Статистика ВК сообщества "Светлана Лаврентьева / SREDA"

Думал новая эра, вышло: старая кали-юга. Брат в ней идёт на брата и друг - на друга, маму во сне зовешь, а она не слышит, огненный град стучит по уставшей крыше. Все вокруг знают, кто виноват и сколько нужно выдать ударов, пересчитать осколков, все вокруг знают, как хорошо быть смелым. Только никто не знает, что с этим делать. Что мне сказать тебе, девочка из Одессы? Мама троих из Киева, друг, френдесса, любимый читатель, родной человек из Львова? Что мне сказать, чтобы не повторить такого?
Я скажу тебе так (и себе, ибо мы - едины). Боль поселилась, выросла за грудиной, страх проникает в разум и там ночует. Ты так не хочешь - и я с тобой не хочу так. Эта крепкая связь нас держит на самом деле. Мы с тобой одинаково этого не хотели. Старый мир уже разрушен, начнётся новый. Если мы сумеем вместе хотеть иного.
Кали-юга закончится, светлая эра будет. Нас никто не тронет, не выключит, не осудит, мы прославим жизнь после этой дремучей хтони.

Если ты не забудешь, кто я.

Такое время: вспомнить, кто ты есть.
Случился год - тревожный, огневой.
И в воздухе мерцающая взвесь
Над каждым, кто не выдержал его.
В морозной дымке тают города -
Великие пустые миражи.
Наш старый мир уходит навсегда.
Запомни крепко, внукам расскажи.
Идут седые боги из глубин
Таких времён, которым нет числа.
И каждый, не способный полюбить,
Отныне не достоин ремесла.

Нас прячет север в бесконечный снег -
волчица бережет своих волчат.
И камень Атакан лежит на дне,
и лёд встает,
и ангелы молчат.

В четверг Ноэль решает умереть. Не запирает в сумерки дверей, молочнику не оставляет розу, коту, у миски ждущему с вопросом, велит искать добычу во дворе. Ноэль берет батистовый наряд - до пят сорочка, нитка янтаря, платок на плечи - слишком невесомый. Настало время не уйти из дома, настало то, о чем не говорят. Ноэль лежит - ладони на груди, и осязает вечность впереди, и отпускает все, что не успела. И боль смиренно покидает тело, и кто-то рядом шепчет: «Выходи». Ноэль лежит и слышит, как во двор вбегает шум, и голоса, и спор, и топот детских пяток по настилу. «Ты яблоками нас не угостила!» - курносый нос к стеклу прижат в упор. Ноэль встает, накидывает шаль, старается все делать не спеша, но жизнь сама себя опережает. «А что же вы вчера не прибежали?» - «Вчера нам было некому мешать!».
Ватага растворятся в садах, казалось бы - такая ерунда, вернись, лежи и тихо жди исхода. Но запах трав сочится с огорода, и в лейке нагревается вода. Ноэль идет по шелковой траве и поливает мяту и шалфей, и в пальцах трет соцветие тимьяна, и снова больно, радостно и пьяно, и ветер, ветер, ветер в голове.

В четверг Ноэль не может умереть. Смерть ставит крест в своем календаре и едет к тем, кто дела не придумал. Ноэль сидит под бесконечным дубом и сердце вырезает на коре. И слушает, как в тихих голубых туманах сны деревьев вековых земными колыбельными поются.

И диск луны, как золотое блюдце,
на скатерть неба
ставит
для живых.

Мне требуется дождь, крадущийся к сосне на цыпочках, шурша по хвойному настилу, мне требуется дом и свет в его окне, где мне легко дышать, где я себя простила. Мне требуется смех играющих детей, и мята, и чабрец, и глиняные чашки, созвездия мои в вечерней темноте - святые маяки, горящие над чащей. Мне требуется ритм - размеренный, большой, способный все впитать и стать непобедимым, который для меня назначен и пришел, и знает наперед, что мне необходимо. Мне требуется. Нет, мне ждётся без угроз, без спешки и торгов с небесным кастеляном, как будто все уже в каком-то из миров готово для меня - и сосны, и поляна, и дождь, и дом, и свет, и дети, и стихи, и звездная пыльца на облачной изнанке.
И голос в голове.
И голос в голове.
И голос.
От него я все об этом знаю.

И проснулся залив, и легли фонари в темно-синий апрель, не имеющий дна, и от края земли и до края земли обнимают друг друга весна и война. Это чайки кричат, это бой часовой, это ветер, горячий от первых лучей, это люди молчат, не забыв ничего, но уже не умея запомнить, зачем. Так теперь повелось, что и год повело, и опоры, что раньше держали мосты, свет уходит под воду, как пули в стекло, и становится сложным, что было простым. Нам бы петь о весне, о ее вечерах, расплетать ее тонкую вербную вязь. Но апрель на войне - отзывался вчера.

