«Жена Чайковского» — драма Кирилла Серебренникова о том, каково это — быть заложником чужого таланта
Грандиозная роль Алены Михайловой
19 мая 2022 от Meduza
ДАННОЕ СООБЩЕНИЕ (МАТЕРИАЛ) СОЗДАНО И (ИЛИ) РАСПРОСТРАНЕНО ИНОСТРАННЫМ СРЕДСТВОМ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА, И (ИЛИ) РОССИЙСКИМ ЮРИДИЧЕСКИМ ЛИЦОМ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА.
На Каннском кинофестивале прошла премьера нового фильма Кирилла Серебренникова «Жена Чайковского» — о недолгом браке Петра Чайковского с Антониной Милюковой. Кинокритик Антон Долин рассказывает о том, как Серебренников пытается по-новому посмотреть на классика — глазами его жены, превосходно сыгранной Аленой Михайловой.
Фильм начинается с похорон самого знаменитого русского композитора. Его вдова в оторопи выбирает цвет ленты на венке и никак не решит, что написать: «великому» или «любимому»? 1893 год, XIX век клонится к закату. Камера как всегда виртуозного Владислава Опельянца единым планом снимает то, как Антонина Милюкова продирается сквозь толпы поклонников Чайковского — дойти до гроба не так-то просто, — и за эти несколько минут мы успеваем поверить, что Кирилл Серебренников наконец-то одумался и снял нормальную костюмную историческую мелодраму. Однако в конце эпизода нас ждет шокирующий сюрприз, будто ответ режиссера: «Не дождетесь».
Судьба Милюковой невероятно интересна, о ней написано множество статей и книг, и Серебренников клянется, что в сценарии нет практически никаких отступлений от фактов, даже в большинстве реплик, позаимствованных из мемуаристики (сама героиня написала книгу о своих отношениях с Чайковским) и писем. Однако для большинства эта история будет новой — и гомосексуальность Чайковского, и трагическая история брака, не продлившегося и года (но формально не прерванного — Милюкова не дала композитору развод), до сих пор относятся к жесточайшим табу для общественного мнения и официального искусства в России.
Относительно широко известна разве что история неудачной попытки самоубийства Чайковского, простоявшего ночь в холодной воде в надежде заболеть и умереть, только бы избавиться от супружеских уз. Какой сюжет для кино! Но Серебренников его не использует, даже не упоминает. Весь его фильм, от первого кадра до последнего, не о Чайковском, а о Милюковой — эта драма увидена и показана исключительно ее глазами. А мнимо нейтральное название картины указывает на обсессию героини и на ее бесправие, особо подчеркнутое в первом титре: в те времена женщина в России не имела права голоса и была приписана к паспорту мужа.
В последние месяцы идет не только война в Украине, против которой Серебренников отчетливо высказался прямо на премьере своего фильма, но и сопутствующая битва за так называемую великую русскую культуру, которую нередко предлагается лишить как минимум статуса «великой». Началось, кстати, именно с отмены нескольких концертов музыки Чайковского (одного из самых исполняемых композиторов мира, и пока этот статус не изменился).
Но Кирилла Серебренникова лечить от имперскости не нужно — он и сам отличный доктор. Всю сознательную жизнь он занимается тем, что соскребает позолоту и блестящий лак с классиков из школьной программы, которых любит и знает наизусть, и именно потому стремится освободить от клише. Сам жест — снять в роли Чайковского американца и открытого гея, многолетнего артиста «Гоголь-центра» Одина Байрона, тянет на крамолу. Тот же Байрон блестяще играл у Серебренникова в «Мертвых душах». Среди других ярких переосмыслений канона — спектакли по «Лесу» Островского, «Обыкновенной истории» Гончарова, «Маленьким трагедиям» Пушкина, последняя же по времени постановка Серебренникова — «Черный монах» в Гамбурге, который вот-вот будет открывать престижнейший мировой театральный фестиваль в Авиньоне.
К Чайковскому режиссер подбирается как минимум лет десять, когда еще в несравнимо более либеральные времена ему отказали в государственном финансировании б
айопика о композиторе по сценарию Юрия Арабова. С тех пор возникали проекты сериала, пьесы и спектакля, а потом Серебренников написал оригинальный сценарий о Милюковой, и замысел кардинально изменился — режиссер решил показать женский взгляд на эпоху, которую мы знаем почти исключительно со слов мужчин.
Даже музыки Чайковского с экрана почти не звучит: нервный, тревожный, пограничный саундтрек создан композитором Данилом Орловым и увенчан песней Shortparis в кульминационной сцене эротического кошмара героини.
Роль Алены Михайловой («Чики», «Общага») без преувеличений грандиозна — она ведет вперед этот сложный, несбалансированный, временами тяжелый фильм, становясь духом и плотью трагедии безответно влюбленной женщины. Хотя и ансамбль мужчин подобран впечатляюще: кроме самого Байрона, удивительно сочетающего благородство и неврастению, на экране другие звезды «Гоголь-центра» — Филипп Авдеев и Александр Горчилин, Владимир Мишуков и Никита Еленев, Андрей Бурковский и несколько неожиданный Виктор Хориняк в роли музыкального издателя Петра Юргенсона. А также рэпер Оксимирон, получивший единственный, но выразительный эпизод в роли пианиста Николая Рубинштейна (Серебренников не в первый раз приглашает поп-артистов, всегда органичных в его фильмах).
The Upcoming
В длинном списке хрестоматийных классиков, за которых брался Серебренников, нет Достоевского. «Жена Чайковского» компенсирует этот досадный пробел.
Этот фильм, как и его документальная подоплека, — будто ненаписанный роман Федора Михайловича со всеми необходимыми атрибутами: клаустрофобические лабиринты Петербурга и Москвы, душные интерьеры, баньки с пауками, скрытые страсти, болезненные комплексы, подавленная сексуальность, борьба самолюбия со смирением, массовка униженных (в том числе добровольно) и оскорбленных, страдающие дети, преступления и наказания. Ну и бесы, бесы, бесы. Выдающийся эпизод Юлии Ауг — еще один кромешно жуткий привет от Достоевского: актриса играет юродивую будто из сна, являющуюся Антонине на пороге церкви. Сама Милюкова начинает свой путь как молчаливая, но одержимая Аглая Епанчина, а заканчивает как хромоножка Мария Лебядкина. «Жена Чайковского» — и хроника любви, и хроника безумия, ведь закончила свою жизнь Антонина в психиатрической лечебнице (видимо, не случайно одновременно с завершением фильма режиссер работал над «Черным монахом»). Исследование пограничных состояний легитимизирует сюрреалистический метод и смешение до неразличения сна и реальности в, казалось бы, биографической драме.
