Когда умирает тигр - остается шкура, когда умирает человек - остается его имя.
호랑이는 죽으면 가죽을 남기고, 사람은 죽으면 이름을 남긴다.
Корейская пословица
Понравился сайт?Поделись с друзьями!
Статистика ВК сообщества "Russian Koreans - Корейцы СНГ - 고려사람"
Make Koryo Saram Great Again
19 377
136465-ое место по числу подписчиков
21.20%
27.39%
сегодня 2 (0.01%)
за неделю 3 (0.02%)
за месяц 7 (0.04%)
Графики роста подписчиков
Лучшие посты
Максим Цхай. Отрывок из книги “Тяжелая рука нежности”
Когда серыми, дождливыми вечерами становится зыбко и неясно на душе, я вспоминаю своих родных. Бабушек, дедушек. И не только потому, что с ними связаны уютные годы детства, когда запах печенных в духовке яблок, заботливо разложенных бабушкиными руками на шуршащей бумаге, похожей на лист пергамента, легко и незаметно перетекал в ровный голос деда, читавшего вслух, и все это было покрыто тихим светом торшера и неровного огня плиты. Я вспоминаю истории их жизни, почти легендарные истории людей, которым выпали суровые времена, и чувствую, что там моя сила. Место, где душа отдыхает. И тогда я понимаю, что мои личные проблемы и неурядицы недостойны даже плохого настроения.
Дед мой, Николай, в молодости был шебутяра. Жил он тогда один, в дальневосточной деревне, рубил дрова, баловался с девками, охотился и очень любил вино. Был у него друг, в отличие от жилистого, но невысокого Николая – двухметровый верзила, молдаванин. Звал его дед Васо. Васо тоже жил бобылем, со всеми вытекающими отсюда грехами, и как истинный сын своего народа тоже любил вино. Друзья они были – не разлей вода. Пока трезвые – вместе на охоту ходят, как войдут в кондицию – песни орут и дерутся. Шустрый кореец Николай успевал насовать огромному, но неуклюжему молдаванину Васо и дробной рысью мчался через всю деревню, а сзади тряслась земля от топота огромных стоп его друга.
Однажды дед Николай, снова разойдясь с молдаванином Васо в вопросах устройства мироздания, долго бегал вокруг избы, к радости живших в ней девок, а Васо бегал за Николаем. Устав, дед залез на крышу, а упорный Васо продолжал носиться вокруг. После третьего круга Николай решил, что так нечестно, и начал, свесившись с крыши, бить кулаком по макушке пробегавшего мимо молдаванина. На чем и был им пойман. Деду, конечно, досталось. Потом, с утра, вместе на рыбалку пошли.
…Когда за Николаем явился местный НКВД в лице двух представителей и участкового, он в одних портках выпрыгнул в окно. Спрятался в избе у друга-молдаванина. Ночью НКВД пришел и к нему.
Однако молдаванин Васо, вместо того чтобы выдать им «японского шпиона» Николая, выставил в окно двустволку и разрядил первый ствол.
Энкавэдэшники залегли и стали кричать про мрачные перспективы для обоих.
Молдаванин ответил им, что он не против и стрельнет из второго ствола в первого, кто поднимет голову.
Полежав немного в снегу, представители власти уползли за подкреплением.
А в предрассветных сумерках маленький кореец и огромный молдаванин пожали друг другу руки на прощание и ушли в тайгу. В разные стороны.
Дед Николай никогда больше не видел своего друга. Но и в глубокой старости, когда на столе появлялось вино, он поднимал за молдаванина чашу. «Васо тоже так делает», – говорил он.
Так они и пили вместе, до конца своих дней.
Баба Шура была старшей сестрой моей бабушки, то есть мне она приходилась бабушкой двоюродной. Обе происходили из рода Хан – предприимчивых, сильных людей. Отец моих бабушек, прадед Степан, к началу революции владел двумя мясными заводами на Дальнем Востоке, начав карьеру с простого пильщика мяса на базаре: он догадался подставлять газету под распил, и мясная мороженая крошка, накапливавшаяся за день в количестве нескольких килограммов, не падала в снег, а собиралась в газету, закладывая основу его будущего капитала. После революции прадед, лишившись всего, брался за любую работу, упирался изо всех сил, чтобы прокормить трех дочерей. И надо сказать, ему это удалось: все три мои бабушки, баба Шура, баба Клаша и баба Катя, были кровь с молоком, и все три – властные личности, незаурядные каждая по-своему. Баба Катя отличилась тем, что первым делом после хрущевской оттепели от души врезала тяжелыми счётами по башке партийной работнице. Баба Клаша – и вовсе отпетое хулиганье, директор дома престарелых, колоритнейшая матершинница с вечной беломориной в уголке рта и веселым прищуром. Баба Шура – Герой Соц. Труда, капитан рыболовецкого судна на Дальнем Востоке. О жизни и приключениях бабы Шуры можно написать не одну книгу. О ней и пойдет речь в первую очередь.
Крутой характер бабы Шуры проявлял себя во всем. Подрядившись на рыболовецкое судно обычным рыбаком, что само по себе удивительно, она быстро возглавила команду и установила железную дисциплину – просоленные морем оторвы-моряки побаивались ее буйного нрава и тяжелого кулака, алкоголиков она наказывала собственноручно и тут же вышвыривала из бригады. Ей дали прозвище Мама, и надо сказать, что она следила не только за работой своей рыболовецкой бригады, но и за их бытом – каждый вечер после смены выбирала самых крупных и жирных рыб из улова, выстраивала команду на палубе и раздавала морякам ужин. Причем могла зайти к своему матросу домой, чтобы проследить, приготовила ли ему жена поесть или отнесла рыбу на базар. В последнем случае доходило до увольнения: «Рыбак должен хорошо есть, иначе какой он рыбак!»
Со временем она возглавила рыболовецкое судно, а после и целую рыболовецкую флотилию, успехи которой, поддерживаемые железной рукой Мамы, были таковы, что ей присвоили звание Героя Социалистического Труда, и награждал ее сам Брежнев.
Выйдя на пенсию, жила в Подмосковье, возглавив форелевое хозяйство, поставляющее рыбу для кремлевского стола, развела там и свой огород, и у нее часто гостили космонавты Попович и Леонов, с которыми она близко дружила. Попович ей нравился, он был мужик работящий, а про Леонова добродушно бурчала: «Алешка вечно, как картошку сажать – нет его, а как урожай снимать – тут как тут!»
Когда умер муж, с которым она прожила всю жизнь, тихий, добрый человек, работавший бухгалтером в том же рыбном хозяйстве, руководимом его женой, баба Шура на похоронах махнула сто граммов русской водки и, резко закинув голову назад, чтобы никто не видел ее слез, сказала: «Ждал ты меня всю жизнь на берегу верно, подожди еще немного…»
Вскоре ушла и она.
Баба Клаша была очень похожа на маленького боевого бульдога. Сходство несколько портила вечная сигаретка во рту, уголки которого, как и положено, были загнуты вниз. Выглядела она от этого совсем не высокомерно, просто чувствовалось, что человек если прикусит, то будет держать, пока противник дух не испустит.
Была она из породы тех же свирепых Ханов и выпала из тех же чресл, что и ее прославленная сестра баба Шура. Так и вижу, как это происходило: падает из чресл некий энергичный круглый комок, по ходу движения вырывая сигаретку из кармана акушера, и начинает материться: «Какого х… здесь всё, на х…, так х…во! А кто нальет?»
Я, маленький, лезу к ней на колени.
«Бабаклаша! А почему у тебя передние зубы вперед?»
«Граха-ха! Я лед грызла!»
Моя мама строго на меня смотрит и выпроваживает в детскую.
А мне жутко интересно, зачем Бабаклаша грызла лед, да еще так, что у нее зубы вперед вылезли…
Дело же было вот в чем. Однажды во время шторма баржу, на которой плыла баба Клаша из Сахалина на материк, унесло в море и три недели таскало по холодным волнам. Баба Клаша могла бы стать символом всех феминисток – экипаж баржи, окатываемый ледяной водой и штормовым ветром, быстро слег, и только она, пинками поднимая матросов, продолжала бороться за жизнь, пытаясь сварганить из скудных запасов судна хоть что-нибудь пригодное в пищу. Тогда она еще кормила грудью двухмесячного сына, он тоже был на корабле. Мальчик умер. Баба Клаша уронила несколько слез, тут же превратившихся в ледяную крошку, и привязала его тельце к поясу, чтобы не смыло волной. Надеялась похоронить его на земле.
Так, в течение трех недель, с трупом ребенка у пояса, баба Клаша сражалась за себя и за жизнь мужиков. Когда ее силы подошли к концу, да еще не осталось пресной воды, она, ползком передвигаясь по палубе, стала обгрызать обледеневшие снасти, чтобы добыть лед и напоить ослабевших.
От морской воды и нечеловеческих условий десны ее размягчились, и зубы легли почти горизонтально. Лед, выгрызаемый ею, был кровавым. Но баба Клаша не потеряла ни одного человека с корабля, кроме двухмесячного сына, чье тело все-таки сорвало с ее пояса волной и унесло в море. Баба Клаша до конца своих дней с горечью вспоминала об этом: «Так и ушел мой мальчик в холодную воду».
