Статистика ВК сообщества "Этот интересный русский мир"

7 сентября 2010 года в аэропорту города Мирный полусонные пассажиры занимали места в салоне самолета, ТУ–154. Авиалайнер готовился к вылету в Москву.
Самолет находился высоте 10.600 метров, когда отключился автопилот. Ситуация неприятная, но это еще не ЧП. Какое–то шестое чувство подсказало командиру экипажа Новоселову, что в этот раз все так просто не обойдется. Предвидя вариант с экстренной посадкой, он связался с диспетчером:
— «У нас проблемы с электропитанием. Прошу подготовить запасной аэродром».
Ответа Новоселов не услышал – радиостанция пискнула и замолчала. Самолет остался без радиосвязи.
Вслед за автопилотом стали отключаться остальные приборы. Датчики крена и тангажа, указатели курса «умирали» один за другим.
Почти мгновенно вышли из строя все навигационные приборы.
«Завалились» не только оба авиагоризонта, но и третий – резервный, что не предусматривается никакими инструкциями, поскольку такого просто не может быть никогда! Без навигационного оборудования экипаж нем, глух и слеп. Это все равно что вести автомобиль в надетом на голову мешке.
Ситуация, даже не требующая обдумывания – только посадка, и посадка срочная: отключились насосы, перекачивающие горючее из крыльевых баков в двигатели, а это значит, что двигатели вскоре остановятся и самолет начнет просто падать.
Самолет снизился до 3.000 метров, внизу холмы, тайга, садиться на которые – чистое самоубийство. Блеснула серебристая полоса – река Ижма, Ту пошел вдоль нее. Показался стоящий на берегу реки поселок Ижма. Командир и экипаж высматривали подходящее для посадки место. Если такое не будет найдено – сажать самолет они будут на воду, прямо напротив поселка, чтобы жители Ижмы оказали помощь тем, кто уцелеет.
И тут штурман крикнул: «Командир, полоса!»
Если бы у летчиков было время на обдумывание, они бы прежде всего удивились: откуда здесь не числящийся ни в каких реестрах, не отмеченный ни на каких картах аэродром?
Его просто не должно быть! Это или галлюцинация или… чудо.
Ту–154 развернулся и пошел в сторону полосы. Россия – огромная страна, в ней более тысячи городов и десятки тысяч поселков. Железные и шоссейные дороги связывают их между собой. Но есть населенные пункты, куда ни поездом не добраться, ни машиной не проехать. С Большой землей их связывает малая авиация. Як–40, Ан–24, Л–410, Ан–2, ИЛ–14 и вертолеты в советское время для жителей горных аулов и таежных поселков были привычным средством передвижения, как для нас сегодня маршрутные такси.
В 1978 году в п. Ижма открыли аэропорт местных воздушных линий, было построено здание аэровокзала и взлетно–посадочная полоса. Каждый день в Ижму прилетали и улетали самолеты местной авиалинии.
В аэропорту работали 126 человек. В 90–х наступили трудные времена, начался закат ижемского авиахозяйства. Самолеты стали летать все реже, сперва пять дней в неделю, затем четыре, затем два. По мере снижения числа рейсов уменьшался и численный состав работников аэропорта.
Людей сокращали, многие уходили сами.
Из 126 осталось 70, затем их стало 40, потом 8, потом 2.
В 1998 году аэропорт перепрофилировали в вертолетную площадку и в «Комиавиатранс» решили, что для площадки, работающей три дня в неделю, и двух человек много и оставили одного — Сергея Михайловича Сотникова.