Достоевский сегодня вновь самый актуальный писатель, чьи идеи и персонажи будто ожили и заполонили Россию. Избегая откровенных анахронизмов и придерживаясь фактов, Серебренников снял совершенно современный фильм, сохранив свою позицию и репутацию космополита. Его картина о том, действительно ли гению позволено все, раз уж он гений (этот извечный и разрушительный тезис напрямую обсуждается и оспаривается на экране), и о том, как другие, не отмеченные печатью гениальности, становятся заложниками и жертвами чужого таланта, а также связанной с ним власти и выстроенной на этой власти системы. О том, что всех жалко и никому не помочь, тем более музыкой — хоть бы и самой прекрасной в мире.
Понравился сайт?Поделись с друзьями!
Статистика ВК сообщества "Антон Долин - кинокритик, журналист, писатель"
18+ Все материалы (аудио, видео, текст и фото, а также ссылки на них) касаются деятельности иностранного агента Долина Антона Владимировича
33 267
80236-ое место по числу подписчиков
8.06%
9.69%
Графики роста подписчиков
Лучшие посты
Умер Питер Брук. Не верю сам, но 10 лет назад повезло с ним пообщаться. Как ни странно, даже интервью ещё можно проситать. Не кануло.
Светлая память гению.
Досье:
1925 21 марта родился в Лондоне. 1943 Ставит свой первый спектакль – «Доктора Фаустуса» Кристофера Марло. 1966 Получает первую театральную премию «Тони» за постановку «Марат/Сад». 1968 Выходит книга «Пустое пространство», впоследствии переведенная на десятки языков. 1985 Экранизирует и ставит на сцене многочасовую «Махабхарату».
Театр не способен никого ничему научить. Зато он может на какое-то мгновение сделать жизнь зрителя лучше
На этой неделе в Москву в рамках фестиваля «Сезон Станиславского» приедет спектакль великого английского режиссера Питера Брука «Warum Warum» – коллаж из текстов Арто, Мейерхольда и Шекспира, поставленный четыре года назад в Цюрихе и разыгранный актрисой Мириам Гольдшмит. В свои 87 лет основоположник современного театра бодр и жизнерадостен, он работает над новыми постановками, а увидеть, как он это делает, можно в фильме «Хождение по канату», который снял сын Брука, Саймон. В этом году на экраны выйдет не только «Хождение по канату», но и восстановленная копия фильма Питера Брука 1968 года «Солги мне» о войне во Вьетнаме. Обо всех этих работах с режиссером поговорил обозреватель «Пятницы».
– Когда именно вы изобрели метод «хождения по канату»? Можно ли вообще назвать это методом?
– Нет. Определенно это – не метод, а способ исследования. Я использую его в разных странах, с разными актерами, принадлежащими к разным «школам», на протяжении долгих лет. В материале всегда можно открыть неожиданную глубину, актер способен отыскать ее и в самом себе, используя простейшую точку отсчета: почувствовать себя канатоходцем. Все аспекты театрального процесса, да и сама жизнь открываются по-новому благодаря этому способу работы с материалом. Хождение по канату можно прожить и испытать, но очень трудно описать и увидеть со стороны. Поэтому я так доволен фильмом, который сделал мой сын Саймон. Это ни в коем случае не механическое воспроизведение моих репетиций, не документалка, не учебное пособие – это именно фильм, позволяющий и зрителю, и его участникам испытать что-то необычное. Это, слава богу, не снятый на камеру спектакль – скучнейшее из всех возможных зрелищ!
– В том самом году, когда вы сняли фильм «Солги мне», вышло первое издание вашей книги «Пустое пространство». Вы согласны с той классификацией театра, которую провели там?
– Эта классификация тогда не была для меня такой уж важной. Куда принципиальнее был финальный вывод, ради которого я и писал всю книгу: театр и жизнь едины. Мой текст, который читают до сих пор, устарел еще до публикации: ведь театр, подобно самой жизни, постоянно обновляется, а литература за ним не поспевает. А «неживой» театр – противоположность такому театру. Не просто скучный, а нечто гораздо худшее. В первом переводе «Пустого пространства» на французский термин изменился на «буржуазный театр», и я сегодня склонен согласиться с таким переводом: напоминающий о XIX веке викторианский театр, удобный для публики, отказывается исчезать со сцены – наоборот, он все более популярен. Это театр для людей, ценящих комфорт выше всего и готовых платить за это. Отсутствие поиска и живой жизни – его фундамент. В нем нет места для стремления к чему-то высшему и невидимому, без чего не может существовать настоящий театр в моем понимании.
– Что бы вы добавили к своей давней классификации сегодня?
– Сегодняшняя жизнь, полная фрустраций, заставляет меня подумать еще об одной форме театрального выражения: «театр для выпускания пара». Он тоже не интересуется тем высшим поиском, который так важен для меня, но помогает справиться с давлением реальности. Для нынешней молодежи это необходимо, иначе она взорвется и пойдет, например, бить витрины. «Театр для выпускания пара» интересуется прежде всего социальной составляющей, которая важна и для меня, но никогда не была единственной.
– Вы говорили о том, как меняются люди театра. А как вам современная публика?
– Я давно избавился от старомодного предрассудка, что искусство может как-то изменить людей и влиять на развитие человечества. В России, кажется
, верят до сих пор, что если ты «kulturny», то ты лучше других! Вспомните о концлагерях. Их строили молодые нацисты – офицеры, наследующие великой культурной традиции. Люди высокообразованные, которые были хуже любых варваров именно потому, что находили в культурной истории обоснования для своих зверств. Они шли сжигать людей в печах, прослушав какой-нибудь бетховенский квартет. Как быть с этим? Это глупое клише – «культура улучшает людей». Слава Богу, эту иллюзию мне удалось отбросить довольно рано. Нет, человек не меняется. Публика в том числе.
– И зачем же тогда нужно искусство? Простите за идиотский вопрос.
– Я полагаю, что у каждого из нас есть собственный мир, за который мы ответственны в полной мере. Им и надо заниматься. Не надо преуменьшать свою ответственность! Ко мне в руки попадает целых пятьсот человек на целых два часа. На этот срок они зависят от меня. Теперь я должен сделать все, чтобы, когда эти два часа закончатся, они вышли из зала чуть-чуть другими – и смогли увидеть ту жизнь, которой раньше не замечали. Если их гнев и разочарование станут чуть слабее, это уже победа! Театр не способен никого ничему научить. Зато он может на какое-то мгновение сделать жизнь зрителя лучше. Сдвинуть ее хотя бы на миллиметр. Это стоит того, чтобы положить на это жизнь.
– Кто для вас важнейший драматург?
– Здесь нет сомнений: Шекспир. Он был и остается лучшим из лучших. Скажете, что это банально, а я отвечу: если одного писателя знают, читают и ставят в каждой стране мира, это не может быть случайным совпадением.