Через три недели унесенную штормом баржу вынесло на морскую территорию Японии, команду подобрал пограничный сторожевой крейсер. Весь экипаж отправили в лазарет, а после за решетку как возможных советских шпионов – время было послевоенное.
Год просидела баба Клаша в японской тюрьме. Рассказывала, что режим заключенного был расписан там по минутам. В семь утра подъем, заправить койку, на туалет пятнадцать минут, дальше – завтрак, оканчивавшийся по звонку, потом заключенный должен сидеть в определенной позе, которую можно поменять к определенному времени, потом в другой позе… И так до отбоя.
За неисполнение – наказание. Заключенных запирали в специальных камерах, они просовывали руки в особые отверстия, кисти им связывали жесткой веревкой, к которой маятником были подвешены гири.
По коридору ходил часовой и раскачивал их. Веревка быстро перетирала кожу и впивалась в мясо. Часовой продолжал размеренно ходить и раскачивать гири.
Была она и в пыточной – закрытой камере с конусообразным полом. Пол застилали брезентом, вся кровь собиралась в центре конуса. После того как человека уносили, кровь вычерпывали, брезент мыли, и снова камера становилась идеально чистой.
Выбралась она из японской тюрьмы, сымитировав сумасшествие – на одном из допросов стала играть с чернилами и заговариваться.
Ее, признав невменяемой, отправили в Союз.
В Союзе баба Клаша снова загремела за решетку – уже как шпион японский.
После долгого разбирательства баба Клаша была сослана в Ташкент, где вскоре возглавила дом престарелых. Приняла сложное, запущенное хозяйство и быстро навела в нем истинно хановский порядок – жесткий, но справедливый.
Стариков перестали обкрадывать на кухне, это сразу подняло авторитет новой управляющей.
А после того как умерших начали хоронить не где придется, иногда и креста не поставив, а на импровизованном кладбище, обязательно закапывая в изголовье могилы стеклянную банку с запиской, кто, что и когда (для детей, если решат навестить родителей хотя бы после смерти), на бабу Клашу ее подопечные стали просто молиться.
Хотя меньше всего она нуждалась именно в молитвах – была боевой, веселой, энергичной и в восемьдесят лет. Любила выпить хорошей водки, тогда начинался цирк: баба Клаша была истинным художником матерного слова, почти каждый ее нецензурный перл, выданный в нужное время и в нужном месте, валил гостей под стол.
«Аччччхуууу!!!»
«Клаша, ну ты закрывайся хоть, люди же сидят…»
Баба Клаша смачно сморкается в кружевную салфетку и удивленно обводит всех круглыми глазами.
«Да? А чего? Природа!»
«Клаша, опять ты там уселась, детям мешаешь телевизор смотреть… Ну что ты там стоишь теперь?! Детям же не видно ничего…»
«А что мне, раком теперь перед ними встать, что ли?»
Была она человеком удивительно самобытным и бесшабашным.
В ее доме престарелых жила одна старушка. Беленькая, чистенькая. Очень тихая. Все время вязала шерстяные носки – Мишеньке, своему сыну, который жил в городе неподалеку, но так ни разу не навестил ее. Шерстяных носков скопился целый сундучок.
Не зашел Мишенька и к умирающей матери, хотя был оповещен. Баба Клаша говорила, что старушка перед смертью все шептала: «Мишеньку бы, Мишеньку повидать, Клаша, выгляни в окно – может, идет?»
Баба Клаша делала вид, что выглядывает, и говорила: «Подожди, позже немного приедет, он же большой начальник у тебя, опаздывает…». «Да, Клаша, он у меня самый лучший, занят, конечно…»
Так и ушла старушка.
А через неделю заявился Мишенька. Был он действительно большим начальником и вел себя в поселковом доме престарелых хозяином. Что-то не сходилось у него в оформлении наследства, домика его матери, а всё потому, что узурпатор баба Клаша заныкала у себя часть документов.
Этот человек солидной походкой вошел в кабинет директора и начал с места в карьер: «Что это у вас тут за самоуправство?! Я слышал…»
Баба Клаша, чуть наклонив голову, внимательно смотрела на него, ничего не отвечая. А потом, вдруг поманив его пальцем, сказала: «Мишенька, иди-ка сюда».
Мишенька, слегка оторопев от такого обращения, подошел.
Ядреный кулак бабы Клаши влетел ему прямо между щек. Он попытался закрыться, но второй удар отбросил его к двери.
Весь персонал дома престарелых видел, как солидный человек в костюме и галстуке вылетает из дверей кабинета директора, а вслед ему несется разъяренная баба Клаша, пулеметными очередями выплевывая изо рта гроздья матюков, и, настигнув свою жертву уже у дверей, наносит Мишеньке третий, сокрушительный удар прямо в затылок. Негодный сын слетел с крыльца и, запершись в персональном автомобиле, резко дал газ. Больше он в поселке не появлялся.
Зато в кабинете директора появился участковый милиционер.
Бумаги на дом баба Клаша отдала, а за «извинениями», сказала, пускай Мишенька приходит сам.
Тем дело и кончилось.
«Помню, заказала я как-то для моих старушек гробы. Ну, чтоб по-людски хоронить, а то будет потом собака башку по двору таскать… И привезли мне гробы ночью! А у меня кладовщик – мужик, называется! – “Боюсь, – говорит, – один ночью гробы разгружать…” Пришлось ехать самой. Заносим гробы в темноте в сарай, кладовщик аж трясется от страха, а мне смешно. Сложили мы коробки друг на друга, кладовщик уходить собрался, а я ему: “Подожди!” – и в сарае спряталась… Иди к черту, не для этого! За мной знаешь какие бегали? Буду я еще… Ну вот, спряталась, а сама зову его, типа не справляюсь одна. А ему куда деваться – директор-то я.
Смотрю – заходит, ноги трясутся. А я такая из темноты “Га!!!” на него и за нижний гроб как потяну! Ох, что там было… Как женщина кричал, расшибись-лопнись, правду говорю…»
Как-то сидела она у нас в гостях. Поезда до Москвы еще долго ждать, а что делать – все выпито. Сидела баба Клаша, от скуки по столу кулаками стучала, вместо музыки. Загрустила…
И тут мой отец привез ей подарок – билет на самолет, на свадьбу племянницы. Бабу Клашу как подменили, сразу повеселела, протрезвела, засобиралась.
«Ну, Максимчик, будешь жениться – бабку Клашу тоже на свадьбу позови, я хоть что-то да привезу с собой… Робота на батарейках? А что это такое?.. Батарейку, значит, вставлять в… гы… Привезу из Москвы железного мужика на батарейках, значит. Позови меня только, расшибись-лопнись, приеду!»
#koryosaram_library #library@koryosaram
Когда серыми, дождливыми вечерами становится зыбко и неясно на душе, я вспоминаю своих родных. Бабушек, дедушек. И не только потому, что с ними связаны уютные годы детства, когда запах печенных в духовке яблок, заботливо разложенных бабушкиными руками на шуршащей бумаге, похожей на лист пергамента, легко и незаметно перетекал в ровный голос деда, читавшего вслух, и все это было покрыто тихим светом торшера и неровного огня плиты. Я вспоминаю истории их жизни, почти легендарные истории людей, которым выпали суровые времена, и чувствую, что там моя сила. Место, где душа отдыхает. И тогда я понимаю, что мои личные проблемы и неурядицы недостойны даже плохого настроения.
Дед мой, Николай, в молодости был шебутяра. Жил он тогда один, в дальневосточной деревне, рубил дрова, баловался с девками, охотился и очень любил вино. Был у него друг, в отличие от жилистого, но невысокого Николая – двухметровый верзила, молдаванин. Звал его дед Васо. Васо тоже жил бобылем, со всеми вытекающими отсюда грехами, и как истинный сын своего народа тоже любил вино. Друзья они были – не разлей вода. Пока трезвые – вместе на охоту ходят, как войдут в кондицию – песни орут и дерутся. Шустрый кореец Николай успевал насовать огромному, но неуклюжему молдаванину Васо и дробной рысью мчался через всю деревню, а сзади тряслась земля от топота огромных стоп его друга.
Однажды дед Николай, снова разойдясь с молдаванином Васо в вопросах устройства мироздания, долго бегал вокруг избы, к радости живших в ней девок, а Васо бегал за Николаем. Устав, дед залез на крышу, а упорный Васо продолжал носиться вокруг. После третьего круга Николай решил, что так нечестно, и начал, свесившись с крыши, бить кулаком по макушке пробегавшего мимо молдаванина. На чем и был им пойман. Деду, конечно, досталось. Потом, с утра, вместе на рыбалку пошли.
…Когда за Николаем явился местный НКВД в лице двух представителей и участкового, он в одних портках выпрыгнул в окно. Спрятался в избе у друга-молдаванина. Ночью НКВД пришел и к нему.