Сотников работал в Ижемском аэропорту с первого дня его существования. В 1978 году 20–летним выпускником подмосковного Егорьевского авиационно–технического училища, прибыл он по распределению на работу в Ижму и остался здесь навсегда. В 1997 году стал начальником аэропорта, а через год – начальником вертолетной площадки.
По мере того, как сокращался обслуживающий персонал, Сергей Михайлович брал на себя дополнительные функции.
И вот настал день, когда он остался один: и начальник, и дворник, и диспетчер, и кассир, и сторож, и уборщик, и слесарь–ремонтник, и электрик.
Все 12 лет Сотников содержал в порядке кроме посадочного квадрата для МИ–8 и взлетно–посадочную полосу, которая была вычеркнута из всех реестров и не значилась ни на одной карте, на которую многие годы не садились и не взлетали самолеты.
Он регулярно чистил дренажи от старой травы, чтобы не произошел подмыв полосы. Убирал с бетонных плит старую арматуру, регулярно вырубал и выкорчевывал кустарники и деревца, пробивавшиеся в зазорах плит. И так 12 лет.
— Почему? Позже Сотникову еще не раз зададут этот вопрос.
Ответ поражает простотой:
— «Пусть говорят, что аэродром вроде как брошенный, но там же есть человек, который работает, значит я в ответе, правильно?».
Ту пролетел над аэродромом. Эх, коротка полоска! Придется экономить каждый метр. И все равно ее не хватит. Длина ижемской ВПП 1340м, а Ту для посадки нужно как минимум 2500.
Аварийная гидросистема не подвела — самолет выпустил шасси. Но из–за отказа электропривода не вышли закрылки. Самолет не мог сбросить скорость до положенных 270км/ч, садиться предстояло на 380км/ч, с отключенными навигационными системами, контролируя положение самолета исключительно по визуальным ориентирам.
Бортпроводница вышла в салон:
–«Уважаемые пассажиры! Самолет совершает вынужденную посадку. Просим всех пристегнуться, убрать колющие и режущие предметы, снять зубные протезы, очки и обувь на высоком каблуке, поднять спинки в вертикальное положение».
Трижды заходил Ту на посадку и трижды в последний момент взмывал в небо – экипажу не удавалось попасть в начало полосы.
Самолет пошел на посадку в четвертый раз. Со стороны Ижмы в сторону аэродрома бежали люди.
Самолет сел прямо на первую плиту, мягко, можно сказать идеально. Добежав до конца полосы, он врезался в лес, ломая и сминая деревья. Будь удар сильнее, могли пробиться крыльевые топливные баки, возникнуть пожар.
Но пока самолет катился по ВПП, с каждой сотней метров скорость падала: 380км/ч, 350, 300, 250, 200…
Выкатившись на 164 метра за полосу, Ту–154 остановился.
Подъехавшим представителям администрации командир воздушного судна Новоселов доложил: –«Самолет Ту–154 совершил аварийную посадку. На борту 72 пассажира и 9 членов экипажа. Пострадавших нет».
Впоследствии эксперты назовут посадку в Ижме Ту с неработающим навигационным оборудованием чудом.
Но сами летчики чудом считают появившуюся из ниоткуда взлетно–посадочную полосу.
Но как раз в этом не было ничего сверхъестественного – это «чудо» сотворил Сергей Михайлович Сотников, простой, преданный своему делу, человек.
Автор: Оксана Донская

