Русский поэт, живущий в Казахстане, написал стихотворение о бабушке с красным знаменем.
НЕПОКОРНАЯ
Не склонясь перед смертью и муками,
Как Спаситель в терновом венке,
Ты стоишь пред безумными внуками
С красным флагом в дрожащей руке.
Светом внутренним вся озарённая,
Разве можно тебя не узнать?
Непокорная, непокорённая,
Постаревшая Родина-Мать.
По желанью безбожному, властному
Флаг Победы растоптан у ног.
Не пристанет к полотнищу красному
Грязь с нацистских кровавых сапог.
Невысокая русская женщина,
Постаревшая Родина-Мать,
Флагу этому Богом завещано
Над рейхстагами реять опять.
Глянь в глаза её ясные, впалые,
В эту боль за славянский народ,
А за нею пожарами алыми
Обновлённое Солнце встаёт.
Александр Гаммер (Павлодар) 11.04.2022
#стихи #АлександрГаммер#ЛитСалон #ТамараГринцевич
Понравился сайт?Поделись с друзьями!
Статистика ВК сообщества "Литературный салон "Страницы книг""
Литературный салон "Страницы книг"
102 867
25263-ое место по числу подписчиков
1.80%
3.79%
сегодня 85 (0.08%)
за неделю 1 263 (1.24%)
за месяц 5 439 (5.58%)
Графики роста подписчиков
Лучшие посты
Наталья Гончарова: Жизнь после Пушкина.
Наталья Николаевна Пушкина овдовела в 24 года. Поэт оставил ей свое великое имя, долги, которые взял на себя царь, и четверых рожденных ею за 6 лет супружества детей. Старшей – Маше – было неполных 5 лет, младшей – Наташе – 8 месяцев.
С горя Наталья Николаевна укрылась от света, удалившись в родовое гончаровское имение Полотняный Завод. Но через 2 года затворничества все же вернулась в Петербург. Причина была проста – дети. Заботливая мать думала об их будущем.
Когда Наталье Николаевне опекунский совет вручил деньги за посмертное издание произведений Пушкина, то она не взяла оттуда ни копейки на свои нужды, считая, что эта значительная для нее сумма – 50 тысяч рублей – принадлежит детям.
А деньги были очень нужны. Недаром Александр Сергеевич словно предчувствовал: случись с ним недоброе – семью ждет крах: «Жена окажется на улице, – как он писал, – а дети в нищете». Не многим лучше и вышло.
Первое, с чем пришлось столкнуться вдове, – это материальные трудности. Денег не хватало на самую скромную жизнь, и не было дня, чтобы Пушкину не посещали горькие мысли.
Отошли в прошлое, стали воспоминанием шитье туалетов и покупка модных шляпок, которые стоили бешеных денег. Гордясь красотой жены, Пушкин любил, чтобы и одета она была соответствующе: изысканно, элегантно. В вечных битвах с книгоиздателями, едва сводя концы с концами, чтобы обеспечить достойную жизнь семье, он радовался как ребенок, видя, какой эффект производит появление его «мадонны» в великосветских дворцах Петербурга. Был уверен: его жена царствует по праву – по праву ее красота так же единственна, неповторима, как его талант, посланный Богом.
Два года Наталья Николаевна не снимала траур. Вдову Пушкина больше не видели на придворных балах, в гостиных, салонах, театрах.
Лишь 6 лет спустя после гибели мужа Натали вновь появилась в свете. Пушкину легко понять: подрастали дети. Она надеялась заручиться покровительством сильных мира сего, вполне понимая, что ее материнских усилий, увы, недостаточно, чтобы обеспечить детям великого поэта достойное будущее. А пока она еле-еле наскребала денег, чтобы определить сыновей в гимназию.
Однажды на святках в Аничковом дворце устроили костюмированный бал, который особенно любил император Николай I. Наталья Николаевна появилась, повторяя в своем костюме и прическе облик древнееврейской героини Ревекки. Она, как магнит, притягивала взгляды собравшихся. Смутившись от всеобщего внимания, Натали забилась в самый дальний угол парадной залы. Но когда начались танцы, император обвел хозяйским глазом толпу гостей, среди которых Наталья Николаевна выделялась высоким ростом. Николай I был еще выше, и сразу заметил стройную фигуру стоявшей в стороне Пушкиной.
Пройдя через всю залу сквозь ряды танцующих, император подошел к Наталье Николаевне. Он взял ее за руку и проделал весь путь обратно, остановясь перед своей супругой.
– Смотрите и восхищайтесь! – сказал он императрице, отступив шаг в сторону, словно давая возможность всем полюбоваться столь редким зрелищем.
– Да, прекрасна, в самом деле прекрасна! – наведя на Пушкину лорнет, с улыбкой сказала Александра Федоровна.
Император победно оглядел собравшихся. Что значил его взгляд, это прилюдное признание своего благоговения перед прекрасным Божьим созданием? Не было ли тут тайного смысла, некоего намека для тех, кто родовит, богат, полон сил и свободен от оков Гименея? «Какая женщина! Какая невеста!»
Действительно уже немалые годы вдовства, прожитые безукоризненно, молодость, красота, с которой по-прежнему никто не мог соперничать, – все, казалось, давало право Натали Пушкиной надеяться на новый брак, на обретение мужа, опоры, друга.
Мемуары свидетельствуют, что Наталью Николаевну никогда не оставляло внимание мужчин. Но это лишь фраза. А на самом деле история вдовы Пушкиной подтверждала старую житейскую мудрость: замужняя красавица – вожделенная мечта многих. Но стоит ей распрощаться с супругом, как вчерашние воздыхатели тут же безвозвратно исчезают.
Покойный супруг наказывал Наталье Николаевне 2 года носить по нему траур, а затем выходить замуж. К моменту пристального внимания к ней князя Голицына Натали была вдовой уже 5 лет. Казалось, что измученная вечной заботой о завтрашнем дне, Наталья Николаевна должна была только обрадоваться столь выгодной партии.
Но тут через доверенного лица князь изложил ей свой взгляд на их будущее. Конечно, для Голицына никакого значения не имели материальные издержки на детей – его капиталов хватило бы на целый Воспитательный дом. Но князь предпочитал, чтобы четверо Пушкиных росли не у него на глазах, а где-то, пусть всецело им обеспеченные, в отдалении. Сначала, скажем, в закрытом пансионе, потом в любом, привилегированном учебном заведении.
Вот это совершенно не подходило Наталье Николаевне и решило дело раз и навсегда. Она даже не дала посреднику князя высказаться до конца и, обычно сверхтерпеливая к людям и их поступкам, отрезала:
– Кому мои дети в тягость, тот мне не муж!
Маленькие Пушкины были первой и неоспоримой жизненной ценностью для Натальи Николаевны. Недаром люди, навещавшие пушкинское семейство, в том числе и свекор Сергей Львович, подчеркивали, что дети «прелестны, хорошо себя держат, ухожены, здоровы».
А ведь за всем этим стояли неусыпные труды Натальи Николаевны – той самой Пушкиной, образ которой и по сию пору не свободен от несправедливого клейма: это всего лишь холодная пустышка, разорявшая поэта тратами на наряды.
Так что Голицын, поняв, что прекрасной Натали ему не получить, потихоньку исчез с горизонта, чтобы на время уступить место новому соискателю – Николаю Аркадьевичу Столыпину.
Это был красавец, веселый, остроумный, душа общества, погибель для дам. Карьера его на дипломатическом поприще складывалась удачно. Николай Аркадьевич был на 2 года младше Натальи Николаевны, родившейся, как известно, в год наполеоновского нашествия.
Столыпин приехал в Россию в отпуск и «при первой встрече был до того ошеломлен красотою Натальи Николаевны, что она грезилась ему и днем и ночью».
Вдова Пушкина виделась со Столыпиным часто, в отнюдь не официальной обстановке, а у своих старых друзей – Вяземских, сын которых – Павел – впоследствии женился на сестре Столыпина, Марии Аркадьевне. В хорошо знакомом доме обычно молчаливая, сдержанная Наталья Николаевна становилась совсем другой – улыбчивой и приветливой. И Столыпин был сражен: «С каждым свиданием чувство его все сильнее разгоралось». Вероятно, он был в одном шаге от того, чтобы пасть на колени, чтобы просить Пушкину принять его руку и сердце.
В правдивости того, что произошло дальше, сомневаться не приходится: дочь Натальи Николаевны наверняка записала историю этого короткого романа со слов матери.
Так что же наш славный красавец Столыпин с его пылающим сердцем? Увы! «...Грозный призрак четырех детей неотступно восставал перед ним; они являлись ему помехою на избранном дипломатическом поприще, и борьба между страстью и разумом росла с каждым днем. Зная свою увлекающуюся натуру, он понял, что ему остается только одно средство противостоять безрассудному, по его мнению, браку – это немедленное бегство. К нему-то он и прибегнул.
Не дождавшись конца отпуска, он наскоро собрался, оставив в недоумении семью и друзей, и впоследствии, когда заходила речь о возможности побороть сильное увлечение, он не без гордости приводил собственный пример».
Потом Наталье Николаевне пришлось пережить страстные домогательства женатого Вяземского...
А потом помог случай. Тот самый случай, который иногда счастливым образом соединяет судьбы, которые должны быть соединены, кажется, волею небес...
Петр Петрович Ланской отдыхал в Баден-Бадене вместе с братом Натали, Иваном Гончаровым. Тот попросил его завезти письмо и посылку для Натальи.
В благодарность за оказанную любезность Наталья Николаевна приглашает Ланского бывать в ее доме на правах друга семьи. Тот с радостью отвечает согласием. Всегда молчаливый и замкнутый, в обществе Натальи Николаевны он становится разговорчивым и веселым. Кажется, он влюблен в молодую вдову, которая младше его на тринадцать лет.
Но в свои сорок пять он ни разу не был женат, да и сердце его разбито. Лучшие годы своей жизни он посвятил ветреной красавице Идалии Полетике. Жестокая женщина то приближала его, то отталкивала, параллельно крутя романы с другими мужчинами. Убедившись в измене любимой, Ланской нашел в себе силы порвать позорную связь. Теперь он свободен и может посвятить себя новой любви.
Время шло. Наступила весна. Генерал бывал у Гончаровой все чаще и чаще, но так и не осмеливался сделать предложение. Его состояние было изрядно выпотрошено требовательной любовницей; содержать семью, да еще четверых приемных детей, было не на что. Наталья Николаевна Гончарова по совету врачей собиралась с детьми на воды, но поездку пришлось отменить: неловко поднявшись с кушетки, она подвернула ногу и не могла ходить.
С верностью преданной сиделки влюбленный Ланской заботился о молодой женщине. Он уже почти решился на предложение, но вдруг в приемной столкнулся с... самим императором Николаем I. Генерал тут же вспомнил долетавшие до него давным-давно слухи о том, что император не скрывает своей симпатии к супруге Пушкина, а если верить некоторым сплетникам, у него с Натальей Гончаровой был роман еще при жизни поэта. Соревноваться с таким конкурентом Ланской не мог. Он раскланивается с императором и молча уходит.