Однако молдаванин Васо, вместо того чтобы выдать им «японского шпиона» Николая, выставил в окно двустволку и разрядил первый ствол.
Энкавэдэшники залегли и стали кричать про мрачные перспективы для обоих.
Молдаванин ответил им, что он не против и стрельнет из второго ствола в первого, кто поднимет голову.
Полежав немного в снегу, представители власти уползли за подкреплением.
А в предрассветных сумерках маленький кореец и огромный молдаванин пожали друг другу руки на прощание и ушли в тайгу. В разные стороны.
Дед Николай никогда больше не видел своего друга. Но и в глубокой старости, когда на столе появлялось вино, он поднимал за молдаванина чашу. «Васо тоже так делает», – говорил он.
Так они и пили вместе, до конца своих дней.
Баба Шура была старшей сестрой моей бабушки, то есть мне она приходилась бабушкой двоюродной. Обе происходили из рода Хан – предприимчивых, сильных людей. Отец моих бабушек, прадед Степан, к началу революции владел двумя мясными заводами на Дальнем Востоке, начав карьеру с простого пильщика мяса на базаре: он догадался подставлять газету под распил, и мясная мороженая крошка, накапливавшаяся за день в количестве нескольких килограммов, не падала в снег, а собиралась в газету, закладывая основу его будущего капитала. После революции прадед, лишившись всего, брался за любую работу, упирался изо всех сил, чтобы прокормить трех дочерей. И надо сказать, ему это удалось: все три мои бабушки, баба Шура, баба Клаша и баба Катя, были кровь с молоком, и все три – властные личности, незаурядные каждая по-своему. Баба Катя отличилась тем, что первым делом после хрущевской оттепели от души врезала тяжелыми счётами по башке партийной работнице. Баба Клаша – и вовсе отпетое хулиганье, директор дома престарелых, колоритнейшая матершинница с вечной беломориной в уголке рта и веселым прищуром. Баба Шура – Герой Соц. Труда, капитан рыболовецкого судна на Дальнем Востоке. О жизни и приключениях бабы Шуры можно написать не одну книгу. О ней и пойдет речь в первую очередь.
Крутой характер бабы Шуры проявлял себя во всем. Подрядившись на рыболовецкое судно обычным рыбаком, что само по себе удивительно, она быстро возглавила команду и установила железную дисциплину – просоленные морем оторвы-моряки побаивались ее буйного нрава и тяжелого кулака, алкоголиков она наказывала собственноручно и тут же вышвыривала из бригады. Ей дали прозвище Мама, и надо сказать, что она следила не только за работой своей рыболовецкой бригады, но и за их бытом – каждый вечер после смены выбирала самых крупных и жирных рыб из улова, выстраивала команду на палубе и раздавала морякам ужин. Причем могла зайти к своему матросу домой, чтобы проследить, приготовила ли ему жена поесть или отнесла рыбу на базар. В последнем случае доходило до увольнения: «Рыбак должен хорошо есть, иначе какой он рыбак!»
Со временем она возглавила рыболовецкое судно, а после и целую рыболовецкую флотилию, успехи которой, поддерживаемые железной рукой Мамы, были таковы, что ей присвоили звание Героя Социалистического Труда, и награждал ее сам Брежнев.
Выйдя на пенсию, жила в Подмосковье, возглавив форелевое хозяйство, поставляющее рыбу для кремлевского стола, развела там и свой огород, и у нее часто гостили космонавты Попович и Леонов, с которыми она близко дружила. Попович ей нравился, он был мужик работящий, а про Леонова добродушно бурчала: «Алешка вечно, как картошку сажать – нет его, а как урожай снимать – тут как тут!»
Когда умер муж, с которым она прожила всю жизнь, тихий, добрый человек, работавший бухгалтером в том же рыбном хозяйстве, руководимом его женой, баба Шура на похоронах махнула сто граммов русской водки и, резко закинув голову назад, чтобы никто не видел ее слез, сказала: «Ждал ты меня всю жизнь на берегу верно, подожди еще немного…»
Вскоре ушла и она.
Баба Клаша была очень похожа на маленького боевого бульдога. Сходство несколько портила вечная сигаретка во рту, уголки которого, как и положено, были загнуты вниз. Выглядела она от этого совсем не высокомерно, просто чувствовалось, что человек если прикусит, то будет держать, пока противник дух не испустит.
Была она из породы тех же свирепых Ханов и выпала из тех же чресл, что и ее прославленная сестра баба Шура. Так и вижу, как это происходило: падает из чресл некий энергичный круглый комок, по ходу движения вырывая сигаретку из кармана акушера, и начинает материться: «Какого х… здесь всё, на х…, так х…во! А кто нальет?»
Я, маленький, лезу к ней на колени.
«Бабаклаша! А почему у тебя передние зубы вперед?»
«Граха-ха! Я лед грызла!»
Моя мама строго на меня смотрит и выпроваживает в детскую.
А мне жутко интересно, зачем Бабаклаша грызла лед, да еще так, что у нее зубы вперед вылезли…
Дело же было вот в чем. Однажды во время шторма баржу, на которой плыла баба Клаша из Сахалина на материк, унесло в море и три недели таскало по холодным волнам. Баба Клаша могла бы стать символом всех феминисток – экипаж баржи, окатываемый ледяной водой и штормовым ветром, быстро слег, и только она, пинками поднимая матросов, продолжала бороться за жизнь, пытаясь сварганить из скудных запасов судна хоть что-нибудь пригодное в пищу. Тогда она еще кормила грудью двухмесячного сына, он тоже был на корабле. Мальчик умер. Баба Клаша уронила несколько слез, тут же превратившихся в ледяную крошку, и привязала его тельце к поясу, чтобы не смыло волной. Надеялась похоронить его на земле.
Так, в течение трех недель, с трупом ребенка у пояса, баба Клаша сражалась за себя и за жизнь мужиков. Когда ее силы подошли к концу, да еще не осталось пресной воды, она, ползком передвигаясь по палубе, стала обгрызать обледеневшие снасти, чтобы добыть лед и напоить ослабевших.
От морской воды и нечеловеческих условий десны ее размягчились, и зубы легли почти горизонтально. Лед, выгрызаемый ею, был кровавым. Но баба Клаша не потеряла ни одного человека с корабля, кроме двухмесячного сына, чье тело все-таки сорвало с ее пояса волной и унесло в море. Баба Клаша до конца своих дней с горечью вспоминала об этом: «Так и ушел мой мальчик в холодную воду».
Через три недели унесенную штормом баржу вынесло на морскую территорию Японии, команду подобрал пограничный сторожевой крейсер. Весь экипаж отправили в лазарет, а после за решетку как возможных советских шпионов – время было послевоенное.
Год просидела баба Клаша в японской тюрьме. Рассказывала, что режим заключенного был расписан там по минутам. В семь утра подъем, заправить койку, на туалет пятнадцать минут, дальше – завтрак, оканчивавшийся по звонку, потом заключенный должен сидеть в определенной позе, которую можно поменять к определенному времени, потом в другой позе… И так до отбоя.
За неисполнение – наказание. Заключенных запирали в специальных камерах, они просовывали руки в особые отверстия, кисти им связывали жесткой веревкой, к которой маятником были подвешены гири.
По коридору ходил часовой и раскачивал их. Веревка быстро перетирала кожу и впивалась в мясо. Часовой продолжал размеренно ходить и раскачивать гири.
Была она и в пыточной – закрытой камере с конусообразным полом. Пол застилали брезентом, вся кровь собиралась в центре конуса. После того как человека уносили, кровь вычерпывали, брезент мыли, и снова камера становилась идеально чистой.
Выбралась она из японской тюрьмы, сымитировав сумасшествие – на одном из допросов стала играть с чернилами и заговариваться.
Ее, признав невменяемой, отправили в Союз.
В Союзе баба Клаша снова загремела за решетку – уже как шпион японский.
После долгого разбирательства баба Клаша была сослана в Ташкент, где вскоре возглавила дом престарелых. Приняла сложное, запущенное хозяйство и быстро навела в нем истинно хановский порядок – жесткий, но справедливый.
Стариков перестали обкрадывать на кухне, это сразу подняло авторитет новой управляющей.
А после того как умерших начали хоронить не где придется, иногда и креста не поставив, а на импровизованном кладбище, обязательно закапывая в изголовье могилы стеклянную банку с запиской, кто, что и когда (для детей, если решат навестить родителей хотя бы после смерти), на бабу Клашу ее подопечные стали просто молиться.
Хотя меньше всего она нуждалась именно в молитвах – была боевой, веселой, энергичной и в восемьдесят лет. Любила выпить хорошей водки, тогда начинался цирк: баба Клаша была истинным художником матерного слова, почти каждый ее нецензурный перл, выданный в нужное время и в нужном месте, валил гостей под стол.
«Аччччхуууу!!!»
«Клаша, ну ты закрывайся хоть, люди же сидят…»
Баба Клаша смачно сморкается в кружевную салфетку и удивленно обводит всех круглыми глазами.
«Да? А чего? Природа!»