Мой муж Фёдор построил дом, настоящий дворец, в два этажа, с верандой, балконами и даже двумя входами. Я тогда удивлялась, зачем разные входы, а он объяснил, что для сыновей — у нас их двое было, Иван и Костя. Но всё сложилось по-другому.
Началась война. Сначала ушёл Фёдор, потом один за другим два сына, а через несколько месяцев пришла из части похоронка — погибли оба… Я сходила с ума. Хожу по пустому дому-дворцу и думаю — как жить? Работала я в это время в райкоме, мне сочувствовали, успокаивали, как могли. Однажды иду я около вокзала, и вдруг летят три самолёта. Люди как закричат: Немцы! — и рассыпались в разные стороны. Я тоже в какой-то подъезд забежала.
Вижу — бежит по площади женщина с девочкой на руках. Я ей кричу: Сюда! И тут один из самолётов сбросил бомбы. Женщина упала и ребёнка собой прикрыла. Я, ничего не помня, бросилась к ней. Вижу, она мёртвая. Тут милиция подоспела, женщину забрали, хотели и девочку взять. Я прижала её к себе, думаю, ни за что не отдам, и сую им удостоверение райкомовского работника. Они говорят — иди.
Я — в райком: Девчата, оформляйте мне ребёнка! Мать на глазах у меня убили… Они стали отговаривать: Как же ты работать будешь? Малышку в ясли не устроишь — они забиты. А я взяла лист бумаги и написала заявление об увольнении: Не пропаду, — говорю, — буду гимнастёрки солдатам шить. Унесла я домой мою первую дочку — Катю. Уж как я любила её, как баловала… Ну, думаю, испорчу ребёнка, надо что-то делать.
Зашла я как-то на свою бывшую работу, а они двух девчушек двойняшек, лет трёх, в детдом оформляют. Я к ним: Отдайте их мне, а то я Катю совсем избалую. Так появились у меня Маша и Настя.
Тут соседка парнишку привела шести лет, Петей звать. Его мать беженка, в поезде умерла, — объяснила она, — возьми и этого, а то у тебя — одни девки. Взяла и его. Живу с четырьмя малютками.
Тяжело стало: и еду надо приготовить, и постирать, и за детьми приглядеть, да и для шитья гимнастёрок тоже нужно время — ночами их шила. И вот, развешиваю как-то во дворе бельё, входит мальчик лет десяти, худенький такой, бледный, и говорит: — Тётенька, это ты детей в сыновья берёшь? Я молчу и смотрю на него. А он продолжает: — Возьми меня, я тебе во всём помогать буду, — и, помолчав, добавил: — И буду тебя любить. Как сказал он эти слова, слёзы у меня из глаз и полились. Обняла его:
— Сыночек, а как звать тебя?
— Ваня, — отвечает.
— Ванюша, так у меня ещё четверо: трое девчонок да парнишка. Их-то будешь любить? А он так серьёзно отвечает:
— Ну так, если сестры и брат, как не любить?
Я его за руку, и в дом. Отмыла, одела, накормила и повела знакомить с малышами.
— Вот, — говорю, — ваш старший брат Ваня. Слушайтесь его во всём и любите его.
И началась у меня с приходом Вани другая жизнь. Он мне как награда от Бога был. Взял Ваня на себя заботу о малышах, и так у него складно всё получалось: и умоет, и накормит, и спать уложит, да и сказку почитает.
А осенью, когда я хотела оформить его в пятый класс, он воспротивился, решил заниматься самостоятельно, сказал:
— В школу пойду, когда подрастут младшие.
Пошла я к директору школы, всё рассказала, и он согласился попробовать. И Ваня справился.
Война закончилась. Я запрос о Фёдоре несколько раз посылала, ответ был один: пропал без вести. И вот однажды получаю письмо из какого-то госпиталя, расположенного под Москвой: “Здравствуй, Лиза! Пишет незнакомая тебе Дуся. Твой муж был доставлен в наш госпиталь в плохом состоянии: ему сделали две операции и отняли руку и ногу. Придя в себя, он заявил, что у него нет ни родственников, ни жены, а два сына погибли на войне.
Но когда я его переодевала, то нашла у него в гимнастёрке зашитую молитву и адрес города, где он жил с женой Лизой. Так вот, — писала Дуся, — если ты ещё помнишь и ждёшь своего мужа, то приезжай, если не ждёшь, или замуж вышла, не езди и не пиши”. Как же я обрадовалась, хоть и обидно мне было, что Фёдор усомнился во мне. Прочитала я письмо Ване. Он сразу сказал: — Поезжай, мама, ни о чём не беспокойся.
Поехала я к мужу… Ну, как встретились? Плакали оба, а когда рассказала ему о новых детях, обрадовался. Я всю обратную дорогу о них говорила, а больше всего о Ванюше.
Когда зашли в дом, вся малышня облепила его:
— Папа, папа приехал! — хором кричали. Всех перецеловал Фёдор, а потом подошёл к Ване, обнял его со слезами и сказал:
— Спасибо, сын, спасибо за всё.
Ну, стали жить. Ваня с отличием закончил школу, пошёл работать на стройку, где когда-то начинал Фёдор, и одновременно поступил на заочное отделение в Московский строительный институт. Окончив его, женился на Кате. Двойняшки Маша и Настя вышли замуж за военных и уехали. А через пару лет женился и Пётр. И все дети своих дочек называли Лизами — в честь бабушки.
Борис Ганаго.