Удивительно, но на следующий день генерал Ланской назначается командиром Конногвардейского полка. Он получает достойное жалованье, казенную квартиру и вместе с тем возможность жениться. Генерал сомневается, что Наталья Николаевна примет его предложение, но она отвечает согласием. Остается лишь одна закавыка.
По церемониалу того времени Ланской должен испросить разрешения на брак у императора. Вопреки его опасениям, Николай отвечает: «Искренне поздравляю тебя и от души радуюсь твоему выбору! Лучшего ты не мог сделать. Что она красавица – это всякий знает, но ты сумел оценить в ней честную и прямую женщину. Вы оба достойны счастья...»
Свадьба генерала Ланского и Натальи Гончаровой-Пушкиной состоялась в июле 1844 года в Стрельне под Петербургом. Боясь очередных сплетен и скандалов, Натали настояла на тихой и скромной церемонии. Пригласили только близких родственников. Сам император выразил желание быть посаженым отцом, но с пониманием отнесся к просьбе невесты и на венчание не приехал, послав лишь царский подарок - бриллиантовое ожерелье.
В этом союзе, продлившемся почти двадцать лет, не было страстей, зато было море нежности, уважения и теплоты. Об этом свидетельствуют письма Натальи Николаевны, которая обращается к своему второму супругу «душа моя», «мой дорогой, добрый Пьер», «мой друг Пьер», «мой прекрасный муж».
Петр Ланской стал не только хорошим мужем, но и прекрасным отцом четверым детям Пушкина. Он воспитывал их с такой же любовью и заботой, с какой относился к собственным дочерям, которых у них с Натальей родилось трое. В доме Ланских постоянно слышался детский смех. Помимо своих семерых детей, Петр и Наталья усыновили Софью, дочь умершего родственника Ланского.
Под влиянием жены, души не чаявшей в детях, в 1847 году генерал-майор Ланской учредил в своем полку детский приют для солдатских сирот. Другим детям из бедных семей приют помогал одеждой и провиантом.
Тихую и спокойную семейную жизнь Ланских прервало известие о неизлечимой болезни Натальи Николаевны. Ее мучил постоянный кашель, и весной 1861 года Ланской вынужден был просить одиннадцатимесячный отпуск для пребывания за границей.
Религиозная Наталья Гончарова не пережила развода дочери – он стал для нее последним ударом. Перед смертью она передала своей дочери письма Пушкина, которые все эти годы бережно хранила.
Умерла Наталья Николаевна 26 ноября 1863 года, когда ей шёл 52-й год... «Спасибо, мой Пьер... Спасибо тебе... За все спасибо...» – сказала она перед тем, как навсегда закрыть глаза...
Дети похоронили Наталью Николаевну на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Через пятнадцать лет рядом прибавилась могила Петра Петровича Ланского и строгое, черного мрамора надгробие; около него – небольшая дощечка с надписью о том, что в первом браке Наталья Николаевна Ланская была за поэтом Александром Сергеевичем Пушкиным.
Она прожила на этом свете 51 год и из них была всего шесть лет вместе с Пушкиным...
Макаров Иван Кузьмич. «Портрет Н.Н.Пушкиной-Ланской».
#истории #НатальяГончарова #АСПушкин #СветланаТкачёва
#литсалон
Наталья Николаевна Пушкина овдовела в 24 года. Поэт оставил ей свое великое имя, долги, которые взял на себя царь, и четверых рожденных ею за 6 лет супружества детей. Старшей – Маше – было неполных 5 лет, младшей – Наташе – 8 месяцев.
С горя Наталья Николаевна укрылась от света, удалившись в родовое гончаровское имение Полотняный Завод. Но через 2 года затворничества все же вернулась в Петербург. Причина была проста – дети. Заботливая мать думала об их будущем.
Когда Наталье Николаевне опекунский совет вручил деньги за посмертное издание произведений Пушкина, то она не взяла оттуда ни копейки на свои нужды, считая, что эта значительная для нее сумма – 50 тысяч рублей – принадлежит детям.
А деньги были очень нужны. Недаром Александр Сергеевич словно предчувствовал: случись с ним недоброе – семью ждет крах: «Жена окажется на улице, – как он писал, – а дети в нищете». Не многим лучше и вышло.
Первое, с чем пришлось столкнуться вдове, – это материальные трудности. Денег не хватало на самую скромную жизнь, и не было дня, чтобы Пушкину не посещали горькие мысли.
Отошли в прошлое, стали воспоминанием шитье туалетов и покупка модных шляпок, которые стоили бешеных денег. Гордясь красотой жены, Пушкин любил, чтобы и одета она была соответствующе: изысканно, элегантно. В вечных битвах с книгоиздателями, едва сводя концы с концами, чтобы обеспечить достойную жизнь семье, он радовался как ребенок, видя, какой эффект производит появление его «мадонны» в великосветских дворцах Петербурга. Был уверен: его жена царствует по праву – по праву ее красота так же единственна, неповторима, как его талант, посланный Богом.
Два года Наталья Николаевна не снимала траур. Вдову Пушкина больше не видели на придворных балах, в гостиных, салонах, театрах.
Лишь 6 лет спустя после гибели мужа Натали вновь появилась в свете. Пушкину легко понять: подрастали дети. Она надеялась заручиться покровительством сильных мира сего, вполне понимая, что ее материнских усилий, увы, недостаточно, чтобы обеспечить детям великого поэта достойное будущее. А пока она еле-еле наскребала денег, чтобы определить сыновей в гимназию.
Однажды на святках в Аничковом дворце устроили костюмированный бал, который особенно любил император Николай I. Наталья Николаевна появилась, повторяя в своем костюме и прическе облик древнееврейской героини Ревекки. Она, как магнит, притягивала взгляды собравшихся. Смутившись от всеобщего внимания, Натали забилась в самый дальний угол парадной залы. Но когда начались танцы, император обвел хозяйским глазом толпу гостей, среди которых Наталья Николаевна выделялась высоким ростом. Николай I был еще выше, и сразу заметил стройную фигуру стоявшей в стороне Пушкиной.
Пройдя через всю залу сквозь ряды танцующих, император подошел к Наталье Николаевне. Он взял ее за руку и проделал весь путь обратно, остановясь перед своей супругой.
– Смотрите и восхищайтесь! – сказал он императрице, отступив шаг в сторону, словно давая возможность всем полюбоваться столь редким зрелищем.
– Да, прекрасна, в самом деле прекрасна! – наведя на Пушкину лорнет, с улыбкой сказала Александра Федоровна.
Император победно оглядел собравшихся. Что значил его взгляд, это прилюдное признание своего благоговения перед прекрасным Божьим созданием? Не было ли тут тайного смысла, некоего намека для тех, кто родовит, богат, полон сил и свободен от оков Гименея? «Какая женщина! Какая невеста!»
Действительно уже немалые годы вдовства, прожитые безукоризненно, молодость, красота, с которой по-прежнему никто не мог соперничать, – все, казалось, давало право Натали Пушкиной надеяться на новый брак, на обретение мужа, опоры, друга.
Мемуары свидетельствуют, что Наталью Николаевну никогда не оставляло внимание мужчин. Но это лишь фраза. А на самом деле история вдовы Пушкиной подтверждала старую житейскую мудрость: замужняя красавица – вожделенная мечта многих. Но стоит ей распрощаться с супругом, как вчерашние воздыхатели тут же безвозвратно исчезают.
Покойный супруг наказывал Наталье Николаевне 2 года носить по нему траур, а затем выходить замуж. К моменту пристального внимания к ней князя Голицына Натали была вдовой уже 5 лет. Казалось, что измученная вечной заботой о завтрашнем дне, Наталья Николаевна должна была только обрадоваться столь выгодной партии.
Но тут через доверенного лица князь изложил ей свой взгляд на их будущее. Конечно, для Голицына никакого значения не имели материальные издержки на детей – его капиталов хватило бы на целый Воспитательный дом. Но князь предпочитал, чтобы четверо Пушкиных росли не у него на глазах, а где-то, пусть всецело им обеспеченные, в отдалении. Сначала, скажем, в закрытом пансионе, потом в любом, привилегированном учебном заведении.
Вот это совершенно не подходило Наталье Николаевне и решило дело раз и навсегда. Она даже не дала посреднику князя высказаться до конца и, обычно сверхтерпеливая к людям и их поступкам, отрезала:
– Кому мои дети в тягость, тот мне не муж!
Маленькие Пушкины были первой и неоспоримой жизненной ценностью для Натальи Николаевны. Недаром люди, навещавшие пушкинское семейство, в том числе и свекор Сергей Львович, подчеркивали, что дети «прелестны, хорошо себя держат, ухожены, здоровы».
А ведь за всем этим стояли неусыпные труды Натальи Николаевны – той самой Пушкиной, образ которой и по сию пору не свободен от несправедливого клейма: это всего лишь холодная пустышка, разорявшая поэта тратами на наряды.
Так что Голицын, поняв, что прекрасной Натали ему не получить, потихоньку исчез с горизонта, чтобы на время уступить место новому соискателю – Николаю Аркадьевичу Столыпину.
Это был красавец, веселый, остроумный, душа общества, погибель для дам. Карьера его на дипломатическом поприще складывалась удачно. Николай Аркадьевич был на 2 года младше Натальи Николаевны, родившейся, как известно, в год наполеоновского нашествия.
Столыпин приехал в Россию в отпуск и «при первой встрече был до того ошеломлен красотою Натальи Николаевны, что она грезилась ему и днем и ночью».
Вдова Пушкина виделась со Столыпиным часто, в отнюдь не официальной обстановке, а у своих старых друзей – Вяземских, сын которых – Павел – впоследствии женился на сестре Столыпина, Марии Аркадьевне. В хорошо знакомом доме обычно молчаливая, сдержанная Наталья Николаевна становилась совсем другой – улыбчивой и приветливой. И Столыпин был сражен: «С каждым свиданием чувство его все сильнее разгоралось». Вероятно, он был в одном шаге от того, чтобы пасть на колени, чтобы просить Пушкину принять его руку и сердце.
В правдивости того, что произошло дальше, сомневаться не приходится: дочь Натальи Николаевны наверняка записала историю этого короткого романа со слов матери.
Так что же наш славный красавец Столыпин с его пылающим сердцем? Увы! «...Грозный призрак четырех детей неотступно восставал перед ним; они являлись ему помехою на избранном дипломатическом поприще, и борьба между страстью и разумом росла с каждым днем. Зная свою увлекающуюся натуру, он понял, что ему остается только одно средство противостоять безрассудному, по его мнению, браку – это немедленное бегство. К нему-то он и прибегнул.
Не дождавшись конца отпуска, он наскоро собрался, оставив в недоумении семью и друзей, и впоследствии, когда заходила речь о возможности побороть сильное увлечение, он не без гордости приводил собственный пример».
Потом Наталье Николаевне пришлось пережить страстные домогательства женатого Вяземского...
А потом помог случай. Тот самый случай, который иногда счастливым образом соединяет судьбы, которые должны быть соединены, кажется, волею небес...
Петр Петрович Ланской отдыхал в Баден-Бадене вместе с братом Натали, Иваном Гончаровым. Тот попросил его завезти письмо и посылку для Натальи.