«Клаша, опять ты там уселась, детям мешаешь телевизор смотреть… Ну что ты там стоишь теперь?! Детям же не видно ничего…»
«А что мне, раком теперь перед ними встать, что ли?»
Была она человеком удивительно самобытным и бесшабашным.
В ее доме престарелых жила одна старушка. Беленькая, чистенькая. Очень тихая. Все время вязала шерстяные носки – Мишеньке, своему сыну, который жил в городе неподалеку, но так ни разу не навестил ее. Шерстяных носков скопился целый сундучок.
Не зашел Мишенька и к умирающей матери, хотя был оповещен. Баба Клаша говорила, что старушка перед смертью все шептала: «Мишеньку бы, Мишеньку повидать, Клаша, выгляни в окно – может, идет?»
Баба Клаша делала вид, что выглядывает, и говорила: «Подожди, позже немного приедет, он же большой начальник у тебя, опаздывает…». «Да, Клаша, он у меня самый лучший, занят, конечно…»
Так и ушла старушка.
А через неделю заявился Мишенька. Был он действительно большим начальником и вел себя в поселковом доме престарелых хозяином. Что-то не сходилось у него в оформлении наследства, домика его матери, а всё потому, что узурпатор баба Клаша заныкала у себя часть документов.
Этот человек солидной походкой вошел в кабинет директора и начал с места в карьер: «Что это у вас тут за самоуправство?! Я слышал…»
Баба Клаша, чуть наклонив голову, внимательно смотрела на него, ничего не отвечая. А потом, вдруг поманив его пальцем, сказала: «Мишенька, иди-ка сюда».
Мишенька, слегка оторопев от такого обращения, подошел.
Ядреный кулак бабы Клаши влетел ему прямо между щек. Он попытался закрыться, но второй удар отбросил его к двери.
Весь персонал дома престарелых видел, как солидный человек в костюме и галстуке вылетает из дверей кабинета директора, а вслед ему несется разъяренная баба Клаша, пулеметными очередями выплевывая изо рта гроздья матюков, и, настигнув свою жертву уже у дверей, наносит Мишеньке третий, сокрушительный удар прямо в затылок. Негодный сын слетел с крыльца и, запершись в персональном автомобиле, резко дал газ. Больше он в поселке не появлялся.
Зато в кабинете директора появился участковый милиционер.
Бумаги на дом баба Клаша отдала, а за «извинениями», сказала, пускай Мишенька приходит сам.
Тем дело и кончилось.
«Помню, заказала я как-то для моих старушек гробы. Ну, чтоб по-людски хоронить, а то будет потом собака башку по двору таскать… И привезли мне гробы ночью! А у меня кладовщик – мужик, называется! – “Боюсь, – говорит, – один ночью гробы разгружать…” Пришлось ехать самой. Заносим гробы в темноте в сарай, кладовщик аж трясется от страха, а мне смешно. Сложили мы коробки друг на друга, кладовщик уходить собрался, а я ему: “Подожди!” – и в сарае спряталась… Иди к черту, не для этого! За мной знаешь какие бегали? Буду я еще… Ну вот, спряталась, а сама зову его, типа не справляюсь одна. А ему куда деваться – директор-то я.
Смотрю – заходит, ноги трясутся. А я такая из темноты “Га!!!” на него и за нижний гроб как потяну! Ох, что там было… Как женщина кричал, расшибись-лопнись, правду говорю…»
Как-то сидела она у нас в гостях. Поезда до Москвы еще долго ждать, а что делать – все выпито. Сидела баба Клаша, от скуки по столу кулаками стучала, вместо музыки. Загрустила…
И тут мой отец привез ей подарок – билет на самолет, на свадьбу племянницы. Бабу Клашу как подменили, сразу повеселела, протрезвела, засобиралась.
«Ну, Максимчик, будешь жениться – бабку Клашу тоже на свадьбу позови, я хоть что-то да привезу с собой… Робота на батарейках? А что это такое?.. Батарейку, значит, вставлять в… гы… Привезу из Москвы железного мужика на батарейках, значит. Позови меня только, расшибись-лопнись, приеду!»
#koryosaram_library #library@koryosaram
세 살 버릇 여든까지 간다
Привычки трехлетнего остаются до восьмидесяти лет.
Корейская пословица
Привычки трехлетнего остаются до восьмидесяти лет.
Корейская пословица
Здраствуйте, меня зовут Александр. Обращаюсь к вам за помощью так как больше не к кому обратиться.
После ДТП я воспитываю сам троих детей, жена осталась инвалидом и проживает с матерью которая выставила меня с детьми за дверь со своего дома, с октября месяца снимаю квартиру, раньше справлялся хоть как то, работа пособие, а сейчас работы нет, и пособие в начале месяца не подучил так как переоформлял их. На данный момент очень большая нужда в продуктах, их осталось буквально на пару дней. И если есть возможность помочь вещами для детей, девочке почти восемь и для среднего сына ему 4.5 на самого младшего вещи пока что есть. Мы проживаем в селе Желябовка Нижнегорский район (Республика Крым). Мы с детьми будем очень благодарны если вы сможете помочь нам.
Мой номер для связи +79789588176
После ДТП я воспитываю сам троих детей, жена осталась инвалидом и проживает с матерью которая выставила меня с детьми за дверь со своего дома, с октября месяца снимаю квартиру, раньше справлялся хоть как то, работа пособие, а сейчас работы нет, и пособие в начале месяца не подучил так как переоформлял их. На данный момент очень большая нужда в продуктах, их осталось буквально на пару дней. И если есть возможность помочь вещами для детей, девочке почти восемь и для среднего сына ему 4.5 на самого младшего вещи пока что есть. Мы проживаем в селе Желябовка Нижнегорский район (Республика Крым). Мы с детьми будем очень благодарны если вы сможете помочь нам.
Мой номер для связи +79789588176
Изготавливаю печати с корейским семейным родовым знаком Пой (Пон), а также каллиграфические работы с изображением фамильных иероглифов и Пой(Пон). Также могу помочь с поиском иероглифов своего Пой. Кому интересно, пишите в личку 
Почему «Игра в кальмара» такая «левая»? Это традиция корейского кино или что-то еще? Очень серьезный разбор главного сериала осени (и других корейских проектов) (Владимир Захаров, Meduza)
В основе сюжета «Игры в кальмара» — южнокорейского сериала, вышедшего на Netflix в октябре и побившего все рекорды по просмотрам и мемам, — вечный конфликт богатых и бедных, разрешенный, надо сказать, не в пользу последних. Проект режиссера Хван Дон Хёка откровенно критикует капиталистическую систему, в которой простые люди могут выжить, только поставив на кон собственную жизнь в смертельной игре (устроенной богачами). Те же вопросы поднимал режиссер Пон Чжун Хо в очень успешных «Паразитах». Почему южнокорейское кино так концентрируется на этом вопросе? И когда это началось? «Медуза» попросила ответить на эти вопросы специалиста по азиатскому кино Владимира Захарова.
Все как в жизни
Обращение к левым идеям и критика капитализма в южнокорейском сериале «Игра в кальмара» не выглядит чем-то уникальным — кажется, что каждый второй корейский фильм или сериал такие. Вспомнить хотя бы «Паразитов». Но одновременно это и парадокс: на критике капиталистической системы в итоге зарабатывают корпорации. И вообще странно: Южная же Корея должна быть за капитализм? А обличают его там даже чаще, чем в современном китайском кино, хотя в КНР всем кинопрокатом и кинопроизводством сейчас руководит отдел пропаганды ЦК Коммунистической партии Китая.
Когда говорят о критике капитализма в «Игре в кальмара», тут же упоминают расслоение общества, показанное в сериале. По сюжету заскучавшие богачи со всего мира для собственного развлечения устраивают игру не на жизнь, а на смерть среди бедняков. Но так же, как в «Паразитах» Пон Чжун Хо, это не самый главный мотив.
Сериал касается других социальных проблем. На примере иммигранта из Пакистана Али Абдула он рассказывает об условиях труда приезжих из Южной и Юго-Восточной Азии (с 2015 года в Южной Корее умерло больше 500 рабочих только из одного Таиланда). Или история Сэ Бёк, беженки из Северной Кореи, которая не может найти работу в Сеуле и вынуждена сдать младшего брата в сиротский приют, — она постоянно охотится за деньгами, так как ей необходимо оплачивать услуги китайских брокеров, чтобы те вывезли на новую родину мать, оставшуюся на Севере.
Самый интересный бэкграунд у главного героя Сон Ки Хуна. Во флешбэках показано, что до игры он трудился на автомобильном заводе Dragon Motors, где рабочие из-за незаконных сокращений объявили забастовку, которую в результате разгромили. Ки Хун пытался спасти раненого рабочего — из-за чего не смог поехать в роддом, где должна была появиться на свет его дочь. В результате герой развелся с женой, посттравматический синдром привел к депрессии и игровой зависимости, попытки заняться бизнесом принесли только долги — и в итоге он оказался на острове в зеленом спортивном костюме.