– В России вы покажете спектакль, в основу которого легли в том числе тексты Шекспира, но интереснее другое: наравне с ним «соавтором» постановки «Warum Warum» стал Мейерхольд. А фестиваль, на который приедет ваш спектакль, называется «Сезон Станиславского». По-прежнему ли эти две фамилии так важны для вас?
– Лучшим временем в истории театра было начало ХХ века, когда свои эксперименты проводили люди немыслимого таланта: прежде всего Мейерхольд и Станиславский. Принято считать, что их методы были противоположны друг другу, но стремились они к одному: искали живой театр. Просто каждый шел своей дорогой. Когда революционное движение превратилось в сталинизм, то есть диктатуру, этот процесс похоронил под развалинами их обоих. С ними расправились по-разному. Станиславского использовали как символ русского театра – и до сих пор он остается таким символом. Мейерхольд не смирился, он продолжал бороться за свои убеждения, и это его погубило. Но я всегда помню о том моменте, когда театр Мейерхольда был закрыт самым беспощадным образом и тот пришел в актерскую студию к Станиславскому. И Станиславский перед всеми своими учениками встал со стула и посадил туда Мейерхольда, назвав своего конкурента великим человеком. Для меня этот случай, по сути, важнее теоретической и философской базы учений Станиславского и Мейерхольда.
– Вас не смущает, когда в ваших работах критики обнаруживают чье-то чужое влияние? Или когда ваше влияние обнаруживается в других постановках?
– Сегодня люди почему-то одержимы темой взаимных влияний, и это просто комично! Каждый наш вздох, каждое слово, каждый звук появляются на свет под влиянием тысяч факторов – социальных, политических, культурных. Каждый из нас состоит из влияний. Но зачем тратить время на их анализ? Найти и описать их все невозможно. Мы результат многовековой эволюции индивидуализма, начало которой лежит еще в античности: наша сверхзадача с тех самых пор – выделение своего «я» из коллектива. Однако индивидуализм – это красивый миф, не более. Нет никакого «я» вне окружающего мира и окружающих людей.
Светлая память гению.
Досье:
1925 21 марта родился в Лондоне. 1943 Ставит свой первый спектакль – «Доктора Фаустуса» Кристофера Марло. 1966 Получает первую театральную премию «Тони» за постановку «Марат/Сад». 1968 Выходит книга «Пустое пространство», впоследствии переведенная на десятки языков. 1985 Экранизирует и ставит на сцене многочасовую «Махабхарату».
Театр не способен никого ничему научить. Зато он может на какое-то мгновение сделать жизнь зрителя лучше
На этой неделе в Москву в рамках фестиваля «Сезон Станиславского» приедет спектакль великого английского режиссера Питера Брука «Warum Warum» – коллаж из текстов Арто, Мейерхольда и Шекспира, поставленный четыре года назад в Цюрихе и разыгранный актрисой Мириам Гольдшмит. В свои 87 лет основоположник современного театра бодр и жизнерадостен, он работает над новыми постановками, а увидеть, как он это делает, можно в фильме «Хождение по канату», который снял сын Брука, Саймон. В этом году на экраны выйдет не только «Хождение по канату», но и восстановленная копия фильма Питера Брука 1968 года «Солги мне» о войне во Вьетнаме. Обо всех этих работах с режиссером поговорил обозреватель «Пятницы».
– Когда именно вы изобрели метод «хождения по канату»? Можно ли вообще назвать это методом?
– Нет. Определенно это – не метод, а способ исследования. Я использую его в разных странах, с разными актерами, принадлежащими к разным «школам», на протяжении долгих лет. В материале всегда можно открыть неожиданную глубину, актер способен отыскать ее и в самом себе, используя простейшую точку отсчета: почувствовать себя канатоходцем. Все аспекты театрального процесса, да и сама жизнь открываются по-новому благодаря этому способу работы с материалом. Хождение по канату можно прожить и испытать, но очень трудно описать и увидеть со стороны. Поэтому я так доволен фильмом, который сделал мой сын Саймон. Это ни в коем случае не механическое воспроизведение моих репетиций, не документалка, не учебное пособие – это именно фильм, позволяющий и зрителю, и его участникам испытать что-то необычное. Это, слава богу, не снятый на камеру спектакль – скучнейшее из всех возможных зрелищ!
– В том самом году, когда вы сняли фильм «Солги мне», вышло первое издание вашей книги «Пустое пространство». Вы согласны с той классификацией театра, которую провели там?
– Эта классификация тогда не была для меня такой уж важной. Куда принципиальнее был финальный вывод, ради которого я и писал всю книгу: театр и жизнь едины. Мой текст, который читают до сих пор, устарел еще до публикации: ведь театр, подобно самой жизни, постоянно обновляется, а литература за ним не поспевает. А «неживой» театр – противоположность такому театру. Не просто скучный, а нечто гораздо худшее. В первом переводе «Пустого пространства» на французский термин изменился на «буржуазный театр», и я сегодня склонен согласиться с таким переводом: напоминающий о XIX веке викторианский театр, удобный для публики, отказывается исчезать со сцены – наоборот, он все более популярен. Это театр для людей, ценящих комфорт выше всего и готовых платить за это. Отсутствие поиска и живой жизни – его фундамент. В нем нет места для стремления к чему-то высшему и невидимому, без чего не может существовать настоящий театр в моем понимании.
– Что бы вы добавили к своей давней классификации сегодня?
– Сегодняшняя жизнь, полная фрустраций, заставляет меня подумать еще об одной форме театрального выражения: «театр для выпускания пара». Он тоже не интересуется тем высшим поиском, который так важен для меня, но помогает справиться с давлением реальности. Для нынешней молодежи это необходимо, иначе она взорвется и пойдет, например, бить витрины. «Театр для выпускания пара» интересуется прежде всего социальной составляющей, которая важна и для меня, но никогда не была единственной.
– Вы говорили о том, как меняются люди театра. А как вам современная публика?
– Я давно избавился от старомодного предрассудка, что искусство может как-то изменить людей и влиять на развитие человечества. В России, кажется
, верят до сих пор, что если ты «kulturny», то ты лучше других! Вспомните о концлагерях. Их строили молодые нацисты – офицеры, наследующие великой культурной традиции. Люди высокообразованные, которые были хуже любых варваров именно потому, что находили в культурной истории обоснования для своих зверств. Они шли сжигать людей в печах, прослушав какой-нибудь бетховенский квартет. Как быть с этим? Это глупое клише – «культура улучшает людей». Слава Богу, эту иллюзию мне удалось отбросить довольно рано. Нет, человек не меняется. Публика в том числе.
– И зачем же тогда нужно искусство? Простите за идиотский вопрос.