А сегодня молчит, не выходит на связь.

Коснувшийся двери когда-нибудь войдет - таков порядок слов, прописанных в судьбе. О том, что будет до, я знаю наперёд, но не должна пока рассказывать тебе. Частоты городов меняют наш узор, успеешь убежать - останешься в живых, ты думала, что дар звучит, как вечный зов, но слышала лишь вой собак сторожевых. Есть выбор у воды, есть выбор у огня, есть выбор у тебя, пока ты помнишь суть. О том, что будет до, не спрашивай меня, однажды щелкнет плеть, и кони понесут. Услужливые псы, елейные враги, свои среди чужих, расставившие сеть. Я буду ждать тебя, но не подам руки, пока ты ловишь тень в проклятом колесе.

Внутри меня кристалл прозрачнее стекла, мой каменный порог живым плющом увит.
Не отменить закон, не разрубить Узла - мы служим не толпе, а Силам.
И любви.

Воздушные стальные корабли несут моих друзей за край земли, рассеивают их закатным светом. Я только утром узнаю об этом из тех сетей, что обнажил отлив. Хожу по дну, открывшемуся мне, где мель теперь на каждой глубине, где мёртвых рыб не оживляет солнце. В окне сетей далекий друг смеётся - он любит жизнь и пишет мне о ней. Но я не успеваю прочитать, меня учила мать не причитать, а дед учил не оставлять работу. Мой океан становится болотом, вода ушла, проведена черта. И я по эту сторону черты не жду чудес, не возвожу мосты, к светилам не протягиваю руки. Когда команда задохнётся в рубке, здесь просто станет больше пустоты. На сотни миль - останки и песок, уставшего штурвала колесо, обрывки фраз и пена дней ушедших. Я знаю эти горестные вещи. Огонь погас, а воздух невесом.

Но в этой неизбывной пустоте со мной навеки остаются те, кто завещал свою попытку речи древнейшей доле не искать, где легче, а ждать рассвет в кромешной темноте.

Так вышло - мы давно знакомы с ней, обломки, сети, призраки теней живут в нас в ожидании прилива. Мы помним, что стихия справедлива.

И нам не оторваться от корней.

Вязкий озноб, простудная хрипотца, книга, перечитанная с конца, начинается вынос лета из клеток тела - ты все пела, милая, это, конечно, дело, а теперь попляши под ветром, не прячь лица.

Все, что было отложено, летом не решено, с осенью неразлучно сопряжено, вдето в ушко игольное паутинкой. Так бери, вышивай, сиди над своей картинкой, распутывай, что тебе суждено.

Осень настигнет, как настигает тать, не сыграть наперед, обратно не отмотать - вывернет все карманы, проверит сумки. Все наши бусы, и ягоды, и ростки, теплые реки, солнечные мостки, нынче в ее владениях - пустяки.
Нитки и пяльцы.
Память, стихи, рисунки.

Веди меня туда, где нет удобных трасс, где умники уже не замечают нас, а коптеры зевак в полёте замерзают. Таких просторов мы представить не могли, веди меня скорей на самый край земли, за горизонт теней к истоку предсказаний. Нам выдан этот шанс - всего один из ста: пройти по тетиве небесного моста, гудение его всем телом ощущая. И сонастроить ритм - поклеточно, внутри, звучать отныне так, как север говорит, и знать, каков тот свет, что этот освещает. Веди меня сквозь мглу танцующей пурги, и отпустив контроль, не отпускай руки, - нас вместе поведут небесные радары. Вокруг лежит вода - кристаллы и слюда, неискажённый код, не давший никогда к себе иных ключей для смертных -
кроме
дара.

Красной нитью, брусничной сетью, узорным платом быть с тобой связанной, правленной общим ладом, быть одним целым, рожать на тебя похожих, имя твое баюкать, растить и множить. Мне ли, свободной как ветер, к земле клониться? Но рядом с тобой я небо, зарница, птица, и ты не забрал в обмен на земные годы ни часа моей свободы. Я не звала, не пела, не ворожила, но кровь твоих предков течет в наших общих жилах, мы вспоминаем северный слог наречий. Я видела нас за тысячу лет до встречи. Ты станешь ясень, а я за тобой - рябина, наши правнуки будут помнить, как мы любимы, связаны воедино для них когда-то.

Красной нитью, брусничной сетью, узорным платом.