Коля Печененко. 11 лет
Несколько раз каратели выводили его на казнь. На него набрасывали петлю, выбивали опору из-под ног и он... падал на землю. Раздавались хохот и улюлюкание. Фашисты развлекались, подрезая веревку, – наблюдали за страхом ребенка, готового к смерти. Лежащего без сознания мальчишку обливали ледяной водой, приводили в чувство, а затем бросали в подвал. Несколько раз гестаповцы «шутили» подобным образом (иногда «расстреливали»), в перерывах между забавами ребенка избивали, загоняли под ногти спички. После очередной «казни» Колю парализовало. Немцы так и не смогли привести его в чувство – решили, что мальчик мертв. Спасли его партизаны: обнаружили лежащим в землянке без движения, синего от побоев, с выбитыми зубами. Впоследствии к Коле вернулась способность двигаться, но... Пытки и издевательства сказались спустя 14 лет после войны – Николая полностью парализовало. Однако он не сдавался – решил написать книгу. Писал, зажав ручку зубами. Чтобы передать весь ужас войны и все пережитое, понадобилось 600 школьных тетрадей! Книгу «Опаленная судьба» издали в 1984 году. Спустя три года Николая Печененко не стало.

Мало кто знал, что этот громадный, феерически смешной и очень любимый зрителями артист – библиофил, тонкий знаток японской поэзии, завсегдатай всех букинистических магазинов, которые попадались на его пути. Очень скромный, очень добрый, очень ранимый. Обожающий детей, которых y него не было. Ha любых съемках его окружала толпа из местных ребят, для которых он c упоением вырезал из дерева игрушки. Делал это мастерски, как и все, чем он любил заниматься. Нежный сын, выхаживающий свою старенькую мать. Когда-то она также вытянула его после тяжелейшей контузии, полученной почти накануне победы, уже в Германии, до которой он дошел вместе со своим минометным полком. Хотя долгое время даже его коллеги по цеху, тоже прошедшие войну, не знали, о том, что Смирнов воевал. Много было достойных наград на груди Алексея Макаровича, но, видимо, внутри этого актера достоинства было еще больше – как настоящий фронтовик, о войне он говорить не любил, вспоминал редко, ордена не носил. Надел их лишь однажды в 1970-м, на юбилей Победы. Ордена Славы II и III степени, орден Красной Звезды, медали «За отвагу» и «За боевые заслуги»... Одиннадцать наград. Доброволец, разведчик, командир огневого взвода 3-й артиллерийской батареи 169-го Краснознаменного минометного полка 3-й артиллерийской Житомирской Краснознаменной ордена Ленина дивизии прорыва РГК. Ас рукопашного боя. До конца жизни он прожил с мамой в одной комнате ленинградской коммуналки. Никогда ничего не просил, ни на что не жаловался. Конечно, как и любой комедийный актер, мечтал о драматической роли. Сыграл ее только однажды – в фильме своего друга Леонида Быкова «В бой идут одни старики». Друга, смерть которого он не пережил: вскоре после автокатастрофы, в которой погиб Леонид Быков, не стало и Смирнова – он умер от разрыва сердца. Станислав Юрьевич Садальский об Алексее Макаровиче Смирнове

КАК ВАСИЛИЙ МАРГЕЛОВ В ОДИНОЧКУ ЗАСТАВИЛ СДАТЬСЯ 32 ТЫСЯЧИ ЭСЭСОВЦЕВ...
Все, кому довелось служить вместе с Маргеловым, характеризуют его как человека редкой отваги, абсолютно не дорожившего своей жизнью. Маргелов был человек отважный и этим оказывал сильное психологический эффект, как на соратников генерала, так и на врагов.
Так и случилось 12 мая 1945 года, когда генерал столкнулся с необходимостью разоружить крупную группировку немецких войск, надежно окопавшуюся на границе Австрии и Чехословакии.
Несмотря на то что война фактически закончилась, остатки трёх дивизий- «Мёртвой Головы», «Великой Германии» и «Первой полицейской дивизии СС» не собирались складывать оружия.
Первые две дивизии «прославились» на Восточном фронте карательными акциями против мирного населения, поэтому не могли расчитывать на снисхождение.
Положение у врага было безвыходным, поэтому они были готовы к самому отчаянному сопротивлению. Маргелов отлично это понимал и хотел избежать кровопролития. Поэтому он решил действовать в одиночку, а точнее, с минимальной поддержкой небольшого числа офицеров с гранатами и пулеметами и одной батареей 57-мм пушек.
Приблизившись к штабу врага, Маргелов приказал навести на него артиллерию прямой наводкой и отправился на переговоры. По указанию генерала пушки должны «разнести к чертовой матери» штаб и всех, кто находится внутри, если они не выйдут через 10 минут.
Переговоры не состоялись, так как говорил только Маргелов. Маргелов категорично предложил немцам сдаться, иначе их ждёт полное уничтожение. Он сообщил немецким командирам, что артиллерия начнёт со штаба и на размышления у них столько времени, сколько тлеет его сигарета.(!!!)
Это заявление оказало на немцев серьезный психологический эффект- они поняли, что советский командир не блефует и всё произойдёт именно так, как он говорит. Всего пару минут понадобилось врагу, чтобы принять решение - сдаться!
Таким образом, Маргелов практически в одиночку взял в плен 32 тысячи вражеских военнослужащих, среди которых были 2 генерала и более 800 офицеров с солидным боевым опытом. Трофеями 49-й гвардейской стрелковой дивизии стали 80 танков, около 100 пушек и 50 минометов.
Многие уверенны, что именно за этот подвиг Маргелову доверили честь возглавить сводный полк 2-го Украинского фронта на Параде Победы.