Эти обстоятельства намекают на реальную забастовку, произошедшую на заводе компании SsangYong (название можно перевести как «двойной дракон») в городе Пёнтхеке в мае 2009 года. Тогда корпорация объявила о сокращении 30% работников — больше 2600 человек. В ответ несколько сотен рабочих забаррикадировались в цехах. Они держали оборону чуть больше двух месяцев, их пытались разогнать не только штрейкбрехеры, но также полиция с использованием спецсредств и слезоточивого газа. Противостояние между уволенными и корпорацией затянулось на несколько лет: многих участников стачки внесли в черные списки, чтобы они не могли найти работу на других автозаводах. Из числа бастовавших и членов их семей 26 человек покончили жизнь самоубийством.
Но переработка реальных историй для придания жанровому шоу реалистичности еще не делает сериал левым. Например, в другом новом корейском многосерийном триллере «Таксист» — об агентстве, которое помогает обездоленным отомстить, — тоже поднимаются темы из газетных заметок: школьный буллинг, издевательства над сотрудниками и газлайтинг в крупной IT-компании или использование рабского труда людей с инвалидностью на фабрике по производству квашеных морепродуктов. При этом проект не стесняется ссылок на одноименный фильм Мартина Скорсезе — вся история, на самом деле, про добро с кулаками и вигилантизм, так что «Таксиста» сложно назвать полностью прогрессивным.
В «Игре в кальмара» к историям, навеянным реальностью, добавлены и конкретные идеи. Весь сериал — это сатира на «равенство возможностей». Его пропагандируют устроители игры, но это всего лишь обман. Другое явно политическое высказывание — о демократических процедурах в неравном обществе — всплывает уже во второй серии: в присутствии надзирателей с автоматами никакого реального выбора быть не может.
Еще один мотив — смещение акцентов в концепции «королевской битвы» или смертельной игры. Обычно это сюжеты о выживании, но автор сценария и режиссер «Игры в кальмара» Хван Дон Хёк поворачивает все другой стороной. После обоюдного решения закончить игру во второй серии игроки все равно возвращаются на остров ради призовых денег, и, очевидно, многие из них вернулись не только чтобы выжить или достичь успеха, но и чтобы убивать конкурентов. Подчеркнуть потери, а не победу, показать, что победители стоят на горе тел проигравших, видимо, и было главной целью автора — буквальным воплощением этого образа стала игра со стеклянным мостом в седьмой серии. По логике автора, выжить в такой игре мог только тот, кто не хотел никого убивать. И сложно назвать то, что он дошел до финала и получил деньги, победой.
Хван Дон Хёк вошел в историю корейского кино со своим вторым фильмом «Суровое испытание» 2011 года. Это драма с элементами триллера и психологического хоррора. В ней Кон Ю (вербовщик с цветными бумажными квадратиками в «Игре в кальмара») сыграл нового учителя в интернате для глухих детей, который узнает о сексуальном насилии по отношению к ученикам со стороны руководства. Герой вместе с активисткой-правозащитницей (в этой роли Чон Ю Ми) попытался детей спасти, а злодеев наказать, но безуспешно. Фильм основан на реальных событиях, произошедших в интернате Кванджу Инхва в начале 2000-х: тогда учителя-насильники отделались условными сроками и вернулись на работу.
«Суровое испытание» оказалось чрезвычайно успешным (было продано 4,7 миллиона билетов) и вызвало волну негодования в корейском обществе. Настолько мощную, что власти заново возбудили новое дело о педофилах в школе, сам интернат закрыли и даже пересмотрели Уголовный кодекс. «Закон Тогани» (назван в честь фильма, который по-корейски назывался Dogani) отменил сроки давности в случаях сексуального насилия по отношению к детям и людям с инвалидностью и ужесточил наказание вплоть до пожизненного заключения. Сам Хван Дон Хёк в интервью после выхода «Сурового испытания» говорил, что заинтересовался социальными проблемами и участвовал в протестах еще во время учебы в Сеульском университете, а режиссером стал, чтобы изменить общество с помощью кино.
Как левые идеи появились в корейском кино
Традиции социальной критики и противостояния властям в корейском кино можно найти еще в фильмах, снятых в первой половине ХХ века, во время японской оккупации, но первым современным протестным поколением можно назвать режиссеров «Визуальной эры», например Ли Чан Хо или Ха Гиль Джона. Когда они делали свои первые фильмы в начале 1970-х, в Южной Корее крайне правый диктатор Пак Чон Хи как раз отменил прямые президентские выборы и принял новую тоталитарную конституцию «Юсин». В кино царила жесточайшая цензура, а главную кинонаграду страны «Большой колокол» вручали за лучший антикоммунистический фильм. Не говоря уже о том, что все, кто публично критиковал власть или декларировал убеждения, хотя бы отдаленно напоминающие левые, рисковали свободой и жизнью.
Режиссеры «Визуальной эры» были вынуждены кодировать свои протестные идеи аллегориями, прятать их в жанрах — молодежных комедиях или мелодрамах о «падших женщинах», — закрывать протест щитом абсурдизма и сюрреализма так, чтобы его не распознали цензоры. Это спасало не всегда, и фильмы в мясорубке цензуры могли потерять по 30–40 минут хронометража. Иногда коды не считывались не только цензорами, но и целевой аудиторией — и фильмы проваливались, как дебютная «Цветочная пыльца» Ха Гиль Джона 1972 года, на которую режиссера явно вдохновила «Теорема» Пазолини. Хотя Ли Чан Хо и Ха Гиль Джон были самыми популярными авторами в корейском кино 1970-х, противостояние с властью далось им тяжело. Ли Чан Хо попал в тюрьму и смог вернуться в киноиндустрию только в 1980-м, после смерти диктатора Пак Чон Хи, а Ха Гиль Джон умер от инсульта в 38 лет.
Массовые протесты летом 1987 года по всей Южной Корее привели к окончанию диктатуры, принятию новой, более демократичной конституции и возвращению прямых выборов президента в 1988 году. Это немного ослабило цензуру и государственный контроль в корейском кинопроизводстве, и в прокате появились первые фильмы режиссеров корейской новой волны. Эти авторы могли позволить себе быть более протестными и явно левыми без риска попасть за решетку.
Неформальный лидер движения Пак Кван Су посвятил свои первые картины проблеме разобщенности и солидарности рабочего класса и интеллигенции: «Чхильсу и Мансу» 1988 года — о двух художниках рекламных афиш или «Черная республика» 1990-го (буквальный перевод названия «Они такие же, как мы») — о студенте-активисте из Сеула, скрывающемся от охранки в шахтерской деревне.
В 1988 году выпустил свой первый фильм другой режиссер корейской новой волны Чан Со Ну, бывший студент-активист, который тоже пришел в кино, чтобы менять общество. Его дебютная сатирическая трагикомедия «Эра успеха» рассказывает о молодом человеке, мечтающем взобраться повыше по карьерной лестнице в большой корейской корпорации. С помощью жанровых установок и абсурда режиссеру удалось каким-то чудом провести мимо цензуры довольно радикальные идеи — например, уравнивание капитализма и фашизма. Этот фильм о том, как яппи на работе постепенно теряет человеческий облик, может напомнить британскую комедию «Как преуспеть в рекламе» и «Американского психопата». Вот только фильм Брюса Робинсона вышел в 1989 году, а Брет Истон Эллис выпустил свою книгу в 1991-м.
Южная Корея на рубеже 1980–1990-х, несмотря на демократические реформы, еще не была свободной страной, и показ независимого фильма могли запретить, особенно если власти считали картину слишком левой. Так случилось с реалистической драмой 1990 года «Ночь перед стачкой» о создании профсоюза на заводе металлоизделий. Копии фильма распространяли по стране подпольно, и показы проходили без рекламы. Когда власти узнавали о сеансах, полиция разгоняла их дубинками, газом, иногда даже с привлечением вертолетов. Бывало и так, что половина зрителей досматривала фильм, а другая половина тем временем обороняла зал от силовиков. Копии фильма конфисковали вместе с проекционным оборудованием, но все равно «Ночь перед стачкой» посмотрело по всей стране 300 тысяч человек, что сопоставимо со сборами мейнстримного хита.
«Паразиты» и «Кальмар»
Корейская новая волна повлияла на все корейское кино, появившееся после нее. Если корейский фильм или даже сериал претендует на реализм, он не может не касаться социальных проблем. Не говоря уже о том, что многие из тех, кто сейчас работает в корейской киноиндустрии, начинали тогда на протестных и левых фильмах новой волны. Прежде всего это режиссер Ли Чхан Дон, который дебютировал как сценарист у Пак Кван Су, в том числе на картине «Искра» (буквальный перевод корейского названия «Прекрасный молодой человек Чон Тхэиль») — биографии рабочего швейной фабрики и активиста Чон Тхэиля, с гибели которого в Южной Корее началось профсоюзное движение. Или Ли Ын — сопродюсер и соавтор «Ночи перед стачкой». В середине 1990-х он вместе с кинопродюсером Сим Джэ Мён основал мейнстримную кинокомпанию Myung Films (и выпустил там помимо прочего блокбастер Пак Чхан Ука «Объединенная зона безопасности»), а сейчас возглавляет Корейскую ассоциацию кинопродюсеров.