– Я полагаю, что у каждого из нас есть собственный мир, за который мы ответственны в полной мере. Им и надо заниматься. Не надо преуменьшать свою ответственность! Ко мне в руки попадает целых пятьсот человек на целых два часа. На этот срок они зависят от меня. Теперь я должен сделать все, чтобы, когда эти два часа закончатся, они вышли из зала чуть-чуть другими – и смогли увидеть ту жизнь, которой раньше не замечали. Если их гнев и разочарование станут чуть слабее, это уже победа! Театр не способен никого ничему научить. Зато он может на какое-то мгновение сделать жизнь зрителя лучше. Сдвинуть ее хотя бы на миллиметр. Это стоит того, чтобы положить на это жизнь.
– Кто для вас важнейший драматург?
– Здесь нет сомнений: Шекспир. Он был и остается лучшим из лучших. Скажете, что это банально, а я отвечу: если одного писателя знают, читают и ставят в каждой стране мира, это не может быть случайным совпадением.
– В России вы покажете спектакль, в основу которого легли в том числе тексты Шекспира, но интереснее другое: наравне с ним «соавтором» постановки «Warum Warum» стал Мейерхольд. А фестиваль, на который приедет ваш спектакль, называется «Сезон Станиславского». По-прежнему ли эти две фамилии так важны для вас?
– Лучшим временем в истории театра было начало ХХ века, когда свои эксперименты проводили люди немыслимого таланта: прежде всего Мейерхольд и Станиславский. Принято считать, что их методы были противоположны друг другу, но стремились они к одному: искали живой театр. Просто каждый шел своей дорогой. Когда революционное движение превратилось в сталинизм, то есть диктатуру, этот процесс похоронил под развалинами их обоих. С ними расправились по-разному. Станиславского использовали как символ русского театра – и до сих пор он остается таким символом. Мейерхольд не смирился, он продолжал бороться за свои убеждения, и это его погубило. Но я всегда помню о том моменте, когда театр Мейерхольда был закрыт самым беспощадным образом и тот пришел в актерскую студию к Станиславскому. И Станиславский перед всеми своими учениками встал со стула и посадил туда Мейерхольда, назвав своего конкурента великим человеком. Для меня этот случай, по сути, важнее теоретической и философской базы учений Станиславского и Мейерхольда.
– Вас не смущает, когда в ваших работах критики обнаруживают чье-то чужое влияние? Или когда ваше влияние обнаруживается в других постановках?
– Сегодня люди почему-то одержимы темой взаимных влияний, и это просто комично! Каждый наш вздох, каждое слово, каждый звук появляются на свет под влиянием тысяч факторов – социальных, политических, культурных. Каждый из нас состоит из влияний. Но зачем тратить время на их анализ? Найти и описать их все невозможно. Мы результат многовековой эволюции индивидуализма, начало которой лежит еще в античности: наша сверхзадача с тех самых пор – выделение своего «я» из коллектива. Однако индивидуализм – это красивый миф, не более. Нет никакого «я» вне окружающего мира и окружающих людей.
ЛИСЬИ БРОДЫ
Подарок судьбы. Для себя называю это так.
Не каждый год такую книгу отыщешь и в мирной жизни, а в военную она - на вес («проклятого лисьего») золота.
Анна Старобинец, «Лисьи броды». 700 страниц. Боже, как же я люблю, когда хорошая книга - ещё и большая, и долго не кончается.
Мы с Аней хорошо знакомы, но недостаточно близко, чтобы считать это дружбой; одни ее книги мне очень нравились, другие не дочитал. Но это все неважно, оговорка для чистой добросовестности. Потому что эта вещь особенная. В моей личной системе координат - роман, о котором можно только мечтать. И это не отзыв «по дружбе», о нет.
Как бы рассказать, чтобы с минимумом спойлеров?
700 страниц американских горок, но таких, что не тошнит от виражей, а постоянный восторг. Как в детстве.
1945 год, Маньчжурия. Дальше: беглый зэк, НКВД, Аненербе, оборотни, треххвостые лисы, опиум, китайские даосы, японские самураи, терракотовая армия, эликсир бессмертия…
Нет, это не постмодернизм, который высокомерно и через губу. Это приключенческий роман. Но написанный из настоящего, без стилизаций и игр. Очень тщательно, всерьёз, но с невероятной любовью. В кино так работает один только Тарантино («Убить Билла»), ну Гильермо дель Торо иногда («Хеллбой»).
Это ещё и очень, очень здорово написано в словесном, литературном смысле. Не только несёшься на всех парах за интригой, но и останавливаешься посмаковать время от времени, даже перечитать абзац или страницу.
Это чтение-утешение. Однако при этом - чтение для момента сейчас и о нем. Потому что «Лисьи броды» - роман о том, как управлять своей судьбой, как сохранить любовь и достоинство там, где это (казалось) невозможно. О проклятом месте и том, как из него выбраться.
В детстве я так читал Жюля Верна, Дюма, Вальтера Скотта, Конан Дойла, «Одиссею капитана Блада», «Похитителей бриллиантов», «Дочь Монтесумы». Ничего из этого не перечитывал, чтобы не разрушить магию. Этим книгам я бесконечно благодарен.
Чуть позже так же читал «Мастера и Маргариту» и «Наследника из Калькутты». Но это ДНК повествовательного чуда встречал все реже. Я искал и находил его у Стивена Кинга, у Джоан Ролинг, у Джорджа Мартина. На русском языке в последний (теперь предпоследний) раз - в ранних вещах Акунина.
И как же мне это было необходимо именно сейчас! Вселенная откликнулась, не иначе.
«Лисьи броды» - буквально книга без недостатков. Даже несмотря на то, что главный финальный твист я раскрыл в середине (потому что он логичен). Но это не детектив, так что - неважно.
Где-то прочитал, что по первоначальному замыслу это должен был быть сериал. Жаль, что нет такого сериала (и вряд ли кто потянет, а особенно сейчас), но и слава богу, запороли б. А вот графический роман по «Лисьим бродам» я бы на месте наших комиксмейкеров начал делать прямо сейчас, пока иностранцы не перехватили инициативу. Напрашивается.
Последняя просьба: это не «рецензия» и не «рекомендация», у каждого свой путь и вкус. Если возьмётесь и «не зайдёт», не надо со мной этим делиться. Пожалуйста. Здесь - просто исповедь осчастливленного читателя.
Спасибо!
Подарок судьбы. Для себя называю это так.
Не каждый год такую книгу отыщешь и в мирной жизни, а в военную она - на вес («проклятого лисьего») золота.
Анна Старобинец, «Лисьи броды». 700 страниц. Боже, как же я люблю, когда хорошая книга - ещё и большая, и долго не кончается.
Мы с Аней хорошо знакомы, но недостаточно близко, чтобы считать это дружбой; одни ее книги мне очень нравились, другие не дочитал. Но это все неважно, оговорка для чистой добросовестности. Потому что эта вещь особенная. В моей личной системе координат - роман, о котором можно только мечтать. И это не отзыв «по дружбе», о нет.
Как бы рассказать, чтобы с минимумом спойлеров?
700 страниц американских горок, но таких, что не тошнит от виражей, а постоянный восторг. Как в детстве.