В благодарность за оказанную любезность Наталья Николаевна приглашает Ланского бывать в ее доме на правах друга семьи. Тот с радостью отвечает согласием. Всегда молчаливый и замкнутый, в обществе Натальи Николаевны он становится разговорчивым и веселым. Кажется, он влюблен в молодую вдову, которая младше его на тринадцать лет.
Но в свои сорок пять он ни разу не был женат, да и сердце его разбито. Лучшие годы своей жизни он посвятил ветреной красавице Идалии Полетике. Жестокая женщина то приближала его, то отталкивала, параллельно крутя романы с другими мужчинами. Убедившись в измене любимой, Ланской нашел в себе силы порвать позорную связь. Теперь он свободен и может посвятить себя новой любви.
Время шло. Наступила весна. Генерал бывал у Гончаровой все чаще и чаще, но так и не осмеливался сделать предложение. Его состояние было изрядно выпотрошено требовательной любовницей; содержать семью, да еще четверых приемных детей, было не на что. Наталья Николаевна Гончарова по совету врачей собиралась с детьми на воды, но поездку пришлось отменить: неловко поднявшись с кушетки, она подвернула ногу и не могла ходить.
С верностью преданной сиделки влюбленный Ланской заботился о молодой женщине. Он уже почти решился на предложение, но вдруг в приемной столкнулся с... самим императором Николаем I. Генерал тут же вспомнил долетавшие до него давным-давно слухи о том, что император не скрывает своей симпатии к супруге Пушкина, а если верить некоторым сплетникам, у него с Натальей Гончаровой был роман еще при жизни поэта. Соревноваться с таким конкурентом Ланской не мог. Он раскланивается с императором и молча уходит.
Удивительно, но на следующий день генерал Ланской назначается командиром Конногвардейского полка. Он получает достойное жалованье, казенную квартиру и вместе с тем возможность жениться. Генерал сомневается, что Наталья Николаевна примет его предложение, но она отвечает согласием. Остается лишь одна закавыка.
По церемониалу того времени Ланской должен испросить разрешения на брак у императора. Вопреки его опасениям, Николай отвечает: «Искренне поздравляю тебя и от души радуюсь твоему выбору! Лучшего ты не мог сделать. Что она красавица – это всякий знает, но ты сумел оценить в ней честную и прямую женщину. Вы оба достойны счастья...»
Свадьба генерала Ланского и Натальи Гончаровой-Пушкиной состоялась в июле 1844 года в Стрельне под Петербургом. Боясь очередных сплетен и скандалов, Натали настояла на тихой и скромной церемонии. Пригласили только близких родственников. Сам император выразил желание быть посаженым отцом, но с пониманием отнесся к просьбе невесты и на венчание не приехал, послав лишь царский подарок - бриллиантовое ожерелье.
В этом союзе, продлившемся почти двадцать лет, не было страстей, зато было море нежности, уважения и теплоты. Об этом свидетельствуют письма Натальи Николаевны, которая обращается к своему второму супругу «душа моя», «мой дорогой, добрый Пьер», «мой друг Пьер», «мой прекрасный муж».
Петр Ланской стал не только хорошим мужем, но и прекрасным отцом четверым детям Пушкина. Он воспитывал их с такой же любовью и заботой, с какой относился к собственным дочерям, которых у них с Натальей родилось трое. В доме Ланских постоянно слышался детский смех. Помимо своих семерых детей, Петр и Наталья усыновили Софью, дочь умершего родственника Ланского.
Под влиянием жены, души не чаявшей в детях, в 1847 году генерал-майор Ланской учредил в своем полку детский приют для солдатских сирот. Другим детям из бедных семей приют помогал одеждой и провиантом.
Тихую и спокойную семейную жизнь Ланских прервало известие о неизлечимой болезни Натальи Николаевны. Ее мучил постоянный кашель, и весной 1861 года Ланской вынужден был просить одиннадцатимесячный отпуск для пребывания за границей.
Религиозная Наталья Гончарова не пережила развода дочери – он стал для нее последним ударом. Перед смертью она передала своей дочери письма Пушкина, которые все эти годы бережно хранила.
Умерла Наталья Николаевна 26 ноября 1863 года, когда ей шёл 52-й год... «Спасибо, мой Пьер... Спасибо тебе... За все спасибо...» – сказала она перед тем, как навсегда закрыть глаза...
Дети похоронили Наталью Николаевну на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Через пятнадцать лет рядом прибавилась могила Петра Петровича Ланского и строгое, черного мрамора надгробие; около него – небольшая дощечка с надписью о том, что в первом браке Наталья Николаевна Ланская была за поэтом Александром Сергеевичем Пушкиным.
Она прожила на этом свете 51 год и из них была всего шесть лет вместе с Пушкиным...
Макаров Иван Кузьмич. «Портрет Н.Н.Пушкиной-Ланской».
#истории #НатальяГончарова #АСПушкин #СветланаТкачёва
#литсалон
Маленькая девочка-бурятка,
На вопрос от мамы: "Кто же ты?"
Отвечала четко, ясно, кратко,
Без фальшивого налета красоты.
Очень просто:"Русская!" - сказала.
-Ты бурятка! - слышится в ответ.
-Русская! девчонка возражала.
-Русская! А из глазёнок - свет!
Слушаю... У этой милой крохи
Космополитизма ни на грош!
То для взрослых сложные уроки!
А ребёнок малый тем хорош,
Что Душой ответы даст простые
Честные и чистые всегда.
Дети милой Матушки-России!
Вот вам и загадка, господа!
В моих предках братьев-белорусов
И эстонцев пульсом бьётся кровь,
И конечно же обычных русских,
Так всегда бывало - это нам не вновь!
Видно, по крови вершить сужденье,
Говоря о русских, не спеши!
Русским быть - особое служенье,
По благоволению Души!
15 апреля 2022 года
На вопрос от мамы: "Кто же ты?"
Отвечала четко, ясно, кратко,
Без фальшивого налета красоты.
Очень просто:"Русская!" - сказала.
-Ты бурятка! - слышится в ответ.
-Русская! девчонка возражала.
-Русская! А из глазёнок - свет!
Слушаю... У этой милой крохи
Космополитизма ни на грош!
То для взрослых сложные уроки!
А ребёнок малый тем хорош,
Что Душой ответы даст простые
Честные и чистые всегда.
Дети милой Матушки-России!
Вот вам и загадка, господа!
В моих предках братьев-белорусов
И эстонцев пульсом бьётся кровь,
И конечно же обычных русских,
Так всегда бывало - это нам не вновь!
Видно, по крови вершить сужденье,
Говоря о русских, не спеши!
Русским быть - особое служенье,
По благоволению Души!
15 апреля 2022 года
"— Ещё сто лет назад в словаре русского языка было 287 слов, начинающихся с «благо». Почти все эти слова исчезли из нашей речи, а те, что остались, обрели более приземленный смысл. К примеру, слово «благонадежный» означало «исполненный надежды», «ободрившийся»…
— Слова исчезли вместе с явлениями. Часто ли мы слышим «милосердие», «доброжелательность»? Этого нет в жизни, поэтому нет и в языке. Или вот «порядочность».
Николай Калинникович Гудзий меня всегда поражал — о ком бы я ни заговорил, он спрашивал:
«А он порядочный человек?» Это означало, что человек не доносчик, не украдёт из статьи своего товарища, не выступит с его разоблачением, не зачитает книгу, не обидит женщину, не нарушит слова.
А, «любезность»?
«Вы оказали мне любезность».
Это добрая услуга, не оскорбляющая своим покровительством лицо, которому оказывается. «Любезный человек».
Целый ряд слов исчезли с понятиями. Скажем, «воспитанный человек». Он воспитанный человек. Это прежде всего раньше говорилось о человеке, которого хотели похвалить. Понятие воспитанности сейчас отсутствует, его даже не поймут."
Дмитрий Лихачёв
#ДмитрийЛихачёв
#ГалинаМуравченко
#литсалон
— Слова исчезли вместе с явлениями. Часто ли мы слышим «милосердие», «доброжелательность»? Этого нет в жизни, поэтому нет и в языке. Или вот «порядочность».
Николай Калинникович Гудзий меня всегда поражал — о ком бы я ни заговорил, он спрашивал:
«А он порядочный человек?» Это означало, что человек не доносчик, не украдёт из статьи своего товарища, не выступит с его разоблачением, не зачитает книгу, не обидит женщину, не нарушит слова.
А, «любезность»?
«Вы оказали мне любезность».
Это добрая услуга, не оскорбляющая своим покровительством лицо, которому оказывается. «Любезный человек».
Целый ряд слов исчезли с понятиями. Скажем, «воспитанный человек». Он воспитанный человек. Это прежде всего раньше говорилось о человеке, которого хотели похвалить. Понятие воспитанности сейчас отсутствует, его даже не поймут."
Дмитрий Лихачёв
#ДмитрийЛихачёв
#ГалинаМуравченко
#литсалон
"Поздней ночью возвращались по темным улицам во дворец.
Екатерина вдруг сказала, что Россия - не государство.
- А, что же это, матушка? - удивился Потемкин.
- Россия - вселенная! Сколько в ней климатов, сколько народов, сколько языков, нравов и верований..."
Валентин Пикуль
"Фаворит"
#СтрокиИзКниг#ВалентинПикуль
#ГалинаМуравченко
#ЛитСалон
Екатерина вдруг сказала, что Россия - не государство.
- А, что же это, матушка? - удивился Потемкин.
- Россия - вселенная! Сколько в ней климатов, сколько народов, сколько языков, нравов и верований..."
Валентин Пикуль
"Фаворит"
#СтрокиИзКниг#ВалентинПикуль
#ГалинаМуравченко
#ЛитСалон
Легенды о людях
Любовь длиною в жизнь
В 32 года Марк Твен женился на Оливии Лэнгдон и признался другу: «Если бы я знал, как счастливы женатые люди, я бы женился 30 лет назад, не тратя время на выращивание зубов». Есть такие браки, в которых люди висят гирями на ногах друг у друга. А есть браки, в которых люди поднимают друг друга все выше и выше, как воздушные шарики.
Оливия была для Твена восхитительным воздушным шариком, с ней он поднялся на невероятные вершины духа. Марк Твен (его настоящее имя Сэмюэл Клеменс) родился в небогатой семье.
Он очень рано стал работать: был наборщиком в редакции, плавал лоцманом по рекам Америки, пытался разбогатеть, отыскав месторождение серебра, был репортером. Весть этот богатый опыт пригодился ему потом в писательской жизни.
Кстати, литературный успех пришёл к нему с публикацией первого рассказа — его перепечатали почти все американские газеты. Оливия была «из богатой, но либеральной семьи».
Она была очень религиозной, но в то же время дружила с социалистами, людьми, которые боролись за права женщин.
Эти люди стали потом друзьями Марка, и не без их влияния он написал «Приключения Гекльберри Финна» — из этой книги, как говорил Хэмингуэй, выросла вся американская литература.
Это была любовь с первого взгляда, причём взгляда на портрет; приятель Твена, Чарли Лэнгдон, показал Твену медальон с портретом своей сестры и пригласил его в гости.
Он надеялся, что известный юморист, хотя и не очень хорошо воспитанный и не обладающий хорошими манерами, сможет развеселить его болезненную хрупкую сестру.
Марк Твен поехал в гости под сильным впечатлением от красоты девушки.
