Статистика ВК сообщества "my bloody underground"

Самое красивое в Токио — McDonald’s. Самое красивое в Стокгольме — McDonald’s. Самое красивое во Флоренции — McDonald’s. В Пекине и Москве нет пока ничего красивого. - Энди Уорхол

Willem Dafoe, Iggy Pop, Steve Buscemi, John Waters, and Jim Jarmusch

Mick Rock: David Bowie, Iggy Pop and Queen photographer dies at 72

The "Priest" they called him. - это сотрудничество американского писателя Уильяма С. Берроуза и Курта Кобейна. На пьесе Курт обеспечивает шумную, диссонирующую гитарную поддержку, основанную на "Тихой ночи" и "Анакреону на небесах" к невозмутимому чтению Берроуза. Первоначально выпущенный ограниченным тиражом 10-дюймовый фотодиск на Tim/Kerr Records в 1993 году был впоследствии переиздан на CD и 10-дюймовом виниле.

Далее перевод текста.

"Дадим бой туберкулезу, ребята". Сочельник, старый торчок продает рождественские марки на Норт-парк-стрит. Его прозвали Священником. "Дадим бой туберкулезу, ребята".
Люди спешили мимо - серые тени на далекой стене. Уже темнело, а выручки никакой. Он завернул в соседний переулок, и ветер с озера ударил его под дых, как нож. Возле ближайшего фонаря останавливается такси.
Наружу выбирается паренек с чемоданом. Худенький мальчонка, в форме учащегося частной школы, знакомое лицо, подумал Священник, наблюдая за ним из прохода. "Напоминает о чем-то давнем". Мальчик, в расстегнутом пальто, сует руку в карман брюк - расплатиться за такси.
Такси отъехало, затем завернуло за угол. Мальчик вошел в здание. "Хм, а что, если. " - чемодан так и стоит в дверях. Мальчика не видать. Наверное, за ключами пошел. Действовать надо быстро. Он схватил чемодан и направился к повороту. Вышел за угол. Мельком оглядел чемодан. Непохоже, чтобы это был чемодан того мальчика, у мальчиков вообще таких обычно не бывает. Священник не мог понять, почему именно чемодан казался таким старым. Старый и грязный, дешевая кожа, и вдобавок тяжелый. Надо глянуть, что там внутри.
Он завернул в Линкольн-парк, нашел местечко потише и раскрыл чемодан. Две отрубленные человеческие ноги, принадлежавшие, видно, молодому чернокожему парню. Гладкие черные волоски поблескивали в тусклом свете уличных фонарей. Ноги были старательно втиснуты в чемодан, ему пришлось ударить коленом по заднику, чтобы они вывалились. "Ноги, значит", сказал он и быстро зашагал к выходу, с чемоданом в руке.
Может, и удастся выручить несколько баксов. Покупатель принюхался с подозрением. "Странно пахнет как-то". "Это просто мексиканская кожа". "Какой-то придурок ее нормально не обработал". Покупатель посмотрел на чемодан с ледяным неодобрением.
"Уж не знаю, чем он его обрабатывал, но он явно вот-вот развалится. Трешку могу дать, но учти, и это слишком много. Но раз уж сегодня Рождество, а ты у нас Священник. " Сунув руку под стол, он пихает три долларовые бумажки в грязную руку Священника. Священник растворяется в уличных тенях, потрепанный и неприметный. На трешку ничего не возьмешь, надо добить хотя бы до пятерки. Да и потом этот старый хрыч Эдди велел не приходить, пока не верну трешку, которую я ему задолжал. Да, фрукт тот еще, из-за трешки какой-то так кипишевать. Доктор был ему не очень-то рад.