1945 год, Маньчжурия. Дальше: беглый зэк, НКВД, Аненербе, оборотни, треххвостые лисы, опиум, китайские даосы, японские самураи, терракотовая армия, эликсир бессмертия…
Нет, это не постмодернизм, который высокомерно и через губу. Это приключенческий роман. Но написанный из настоящего, без стилизаций и игр. Очень тщательно, всерьёз, но с невероятной любовью. В кино так работает один только Тарантино («Убить Билла»), ну Гильермо дель Торо иногда («Хеллбой»).
Это ещё и очень, очень здорово написано в словесном, литературном смысле. Не только несёшься на всех парах за интригой, но и останавливаешься посмаковать время от времени, даже перечитать абзац или страницу.
Это чтение-утешение. Однако при этом - чтение для момента сейчас и о нем. Потому что «Лисьи броды» - роман о том, как управлять своей судьбой, как сохранить любовь и достоинство там, где это (казалось) невозможно. О проклятом месте и том, как из него выбраться.
В детстве я так читал Жюля Верна, Дюма, Вальтера Скотта, Конан Дойла, «Одиссею капитана Блада», «Похитителей бриллиантов», «Дочь Монтесумы». Ничего из этого не перечитывал, чтобы не разрушить магию. Этим книгам я бесконечно благодарен.
Чуть позже так же читал «Мастера и Маргариту» и «Наследника из Калькутты». Но это ДНК повествовательного чуда встречал все реже. Я искал и находил его у Стивена Кинга, у Джоан Ролинг, у Джорджа Мартина. На русском языке в последний (теперь предпоследний) раз - в ранних вещах Акунина.
И как же мне это было необходимо именно сейчас! Вселенная откликнулась, не иначе.
«Лисьи броды» - буквально книга без недостатков. Даже несмотря на то, что главный финальный твист я раскрыл в середине (потому что он логичен). Но это не детектив, так что - неважно.
Где-то прочитал, что по первоначальному замыслу это должен был быть сериал. Жаль, что нет такого сериала (и вряд ли кто потянет, а особенно сейчас), но и слава богу, запороли б. А вот графический роман по «Лисьим бродам» я бы на месте наших комиксмейкеров начал делать прямо сейчас, пока иностранцы не перехватили инициативу. Напрашивается.
Последняя просьба: это не «рецензия» и не «рекомендация», у каждого свой путь и вкус. Если возьмётесь и «не зайдёт», не надо со мной этим делиться. Пожалуйста. Здесь - просто исповедь осчастливленного читателя.
Спасибо!
РАДИО ДОЛИН. ОЧЕНЬ СТРАННЫЕ ДЕЛА
Не судите слишком строго: это эксперимент. Мир сериалов для меня все же не вполне родной. Зато культурный контекст «Stranger things» я знаю, кажется, неплохо. Ну или плохо, сейчас и проверим.
Не судите слишком строго: это эксперимент. Мир сериалов для меня все же не вполне родной. Зато культурный контекст «Stranger things» я знаю, кажется, неплохо. Ну или плохо, сейчас и проверим.
ТРИ ТЫСЯЧИ ЛЕТ ЖЕЛАНИЙ
Вне конкурса показали нового Джорджа Миллера - того самого, который снял «Безумного Макса» и кучу всего ещё. «Три тысячи лет желаний» - вольная экранизация новеллы Антонии Байетт (написавшей «Обладать»), история о встрече земной женщины и джинна. Она одиночка, интеллектуалка и нарратолог, всю жизнь изучающая мифы и сказки. Он провёл три тысячи лет в бутылке, поскольку не смог преодолеть стремление человека к саморазрушению, выраженное в форме заветных желаний. Она знает, что загадавший непременно окажется в проигрыше - такова неумолимая логика сказки. Ему необходимо, чтобы желание было произнесено и исполнено - иначе ему не видать свободы…
Упоительный дуэт Тильды Суинтон и Идриса Эльбы, сплошное наслаждение. И в целом чрезвычайно неглупый и нестандартный фильм - взрослый, временами даже провокационный, вопрошающий о природе желаний и о том, стоит ли бояться их осуществления. Чуть напомнило мою любимую картину Миллера «Иствикские ведьмы» - тоже экранизация и тоже о романе сверхъестественного существа с земными женщинами.
Окажется ли на экранах России - неизвестно, но пока сомнительно.
Вне конкурса показали нового Джорджа Миллера - того самого, который снял «Безумного Макса» и кучу всего ещё. «Три тысячи лет желаний» - вольная экранизация новеллы Антонии Байетт (написавшей «Обладать»), история о встрече земной женщины и джинна. Она одиночка, интеллектуалка и нарратолог, всю жизнь изучающая мифы и сказки. Он провёл три тысячи лет в бутылке, поскольку не смог преодолеть стремление человека к саморазрушению, выраженное в форме заветных желаний. Она знает, что загадавший непременно окажется в проигрыше - такова неумолимая логика сказки. Ему необходимо, чтобы желание было произнесено и исполнено - иначе ему не видать свободы…
Упоительный дуэт Тильды Суинтон и Идриса Эльбы, сплошное наслаждение. И в целом чрезвычайно неглупый и нестандартный фильм - взрослый, временами даже провокационный, вопрошающий о природе желаний и о том, стоит ли бояться их осуществления. Чуть напомнило мою любимую картину Миллера «Иствикские ведьмы» - тоже экранизация и тоже о романе сверхъестественного существа с земными женщинами.
Окажется ли на экранах России - неизвестно, но пока сомнительно.
ВРЕМЯ АРМАГЕДДОНА
Новый фильм Джеймса Грэя, особенно ожидаемый его многочисленными (почему-то особенно в Каннах и Франции, в родных США его так высоко не ценят) поклонниками, поскольку кино очень личное и автобиографическое.
Для меня Грэй – огромная загадка. Кумир синефилов, провозглашенный новым Скорсезе, мне всегда казался смехотворно искусственным, напыщенным и вообще пустоватым: это касается самых его «культовых» работ – «Ярды», «Хозяева ночи», «Иммигрантка», «К звездам».
Собственно, нравились мне только две его картины – «Любовники», вуди-алленовские в лучшем смысле слова и с колоссальной ролью Хоакина Феникса, и «Затерянный город Z» (извините), по-херцоговски вдохновенный и с отличным Робертом Паттинсоном. Хотя и обе эти ленты вторичны, как по мне.
Но вот «Время Армагеддона» (название отсылает к начале эры Рейгана, когда весь мир боялся ядерной войны, что неожиданно остро резонирует с сегодняшней ситуацией) – прекрасное, хоть и консервативное кино про 1980-й год. Чудесный 12-летний герой, мечтающий стать художником (а я теперь мечтаю показать это кино своему 12-летнему сыну), очаровательная школьная рутина, тени Тома Сойера с Геком Финном и их «запретной» дружбы, сатирическая феерия про семейство Трампов с неожиданным выходом Джессики Честейн, великолепная пара родителей – Джереми Стронг и Энн Хэтауэй.