Через неделю приехал снова, и, наплевав на приличия, просидел с Оливией до полуночи. В следующий свой приезд Твен признался приятелю, что влюблён в его сестру.
Чарли был неприятно поражён: какой-то юморист с Дикого Запада протягивает свои лапы к дочери почтенного капиталиста!
Он решил говорить прямо: — Слушайте, Клеменс, поезд уходит через полчаса.
Вы ещё можете поспеть на него. Зачем ждать до вечера?
Уезжайте сейчас же.
Марк Твен решил, что юмористу с Дикого Запада глупо обижаться на такие пустяки и остался до вечера.
А вечером перевернулась коляска, в которой он ехал на станцию — ему, как пострадавшему, пришлось остаться у Лэнгдонов ещё несколько дней.
За эти несколько дней Оливия его полюбила.
Известность Марка Твена росла, а с ней росли и доходы.
Этот парень всё больше нравился отцу невесты — капиталист и сам когда-то начинал с нуля и знал, что такое бедность.
Марк Твен делал предложение Оливии несколько раз, и после нескольких отказов оно было принято.
После свадьбы Марк старался не огорчать жену. Оливия была глубоко верующей, Твен читал ей по вечерам Библию, а перед каждым обедом произносил молитву.
Зная, что жена не одобрит некоторые из его рассказов, он не показывал их издателям.
Писал в стол, не опубликовав таким образом 15 тысяч страниц. Оливия была главным цензором Твена. Она первой читала и правила его произведения.
Однажды пришла в ужас от выражения, которое употребил Гекльберри Финн и заставила Твена убрать фразу. Она звучала так: «Чёрт побери!». Дочь Клеменсов - Сьюзи - говорила так: «Мама любит мораль, а папа кошек».
Оливия всю жизнь казалась мужу воздушным, неземным существом.
Она стала редактором всех его произведений, и, кстати, писатель ни разу об этом не пожалел — слогом она владела отменно. К тому же, Оливия хорошо знала вкусы религиозного пуританского светского общества и указывала мужу на опасные места в его рукописях.
А он и не возражал: «Я бы перестал носить носки, если бы она только сказала, что это аморально».
Они были очень счастливы, несмотря на свою разность. А когда прожили вместе 25 лет, писатель записал в свою книжечку: «Считают, что любовь растет очень быстро, но это совсем не так.
Ни один человек не способен понять, что такое настоящая любовь, пока не проживет в браке четверть века».
В их жизни было много трагедий. Смерть детей, банкротство Твена. Марка спасал его врождённый оптимизм, Оливию - христианское смирение.
Они не мыслили жизни друг без друга.
Говорят, что Твен ни разу в жизни не повысил на жену голос, а она ни разу не устроила ему скандал. Твен был готов защищать супругу от всего света, однажды чуть не порвал со своим близким другом, который решил подшутить над Ливи.
А она, оставив все домашние дела, отправилась вместе с мужем в кругосветное плавание: за Твеном, тогда уже «шестидесятилетним юношей» требовался постоянный присмотр.На один из юбилеев Оливии, Твен написал ей письмо, в котором были такие строки: «Каждый день, прожитый нами вместе, добавляет мне уверенности в том, что мы ни на секунду не пожалеем о том, что соединили наши жизни.
С каждым годом я люблю тебя, моя детка, всё сильнее.
Давай смотреть вперёд - на будущие годовщины, на грядущую старость - без страха и уныния». Когда Оливия заболела, и стало ясно, что она не поправится, писатель развесил по всему дому и саду смешные записки, чтобы ее развеселить.
В записке, которая висела у окна в спальню Оливии, была инструкция птицам: в котором часу им начинать петь и с какой громкостью.
После смерти жены Марк Твен так и не оправился, и свои последние годы провёл в глубочайшей и чернейшей депрессии.
Он пережил троих из четырёх своих детей.
Материальное положение Твена также пошатнулось: его издательская компания разорилась; он вложил своё состояние и капитал жены в наборную машину Пейджа, которая, проиграв конкуренцию линотипу, оказалась финансовым провалом.
Плагиаторы украли права на несколько его книг.
Но он не мог перестать шутить.
И когда «New York Journal» по ошибке опубликовал некролог, писатель сказал свою легендарную фразу: «Слухи о моей смерти сильно преувеличены».
Сэмюэль Клеменс, известный всему миру как Марк Твен, умер 21 апреля 1910 года от приступа стенокардии.
За год до смерти он сказал: «Я пришёл в 1835 году с кометой Галлея.
Через год она снова прилетает, и я рассчитываю уйти вместе с ней». Так оно и случилось.
Писатель похоронен на кладбище Вудлон штата Нью-Йорк.
#истории #олюбви #марктвен #литсалон
Любовь длиною в жизнь
В 32 года Марк Твен женился на Оливии Лэнгдон и признался другу: «Если бы я знал, как счастливы женатые люди, я бы женился 30 лет назад, не тратя время на выращивание зубов». Есть такие браки, в которых люди висят гирями на ногах друг у друга. А есть браки, в которых люди поднимают друг друга все выше и выше, как воздушные шарики.
Оливия была для Твена восхитительным воздушным шариком, с ней он поднялся на невероятные вершины духа. Марк Твен (его настоящее имя Сэмюэл Клеменс) родился в небогатой семье.
Он очень рано стал работать: был наборщиком в редакции, плавал лоцманом по рекам Америки, пытался разбогатеть, отыскав месторождение серебра, был репортером. Весть этот богатый опыт пригодился ему потом в писательской жизни.
Кстати, литературный успех пришёл к нему с публикацией первого рассказа — его перепечатали почти все американские газеты. Оливия была «из богатой, но либеральной семьи».
Она была очень религиозной, но в то же время дружила с социалистами, людьми, которые боролись за права женщин.
Эти люди стали потом друзьями Марка, и не без их влияния он написал «Приключения Гекльберри Финна» — из этой книги, как говорил Хэмингуэй, выросла вся американская литература.
Это была любовь с первого взгляда, причём взгляда на портрет; приятель Твена, Чарли Лэнгдон, показал Твену медальон с портретом своей сестры и пригласил его в гости.
Он надеялся, что известный юморист, хотя и не очень хорошо воспитанный и не обладающий хорошими манерами, сможет развеселить его болезненную хрупкую сестру.
Марк Твен поехал в гости под сильным впечатлением от красоты девушки.
Через неделю приехал снова, и, наплевав на приличия, просидел с Оливией до полуночи. В следующий свой приезд Твен признался приятелю, что влюблён в его сестру.
Чарли был неприятно поражён: какой-то юморист с Дикого Запада протягивает свои лапы к дочери почтенного капиталиста!
Он решил говорить прямо: — Слушайте, Клеменс, поезд уходит через полчаса.
Вы ещё можете поспеть на него. Зачем ждать до вечера?
Уезжайте сейчас же.
Марк Твен решил, что юмористу с Дикого Запада глупо обижаться на такие пустяки и остался до вечера.
А вечером перевернулась коляска, в которой он ехал на станцию — ему, как пострадавшему, пришлось остаться у Лэнгдонов ещё несколько дней.
За эти несколько дней Оливия его полюбила.
Известность Марка Твена росла, а с ней росли и доходы.
Этот парень всё больше нравился отцу невесты — капиталист и сам когда-то начинал с нуля и знал, что такое бедность.
Марк Твен делал предложение Оливии несколько раз, и после нескольких отказов оно было принято.
После свадьбы Марк старался не огорчать жену. Оливия была глубоко верующей, Твен читал ей по вечерам Библию, а перед каждым обедом произносил молитву.
Зная, что жена не одобрит некоторые из его рассказов, он не показывал их издателям.
Писал в стол, не опубликовав таким образом 15 тысяч страниц. Оливия была главным цензором Твена. Она первой читала и правила его произведения.
Однажды пришла в ужас от выражения, которое употребил Гекльберри Финн и заставила Твена убрать фразу. Она звучала так: «Чёрт побери!». Дочь Клеменсов - Сьюзи - говорила так: «Мама любит мораль, а папа кошек».
Оливия всю жизнь казалась мужу воздушным, неземным существом.
Она стала редактором всех его произведений, и, кстати, писатель ни разу об этом не пожалел — слогом она владела отменно. К тому же, Оливия хорошо знала вкусы религиозного пуританского светского общества и указывала мужу на опасные места в его рукописях.
А он и не возражал: «Я бы перестал носить носки, если бы она только сказала, что это аморально».
Они были очень счастливы, несмотря на свою разность. А когда прожили вместе 25 лет, писатель записал в свою книжечку: «Считают, что любовь растет очень быстро, но это совсем не так.
Ни один человек не способен понять, что такое настоящая любовь, пока не проживет в браке четверть века».
В их жизни было много трагедий. Смерть детей, банкротство Твена. Марка спасал его врождённый оптимизм, Оливию - христианское смирение.
Они не мыслили жизни друг без друга.
Говорят, что Твен ни разу в жизни не повысил на жену голос, а она ни разу не устроила ему скандал. Твен был готов защищать супругу от всего света, однажды чуть не порвал со своим близким другом, который решил подшутить над Ливи.
А она, оставив все домашние дела, отправилась вместе с мужем в кругосветное плавание: за Твеном, тогда уже «шестидесятилетним юношей» требовался постоянный присмотр.На один из юбилеев Оливии, Твен написал ей письмо, в котором были такие строки: «Каждый день, прожитый нами вместе, добавляет мне уверенности в том, что мы ни на секунду не пожалеем о том, что соединили наши жизни.
С каждым годом я люблю тебя, моя детка, всё сильнее.
Давай смотреть вперёд - на будущие годовщины, на грядущую старость - без страха и уныния». Когда Оливия заболела, и стало ясно, что она не поправится, писатель развесил по всему дому и саду смешные записки, чтобы ее развеселить.
В записке, которая висела у окна в спальню Оливии, была инструкция птицам: в котором часу им начинать петь и с какой громкостью.
После смерти жены Марк Твен так и не оправился, и свои последние годы провёл в глубочайшей и чернейшей депрессии.
Он пережил троих из четырёх своих детей.
Материальное положение Твена также пошатнулось: его издательская компания разорилась; он вложил своё состояние и капитал жены в наборную машину Пейджа, которая, проиграв конкуренцию линотипу, оказалась финансовым провалом.
Плагиаторы украли права на несколько его книг.
Но он не мог перестать шутить.
И когда «New York Journal» по ошибке опубликовал некролог, писатель сказал свою легендарную фразу: «Слухи о моей смерти сильно преувеличены».
Сэмюэль Клеменс, известный всему миру как Марк Твен, умер 21 апреля 1910 года от приступа стенокардии.
За год до смерти он сказал: «Я пришёл в 1835 году с кометой Галлея.
Через год она снова прилетает, и я рассчитываю уйти вместе с ней». Так оно и случилось.
Писатель похоронен на кладбище Вудлон штата Нью-Йорк.
#истории #олюбви #марктвен #литсалон
Женщина была очень старой — ей было, по всей видимости, около девяноста. Я же был молод — мне было всего семнадцать. Наша случайная встреча произошла на песчаном левом берегу Днепра, как раз напротив чудной холмистой панорамы правобережного Киева.