Никого не удивишь социальной критикой или левыми идеями в независимом или фестивальном кино. Не только в фильмах Ли Чхан Дона, но и у режиссера другого поколения Пак Чон Бома, который тоже снимает реалистические драмы в духе корейской новой волны. Но как такие идеи проникают в мейнстримные ленты, сделанные корпорациями, или в сериал производства Netflix?
Это происходит в двух случаях. Когда у режиссера с активной гражданской позицией или активистским прошлым есть творческий контроль — и он транслирует свои убеждения в популярном жанровом кино. Или когда киностудия или корпорация берутся экспериментировать.
Яркий пример первого варианта — автор «Паразитов» режиссер Пон Чжун Хо. Как сообщает его официальная биография, изданная при участии Корейского киносовета, в 1990 году будущий режиссер, едва отучившийся два с половиной года на социологическом факультете Университета Ёнсэ, в очередной раз участвовал в протестной демонстрации профсоюза школьных учителей, и его схватила полиция. Отсидев месяц в изоляторе временного содержания за участие в несанкционированном митинге, он вышел с условием, что сразу пойдет служить в армию. Когда Пон через два года вернулся в университет, то организовал университетский киноклуб и от своих убеждений не отказался. Это очевидно во всех его фильмах, начиная со второго «Воспоминания об убийстве». «Паразиты» Пон Чжун Хо, как и «Игра в кальмара», рассказывают о людях, обедневших в результате экономических кризисов, политики государства или произвола работодателей, об иллюзии меритократии и об обмане «равенства возможностей». Но главный конфликт «Паразитов» — в отсутствии солидарности между людьми из непривилегированных классов, а не в противостоянии бедных и богатых. Так же, как в «Игре в кальмара» самая трагическая история — отношения Ки Хуна с его другом детства Сан Воо.
В фильмах Пак Чхан Ука (другой корейский режиссер, имеющий призы западных фестивалей, а на родине — кассовые сборы и крупные бюджеты) социальная критика и левые темы не то чтобы бросаются в глаза, но это только на первый взгляд. В «Объединенной зоне безопасности» (2000) Пак очеловечил северокорейских солдат и показал пример солидарности Севера и Юга — для Южной Кореи того времени эта идея была все еще непривычной, тем более выраженная в мейнстримном кино. Первый фильм его трилогии о мести, «Сочувствие господину месть», тоже был настоящим социальным триллером.
Сейчас убеждения режиссера очевидны по феминистскому уклону его последних работ. Сам Пак Чхан Ук в начале 2000-х вместе с Пон Чжун Хо и актрисой Мун Со Ри состоял в прогрессивной Демократической трудовой партии. Когда у власти в Корее оказались правые консерваторы (c 2008 по 2017 год), все трое вместе с Сон Кан Хо, Ли Чхан Доном и еще девятью тысячами актеров, режиссеров, музыкантов, писателей и других представителей творческой интеллигенции попали в черные списки оппозиционеров, которые составляла и вела президентская администрация. Проектам с их участием отказывали в господдержке, а самим фигурантам ограничивали доступ на государственные телеканалы.
У корейских режиссеров, которых зовут не Пон Чжун Хо или Пак Чхан Ук, получить полный авторский контроль над крупнобюджетным фильмом большой корпорации шансы малы. На помощь им иногда приходят студии поменьше, как Myung Films, готовые рисковать, — и, как ни странно, западные компании.
Netflix повторил тот же трюк, что раньше провернули корейские офисы голливудских студий, — дать возможность перспективным авторам снять, что они хотят и что не дают сделать местные медиагиганты. В свое время режиссер На Хон Джин выпустил фестивальный хоррор «Вопль» с помощью корейского филиала голливудской студии «20th Century Fox». Netflix тоже привлекает кинорежиссеров, которые никогда раньше не работали на ТВ, — они делают для сервиса не полнометражные фильмы, а развивают свои проекты в мини-сериалы.
Это произошло с «Игрой в кальмара», идею которой Хван Дон Хёк вынашивал и предлагал разным киностудиям больше 10 лет. Также в этом году вышел «Охотник на дезертиров» режиссера Хан Чун Хи — триллер о дедовщине в корейской армии, тоже полный социальной критики.
А самым первым подобным проектом стало феминистское супергеройское арт-фэнтези «Медсестра-заклинательница» режиссера Ли Кён Ми по одноименной книге Чон Сэ Ран. Правда, удивительная история о школьной медсестре (в исполнении Чон Ю Ми), не могла стать таким глобальным хитом, как
В основе сюжета «Игры в кальмара» — южнокорейского сериала, вышедшего на Netflix в октябре и побившего все рекорды по просмотрам и мемам, — вечный конфликт богатых и бедных, разрешенный, надо сказать, не в пользу последних. Проект режиссера Хван Дон Хёка откровенно критикует капиталистическую систему, в которой простые люди могут выжить, только поставив на кон собственную жизнь в смертельной игре (устроенной богачами). Те же вопросы поднимал режиссер Пон Чжун Хо в очень успешных «Паразитах». Почему южнокорейское кино так концентрируется на этом вопросе? И когда это началось? «Медуза» попросила ответить на эти вопросы специалиста по азиатскому кино Владимира Захарова.
Все как в жизни
Обращение к левым идеям и критика капитализма в южнокорейском сериале «Игра в кальмара» не выглядит чем-то уникальным — кажется, что каждый второй корейский фильм или сериал такие. Вспомнить хотя бы «Паразитов». Но одновременно это и парадокс: на критике капиталистической системы в итоге зарабатывают корпорации. И вообще странно: Южная же Корея должна быть за капитализм? А обличают его там даже чаще, чем в современном китайском кино, хотя в КНР всем кинопрокатом и кинопроизводством сейчас руководит отдел пропаганды ЦК Коммунистической партии Китая.
Когда говорят о критике капитализма в «Игре в кальмара», тут же упоминают расслоение общества, показанное в сериале. По сюжету заскучавшие богачи со всего мира для собственного развлечения устраивают игру не на жизнь, а на смерть среди бедняков. Но так же, как в «Паразитах» Пон Чжун Хо, это не самый главный мотив.
Сериал касается других социальных проблем. На примере иммигранта из Пакистана Али Абдула он рассказывает об условиях труда приезжих из Южной и Юго-Восточной Азии (с 2015 года в Южной Корее умерло больше 500 рабочих только из одного Таиланда). Или история Сэ Бёк, беженки из Северной Кореи, которая не может найти работу в Сеуле и вынуждена сдать младшего брата в сиротский приют, — она постоянно охотится за деньгами, так как ей необходимо оплачивать услуги китайских брокеров, чтобы те вывезли на новую родину мать, оставшуюся на Севере.
Самый интересный бэкграунд у главного героя Сон Ки Хуна. Во флешбэках показано, что до игры он трудился на автомобильном заводе Dragon Motors, где рабочие из-за незаконных сокращений объявили забастовку, которую в результате разгромили. Ки Хун пытался спасти раненого рабочего — из-за чего не смог поехать в роддом, где должна была появиться на свет его дочь. В результате герой развелся с женой, посттравматический синдром привел к депрессии и игровой зависимости, попытки заняться бизнесом принесли только долги — и в итоге он оказался на острове в зеленом спортивном костюме.
Эти обстоятельства намекают на реальную забастовку, произошедшую на заводе компании SsangYong (название можно перевести как «двойной дракон») в городе Пёнтхеке в мае 2009 года. Тогда корпорация объявила о сокращении 30% работников — больше 2600 человек. В ответ несколько сотен рабочих забаррикадировались в цехах. Они держали оборону чуть больше двух месяцев, их пытались разогнать не только штрейкбрехеры, но также полиция с использованием спецсредств и слезоточивого газа. Противостояние между уволенными и корпорацией затянулось на несколько лет: многих участников стачки внесли в черные списки, чтобы они не могли найти работу на других автозаводах. Из числа бастовавших и членов их семей 26 человек покончили жизнь самоубийством.
Но переработка реальных историй для придания жанровому шоу реалистичности еще не делает сериал левым. Например, в другом новом корейском многосерийном триллере «Таксист» — об агентстве, которое помогает обездоленным отомстить, — тоже поднимаются темы из газетных заметок: школьный буллинг, издевательства над сотрудниками и газлайтинг в крупной IT-компании или использование рабского труда людей с инвалидностью на фабрике по производству квашеных морепродуктов. При этом проект не стесняется ссылок на одноименный фильм Мартина Скорсезе — вся история, на самом деле, про добро с кулаками и вигилантизм, так что «Таксиста» сложно назвать полностью прогрессивным.
В «Игре в кальмара» к историям, навеянным реальностью, добавлены и конкретные идеи. Весь сериал — это сатира на «равенство возможностей». Его пропагандируют устроители игры, но это всего лишь обман. Другое явно политическое высказывание — о демократических процедурах в неравном обществе — всплывает уже во второй серии: в присутствии надзирателей с автоматами никакого реального выбора быть не может.