"И чего же тебе Надо? Я же тебе Говорил! " Священник молча выложил на стол три банкноты. Доктор сунул деньги в карман и заорал: "У меня Проблемы! Ко мне Приходили! У меня Лицензию отнимут! " Священник сидел, не сводя с доктора своих старых, тяжелых от долгих лет торча глаз. "Я не могу выписать тебе рецепт". Доктор выдернул из стола выдвижной ящик и швырнул через стол ампулу с лекарством. "Больше у меня В Офисе ничего нет! " Он встал. "Бери и Проваливай! ", завопил он, почти в истерике. Лицо Священника даже не дрогнуло.
"Я, в конце концов, профессионал, - добавил доктор уже более спокойным тоном, - и проблемы таких, как ты - не мое дело". "Больше ничего нет? Всего одна сраная четвертинка? Ты бы не мог занять мне пятерку?. " "Выкатывайся, выкатывайся или я полицию вызову, слышишь? " "Ладно, доктор, уже ухожу". Идти, конечно, было далеко и холодно, меблирашка на убогой грязной улочке, комната на верхнем этаже. "Ох уж эти ступеньки", прохрипел Священник, ухватившись за перила. Он прошел в ванную - желтые стены, подтекающий унитаз, и вытащил из-под ванны свое хозяйство, завернутое в коричневую бумагу. Вернулся в комнату, собрал в шприц каждую капельку.
Он закатал рукав. И тут из соседней комнаты, номер 18, послышался стон. Там жил мексиканский парнишка, Священник иногда сталкивался с ним на лестнице, он слышал, что мальчишка тоже торчит, но никогда с ним не разговаривал, еще ему не хватало с малолетками связываться, ничего хорошего из этого не выйдет. А хорошего в жизни Священника и без того было не то что бы много.
Он снова услышал стон, он Почувствовал этот стон, он хорошо знал, что этот стон означает и узнал бы его из тысячи. "Может, он в аварию какую попал. Как бы то ни было, а я не могу тут священнодействовать, когда за стеной такое". Стены тонкие, понимаете ли. Священник отложил шприц, холодный коридор, и вот он уже стучится в дверь номера 18.
"Quien es? ". "Это Священник, малыш, я в соседней комнате живу". Он услышал, как кто-то ковыляет к двери.
Отодвинулся засов. Мальчк стоял на пороге в одних трусах, глаза черные от боли. Он пошатнулся и едва не упал. Священник помог ему доползти до постели. "Что стряслось, сынок? " "Это мои ноги, сеньор. Судороги. А лекарства у меня сейчас нет". Священник видел, как его сводит судорогами - ноги, будто узловатые ветви дерева, блестящие черные волоски.
"Несколько лет назад я попал в аварию на велогонках, с тех пор и судороги". А теперь к судорогам добавилась еще и зависимость. Старый Священник стоял у постели, чувствуя, как стоны мальчика пронзают его насквозь. Он склонил голову, словно в молитве, вернулся к себе и взял шприц. "Тут всего четверть грамма, малыш". "Да мне много и не надо, сеньор".
Когда Священник выходил из комнаты 18, мальчик спал. Священник вернулся к себе и сел на постель. Вдруг что-то ударило его, накрыло, как тяжелый безмолвный снег. Все эти серые торчковые будни. Он сидел на кровати, и его накрывал окончательный, абсолютный приход. И, поскольку он сам был Священником, звать священника не было нужды.