Был солнечный летний день тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Я играл с друзьями в футбол прямо на пляжном песке. Мы хохотали и орали что есть мочи.
Старая женщина, одетая в цветастый, до пят, сарафан, лежала, скрываясь от солнца, неподалеку, под матерчатым навесом, читая книгу. Было весьма вероятно, что наш старый потрёпаный мяч рано или поздно врежется в этот лёгкий навес, покоившийся на тонких деревянных столбиках. Но мы были беззаботными юнцами, и нас это совсем не беспокоило. И в конце концов, мяч действительно врезался в хрупкое убежище старой женщины! Мяч ударил по навесу с такой силой, что всё шаткое сооружение тут же рухнуло, почти похоронив под собой несчастную
старушку.
Я был в ужасе. Я подбежал к ней, быстро убрал столбики и оттащил в сторону навес.
— Бабушка, — сказал я, помогая ей подняться на ноги, — простите.
— Я вам не бабушка, молодой человек, — сказала она со спокойным достоинством в голосе, отряхивая песок со своего сарафана.
— Пожалуйста, не называйте меня бабушкой. Для взаимного общения, юноша, существуют имена. Меня зовут Анна Николаевна Воронцова.
Хорошо помню, что я был поражён высокопарным стилем её речи. Никто из моих знакомых и близких никогда не сказал бы так: «Для взаимного общения, юноша, существуют имена...«.
Эта старушка явно была странной женщиной. И к тому же она имела очень громкое имя — Воронцова! Я был начитанным парнем, и я, конечно, знал, что это имя принадлежало знаменитой династии дореволюционных российских аристократов. Я никогда не слыхал о простых людях с такой изысканной фамилией.
— Простите, Анна Николаевна.
Она улыбнулась.
— Мне кажется, вы хороший юноша, — сказала она. — Как вас зовут?
— Алексей. Алёша.
— Отличное имя, — похвалила она. — У Анны Карениной был любимый человек, которого звали, как и вас, Алексей.
— Анна Николаевна подняла книгу, лежавшую в песке; это была «Анна Каренина». — Их любовь была трагической — и результатом была её смерть. Вы читали Льва Толстого?
— Конечно, — сказал я и добавил с гордостью: — Я прочёл всю русскую классику — от Пушкина до Чехова.
Она кивнула.
— Давным-давно, ещё до революции, я была знакома со многими русскими аристократами, которых Толстой сделал героями своих романов.
… Современному читателю, я думаю, трудно понять те смешанные чувства, которые я испытал, услышав эти слова. Ведь я был истинным комсомольцем, твёрдо знающим, что русские аристократы были заклятыми врагами трудового народа, презренными белогвардейцами, предателями России. А тут эта женщина, эта хрупкая симпатичная старушка, улыбаясь, бесстрашно сообщает мне, незнакомому парню, что она была
знакома с этими отщепенцами! И, наверное, даже дружила с ними,
угнетателями простого народа!..
Моим первым побуждением было прервать это странное — и даже, возможно, опасное! -— неожиданное знакомство и вернуться к моим футбольным друзьям, но непреодолимое любопытство, которому я никогда не мог сопротивляться, взяло верх, и я нерешительно спросил её, понизив голос:
— Анна Николаевна, Воронцовы, мне кажется, были князьями, верно?
Она засмеялась.
— Нет, Алёша. Мой отец, Николай Александрович, был графом.
— … Лёшка! — кричали мои товарищи. — Что ты там делаешь? Ты будешь играть или нет?
— Нет! — заорал я в ответ. Я был занят восстановлением разрушенного убежища моей новой знакомой — и не просто знакомой, а русской графини!
-— и мне было не до моих футбольных друзей.
— Оставьте его в покое, — объявил один из моих дружков. — Он нашёл себе подружку. И они расхохотались.
Женщина тоже засмеялась.
— Я немного стара, чтобы быть чьей-либо подружкой, — сказала она, и я заметил лёгкий иностранный акцент в её произношении. — У вас есть подружка, Алёша? Вы влюблены в неё?
Я смутился.
— Нет, — сказал я. — Мне ведь только семнадцать. И я никогда ещё не был влюблён, по правде говоря.
— Молодец! — промолвила Анна Николаевна. — Вы ещё слишком юны, чтобы понять, что такое настоящая любовь. Она может быть опасной, странной и непредсказуемой.
Когда я была в вашем возрасте, я почти влюбилась в мужчину, который был старше меня на сорок восемь лет. Это была самая
страшная встреча во всей моей жизни. Слава Богу, она длилась всего лишь три часа.
Я почувствовал, что эта разговорчивая старая женщина вот-вот расскажет мне какую-то удивительную и трагическую историю.
Мы уже сидели под восстановленным навесом и ели яблоки.
— Анна Николаевна, вы знаете, я заметил у вас какой-то иностранный акцент. Это французский?
Она улыбнулась.
— Да, конечно. Французский для меня такой же родной, как и русский…
Тот человек, в которого я почти влюбилась, тоже заметил мой акцент. Но мой акцент тогда был иным, и иным был мой ответ. И последствия этого ответа были ужасными! — Она помолчала несколько секунд, а затем добавила:
— Это случилось в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, в
Париже. Мне было семнадцать; ему было шестьдесят пять…
* * *
Вот что рассказала мне Анна Николаевна Воронцова в тот тихий летний день на песчаном берегу Днепра:
— … Он был очень красив — пожалуй, самый красивый изо всех мужчин, которых я встречала до и после него — высокий, подтянутый, широкоплечий, с копной не тронутых сединой волос. Я не знала его возраста, но он был очень моложавым и казался мне мужчиной средних лет. И с первых же минут нашего знакомства мне стало ясно, что это был умнейший, образованный и обаятельный человек.
В Париже был канун Рождества. Мой отец, граф Николай Александрович Воронцов, был в то время послом России во Франции; и было неудивительно, что его пригласили, вместе с семьёй, на празднование Рождества в здании французского Министерства Иностранных Дел.
Вы помните, Алёша, как Лев Толстой описал в «Войне и Мире» первое появление Наташи Ростовой на московском балу, когда ей было шестнадцать, — её страхи, её волнение, её предчувствия?.. Вот точно так же чувствовала себя я, ступив на паркетный пол министерства, расположенного на великолепной набережной Кэ д’Орсе.
Он пригласил меня на танец, а затем на другой, а потом на третий… Мы танцевали, раговаривали, смеялись, шутили — и с каждой минутой я ощущала, что я впервые встретила мужчину, который возбудил во мне неясное, но восхитительное предчувствие любви!
Разумеется, мы говорили по-французски. Я уже знала, что его зовут Жорж, и что он является сенатором во французском парламенте. Мы отдыхали в креслах после бешеного кружения в вальсе, когда он задал мне тот самый вопрос, который вы, Алёша, задали мне.
— Анна, — сказал он, — у вас какой-то странный акцент. Вы немка?
Я рассмеялась.
— Голландка? Шведка? — спрашивал он.
— Не угадали.
— Гречанка, полька, испанка?
— Нет, — сказала я. — Я русская.
Он резко повернулся и взглянул на меня со странным выражением широко раскрытых глаз -— растерянным и в то же время ошеломлённым.
— Русская… — еле слышно пробормотал он.
— Кстати, — сказала я, — я не знаю вашей фамилии, Жорж. Кто вы, таинственный незнакомец?
Он помолчал, явно собираясь с мыслями, а затем промолвил, понизив голос:
— Я не могу назвать вам мою фамилию, Анна.
— Почему?
— Не могу.
— Но почему? — настаивала я.
Он опять замолчал.
— Не допытывайтесь, Анна, — тихо произнёс он.
Мы спорили несколько минут. Я настаивала. Он отказывался.
— Анна, — сказал он, — не просите. Если я назову вам мою фамилию, то вы немедленно встанете, покините этот зал, и я не увижу вас больше никогда.
— Нет! Нет! — почти закричала я.
— Да, — сказал он с грустной улыбкой, взяв меня за руку. — Поверьте мне.
— Клянусь! — воскликнула я. — Что бы ни случилось, я навсегда останусь вашим другом!
— Не клянитесь, Анна. Возьмите назад свою клятву, умоляю вас.
С этими словами он полуотвернулся от меня и еле слышно произнёс:
— Меня зовут Жорж Дантес. Сорок лет тому назад я убил на дуэли Пушкина…
Он повернулся ко мне. Лицо его изменилось. Это был внезапно постаревший человек; у него обозначились тёмные круги под глазами; лоб перерезали морщины страдания; глаза были полны слёз…
Я смотрела на него в неверии и ужасе. Неужели этот человек, сидевший рядом со мной, был убийцей гения русской литературы!? Я вдруг почувствовала острую боль в сердце. Разве это мыслимо?! Разве это возможно!? Этот человек, в чьих объятьях я кружилась в беззаботном вальсе всего лишь двадцать минут тому назад, этот обаятельный мужчина безжалостно прервал жизнь легендарного Александра Пушкина, чьё имя известно каждому русскому человеку — молодому и старому, бедному и богатому, простому крестьянину и знатному аристократу…
Я вырвала свою ладонь из его руки и порывисто встала. Не произнеся ни слова, я повернулась и выбежала из зала, пронеслась вниз по лестнице, пересекла набережную и прислонилась к дереву. Мои глаза были залиты слезами.
Я явственно чувствовала его правую руку, лежавшую на моей талии, когда мы кружились с ним в стремительном вальсе…Ту самую руку, что держала пистолет, направленный на Пушкина!
Ту самую руку, что послала пулю, убившую великого поэта!
Сквозь пелену слёз я видела смертельно раненного Пушкина, с трудом приподнявшегося на локте и пытавшегося выстрелить в противника… И рухнувшего в отчаянии в снег после неудачного выстрела… И похороненного через несколько дней, не успев написать и половины того, на что он был способен…
Я безудержно рыдала.
… Несколько дней спустя я получила от Дантеса письмо. Хотели бы вы увидеть это письмо, Алёша? Приходите в понедельник, в полдень, ко мне на чашку чая, и я покажу вам это письмо. И сотни редких книг, и десятки прекрасных картин.
* * *
Через три дня я постучался в дверь её квартиры. Мне открыл мужчина лет шестидесяти.
— Вы Алёша? — спросил он.
— Да.
— Анна Николаевна находится в больнице с тяжёлой формой воспаления лёгких. Я её сын. Она просила передать вам это письмо. И он протянул мне конверт. Я пошёл в соседний парк, откуда открывалась изумительная панорама Днепра. Прямо передо мной, на противоположной стороне, раскинулся песчаный берег, где три дня тому назад я услышал невероятную историю, случившуюся с семнадцатилетней девушкой в далёком Париже семьдесят пять лет тому назад. Я открыл конверт и вынул два
листа. Один был желтоватый, почти истлевший от старости листок, заполненный непонятными строками на французском языке. Другой, на русском, был исписан колеблющимся старческим почерком. Это был перевод французского текста. Я прочёл:
Париж
30 декабря 1877-го года
Дорогая Анна!
Я не прошу прощения, ибо никакое прощение, пусть даже самое искреннее, не сможет стереть то страшное преступление, которое я совершил сорок лет тому назад, когда моей жертве, великому Александру Пушкину, было тридцать семь, а мне было двадцать пять. Сорок лет — 14600 дней и ночей! — я живу с этим невыносимым грузом. Нельзя пересчитать ночей, когда он являлся — живой или мёртвый — в моих снах.