Еще один мотив — смещение акцентов в концепции «королевской битвы» или смертельной игры. Обычно это сюжеты о выживании, но автор сценария и режиссер «Игры в кальмара» Хван Дон Хёк поворачивает все другой стороной. После обоюдного решения закончить игру во второй серии игроки все равно возвращаются на остров ради призовых денег, и, очевидно, многие из них вернулись не только чтобы выжить или достичь успеха, но и чтобы убивать конкурентов. Подчеркнуть потери, а не победу, показать, что победители стоят на горе тел проигравших, видимо, и было главной целью автора — буквальным воплощением этого образа стала игра со стеклянным мостом в седьмой серии. По логике автора, выжить в такой игре мог только тот, кто не хотел никого убивать. И сложно назвать то, что он дошел до финала и получил деньги, победой.
Хван Дон Хёк вошел в историю корейского кино со своим вторым фильмом «Суровое испытание» 2011 года. Это драма с элементами триллера и психологического хоррора. В ней Кон Ю (вербовщик с цветными бумажными квадратиками в «Игре в кальмара») сыграл нового учителя в интернате для глухих детей, который узнает о сексуальном насилии по отношению к ученикам со стороны руководства. Герой вместе с активисткой-правозащитницей (в этой роли Чон Ю Ми) попытался детей спасти, а злодеев наказать, но безуспешно. Фильм основан на реальных событиях, произошедших в интернате Кванджу Инхва в начале 2000-х: тогда учителя-насильники отделались условными сроками и вернулись на работу.
«Суровое испытание» оказалось чрезвычайно успешным (было продано 4,7 миллиона билетов) и вызвало волну негодования в корейском обществе. Настолько мощную, что власти заново возбудили новое дело о педофилах в школе, сам интернат закрыли и даже пересмотрели Уголовный кодекс. «Закон Тогани» (назван в честь фильма, который по-корейски назывался Dogani) отменил сроки давности в случаях сексуального насилия по отношению к детям и людям с инвалидностью и ужесточил наказание вплоть до пожизненного заключения. Сам Хван Дон Хёк в интервью после выхода «Сурового испытания» говорил, что заинтересовался социальными проблемами и участвовал в протестах еще во время учебы в Сеульском университете, а режиссером стал, чтобы изменить общество с помощью кино.
Как левые идеи появились в корейском кино
Традиции социальной критики и противостояния властям в корейском кино можно найти еще в фильмах, снятых в первой половине ХХ века, во время японской оккупации, но первым современным протестным поколением можно назвать режиссеров «Визуальной эры», например Ли Чан Хо или Ха Гиль Джона. Когда они делали свои первые фильмы в начале 1970-х, в Южной Корее крайне правый диктатор Пак Чон Хи как раз отменил прямые президентские выборы и принял новую тоталитарную конституцию «Юсин». В кино царила жесточайшая цензура, а главную кинонаграду страны «Большой колокол» вручали за лучший антикоммунистический фильм. Не говоря уже о том, что все, кто публично критиковал власть или декларировал убеждения, хотя бы отдаленно напоминающие левые, рисковали свободой и жизнью.
Режиссеры «Визуальной эры» были вынуждены кодировать свои протестные идеи аллегориями, прятать их в жанрах — молодежных комедиях или мелодрамах о «падших женщинах», — закрывать протест щитом абсурдизма и сюрреализма так, чтобы его не распознали цензоры. Это спасало не всегда, и фильмы в мясорубке цензуры могли потерять по 30–40 минут хронометража. Иногда коды не считывались не только цензорами, но и целевой аудиторией — и фильмы проваливались, как дебютная «Цветочная пыльца» Ха Гиль Джона 1972 года, на которую режиссера явно вдохновила «Теорема» Пазолини. Хотя Ли Чан Хо и Ха Гиль Джон были самыми популярными авторами в корейском кино 1970-х, противостояние с властью далось им тяжело. Ли Чан Хо попал в тюрьму и смог вернуться в киноиндустрию только в 1980-м, после смерти диктатора Пак Чон Хи, а Ха Гиль Джон умер от инсульта в 38 лет.
Массовые протесты летом 1987 года по всей Южной Корее привели к окончанию диктатуры, принятию новой, более демократичной конституции и возвращению прямых выборов президента в 1988 году. Это немного ослабило цензуру и государственный контроль в корейском кинопроизводстве, и в прокате появились первые фильмы режиссеров корейской новой волны. Эти авторы могли позволить себе быть более протестными и явно левыми без риска попасть за решетку.
Неформальный лидер движения Пак Кван Су посвятил свои первые картины проблеме разобщенности и солидарности рабочего класса и интеллигенции: «Чхильсу и Мансу» 1988 года — о двух художниках рекламных афиш или «Черная республика» 1990-го (буквальный перевод названия «Они такие же, как мы») — о студенте-активисте из Сеула, скрывающемся от охранки в шахтерской деревне.
В 1988 году выпустил свой первый фильм другой режиссер корейской новой волны Чан Со Ну, бывший студент-активист, который тоже пришел в кино, чтобы менять общество. Его дебютная сатирическая трагикомедия «Эра успеха» рассказывает о молодом человеке, мечтающем взобраться повыше по карьерной лестнице в большой корейской корпорации. С помощью жанровых установок и абсурда режиссеру удалось каким-то чудом провести мимо цензуры довольно радикальные идеи — например, уравнивание капитализма и фашизма. Этот фильм о том, как яппи на работе постепенно теряет человеческий облик, может напомнить британскую комедию «Как преуспеть в рекламе» и «Американского психопата». Вот только фильм Брюса Робинсона вышел в 1989 году, а Брет Истон Эллис выпустил свою книгу в 1991-м.
Южная Корея на рубеже 1980–1990-х, несмотря на демократические реформы, еще не была свободной страной, и показ независимого фильма могли запретить, особенно если власти считали картину слишком левой. Так случилось с реалистической драмой 1990 года «Ночь перед стачкой» о создании профсоюза на заводе металлоизделий. Копии фильма распространяли по стране подпольно, и показы проходили без рекламы. Когда власти узнавали о сеансах, полиция разгоняла их дубинками, газом, иногда даже с привлечением вертолетов. Бывало и так, что половина зрителей досматривала фильм, а другая половина тем временем обороняла зал от силовиков. Копии фильма конфисковали вместе с проекционным оборудованием, но все равно «Ночь перед стачкой» посмотрело по всей стране 300 тысяч человек, что сопоставимо со сборами мейнстримного хита.
«Паразиты» и «Кальмар»
Корейская новая волна повлияла на все корейское кино, появившееся после нее. Если корейский фильм или даже сериал претендует на реализм, он не может не касаться социальных проблем. Не говоря уже о том, что многие из тех, кто сейчас работает в корейской киноиндустрии, начинали тогда на протестных и левых фильмах новой волны. Прежде всего это режиссер Ли Чхан Дон, который дебютировал как сценарист у Пак Кван Су, в том числе на картине «Искра» (буквальный перевод корейского названия «Прекрасный молодой человек Чон Тхэиль») — биографии рабочего швейной фабрики и активиста Чон Тхэиля, с гибели которого в Южной Корее началось профсоюзное движение. Или Ли Ын — сопродюсер и соавтор «Ночи перед стачкой». В середине 1990-х он вместе с кинопродюсером Сим Джэ Мён основал мейнстримную кинокомпанию Myung Films (и выпустил там помимо прочего блокбастер Пак Чхан Ука «Объединенная зона безопасности»), а сейчас возглавляет Корейскую ассоциацию кинопродюсеров.
Никого не удивишь социальной критикой или левыми идеями в независимом или фестивальном кино. Не только в фильмах Ли Чхан Дона, но и у режиссера другого поколения Пак Чон Бома, который тоже снимает реалистические драмы в духе корейской новой волны. Но как такие идеи проникают в мейнстримные ленты, сделанные корпорациями, или в сериал производства Netflix?
Это происходит в двух случаях. Когда у режиссера с активной гражданской позицией или активистским прошлым есть творческий контроль — и он транслирует свои убеждения в популярном жанровом кино. Или когда киностудия или корпорация берутся экспериментировать.
Яркий пример первого варианта — автор «Паразитов» режиссер Пон Чжун Хо. Как сообщает его официальная биография, изданная при участии Корейского киносовета, в 1990 году будущий режиссер, едва отучившийся два с половиной года на социологическом факультете Университета Ёнсэ, в очередной раз участвовал в протестной демонстрации профсоюза школьных учителей, и его схватила полиция. Отсидев месяц в изоляторе временного содержания за участие в несанкционированном митинге, он вышел с условием, что сразу пойдет служить в армию. Когда Пон через два года вернулся в университет, то организовал университетский киноклуб и от своих убеждений не отказался. Это очевидно во всех его фильмах, начиная со второго «Воспоминания об убийстве». «Паразиты» Пон Чжун Хо, как и «Игра в кальмара», рассказывают о людях, обедневших в результате экономических кризисов, политики государства или произвола работодателей, об иллюзии меритократии и об обмане «равенства возможностей». Но главный конфликт «Паразитов» — в отсутствии солидарности между людьми из непривилегированных классов, а не в противостоянии бедных и богатых. Так же, как в «Игре в кальмара» самая трагическая история — отношения Ки Хуна с его другом детства Сан Воо.