Когда 24-летний фотограф Нил Лейфер крепил камеру под 24-метровым потолком стадиона "Астродом" в Хьюстоне, никто не мог предположить, что ему удастся заполучить один из самых известных в мире спортивных снимков.

Впереди у фотографа было полвека успешной карьеры и спортивная "Эмми".

Но интерьер дома Лейфера украшает только одно фото собственного производства. На нем во всем своем цветовом и геометрическом великолепии запечатлен момент победы Мохаммеда Али над Кливлендом Уильямсом в бое за чемпионский титул 1966 года.

У всем известного хитрого Дуремара из сказки Алексея Толстого «Золотой ключик» существовал вполне себе реальный прототип. Как утверждает в своей работе «Персонажи настоящие и вымышленные» известный литературовед Марк Минковский, в 1895 году в Москве обитал французский доктор Жак Булемард – страстный поклонник лечения пиявками. Все плюсы этого лечения он был готов немедленно демонстрировать на себе.

Доктор был невероятно популярен главным образом потому, что над ним можно было весело посмеяться, наблюдая за его манипуляциями с пиявками, – собственно с этой целью его и звали в салоны. Русские дети же, наблюдая, как он ловит пиявок – на болотах, в длинном плаще от комаров, дразнили его Дуремаром, коверкая фамилию. Грех был не воспользоваться таким колоритным образом, что Толстой и сделал.

Во время Великой Отечественной войны действовал закон за — хищение и воровство сажать в тюрьму в особо крупных размерах грозил расстрел .
В то время моя мама работала в цехе по производству пирожков — обжаривала пирожки в большом котле, которыми торговали на улицах города. С работой тогда было туго, мать работала одна и что-бы хоть как-то прокормить свою большую семью, состоящую из 13-ти человек женщин и детей (все мужики были на фронте), последний пирожок мама не вынимала из котла, пока он сильно не пропитается маслом. Когда заканчивалась смена, прятала его в фартук и несла домой. Дома на этом пропитанным маслом пирожке готовили суп — время было голодное. Это продолжалось до тех пор пока кто-то не донес на неё, маму забрали прямо с работы, потом увезли куда-то в Вятку. В то время два моих старших брата уже погибли на фронте, а отец ещё воевал. Сам я после тяжелого ранения был списан с фронта, а дома остались лишь маленькие двоюродные братья и сёстры и две пожилых тётушки. В своей жизни я никогда не писал ни просьб не жалоб, а вот за матушку написал самому Сталину, даже не знаю откуда у меня нашлись такие слова. Вот так как было я и написал в письме. Спустя неделю маму отпустили, ей так и сказали: «Вас освобождаем по письму сына».
Из воспоминаний Михаила Пуговкина .