За тридцать семь лет своей жизни он создал огромный мир стихов, поэм, сказок и драм. Великие композиторы написали оперы по его произведениям. Проживи он ещё тридцать семь лет, он бы удвоил этот великолепный мир, — но он не сделал этого, потому что я убил его самого и вместе с ним уничтожил его будущее творчество.
Мне шестьдесят пять лет, и я полностью здоров. Я убеждён, Анна, что сам Бог даровал мне долгую жизнь, чтобы я постоянно — изо дня в день — мучился страшным сознанием того, что я хладнокровный убийца гения.
Прощайте, Анна!
Жорж Дантес.
P.S. Я знаю, что для блага человечества было бы лучше, если б погиб я, а не он. Но разве возможно, стоя под дулом дуэльного пистолета и готовясь к смерти, думать о благе человечества?
Ж. Д.
Ниже его подписи стояла приписка, сделанная тем же колеблющимся старческим почерком:
Сенатор и кавалер Ордена Почётного Легиона Жорж Дантес умер в 1895-м году, мирно, в своём доме, окружённый детьми и внуками. Ему было восемьдесят три года.
* * *
Графиня Анна Николаевна Воронцова скончалась в июле 1952-го года, через десять дней после нашей встречи. Ей было девяносто два года.
Автор-Александр Левковский.(художественный рассказ)
#рассказ#александрлевковский#светланаткачёва
#литсалон
Был солнечный летний день тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Я играл с друзьями в футбол прямо на пляжном песке. Мы хохотали и орали что есть мочи.
Старая женщина, одетая в цветастый, до пят, сарафан, лежала, скрываясь от солнца, неподалеку, под матерчатым навесом, читая книгу. Было весьма вероятно, что наш старый потрёпаный мяч рано или поздно врежется в этот лёгкий навес, покоившийся на тонких деревянных столбиках. Но мы были беззаботными юнцами, и нас это совсем не беспокоило. И в конце концов, мяч действительно врезался в хрупкое убежище старой женщины! Мяч ударил по навесу с такой силой, что всё шаткое сооружение тут же рухнуло, почти похоронив под собой несчастную
старушку.
Я был в ужасе. Я подбежал к ней, быстро убрал столбики и оттащил в сторону навес.
— Бабушка, — сказал я, помогая ей подняться на ноги, — простите.
— Я вам не бабушка, молодой человек, — сказала она со спокойным достоинством в голосе, отряхивая песок со своего сарафана.
— Пожалуйста, не называйте меня бабушкой. Для взаимного общения, юноша, существуют имена. Меня зовут Анна Николаевна Воронцова.
Хорошо помню, что я был поражён высокопарным стилем её речи. Никто из моих знакомых и близких никогда не сказал бы так: «Для взаимного общения, юноша, существуют имена...«.
Эта старушка явно была странной женщиной. И к тому же она имела очень громкое имя — Воронцова! Я был начитанным парнем, и я, конечно, знал, что это имя принадлежало знаменитой династии дореволюционных российских аристократов. Я никогда не слыхал о простых людях с такой изысканной фамилией.
— Простите, Анна Николаевна.
Она улыбнулась.
— Мне кажется, вы хороший юноша, — сказала она. — Как вас зовут?
— Алексей. Алёша.
— Отличное имя, — похвалила она. — У Анны Карениной был любимый человек, которого звали, как и вас, Алексей.
— Анна Николаевна подняла книгу, лежавшую в песке; это была «Анна Каренина». — Их любовь была трагической — и результатом была её смерть. Вы читали Льва Толстого?
— Конечно, — сказал я и добавил с гордостью: — Я прочёл всю русскую классику — от Пушкина до Чехова.
Она кивнула.
— Давным-давно, ещё до революции, я была знакома со многими русскими аристократами, которых Толстой сделал героями своих романов.
… Современному читателю, я думаю, трудно понять те смешанные чувства, которые я испытал, услышав эти слова. Ведь я был истинным комсомольцем, твёрдо знающим, что русские аристократы были заклятыми врагами трудового народа, презренными белогвардейцами, предателями России. А тут эта женщина, эта хрупкая симпатичная старушка, улыбаясь, бесстрашно сообщает мне, незнакомому парню, что она была
знакома с этими отщепенцами! И, наверное, даже дружила с ними,
угнетателями простого народа!..
Моим первым побуждением было прервать это странное — и даже, возможно, опасное! -— неожиданное знакомство и вернуться к моим футбольным друзьям, но непреодолимое любопытство, которому я никогда не мог сопротивляться, взяло верх, и я нерешительно спросил её, понизив голос:
— Анна Николаевна, Воронцовы, мне кажется, были князьями, верно?
Она засмеялась.
— Нет, Алёша. Мой отец, Николай Александрович, был графом.
— … Лёшка! — кричали мои товарищи. — Что ты там делаешь? Ты будешь играть или нет?
— Нет! — заорал я в ответ. Я был занят восстановлением разрушенного убежища моей новой знакомой — и не просто знакомой, а русской графини!
-— и мне было не до моих футбольных друзей.
— Оставьте его в покое, — объявил один из моих дружков. — Он нашёл себе подружку. И они расхохотались.
Женщина тоже засмеялась.
— Я немного стара, чтобы быть чьей-либо подружкой, — сказала она, и я заметил лёгкий иностранный акцент в её произношении. — У вас есть подружка, Алёша? Вы влюблены в неё?
Я смутился.
— Нет, — сказал я. — Мне ведь только семнадцать. И я никогда ещё не был влюблён, по правде говоря.
— Молодец! — промолвила Анна Николаевна. — Вы ещё слишком юны, чтобы понять, что такое настоящая любовь. Она может быть опасной, странной и непредсказуемой.
Когда я была в вашем возрасте, я почти влюбилась в мужчину, который был старше меня на сорок восемь лет. Это была самая
страшная встреча во всей моей жизни. Слава Богу, она длилась всего лишь три часа.
Я почувствовал, что эта разговорчивая старая женщина вот-вот расскажет мне какую-то удивительную и трагическую историю.
Мы уже сидели под восстановленным навесом и ели яблоки.
— Анна Николаевна, вы знаете, я заметил у вас какой-то иностранный акцент. Это французский?
Она улыбнулась.
— Да, конечно. Французский для меня такой же родной, как и русский…
Тот человек, в которого я почти влюбилась, тоже заметил мой акцент. Но мой акцент тогда был иным, и иным был мой ответ. И последствия этого ответа были ужасными! — Она помолчала несколько секунд, а затем добавила:
— Это случилось в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, в
Париже. Мне было семнадцать; ему было шестьдесят пять…
* * *
Вот что рассказала мне Анна Николаевна Воронцова в тот тихий летний день на песчаном берегу Днепра:
— … Он был очень красив — пожалуй, самый красивый изо всех мужчин, которых я встречала до и после него — высокий, подтянутый, широкоплечий, с копной не тронутых сединой волос. Я не знала его возраста, но он был очень моложавым и казался мне мужчиной средних лет. И с первых же минут нашего знакомства мне стало ясно, что это был умнейший, образованный и обаятельный человек.
В Париже был канун Рождества. Мой отец, граф Николай Александрович Воронцов, был в то время послом России во Франции; и было неудивительно, что его пригласили, вместе с семьёй, на празднование Рождества в здании французского Министерства Иностранных Дел.
Вы помните, Алёша, как Лев Толстой описал в «Войне и Мире» первое появление Наташи Ростовой на московском балу, когда ей было шестнадцать, — её страхи, её волнение, её предчувствия?.. Вот точно так же чувствовала себя я, ступив на паркетный пол министерства, расположенного на великолепной набережной Кэ д’Орсе.
Он пригласил меня на танец, а затем на другой, а потом на третий… Мы танцевали, раговаривали, смеялись, шутили — и с каждой минутой я ощущала, что я впервые встретила мужчину, который возбудил во мне неясное, но восхитительное предчувствие любви!
Разумеется, мы говорили по-французски. Я уже знала, что его зовут Жорж, и что он является сенатором во французском парламенте. Мы отдыхали в креслах после бешеного кружения в вальсе, когда он задал мне тот самый вопрос, который вы, Алёша, задали мне.
— Анна, — сказал он, — у вас какой-то странный акцент. Вы немка?
Я рассмеялась.
— Голландка? Шведка? — спрашивал он.
— Не угадали.
— Гречанка, полька, испанка?
— Нет, — сказала я. — Я русская.
Он резко повернулся и взглянул на меня со странным выражением широко раскрытых глаз -— растерянным и в то же время ошеломлённым.
— Русская… — еле слышно пробормотал он.
— Кстати, — сказала я, — я не знаю вашей фамилии, Жорж. Кто вы, таинственный незнакомец?
Он помолчал, явно собираясь с мыслями, а затем промолвил, понизив голос:
— Я не могу назвать вам мою фамилию, Анна.
— Почему?
— Не могу.
— Но почему? — настаивала я.
Он опять замолчал.
— Не допытывайтесь, Анна, — тихо произнёс он.
Мы спорили несколько минут. Я настаивала. Он отказывался.
— Анна, — сказал он, — не просите. Если я назову вам мою фамилию, то вы немедленно встанете, покините этот зал, и я не увижу вас больше никогда.
— Нет! Нет! — почти закричала я.
— Да, — сказал он с грустной улыбкой, взяв меня за руку. — Поверьте мне.
— Клянусь! — воскликнула я. — Что бы ни случилось, я навсегда останусь вашим другом!
— Не клянитесь, Анна. Возьмите назад свою клятву, умоляю вас.
С этими словами он полуотвернулся от меня и еле слышно произнёс:
— Меня зовут Жорж Дантес. Сорок лет тому назад я убил на дуэли Пушкина…
Он повернулся ко мне. Лицо его изменилось. Это был внезапно постаревший человек; у него обозначились тёмные круги под глазами; лоб перерезали морщины страдания; глаза были полны слёз…
Я смотрела на него в неверии и ужасе. Неужели этот человек, сидевший рядом со мной, был убийцей гения русской литературы!? Я вдруг почувствовала острую боль в сердце. Разве это мыслимо?! Разве это возможно!? Этот человек, в чьих объятьях я кружилась в беззаботном вальсе всего лишь двадцать минут тому назад, этот обаятельный мужчина безжалостно прервал жизнь легендарного Александра Пушкина, чьё имя известно каждому русскому человеку — молодому и старому, бедному и богатому, простому крестьянину и знатному аристократу…
Я вырвала свою ладонь из его руки и порывисто встала. Не произнеся ни слова, я повернулась и выбежала из зала, пронеслась вниз по лестнице, пересекла набережную и прислонилась к дереву. Мои глаза были залиты слезами.
Я явственно чувствовала его правую руку, лежавшую на моей талии, когда мы кружились с ним в стремительном вальсе…Ту самую руку, что держала пистолет, направленный на Пушкина!
Ту самую руку, что послала пулю, убившую великого поэта!
Сквозь пелену слёз я видела смертельно раненного Пушкина, с трудом приподнявшегося на локте и пытавшегося выстрелить в противника… И рухнувшего в отчаянии в снег после неудачного выстрела… И похороненного через несколько дней, не успев написать и половины того, на что он был способен…
Я безудержно рыдала.