Конечно же, лучше всех еврейский дедушка. Кстати, родом с Украины. Аарона Рабиновича играет Энтони Хопкинс. И это лучшая из его поздних ролей: сколько юмора, человечности, достоинства! С внуком он запускает ракету, а заодно учит его толерантности и самоиронии. Каждый бы мечтал о таком дедушке… Но у меня был именно такой! Дедушка Аркадий – я узнавал его в каждой реплике Рабиновича-Хопкинса, верьте или нет.
Новый фильм Джеймса Грэя, особенно ожидаемый его многочисленными (почему-то особенно в Каннах и Франции, в родных США его так высоко не ценят) поклонниками, поскольку кино очень личное и автобиографическое.
Для меня Грэй – огромная загадка. Кумир синефилов, провозглашенный новым Скорсезе, мне всегда казался смехотворно искусственным, напыщенным и вообще пустоватым: это касается самых его «культовых» работ – «Ярды», «Хозяева ночи», «Иммигрантка», «К звездам».
Собственно, нравились мне только две его картины – «Любовники», вуди-алленовские в лучшем смысле слова и с колоссальной ролью Хоакина Феникса, и «Затерянный город Z» (извините), по-херцоговски вдохновенный и с отличным Робертом Паттинсоном. Хотя и обе эти ленты вторичны, как по мне.
Но вот «Время Армагеддона» (название отсылает к начале эры Рейгана, когда весь мир боялся ядерной войны, что неожиданно остро резонирует с сегодняшней ситуацией) – прекрасное, хоть и консервативное кино про 1980-й год. Чудесный 12-летний герой, мечтающий стать художником (а я теперь мечтаю показать это кино своему 12-летнему сыну), очаровательная школьная рутина, тени Тома Сойера с Геком Финном и их «запретной» дружбы, сатирическая феерия про семейство Трампов с неожиданным выходом Джессики Честейн, великолепная пара родителей – Джереми Стронг и Энн Хэтауэй.
Конечно же, лучше всех еврейский дедушка. Кстати, родом с Украины. Аарона Рабиновича играет Энтони Хопкинс. И это лучшая из его поздних ролей: сколько юмора, человечности, достоинства! С внуком он запускает ракету, а заодно учит его толерантности и самоиронии. Каждый бы мечтал о таком дедушке… Но у меня был именно такой! Дедушка Аркадий – я узнавал его в каждой реплике Рабиновича-Хопкинса, верьте или нет.
R.M.N.
А вот новый фильм Кристиана Мунджиу, автора гениальных «4 месяца, 3 недели и 2 дня». К сожалению, ни один из последующих не дотянулся до того уровня. Больше того: каждый следующий слабее предыдущего.
Название «R.M.N.» - корректный перевод на русский то ли «МРТ» (через это проходит один из персонажей), то ли «ЯМР» (ядерный магнитный резонанс). В любом случае, тяжеловесная метафора.
Действие происходит в наши дни в Трансильвании, в небольшой деревне, где живут этнические венгры и румыны. В фильме сразу два сюжета и конфликта, что и рвёт его на части, лишает тематической и нарративной цельности и внятности. Первая история: мужчина возвращается из Германии, где зарабатывал деньги, и сталкивается с двумя проблемами - шоком, пережитым его ребёнком от таинственной встречи в лесу (с кем именно - неясно, мальчик не говорит), и прогрессирующей болезнью отца. Вторая история: любовница героя - одинокая независимая женщина - отстаивает право трёх мигрантов работать в ее пекарне, тогда как местное население требует, чтобы чужаки немедленно уехали, не отнимали у жителей деревни рабочие места и вообще не портили настроение самим своим присутствием.
Один сюжет блуждает в потёмках типичного авторского кино, другой выразителен, но не оригинален. Впрочем, снятая одним планом на статичную камеру 10-15-минутная (не засекал) сцена деревенского собрания, где решается вопрос об изгнании мигрантов, заслуживает особого внимания. Хотя Раду Жуде в своём «Неудачном трахе» ту же задачу решил остроумнее.
Не стану делать далеко идущих выводов о кризисе столь мной любимого румынского кино, но Мунджиу на вторую «Золотую Пальмовую ветвь» расчитывать явно не стоит.
А вот новый фильм Кристиана Мунджиу, автора гениальных «4 месяца, 3 недели и 2 дня». К сожалению, ни один из последующих не дотянулся до того уровня. Больше того: каждый следующий слабее предыдущего.
Название «R.M.N.» - корректный перевод на русский то ли «МРТ» (через это проходит один из персонажей), то ли «ЯМР» (ядерный магнитный резонанс). В любом случае, тяжеловесная метафора.
Действие происходит в наши дни в Трансильвании, в небольшой деревне, где живут этнические венгры и румыны. В фильме сразу два сюжета и конфликта, что и рвёт его на части, лишает тематической и нарративной цельности и внятности. Первая история: мужчина возвращается из Германии, где зарабатывал деньги, и сталкивается с двумя проблемами - шоком, пережитым его ребёнком от таинственной встречи в лесу (с кем именно - неясно, мальчик не говорит), и прогрессирующей болезнью отца. Вторая история: любовница героя - одинокая независимая женщина - отстаивает право трёх мигрантов работать в ее пекарне, тогда как местное население требует, чтобы чужаки немедленно уехали, не отнимали у жителей деревни рабочие места и вообще не портили настроение самим своим присутствием.
Один сюжет блуждает в потёмках типичного авторского кино, другой выразителен, но не оригинален. Впрочем, снятая одним планом на статичную камеру 10-15-минутная (не засекал) сцена деревенского собрания, где решается вопрос об изгнании мигрантов, заслуживает особого внимания. Хотя Раду Жуде в своём «Неудачном трахе» ту же задачу решил остроумнее.
Не стану делать далеко идущих выводов о кризисе столь мной любимого румынского кино, но Мунджиу на вторую «Золотую Пальмовую ветвь» расчитывать явно не стоит.
HARKA
Сильное впечатление от тунисского фильма из программы «Особый взгляд» (ничего не знаю об авторе, режиссере Лофти Натане, ничего и не ждал). Называется «Harka».
Расскажу сюжет со спойлерами, потому что вряд ли большинство из вас его посмотрит. Но предупреждаю заранее: боитесь спойлеров – не читайте.
Итак, это такой тунисский «Левиафан». Потрясающе красиво и строго снятый, с удивительно красивым, будто нездешней внешности героем. Зовут его Али, он продает на улице города бензин – что, разумеется, незаконно, так что приходится ежедневно платить отступные полиции. Али живет скудно, один, все заработанные деньги откладывает: он мечтает сбежать из страны.