Michael Azerrad, Kurt Cobain and Frances Bean Cobain

Lady Bunny, Wili Ninja, Elvira, Björk & Lady Miss Kier

"Что это за панк, который звучит наподобие раздобревшего «Black Sabbath», уважает «The Beatles» за их музыкальные «зацепки» и «Led Zeppelin» — за их динамичность? Где пролегает граница между панком и «металлом», а также между ретроградством и прогрессом? Являлся ли «Teen Spirit» призывом к действию, циничным рекламным трюком или дезодорантом для юнцов? Кто кого наколол?"
Брэд Моррэлл.
#grunge#nirvana#grungeseattlesound

Кэти Мелуа (полное имя Кетеван Мелуа) - британская певица и автор песен грузинского происхождения.

У сюрреализма и у войны был общий враг – реализм; сюрреализм и война не соперничали, но дополняли друг друга – и общими усилиями реализм был преодолен.
[...]
Понять, чем индивидуальный язык в искусстве отличается от языка анонимного – просто. «Герника» Пикассо – не менее брутальная выдумка, чем любая из выдумок Дали или чем ребусы Магритта или Эшера. Однако никому в голову не придет назвать «Гернику» образцом сюрреализма, хотя сцена, написанная Пикассо, абсолютно ирреальна. Так не бывает в природе: нарисованы части тела матадора, фрагменты быка, искаженное до страшной маски лицо женщины – вообразите, что такой сюжет написал бы Дали. Мы бы запомнили картину Дали как поразительную фантазию автора: глядите – голова быка плавает в воздухе, а у тореро отвалилась рука! Вообразите, как этот сюжет нарисовал бы Магритт: перед нами был бы гладкий ребус. Однако пафос картины Пикассо в том, что дурную фантазию следует исправить. Этот ребус плох, его требуется отменить. Кричит каждая линия, не только сюжет; каждый мазок орет: нельзя убивать! Картина Пикассо – это внушение, проповедь, воспитание. Для проповеди не берут напрокат словарь продавца или менеджера, нет, пророк выбирает такие глаголы, чтобы жгли, он хочет потрясти души, а не удивить зрителей. Это совсем разные задачи. Мир Пикассо целен, мир искажается весь целиком, потому что нарушен принцип морали. Пикассо – художник-реалист, утверждающий: убивать нельзя, слабого нужно закрыть, голодного – накормить. Любое нарушение постулатов ведет к искажению вселенной: словарь художника неровен, потому что сломана мораль. Пафос «Герники» в том, что следует восстановить реальность.

Максим Кантор

Поглядите на картину «Безумная Грета» Питера Брейгеля-старшего, смотрите, что делают с людьми войны; в этой картине впервые показан сам процесс превращения людей в чудищ – такими нас делает война. Поглядите на уродцев – мутантов гражданской войны, расползшихся по доске Брейгеля: это и есть та натура, которую запечатлел Дали, в это именно мы и превращаемся по воле политиков, из-за собственной дури и спеси. Когда оболванивают пропагандой, когда заставляют испытывать массовый энтузиазм – поглядите на себя в зеркало: может быть, у вас уже вырос хвост. Ура-патриотизм заливают в бак государственной машины лишь с одной целью – чтобы машина ехала на войну, больше это вещество и пригодиться ни для чего не может; для строительства зданий нужна заурядная человечность, без национального пафоса. Но когда людей стравливают на поле брани, в них вливают щелочь сюрреалистического вещества – патриотического задора, который меняет анатомию. Националисты недаром так помешаны на расовых признаках (отмечают кривизну носа, измеряют лицевой угол, сравнивают форму черепа), это происходит потому, что они чувствуют, как постепенно превращаются в чудищ.
Вспомните «Носорога» Ионеско – там процесс фашистского оносороживания описан подробно.
В картине «Безумная Грета» процесс изображен: вот голова, растущая из зада, вот существо с клешнями рака, человек с головой рыбы, люди-лягушки. Такие существа получаются, когда гибнет гуманность и мораль, когда брат встает на брата, когда реализму общежития противопоставлен сюрреализм торжества. Мы живем в век перманентной гражданской войны, родившей свое искусство, у этого искусства нет героев, поскольку единственный возможный герой сюрреализма – мутант, химера. Из нас делают чудищ – мы каждый день постепенно утрачиваем человеческий облик, пока не превратимся в химеру.
Помимо прочего, у данного наблюдения над историей искусств имеется и практическая польза: становится понятно, почему у политиков, толкающих народы к войне, лицо напоминает задницу. Это мутанты гражданской войны, продукты идеологии сюрреализма. Включите в рассмотрение еще и химер средневековых соборов; помните: эти чудища не принято было пускать в храм – их выселяли на крыши и делали из них водостоки. Они грозят с крыш Нотр-Дама, далеко не улетали – всегда были рядом. Двадцатый век разрушил храмы и пустил химер внутрь. Мы сейчас находимся в соборе, населенном химерами, они рычат, блеют, лают, человеческой речи от них не дождешься. Химеры стараются нас убедить в том, что говорят правду. Не верьте.

Максим Кантор