… Несколько дней спустя я получила от Дантеса письмо. Хотели бы вы увидеть это письмо, Алёша? Приходите в понедельник, в полдень, ко мне на чашку чая, и я покажу вам это письмо. И сотни редких книг, и десятки прекрасных картин.
* * *
Через три дня я постучался в дверь её квартиры. Мне открыл мужчина лет шестидесяти.
— Вы Алёша? — спросил он.
— Да.
— Анна Николаевна находится в больнице с тяжёлой формой воспаления лёгких. Я её сын. Она просила передать вам это письмо. И он протянул мне конверт. Я пошёл в соседний парк, откуда открывалась изумительная панорама Днепра. Прямо передо мной, на противоположной стороне, раскинулся песчаный берег, где три дня тому назад я услышал невероятную историю, случившуюся с семнадцатилетней девушкой в далёком Париже семьдесят пять лет тому назад. Я открыл конверт и вынул два
листа. Один был желтоватый, почти истлевший от старости листок, заполненный непонятными строками на французском языке. Другой, на русском, был исписан колеблющимся старческим почерком. Это был перевод французского текста. Я прочёл:
Париж
30 декабря 1877-го года
Дорогая Анна!
Я не прошу прощения, ибо никакое прощение, пусть даже самое искреннее, не сможет стереть то страшное преступление, которое я совершил сорок лет тому назад, когда моей жертве, великому Александру Пушкину, было тридцать семь, а мне было двадцать пять. Сорок лет — 14600 дней и ночей! — я живу с этим невыносимым грузом. Нельзя пересчитать ночей, когда он являлся — живой или мёртвый — в моих снах.
За тридцать семь лет своей жизни он создал огромный мир стихов, поэм, сказок и драм. Великие композиторы написали оперы по его произведениям. Проживи он ещё тридцать семь лет, он бы удвоил этот великолепный мир, — но он не сделал этого, потому что я убил его самого и вместе с ним уничтожил его будущее творчество.
Мне шестьдесят пять лет, и я полностью здоров. Я убеждён, Анна, что сам Бог даровал мне долгую жизнь, чтобы я постоянно — изо дня в день — мучился страшным сознанием того, что я хладнокровный убийца гения.
Прощайте, Анна!
Жорж Дантес.
P.S. Я знаю, что для блага человечества было бы лучше, если б погиб я, а не он. Но разве возможно, стоя под дулом дуэльного пистолета и готовясь к смерти, думать о благе человечества?
Ж. Д.
Ниже его подписи стояла приписка, сделанная тем же колеблющимся старческим почерком:
Сенатор и кавалер Ордена Почётного Легиона Жорж Дантес умер в 1895-м году, мирно, в своём доме, окружённый детьми и внуками. Ему было восемьдесят три года.
* * *
Графиня Анна Николаевна Воронцова скончалась в июле 1952-го года, через десять дней после нашей встречи. Ей было девяносто два года.
Автор-Александр Левковский.(художественный рассказ)
#рассказ#александрлевковский#светланаткачёва
#литсалон
Чарли Чаплин прожил 88 лет.
Он оставил нам 4 заявления:
(1) Ничто не вечно в этом мире, даже наши проблемы.
(2) Я люблю гулять под дождем, потому что никто не может видеть мои слезы.
(3) Самый потерянный день в жизни - это день, когда мы не смеемся.
(4) Шесть лучших врачей в мире ...:
1. Солнце,
2. Отдых,
3. Упражнение,
4. Диета,
5. Самоуважение
6. Друзья.
Придерживайтесь их на всех этапах своей жизни и наслаждайтесь здоровой жизнью ...
Если вы увидите луну, вы увидите красоту Бога ...
Если вы увидите солнце, вы увидите силу Бога ...
Если вы увидите зеркало, вы увидите лучшее творение Бога. Так что верьте в это.
Мы все туристы, Бог - наш турагент, который уже определил наши маршруты, бронирование и направления ... доверяй ему и наслаждайся жизнью.
Жизнь это просто путешествие! Поэтому, живите сегодня!
Завтра может и не быть...
#чарличаплин#ожизни#литсалон
Он оставил нам 4 заявления:
(1) Ничто не вечно в этом мире, даже наши проблемы.
(2) Я люблю гулять под дождем, потому что никто не может видеть мои слезы.
(3) Самый потерянный день в жизни - это день, когда мы не смеемся.
(4) Шесть лучших врачей в мире ...:
1. Солнце,
2. Отдых,
3. Упражнение,
4. Диета,
5. Самоуважение
6. Друзья.
Придерживайтесь их на всех этапах своей жизни и наслаждайтесь здоровой жизнью ...
Если вы увидите луну, вы увидите красоту Бога ...
Если вы увидите солнце, вы увидите силу Бога ...
Если вы увидите зеркало, вы увидите лучшее творение Бога. Так что верьте в это.
Мы все туристы, Бог - наш турагент, который уже определил наши маршруты, бронирование и направления ... доверяй ему и наслаждайся жизнью.
Жизнь это просто путешествие! Поэтому, живите сегодня!
Завтра может и не быть...
#чарличаплин#ожизни#литсалон
Был у майора Деева
Товарищ — майор Петров,
Дружили ещё с гражданской,
Ещё с двадцатых годов.
Вместе рубали белых
Шашками на скаку,
Вместе потом служили
В артиллерийском полку.
А у майора Петрова
Был Лёнька, любимый сын,
Без матери, при казарме,
Рос мальчишка один.
И если Петров в отъезде,—
Бывало, вместо отца
Друг его оставался
Для этого сорванца.
Вызовет Деев Лёньку:
— А ну, поедем гулять:
Сыну артиллериста
Пора к коню привыкать!—
С Лёнькой вдвоём поедет
В рысь, а потом в карьер.
Бывало, Лёнька спасует,
Взять не сможет барьер,
Свалится и захнычет.
— Понятно, ещё малец!—
Деев его поднимет,
Словно второй отец.
Подсадит снова на лошадь:
— Учись, брат, барьеры брать!
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
Прошло ещё два-три года,
И в стороны унесло
Деева и Петрова
Военное ремесло.
Уехал Деев на Север
И даже адрес забыл.
Увидеться — это б здорово!
А писем он не любил.
Но оттого, должно быть,
Что сам уж детей не ждал,
О Лёньке с какой-то грустью
Часто он вспоминал.
Десять лет пролетело.
Кончилась тишина,
Громом загрохотала
Над родиною война.
Деев дрался на Севере;
В полярной глуши своей
Иногда по газетам
Искал имена друзей.
Однажды нашёл Петрова:
«Значит, жив и здоров!»
В газете его хвалили,
На Юге дрался Петров.
Потом, приехавши с Юга,
Кто-то сказал ему,
Что Петров, Николай Егорыч,
Геройски погиб в Крыму.
Деев вынул газету,
Спросил: «Какого числа?»—
И с грустью понял, что почта
Сюда слишком долго шла…
А вскоре в один из пасмурных
Северных вечеров
К Дееву в полк назначен
Был лейтенант Петров.
Деев сидел над картой
При двух чадящих свечах.
Вошёл высокий военный,
Косая сажень в плечах.
В первые две минуты
Майор его не узнал.
Лишь басок лейтенанта
О чем-то напоминал.
— А ну, повернитесь к свету,—
И свечку к нему поднёс.
Все те же детские губы,
Тот же курносый нос.
А что усы — так ведь это
Сбрить!— и весь разговор.
— Лёнька?— Так точно, Лёнька,
Он самый, товарищ майор!
— Значит, окончил школу,
Будем вместе служить.
Жаль, до такого счастья
Отцу не пришлось дожить.—
У Лёньки в глазах блеснула
Непрошеная слеза.
Он, скрипнув зубами, молча
Отер рукавом глаза.
И снова пришлось майору,
Как в детстве, ему сказать:
— Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
А через две недели
Шёл в скалах тяжелый бой,
Чтоб выручить всех, обязан
Кто-то рискнуть собой.
Майор к себе вызвал Лёньку,
Взглянул на него в упор.
— По вашему приказанию
Явился, товарищ майор.
— Ну, что ж, хорошо,что явился.
Оставь документы мне.
Пойдёшь один, без радиста,
Рация на спине.
И через фронт, по скалам,
Ночью в немецкий тыл
Пройдёшь по такой тропинке,
Где никто не ходил.
Будешь оттуда по радио
Вести огонь батарей.
Ясно?— Так точно, ясно.
— Ну, так иди скорей.
Нет, погоди немножко.—
Майор на секунду встал,
Как в детстве, двумя руками
Лёньку к себе прижал:—
Идёшь на такое дело,
Что трудно прийти назад.
Как командир, тебя я
Туда посылать не рад.
Но как отец… Ответь мне:
Отец я тебе иль нет?
— Отец,— сказал ему Лёнька
И обнял его в ответ.
— Так вот, как отец, раз вышло
На жизнь и смерть воевать,
Отцовский мой долг и право
Сыном своим рисковать,
Раньше других я должен
Сына вперёд посылать.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
— Понял меня?— Всё понял.
Разрешите идти?— Иди!—
Майор остался в землянке,
Снаряды рвались впереди.
Где-то гремело и ухало.
Майор следил по часам.
В сто раз ему было б легче,
Если бы шёл он сам.
Двенадцать… Сейчас, наверно,
Прошёл он через посты.
Час… Сейчас он добрался
К подножию высоты.
Два… Он теперь, должно быть,
Ползёт на самый хребет.
Три… Поскорей бы, чтобы
Его не застал рассвет.
Деев вышел на воздух —
Как ярко светит луна,
Не могла подождать до завтра,
Проклята будь она!
Всю ночь, шагая как маятник,
Глаз майор не смыкал,
Пока по радио утром
Донёсся первый сигнал:
— Всё в порядке, добрался.
Немцы левей меня,
Координаты три, десять,
Скорей давайте огня!—
Орудия зарядили,
Майор рассчитал все сам,
И с рёвом первые залпы
Ударили по горам.
И снова сигнал по радио:
— Немцы правей меня,
Координаты пять, десять,
Скорее ещё огня!
Летели земля и скалы,
Столбом поднимался дым,
Казалось, теперь оттуда
Никто не уйдёт живым.
Третий сигнал по радио:
— Немцы вокруг меня,
Бейте четыре, десять,
Не жалейте огня!
Майор побледнел, услышав:
Четыре, десять — как раз
То место, где его Лёнька
Должен сидеть сейчас.
Но, не подавши виду,
Забыв, что он был отцом,
Майор продолжал командовать
Со спокойным лицом:
«Огонь!»— летели снаряды.
«Огонь!»— заряжай скорей!
По квадрату четыре, десять
Било шесть батарей.
Радио час молчало,
Потом донёсся сигнал:
— Молчал: оглушило взрывом.
Бейте, как я сказал.
Я верю, свои снаряды
Не могут тронуть меня.
Немцы бегут, нажмите,
Дайте море огня!
И на командном пункте,
Приняв последний сигнал,
Майор в оглохшее радио,
Не выдержав, закричал:
— Ты слышишь меня, я верю:
Смертью таких не взять.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Никто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
В атаку пошла пехота —
К полудню была чиста
От убегавших немцев
Скалистая высота.