Смерть отца возвращает героя в семью. Выясняется, что старший брат уезжает на заработки в другой город, а две младшие сестры еле сводят концы с концами. Али переезжает в отчий дом, который, как выясняется вскоре, вот-вот банк отберет за долги. Чтобы их выплатить, Али ввязывается в нелегальный опасный бизнес контрабандистов, и это предсказуемо заканчивается потерей денег и товара. Дом отбирают, сестры остаются без крова. Али продолжает пытаться торговать бензином, но торговля идет плохо, и однажды ему не хватает денег на взятку: его арестовывают и избивают. Он пытается подать в суд на полицию, идет к дому губернатора, но везде терпит неудачу.
Тогда он достает заначку и посылает сестер, отдав им деньги, к брату на море. А сам берет канистру, идет к дому губернатора на центральную площадь, обливает себя бензином и поджигает.
Что меня потрясло? Эта финальная сцена. Но иногда и единственной сцены хватает, чтобы «сделать» фильм. Али горит живым факелом, а люди просто идут мимо, ничего не замечая, болтая или копаясь на ходу в телефонах. Едут машины и автобусы, жизнь идет своим чередом. А рядом сгорает дотла человек.
Отозвалось чем-то ужасно живым, близким, родным. Не могу забыть этот образ.
Сильное впечатление от тунисского фильма из программы «Особый взгляд» (ничего не знаю об авторе, режиссере Лофти Натане, ничего и не ждал). Называется «Harka».
Расскажу сюжет со спойлерами, потому что вряд ли большинство из вас его посмотрит. Но предупреждаю заранее: боитесь спойлеров – не читайте.
Итак, это такой тунисский «Левиафан». Потрясающе красиво и строго снятый, с удивительно красивым, будто нездешней внешности героем. Зовут его Али, он продает на улице города бензин – что, разумеется, незаконно, так что приходится ежедневно платить отступные полиции. Али живет скудно, один, все заработанные деньги откладывает: он мечтает сбежать из страны.
Смерть отца возвращает героя в семью. Выясняется, что старший брат уезжает на заработки в другой город, а две младшие сестры еле сводят концы с концами. Али переезжает в отчий дом, который, как выясняется вскоре, вот-вот банк отберет за долги. Чтобы их выплатить, Али ввязывается в нелегальный опасный бизнес контрабандистов, и это предсказуемо заканчивается потерей денег и товара. Дом отбирают, сестры остаются без крова. Али продолжает пытаться торговать бензином, но торговля идет плохо, и однажды ему не хватает денег на взятку: его арестовывают и избивают. Он пытается подать в суд на полицию, идет к дому губернатора, но везде терпит неудачу.
Тогда он достает заначку и посылает сестер, отдав им деньги, к брату на море. А сам берет канистру, идет к дому губернатора на центральную площадь, обливает себя бензином и поджигает.
Что меня потрясло? Эта финальная сцена. Но иногда и единственной сцены хватает, чтобы «сделать» фильм. Али горит живым факелом, а люди просто идут мимо, ничего не замечая, болтая или копаясь на ходу в телефонах. Едут машины и автобусы, жизнь идет своим чередом. А рядом сгорает дотла человек.
Отозвалось чем-то ужасно живым, близким, родным. Не могу забыть этот образ.
СОКУРОВ. ГЛАВА 3, «ОДИНОКИЙ ГОЛОС ЧЕЛОВЕКА»
Сложно, конечно. Этот фильм – сакральная вещь, Грааль сокуровофилов. Дебют, пострадавший от советской власти, благословленный Тарковским и Марией Платоновой (дочерью писателя), награжденный в Локарно. Мне с ним было сложнее всего. Когда-то я его увидел по настоятельной рекомендации отчима Саши Муратова – как все ленинградцы-кинематографисты, он не допускал мысли, что подобный шедевр может не понравиться. А мне поначалу вообще никак. Наверное, потому, что Платонов с детства был моим самым любимым писателем: в нем я видел (вчитывал?) тепло, «сокровенность», которых у Сокурова не ощутил вовсе. Трансцедентность, метафизика «Одинокого голоса человека» были мне чужими.
Пишу об этом сейчас так подробно потому, что со временем мой взгляд совершенно изменился. Да, «Одинокий голос человека» - никакой не Платонов, это Сокуров. Но (как с Кингом и Кубриком) надо быть талантом равновеликим, чтобы осмелиться прочитать первоисточник по-своему, да и просто его присвоить. Так случилось здесь с «Рекой Потуданью», одним из самых персональных и тонких текстов Платонова, к которой добавлен (и переосмыслен) мотив самоубийства завороженного смертью рыбака из «Чевенгура».
Сколь многие фильмы Сокурова говорят о жизни без любви; но первый, в название которого вшита идея одиночества, - именно о любви, и счастливой настолько, что от испуга влюбленные расстаются и пытаются покончить с собой. Конечно, аффектам этой фабульной предпосылки противоречит «отмороженный» стиль, неподвижность актеров-непрофессионалов. В этом мне видится их завороженность, загипнотизированность друг другом, в психологическом (а не только метафизическом) смысле весьма точно переданная.
Вкрапления хроники и особенно старых фотографий – заявление о намерениях. Сокуров – режиссер-историк больше, чем психолог или философ. Но если одни его фильмы (многое из документалистики, тетралогия власти) говорят о подчиненности человека Истории, о безнадежной прикованности к ее «красному колесу» (хоть оно и черно-белое, таким я вижу колесо и крутящих его бурлаков в зачине и финале «Одинокого голоса человека»), то другие его картины – и эта в первую очередь – свидетельствуют о неизбывном желании освободиться от «исторической необходимости». Хоть прилепившись к другому человеку, отыскав при всем несходстве в нем/ней себя, хоть бултыхнувшись в смертельно холодную воду, где обитают познавшие тайну смерти рыбы. Думаю, об этом и формально оторванные от любого контекста «Мать и сын», «Отец и сын». И жестко контекстуализированная «Александра».
Любовь – это свобода, вот так всё просто. Творческая в том числе, поразившая столь многих в далеких 1970-х в методе молодого Сокурова и казавшаяся еретической, недопустимой.
А там, где нет и не может быть свободы (для Гитлера в «Молохе», Ленина в «Тельце»), нет надежды и на любовь.
#sokurovwatch
Сложно, конечно. Этот фильм – сакральная вещь, Грааль сокуровофилов. Дебют, пострадавший от советской власти, благословленный Тарковским и Марией Платоновой (дочерью писателя), награжденный в Локарно. Мне с ним было сложнее всего. Когда-то я его увидел по настоятельной рекомендации отчима Саши Муратова – как все ленинградцы-кинематографисты, он не допускал мысли, что подобный шедевр может не понравиться. А мне поначалу вообще никак. Наверное, потому, что Платонов с детства был моим самым любимым писателем: в нем я видел (вчитывал?) тепло, «сокровенность», которых у Сокурова не ощутил вовсе. Трансцедентность, метафизика «Одинокого голоса человека» были мне чужими.
