся не только женами, но и сестрами, дочерьми, вдовами. Вот некоторые из них: Видявка, Шолдавка, Конавка, Винтавка, Мазавка, Вежгавка, Котравка, Нилтавка, Паравка, Ерава, Кулавка, Шиндявка, Якавка, Азравка, Шенжавка, Мастрагавка, Ишавка, Инявка, Велбавка, Вилмавка, Одмавка, Вилдавка, Чиндявка и др.
На взгляд М. Е. Евсевьева, переименование снох связано с имевшим место у мордвы обычаем умыкания и обусловливалось стремлением скрыть «тайну похищения». Однако эту интерпретацию едва ли можно считать достоверной, ибо в таком случае незачем было бы столь строго регламентировать присвоение этих имен, например, младшую сноху непременно именовать Вежава. Думается, более близок к истине Н. Ф. Мокшин, считающий, что указанные женские (жизненные, семейные) имена в отдаленном прошлом вообще не являлись таковыми, а были социальными терминами, обозначавшими отношения свойства. Именно поэтому, считает он, так строга их регламентация, так четко соблюдается порядок их присвоения по старшинству. От этих наименований зависели права и обязанности той или иной снохи в большой (неразделенной) семье.
Нельзя не обратить внимание и на то, что «жизненные» имена по структуре своего образования четко отличаются от обычных мордовских женских имен, что также свидетельствует против их признания исконно женскими дохристианскими личными именами. Хотя до нас дошло сравнительно немного мордовских женских имен, поскольку царские власти предпочитали оформлять государственную документацию на мужское население, тем не менее некоторые из них известны как из письменных, так и фольклорных источников. К примеру, в уже упомянутой «Книге переписной Саранского уезду ясашным иноверцам» фигурируют следующие имена: Кенерга, Питярка, Шаварга (Шоворга, Човарга), Таршорга, Ушмайка, Мизерка (Мозярка), Код-гарка, Тикшайка, Костарка, Нестерга, Лезарка, Конирга, Лемзярка, Кафтарга, Мокшамка (Макшанка, Макшат, Мокша), Жатярга, Аварга, Сумарга, Вязярка, Зорка, Верга, Ведвага, Шиндей, Стирга, Ерзяйка, Татарга, Пятайка, Варзяла, Лемзяра, Мастерка, Кирдяпка, Северга, Дубурга, Сорга, Кенарга, Катарга, Боярга, Томорга, Телторга, Тоторга, Чапурга, Тенгайка, Шиндяся, Сезярка, Ошалка, Эрга, Чеворга. Из фольклорных источников известны женские имена мордвы: Мака, Накя, Паштеня, Цебарка, Лопай, Ракса, Шинду, Лумзур, Саманька, Сыржа, Акамка, Мазярго, Пае, Снальте, Атюта, Нуяль, Кастуша, Цеца, Сэняша, Сиямка, Люкшамка, Сюмерге, Утяша, Найко, Мамилька. Они не похожи на так называемые семейные, «жизненные» имена, образованные, как правило, из двух слов, причем вторым обычно выступает слово ава (женщина). Еще одним аргументом в пользу предположения о том, что жизненные имена снох в стародавние времена являлись социальными терминами, можно считать бытование этих терминов у мордвы вплоть до настоящего времени в первозданной их роли без второй составной части (ава): маза (звательная форма мазай) - жена старшего брата; тязя (тязяй) - жена второго брата; вяжа (вяжай) - жена третьего брата; пава (павай) - четвертого; тятя (тятяй) - пятого.
Жизненных имен для наречения снох первоначально было больше, ибо речь идет о больших (неразделенных) семьях, численность которых нередко составляла не один десяток человек. С распадом их на малые (нуклеарные) круг этих терминов, выступавших в их первоначальной роли, все более суживался, большая их часть трансформировалась в обычные женские имена, напоминавшие по своему звучанию русские женские имена типа Милавка, Любавка, Белавка, Хоршавка, Синявка, Чернявка, которые также имели хождение среди мордвы.
Идентично образованными титулами, ставшими затем обычными именами, мордва называла не только снох, но и женщин, которые в свое время имели в мордовском обществе иной этносоциальный статус. Так, титулами кирдява, инява скорее всего назывались жены мордовских правителей - кирди, инязоров, каназоров (от ине - великий, азор - хозяин, владыка), термином покшава (от покш - большой, ава - женщина) титуловались жены покштяев -глав патриархальных родов (от покш - большой, атя - старик), а термином азрава (от азор - хозяин, ава - женщина) жены кудатей или кудазоратей, т.е. глав больших патриархальных семей (от кудо - дом, азор - хозяин, атя -старик). Все эти нарицательные слова-титулы, обозначавшие этноправовое положение тех или иных женщин, затем, причем в разное время, трансформировались в антропонимы Кирдява, Инява (Онава, Анава), Канава (Канява, Канюва, Кунава, Кунявка), Покшава, Асрава (Азрава, Азравка).
По аналогичному типу было образовано мордовское женское имя Рузава (от руз - русская, ава - женщина), служившая, скорее всего, первоначально для обозначения русской по этнической принадлежности снохи в мордовской семье. По-видимому, оно было сравнительно поздним образованием, когда субординационным принцип присвоения жизненных имен по старшинству, влиявший на комплекс прав и обязанностей снох в большой семье, утратил свою былую значимость, в противном случае русская сноха была бы поименована не Рузавой, а одним из «жизненных» (семейных) имен.
Как писал еще В. Г. Белинский в своем знаменитом «Письме к Гоголю», для простого народа уничижительная форма имени оставалась обязательной и в XIX в. С гневом и болью он писал: «Россия представляет собой ужасное зрелище страны, где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Васьками, Стешками, Палашками».
Отмеченная форма имени была перенесена и на народы Поволжья. На современный слух эти различия не имеют этносоциального значения, выражают лишь эмоциональную оценку. Совсем иначе было в прошлом, когда форма личного имени определяло место его носителя на лестнице социальной иерархии. Крупный боярин, перед именем которого трепетали бояре помельче, не говоря уж о людях низших социальных степеней, сам подписывался в челобитной царю не иначе как «холоп твой Васька». Для большинства полиэтнического большинства России несколько столетий уничижительная форма с -ка была обязательной. Антропонимическое неравенство в России являлось продолжением социально-этнического неравенства.
Особенно много проблем в учете населения государственными службами (политическими, военными, финансовыми, юридическими, церковными), как и помещичьими, происходило в годы крестьянских восстаний, сопровождавшихся массовыми перемещениями населения, которые затрудняли контроль за ним. Например, в рапорте от 2 октября 1774 г. в Краснослободскую воеводскую канцелярию Нарвского пехотного полка поручика Ивана Булычева и материалах допроса, учиненного в этой канцелярии, называются «сысканные ими новокрещены села Синдорово и деревни Колопино, бунтующие под именем известного государственного злодея и изменника Пугачева» Павел Мамкайкин («по-мордовски Кудаш Киреев»), Федор Никитин («по-мордовски Казей Петров») и Яков Иванов («по-мордовски Салтанкин», в другом документе «Салтайкин»), обвинявшиеся в грабеже Троицко-Острожского винокуренного завода и в повешении сержанта Никиты Голова. В донесении в Казанскую секретную комиссию премьер-майора (фамилия неразборчива) о мастеровой мордве, чинившей ружья повстанцам Пугачева, упоминается «из мордвы деревни Урметевой Ставропольского уезда новокрещен Сергей Иванов, по-мордовски Велмес».

Продолжение следует