Всюду валялись трупы,
Раненый, но живой
Был найден в ущелье Лёнька
С обвязанной головой.
Когда размотали повязку,
Что наспех он завязал,
Майор поглядел на Лёньку
И вдруг его не узнал:
Был он как будто прежний,
Спокойный и молодой,
Все те же глаза мальчишки,
Но только… совсем седой.
Он обнял майора, прежде
Чем в госпиталь уезжать:
— Держись, отец: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
Теперь у Лёньки была…
Вот какая история
Про славные эти дела
На полуострове Среднем
Рассказана мне была.
А вверху, над горами,
Всё так же плыла луна,
Близко грохали взрывы,
Продолжалась война.
Трещал телефон, и, волнуясь,
Командир по землянке ходил,
И кто-то так же, как Лёнька,
Шёл к немцам сегодня в тыл.
Константин Симонов
* * *
Стихотворение «Сын артиллериста» (1941 г.) было написано Симоновым по
специальному заданию командования, с целью поднять боевой дух солдат.
Но, искреннему от природы поэту было несвойственно писать под чью-то диктовку даже во имя благородной цели.
Поэтому в основу сюжета он положил реальный рассказ, услышанный от одного офицера...
#Поэзия#КонстантинСимонов
#ГалинаМуравченко
#ЛитСалон
Товарищ — майор Петров,
Дружили ещё с гражданской,
Ещё с двадцатых годов.
Вместе рубали белых
Шашками на скаку,
Вместе потом служили
В артиллерийском полку.
А у майора Петрова
Был Лёнька, любимый сын,
Без матери, при казарме,
Рос мальчишка один.
И если Петров в отъезде,—
Бывало, вместо отца
Друг его оставался
Для этого сорванца.
Вызовет Деев Лёньку:
— А ну, поедем гулять:
Сыну артиллериста
Пора к коню привыкать!—
С Лёнькой вдвоём поедет
В рысь, а потом в карьер.
Бывало, Лёнька спасует,
Взять не сможет барьер,
Свалится и захнычет.
— Понятно, ещё малец!—
Деев его поднимет,
Словно второй отец.
Подсадит снова на лошадь:
— Учись, брат, барьеры брать!
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
Прошло ещё два-три года,
И в стороны унесло
Деева и Петрова
Военное ремесло.
Уехал Деев на Север
И даже адрес забыл.
Увидеться — это б здорово!
А писем он не любил.
Но оттого, должно быть,
Что сам уж детей не ждал,
О Лёньке с какой-то грустью
Часто он вспоминал.
Десять лет пролетело.
Кончилась тишина,
Громом загрохотала
Над родиною война.
Деев дрался на Севере;
В полярной глуши своей
Иногда по газетам
Искал имена друзей.
Однажды нашёл Петрова:
«Значит, жив и здоров!»
В газете его хвалили,
На Юге дрался Петров.
Потом, приехавши с Юга,
Кто-то сказал ему,
Что Петров, Николай Егорыч,
Геройски погиб в Крыму.
Деев вынул газету,
Спросил: «Какого числа?»—
И с грустью понял, что почта
Сюда слишком долго шла…
А вскоре в один из пасмурных
Северных вечеров
К Дееву в полк назначен
Был лейтенант Петров.
Деев сидел над картой
При двух чадящих свечах.
Вошёл высокий военный,
Косая сажень в плечах.
В первые две минуты
Майор его не узнал.
Лишь басок лейтенанта
О чем-то напоминал.
— А ну, повернитесь к свету,—
И свечку к нему поднёс.
Все те же детские губы,
Тот же курносый нос.
А что усы — так ведь это
Сбрить!— и весь разговор.
— Лёнька?— Так точно, Лёнька,
Он самый, товарищ майор!
— Значит, окончил школу,
Будем вместе служить.
Жаль, до такого счастья
Отцу не пришлось дожить.—
У Лёньки в глазах блеснула
Непрошеная слеза.
Он, скрипнув зубами, молча
Отер рукавом глаза.
И снова пришлось майору,
Как в детстве, ему сказать:
— Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
А через две недели
Шёл в скалах тяжелый бой,
Чтоб выручить всех, обязан
Кто-то рискнуть собой.
Майор к себе вызвал Лёньку,
Взглянул на него в упор.
— По вашему приказанию
Явился, товарищ майор.
— Ну, что ж, хорошо,что явился.
Оставь документы мне.
Пойдёшь один, без радиста,
Рация на спине.
И через фронт, по скалам,
Ночью в немецкий тыл
Пройдёшь по такой тропинке,
Где никто не ходил.
Будешь оттуда по радио
Вести огонь батарей.
Ясно?— Так точно, ясно.
— Ну, так иди скорей.
Нет, погоди немножко.—
Майор на секунду встал,
Как в детстве, двумя руками
Лёньку к себе прижал:—
Идёшь на такое дело,
Что трудно прийти назад.
Как командир, тебя я
Туда посылать не рад.
Но как отец… Ответь мне:
Отец я тебе иль нет?
— Отец,— сказал ему Лёнька
И обнял его в ответ.
— Так вот, как отец, раз вышло
На жизнь и смерть воевать,
Отцовский мой долг и право
Сыном своим рисковать,
Раньше других я должен
Сына вперёд посылать.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
— Понял меня?— Всё понял.
Разрешите идти?— Иди!—
Майор остался в землянке,
Снаряды рвались впереди.
Где-то гремело и ухало.
Майор следил по часам.
В сто раз ему было б легче,
Если бы шёл он сам.
Двенадцать… Сейчас, наверно,
Прошёл он через посты.
Час… Сейчас он добрался
К подножию высоты.
Два… Он теперь, должно быть,
Ползёт на самый хребет.
Три… Поскорей бы, чтобы
Его не застал рассвет.
Деев вышел на воздух —
Как ярко светит луна,
Не могла подождать до завтра,
Проклята будь она!
Всю ночь, шагая как маятник,
Глаз майор не смыкал,
Пока по радио утром
Донёсся первый сигнал:
— Всё в порядке, добрался.
Немцы левей меня,
Координаты три, десять,
Скорей давайте огня!—
Орудия зарядили,
Майор рассчитал все сам,
И с рёвом первые залпы
Ударили по горам.
И снова сигнал по радио:
— Немцы правей меня,
Координаты пять, десять,
Скорее ещё огня!
Летели земля и скалы,
Столбом поднимался дым,
Казалось, теперь оттуда
Никто не уйдёт живым.
Третий сигнал по радио:
— Немцы вокруг меня,
Бейте четыре, десять,
Не жалейте огня!
Майор побледнел, услышав:
Четыре, десять — как раз
То место, где его Лёнька
Должен сидеть сейчас.
Но, не подавши виду,
Забыв, что он был отцом,
Майор продолжал командовать
Со спокойным лицом:
«Огонь!»— летели снаряды.
«Огонь!»— заряжай скорей!
По квадрату четыре, десять
Било шесть батарей.
Радио час молчало,
Потом донёсся сигнал:
— Молчал: оглушило взрывом.
Бейте, как я сказал.
Я верю, свои снаряды
Не могут тронуть меня.
Немцы бегут, нажмите,
Дайте море огня!
И на командном пункте,
Приняв последний сигнал,
Майор в оглохшее радио,
Не выдержав, закричал:
— Ты слышишь меня, я верю:
Смертью таких не взять.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Никто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
В атаку пошла пехота —
К полудню была чиста
От убегавших немцев
Скалистая высота.
Всюду валялись трупы,
Раненый, но живой
Был найден в ущелье Лёнька
С обвязанной головой.
Когда размотали повязку,
Что наспех он завязал,
Майор поглядел на Лёньку
И вдруг его не узнал:
Был он как будто прежний,
Спокойный и молодой,
Все те же глаза мальчишки,
Но только… совсем седой.
Он обнял майора, прежде
Чем в госпиталь уезжать:
— Держись, отец: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
Теперь у Лёньки была…
Вот какая история
Про славные эти дела
На полуострове Среднем
Рассказана мне была.
А вверху, над горами,
Всё так же плыла луна,
Близко грохали взрывы,
Продолжалась война.
Трещал телефон, и, волнуясь,
Командир по землянке ходил,
И кто-то так же, как Лёнька,
Шёл к немцам сегодня в тыл.
Константин Симонов
* * *
Стихотворение «Сын артиллериста» (1941 г.) было написано Симоновым по
специальному заданию командования, с целью поднять боевой дух солдат.
Но, искреннему от природы поэту было несвойственно писать под чью-то диктовку даже во имя благородной цели.
Поэтому в основу сюжета он положил реальный рассказ, услышанный от одного офицера...
#Поэзия#КонстантинСимонов
#ГалинаМуравченко
#ЛитСалон
"Обязательно посади дерево — даже если завтра конец света"
"Мне много лет, и я думаю, конечно, о том, что скоро придётся уйти. Мы приходим из тайны и возвращаемся в тайну. Страшно ли мне? Не знаю. Нет, я не боюсь, но печалюсь очень и тоскую, и думаю, всё ли так я сделал? Всегда ли смог поступить по совести? Не часто ли обижал людей? Успевал ли вовремя извиниться?
Мне хочется напомнить мысль, быть может, банальную, но для меня очень серьёзную: небольшой шаг для человека — большой шаг для человечества. Исправить человечество нельзя — можно исправить только самого себя. Накормить ребёнка, не сказать грубого слова, перевести через дорогу старика, утешить плачущего, не ответить на зло, дорожить своим призванием, суметь смотреть в глаза другому человеку. Всё это гораздо проще для одного человека, но для всех сразу очень трудно. Вот почему всегда нужно начинать спрашивать с себя. Это ведь тоже признак культуры — жить, не слишком многое себе прощая. Моё любимое изречение — обязательно посади дерево — даже если завтра конец света".
Дмитрий Лихачев
Из последнего интервью ("Культура", 9 сентября 1999 года)
#изинтервью #дмитрийлихачев #СветланаТкачёва #литсалон
"Мне много лет, и я думаю, конечно, о том, что скоро придётся уйти. Мы приходим из тайны и возвращаемся в тайну. Страшно ли мне? Не знаю. Нет, я не боюсь, но печалюсь очень и тоскую, и думаю, всё ли так я сделал? Всегда ли смог поступить по совести? Не часто ли обижал людей? Успевал ли вовремя извиниться?
Мне хочется напомнить мысль, быть может, банальную, но для меня очень серьёзную: небольшой шаг для человека — большой шаг для человечества. Исправить человечество нельзя — можно исправить только самого себя. Накормить ребёнка, не сказать грубого слова, перевести через дорогу старика, утешить плачущего, не ответить на зло, дорожить своим призванием, суметь смотреть в глаза другому человеку. Всё это гораздо проще для одного человека, но для всех сразу очень трудно. Вот почему всегда нужно начинать спрашивать с себя. Это ведь тоже признак культуры — жить, не слишком многое себе прощая. Моё любимое изречение — обязательно посади дерево — даже если завтра конец света".
Дмитрий Лихачев
Из последнего интервью ("Культура", 9 сентября 1999 года)
#изинтервью #дмитрийлихачев #СветланаТкачёва #литсалон