Пишу об этом сейчас так подробно потому, что со временем мой взгляд совершенно изменился. Да, «Одинокий голос человека» - никакой не Платонов, это Сокуров. Но (как с Кингом и Кубриком) надо быть талантом равновеликим, чтобы осмелиться прочитать первоисточник по-своему, да и просто его присвоить. Так случилось здесь с «Рекой Потуданью», одним из самых персональных и тонких текстов Платонова, к которой добавлен (и переосмыслен) мотив самоубийства завороженного смертью рыбака из «Чевенгура».
Сколь многие фильмы Сокурова говорят о жизни без любви; но первый, в название которого вшита идея одиночества, - именно о любви, и счастливой настолько, что от испуга влюбленные расстаются и пытаются покончить с собой. Конечно, аффектам этой фабульной предпосылки противоречит «отмороженный» стиль, неподвижность актеров-непрофессионалов. В этом мне видится их завороженность, загипнотизированность друг другом, в психологическом (а не только метафизическом) смысле весьма точно переданная.
Вкрапления хроники и особенно старых фотографий – заявление о намерениях. Сокуров – режиссер-историк больше, чем психолог или философ. Но если одни его фильмы (многое из документалистики, тетралогия власти) говорят о подчиненности человека Истории, о безнадежной прикованности к ее «красному колесу» (хоть оно и черно-белое, таким я вижу колесо и крутящих его бурлаков в зачине и финале «Одинокого голоса человека»), то другие его картины – и эта в первую очередь – свидетельствуют о неизбывном желании освободиться от «исторической необходимости». Хоть прилепившись к другому человеку, отыскав при всем несходстве в нем/ней себя, хоть бултыхнувшись в смертельно холодную воду, где обитают познавшие тайну смерти рыбы. Думаю, об этом и формально оторванные от любого контекста «Мать и сын», «Отец и сын». И жестко контекстуализированная «Александра».
Любовь – это свобода, вот так всё просто. Творческая в том числе, поразившая столь многих в далеких 1970-х в методе молодого Сокурова и казавшаяся еретической, недопустимой.
А там, где нет и не может быть свободы (для Гитлера в «Молохе», Ленина в «Тельце»), нет надежды и на любовь.
#sokurovwatch
ВЗЛЕТ
Как и обещал, пишу здесь из Канн о тех фильмах, которые не могу или не успеваю рецензировать подробно.
Уже все, включая меня, написали, что «Жена Чайковского» - единственный российский фильм в Каннах.
Как выяснилось, не единственный.
Параллельная (и моя любимая из параллельных) программа «Двухнедельник режиссеров» открылась премьерой фильма «Взлет». Да, он снят на севере Франции и по-французски, а его режиссер – синефил и умник Пьетро Марчелло из Италии, вы могли видеть его версию «Мартина Идена» года три назад. Однако в продюсерах «Взлета» - Илья Стюарт и его Hype Production (они же делали «Жену Чайковского»). А сама картина поставлена по культовому тексту русской литературы, практически неизвестному за пределами России: это экранизация «Алых парусов» Александра Грина, самой романтической книги ever.
Кино ностальгическое, уютное до дрожи, с зернистой ретро-картинкой и мелкими вкраплениями мюзикла в духе Жака Деми. Дух книги соблюден полностью, изменены лишь нюансы и некоторые сюжетные повороты. Лонгрена здесь зовут Рафаэль, он – солдат, вернувшийся с Первой Мировой и обезображенный на фронте. Ассоль стала Жюльеттой (прекрасная Жюльетт Жуан), Грэй – Жаном (Луи Гаррель). Во все детали погружать не хочу, но меня ужасно растрогало, что корабль с алыми парусами превратился в этой версии в самолет, а избранник героини стал незадачливым авиатором – тут привет романтическим летчикам начала века, героям Пруста, Ренуара, Дейнеки.
По контрасту – признаюсь честно, пришел в лютый ужас от показанного вне конкурса голливудского «Топ Ган: Мэверик» с Томом Крузом. Может, в мирное время мне бы это показалось менее возмутительным (хотя не факт), но сейчас смотрелось как какое-то американское «Т-34». Пафосное, тупое, построенное на клише, насквозь милитаристское кино, кульминация и апофеоз которого – нанесение положительными героями ракетного удара по базам неназванного противника (разумеется, «высокоточным оружием», ведь «наши» людей не убивают!). Ну, ясно, что взяли его по единственной причине – хотели Тома Круза на красной дорожке. И получили.
Продолжение следует.
Как и обещал, пишу здесь из Канн о тех фильмах, которые не могу или не успеваю рецензировать подробно.
Уже все, включая меня, написали, что «Жена Чайковского» - единственный российский фильм в Каннах.
Как выяснилось, не единственный.
Параллельная (и моя любимая из параллельных) программа «Двухнедельник режиссеров» открылась премьерой фильма «Взлет». Да, он снят на севере Франции и по-французски, а его режиссер – синефил и умник Пьетро Марчелло из Италии, вы могли видеть его версию «Мартина Идена» года три назад. Однако в продюсерах «Взлета» - Илья Стюарт и его Hype Production (они же делали «Жену Чайковского»). А сама картина поставлена по культовому тексту русской литературы, практически неизвестному за пределами России: это экранизация «Алых парусов» Александра Грина, самой романтической книги ever.
Кино ностальгическое, уютное до дрожи, с зернистой ретро-картинкой и мелкими вкраплениями мюзикла в духе Жака Деми. Дух книги соблюден полностью, изменены лишь нюансы и некоторые сюжетные повороты. Лонгрена здесь зовут Рафаэль, он – солдат, вернувшийся с Первой Мировой и обезображенный на фронте. Ассоль стала Жюльеттой (прекрасная Жюльетт Жуан), Грэй – Жаном (Луи Гаррель). Во все детали погружать не хочу, но меня ужасно растрогало, что корабль с алыми парусами превратился в этой версии в самолет, а избранник героини стал незадачливым авиатором – тут привет романтическим летчикам начала века, героям Пруста, Ренуара, Дейнеки.
По контрасту – признаюсь честно, пришел в лютый ужас от показанного вне конкурса голливудского «Топ Ган: Мэверик» с Томом Крузом. Может, в мирное время мне бы это показалось менее возмутительным (хотя не факт), но сейчас смотрелось как какое-то американское «Т-34». Пафосное, тупое, построенное на клише, насквозь милитаристское кино, кульминация и апофеоз которого – нанесение положительными героями ракетного удара по базам неназванного противника (разумеется, «высокоточным оружием», ведь «наши» людей не убивают!). Ну, ясно, что взяли его по единственной причине – хотели Тома Круза на красной дорожке. И получили.
Продолжение следует.