В фильмах Пак Чхан Ука (другой корейский режиссер, имеющий призы западных фестивалей, а на родине — кассовые сборы и крупные бюджеты) социальная критика и левые темы не то чтобы бросаются в глаза, но это только на первый взгляд. В «Объединенной зоне безопасности» (2000) Пак очеловечил северокорейских солдат и показал пример солидарности Севера и Юга — для Южной Кореи того времени эта идея была все еще непривычной, тем более выраженная в мейнстримном кино. Первый фильм его трилогии о мести, «Сочувствие господину месть», тоже был настоящим социальным триллером.
Сейчас убеждения режиссера очевидны по феминистскому уклону его последних работ. Сам Пак Чхан Ук в начале 2000-х вместе с Пон Чжун Хо и актрисой Мун Со Ри состоял в прогрессивной Демократической трудовой партии. Когда у власти в Корее оказались правые консерваторы (c 2008 по 2017 год), все трое вместе с Сон Кан Хо, Ли Чхан Доном и еще девятью тысячами актеров, режиссеров, музыкантов, писателей и других представителей творческой интеллигенции попали в черные списки оппозиционеров, которые составляла и вела президентская администрация. Проектам с их участием отказывали в господдержке, а самим фигурантам ограничивали доступ на государственные телеканалы.
У корейских режиссеров, которых зовут не Пон Чжун Хо или Пак Чхан Ук, получить полный авторский контроль над крупнобюджетным фильмом большой корпорации шансы малы. На помощь им иногда приходят студии поменьше, как Myung Films, готовые рисковать, — и, как ни странно, западные компании.
Netflix повторил тот же трюк, что раньше провернули корейские офисы голливудских студий, — дать возможность перспективным авторам снять, что они хотят и что не дают сделать местные медиагиганты. В свое время режиссер На Хон Джин выпустил фестивальный хоррор «Вопль» с помощью корейского филиала голливудской студии «20th Century Fox». Netflix тоже привлекает кинорежиссеров, которые никогда раньше не работали на ТВ, — они делают для сервиса не полнометражные фильмы, а развивают свои проекты в мини-сериалы.
Это произошло с «Игрой в кальмара», идею которой Хван Дон Хёк вынашивал и предлагал разным киностудиям больше 10 лет. Также в этом году вышел «Охотник на дезертиров» режиссера Хан Чун Хи — триллер о дедовщине в корейской армии, тоже полный социальной критики.
А самым первым подобным проектом стало феминистское супергеройское арт-фэнтези «Медсестра-заклинательница» режиссера Ли Кён Ми по одноименной книге Чон Сэ Ран. Правда, удивительная история о школьной медсестре (в исполнении Чон Ю Ми), не могла стать таким глобальным хитом, как
Немного хорошего кино на ночь.
Мы уделили незаслуженно мало внимания художественному фильму "Минари" режиссера Ли Айзека Чуна - лишь выкладывали пост о нем от подписчиков. Между тем на международных площадках в этом году "Минари" собрал приличное количество номинаций и наград - от "Золотого глобуса" за лучший фильм на иностранном языке до Гран-при и Приза зрительских симпатий кинофестиваля "Сандэнс". 6 номинаций на премию Американcкой киноакадемии и одна победа - "Оскар" за лучшую женскую роль второго плана актрисе Юн Ёджон.
Фильм об американских корейцах, мигрантах первого поколения в рейгановские 80-е, пытающихся закрепиться на новой земле, возможно будет даже ближе и понятнее нашим корёсарам, нежели современным южнокорейцам. Эти ссоры и непонимания, когда на кону весь семейный капитал, надежды на хороший урожай, которые могут разрушится в любой момент из-за непредвиденных проблем, знакомы до боли каждому, кто не понаслышке знаком с кобонди. Сколько браков распалось из-за точно таких же проблем с долгами и нежеланием сдаться и бросить поле, а сколько семей закалилось в этом горниле. Сколько детей выросло в таких временных "вагончиках" (который в фильме куда как комфортнее балаганов и землянок Юга России). Сколько бабушек выучило внуков играть хато в этих времянках, пока родители пропадали в битве за урожай овощей.
Ли Айзек Чун снял почти автобиографический фильм по собственному оригинальному сценарию. Он сам вырос на такой ферме в Арканзасе и писал о том, что видел. Закончил школу в Линкольне, Арканзас, поступил в Йельский университет, чтобы изучать биологию и стать врачом (самое популярное направление карьеры для всех корейских мигрантов второго поколения), но в какой-то момент решил, что снимать кино ему нравится больше. На удивление, у него получилось. Номинации на "Оскар", в том числе за лучшую режиссуру и лучший оригинальный сценарий, - весьма неплохо для сына фермера.
Если фильм прошел мимо вас по какой-то причине, посмотрите его в компании родителей, бабушек и дедушек, если они еще с вами. Они тоже увидят в нем много знакомого.
#koryosaram_cinema #cinema@koryosaram
Мы уделили незаслуженно мало внимания художественному фильму "Минари" режиссера Ли Айзека Чуна - лишь выкладывали пост о нем от подписчиков. Между тем на международных площадках в этом году "Минари" собрал приличное количество номинаций и наград - от "Золотого глобуса" за лучший фильм на иностранном языке до Гран-при и Приза зрительских симпатий кинофестиваля "Сандэнс". 6 номинаций на премию Американcкой киноакадемии и одна победа - "Оскар" за лучшую женскую роль второго плана актрисе Юн Ёджон.
Фильм об американских корейцах, мигрантах первого поколения в рейгановские 80-е, пытающихся закрепиться на новой земле, возможно будет даже ближе и понятнее нашим корёсарам, нежели современным южнокорейцам. Эти ссоры и непонимания, когда на кону весь семейный капитал, надежды на хороший урожай, которые могут разрушится в любой момент из-за непредвиденных проблем, знакомы до боли каждому, кто не понаслышке знаком с кобонди. Сколько браков распалось из-за точно таких же проблем с долгами и нежеланием сдаться и бросить поле, а сколько семей закалилось в этом горниле. Сколько детей выросло в таких временных "вагончиках" (который в фильме куда как комфортнее балаганов и землянок Юга России). Сколько бабушек выучило внуков играть хато в этих времянках, пока родители пропадали в битве за урожай овощей.
Ли Айзек Чун снял почти автобиографический фильм по собственному оригинальному сценарию. Он сам вырос на такой ферме в Арканзасе и писал о том, что видел. Закончил школу в Линкольне, Арканзас, поступил в Йельский университет, чтобы изучать биологию и стать врачом (самое популярное направление карьеры для всех корейских мигрантов второго поколения), но в какой-то момент решил, что снимать кино ему нравится больше. На удивление, у него получилось. Номинации на "Оскар", в том числе за лучшую режиссуру и лучший оригинальный сценарий, - весьма неплохо для сына фермера.
Если фильм прошел мимо вас по какой-то причине, посмотрите его в компании родителей, бабушек и дедушек, если они еще с вами. Они тоже увидят в нем много знакомого.
#koryosaram_cinema #cinema@koryosaram
С праздником Победы, дорогие друзья!
Не хочется говорить громких слов, повторять многократно сказанное.
Скажем одно - мы помним, мы гордимся, мы благодарны!
По традиции 9-го мая все наши посты посвящены нашим бабушкам и дедушкам, советским корейцам, внесшим свой вклад в дело разгрома германского национал-социализма и японского империализма.
Низкий поклон всем ветеранам Великой войны, всем труженикам тыла, всем героям невидимого фронта.
И мирного неба над головой всем нам, благодарным потомкам этого могучего поколения.
Не хочется говорить громких слов, повторять многократно сказанное.
Скажем одно - мы помним, мы гордимся, мы благодарны!
По традиции 9-го мая все наши посты посвящены нашим бабушкам и дедушкам, советским корейцам, внесшим свой вклад в дело разгрома германского национал-социализма и японского империализма.
Низкий поклон всем ветеранам Великой войны, всем труженикам тыла, всем героям невидимого фронта.
И мирного неба над головой всем нам, благодарным потомкам этого могучего поколения.
개구리 올챙이 적 생각도 못 한다.
Лягушка не помнит времена, когда она была головастиком.
Корейская пословица
Значение: используется, например, когда более опытный в каком-то деле человек уничижительно отзывается о новичках, забывая, каким сам был в начале пути.
Лягушка не помнит времена, когда она была головастиком.
Корейская пословица
Значение: используется, например, когда более опытный в каком-то деле человек уничижительно отзывается о новичках, забывая, каким сам был в начале пути.
Не пытайся закрыть небо ладонью.
손바닥으로 하늘을 가리려한다.
Корейская пословица
Значение: Невозможно отрицать очевидное
손바닥으로 하늘을 가리려한다.
Корейская пословица
Значение: Невозможно отрицать очевидное