Про подвиг Оскара Шиндлера, который вызволил из концлагеря 1200 человек, знает весь мир. А вот про подвиг русского врача, спасшего гораздо больше людей, знают совсем немногие.
После войны в течение 16 лет в Челябинске в медсанчасти тракторного завода работал очень хороший хирург. И все эти годы никто не знал, кем он был. Про войну распространяться он не любил, т.к. долгое время провел в плену, а один этот факт в те времена считался предательством Родины.
Только после того, как в 1961 году в «Литературной газете» вышел очерк о герое войны летчице Анне Егоровой, люди с удивлением узнали, что этот врач на самом деле не предатель, а герой из героев и тысячи людей обязаны ему своей жизнью.
Георгий Федорович Синяков был призван в армию на второй день войны. А 5 октября 1941 года в Киеве вместе со всей медсанчастью он был взят в плен прямо во время хирургической операции. Пройдя два концлагеря - Борисполь и Дарницу, - Синяков оказался в Кюстринском лагере для военнопленных, где находился до января 1945 года. В лагере были тысячи людей, поэтому врачи были в цене. По 20 часов в день от проводил операции и перевязывал пациентов. Однажды сын охранника-эсэсовца подавился костью и чуть не умер. Синяков провел операцию и спас мальчика. Немка-мать была до того потрясена и благодарна доктору, что поцеловала ему руки, встав на колени. После этого случая вся охрана относилась к русскому доктору с уважением. Ему позволили свободно перемещаться по лагерю и дали дополнительный паек.
Едой он делился с больными, чтобы у них появились силы на выздоровление, а свободное перемещение использовал в целях налаживания контактов с подпольем, переноса сообщений между бараками и даже листовок с информацией о победах Красной Армии. Так он поднимал дух не только своих пациентов, но и заключенных всего лагеря.
Анна Егорова имела около 300 боевых вылетов и была очень известной летчицей. Она рассказала в «Литературной газете» о том, как ее самолет сбили фашисты. Получив многочисленные травмы и ожоги, она была на грани смерти, но немцы решили вылечить ее, чтобы потом прилюдно повесить «русскую летающую ведьму». Георгий Синяков спутал им все планы. Сначала он спрятал ее партийный билет и боевые награды, а потом стал смазывать раны рыбьим жиром и специальной мазью. Запах от этой смеси стоял жуткий, и вид был ужасный. Казалось, что началась гангрена, хотя на самом деле рана заживала.
Немцам он докладывал, что пациентке становится все хуже, а когда она оправилась настолько, что появились силы бежать, объявил о ее смерти. Каждый день в лагере умирало много людей. Трупы складывали в мешки и сбрасывали ночью в траншею. Там «труп» оживал и благодаря полученным инструкциям бежал в сторону линии фронта, к своим. Таким образом не только Анна Егорова, но еще многие узники смогли бежать.
Когда к лагерю подошли русские войска, в лагере оставалось 3000 человек, всех их было решено расстрелять. Синякову обещали, что его не тронут. Но он все равно уговорил переводчика и пошел с ним к лагерной администрации. Там он долго и горячо убеждал немцев не брать дополнительного греха на душу, и, как это ни странно, его доводы возымели действие - немцы ушли из лагеря, никого не тронув. Так один врач без единого выстрела победил фашистов и спас 3000 человек.
Когда в лагерь вошла советская танковая группа, доктор развернул полевой госпиталь и прооперировал более 70 раненых танкистов. Потом в составе медсанбата он дошел до Берлина и оставил свою подпись на стене Рейхстага. Георгий Синяков никогда не пил, но в День победы зашел в Берлине в пивную и выпил ровно одну кружку пива. У этого действа была своя история. Один из заключенных концлагеря сказал унтер-офицеру, что еще выпьет пива в Берлине в день победы русских. Офицер рассмеялся тому в лицо, а Синяков запомнил и решил исполнить это обещание в память о том заключенном.
После публикации в «Литературной газете» Георгия Синякова пригласили в Москву, куда приехали на встречу с ним сотни бывших заключенных, чтобы поблагодарить своего спасителя. Заслуженные летчики, танкисты, боевые товарищи несколько раз пытались представить своего спасителя к наградам, если не к Герою Советского Союза, то хотя бы к каким-нибудь боевым орденам. В те времена попадание в плен становилось несмываемым пятном на всю жизнь, и никаких наград Синяков не получил. После его смерти в челябинской больнице открыли стенд памяти о нем, вот и все.

Лётчик Александр Мамкин горел заживо, но вывез 13 детей из вражеского тыла

Его самолёт подбили 11 апреля 1944 года. Пилот горел, но не покидал машину. Он довёл самолёт до пункта назначения и успешно посадил.

Мамкин выбрался из кабины, но передвигаться уже не мог. Он задал единственный вопрос: «Дети живы?» Затем потерял сознание. Врачи не могли объяснить, как он управлял машиной и совершил посадку с такими ожогами. Пилот умер в госпитале через шесть дней. Спасённые им сироты называли себя детьми Мамкина. На месте посадки самолёта установили памятный знак, но за подвиг лётчик награждён не был.

Фото: редкий кадр военной кинохроники запечатлел Александра Мамкина в партизанском отряде в момент погрузки воспитанников Полоцкого детского дома для отправки на Большую землю. Апрель 1944 года.