Статистика ВК сообщества "Русские люди. Жизни. Судьбы."

Как только не оскорбляли нас. Кем только не называли. И рашистами, и ватниками, и орками. Последнее очень символично.
Орки - в игровых мирах, это зелёные, зубастые, бесстрашные монстры, порождённые землёй и не видящие иного предназначения, кроме бесконечной, кровавой битвы.
Пожалуй наши недруги в чём-то правы. Мы другого действительно толком не видели. Нам просто не давали возможности.
Быть может, будь мир с нами поласковей и всё по другому могло бы случиться. Самое главное - мы искренне пытались не быть теми, кем нас считали.
Но увы. А уж в последние годы совсем категорично - нашим спортсменам под своим флагом не давали выступать, с пилюлями шельмовали, хотя у самих заокеанские женщины теннисистки, с яйцами до пола, соревновались. Бородатые женщины песни пели, вносили в наши дикие души смятение. Вторую Мировую без нас выиграли. За золото, не бесплатно - то бишь, самолёты нам продавали, но мы видать не воспользовались. Из концлагерей не мы подслеповатых ботанов со скрипочками освобождали. Не мы за сохранение архитектурной красоты Праги тысячами жизней расплатились.
Даже наши дети уверены, что Хиросиму мы атомной бомбой лупанули.
Много чего обидного вытерпеть нам пришлось. Причём, так мы долго терпели, что другие бы давно взбунтовались.
Нет. Мы терпели. Начальство наше, частью из эльфов с Туманного Альбиона видать, частью из Альпийских гномов, частью из песчаных Некронов. Благородные масти - одним словом. Ни нам ровня.
Мы бы и дальше так терпели, но у всего во Вселенной есть предел и мы устали терпеть. Тупо, без внятных лозунгов, по общей совокупности устали. Так и не поняли, почему с нами так. Да и разбираться в тонкостях не захотели. Сели на волков, взяли в руки ржавые секиры и хрякнули куда по первой дотянулись.
И знаете… Отлегло. Всё-таки право было «Братство конца» - мы такие.
Теперь ловите ответочку. За нас, за других монстров - Эрнесто, Саддама, Каддафи, Уго и ещё десяток таких же, как мы.
Задымились боевые костры. Забили бубны. Пошла орда.
Мы знаем - нам придётся туго. Но зато, теперь нам гимн никто не посмеет запретить исполнять. Наших детей к третьему полу склонять никто не рискнёт.
Уже не мало.
И впереди только лучше, потому что, нам «светлоликие» такие условия создали, что хуже быть не может.
Да, придётся туго.
Но это наше естественное состояние. Как-нибудь, на ободах, до точки доберёмся.
А вот для эльфов, гномов и прочей «армии света» дискомфорт абсолютный.
Только ради этого стоит потерпеть.
Орки мы или тварь дрожащая, с барсетками «Луи Виттон» и одинаковыми лицами жён футболистов, чести не имеющие?
Такая наша злая, орчья правда.

Иван Охлобыстин

Сейчас многие хотят принизить значение нашей страны в разгроме фашизма. Ладно, если это делают западные идеологи, но мерзко видеть, как наши доморощенные холуи подпевают им из конъюнктурных соображений. Эти люди посягают на святое.

* В 70-х годах режиссер Кармен пригласил меня озвучивать 20-серийный документальный фильм «Великая Отечественная», где впервые прозвучали истинные цифры наших страшных потерь. Помню крупный план людей разных возрастов, которые отправлялись на фронт из блокадного Ленинграда, и слова: «Вглядитесь в эти лица. Запомните их. Никто из этих людей не вернётся живым…» Я начинал озвучивать и… не мог сдержать слёз. Приходилось останавливаться. Лишь через неделю я научился справляться с комом в горле и подступающими слезами.

Василий Лановой

30 июня 1942 года , в ходе встречного боя, за деревню Муравский Шлях, в районе Опытного поля, погиб советский танковый ас, гвардии лейтенант Герой Советского Союза Любушкин Иван Тимофеевич (на фото).
Вместе с командиром погиб башенный стрелок Литвиненко.

Участник Великой Отечественной войны с июня 1941 года.

Наводчик орудия танка Т-34-76 4-й танковой бригады (16-я армия, Западный фронт) комсомолец старший сержант И. Т. Любушкин отличился 6 октября 1941 года в бою у высоты 217,8 (у села Первый Воин Мценского района Орловской области, Воинское сельское поселение), когда советские войска встретились с основными силами мощной танковой группы Г. Гудериана (Бои под Мценском).

Вражеским огнём «тридцатьчетвёрка» лейтенанта Кукарина была подбита. Наводчик И. Т. Любушкин был ранен (на лейтенанте Кукарине загорелась одежда, механик-водитель танка Фёдоров тоже был ранен и оглушён, радист-пулемётчик Дуванов ранен в ногу), однако экипаж продолжал бой и поджёг пять вражеских танков. Всего в этом бою экипажем боевой машины было уничтожено девять танков противника.

О подвиге танкиста рассказала фронтовая листовка «Танковая дуэль»:
Танк старшего сержанта И. Т. Любушкина с первых минут боя был подбит вражеским снарядом и не мог двигаться. Но он принял бой и начал обстрел вражеских танков.
На широком поле разразилась необыкновенная танковая дуэль. На расстоянии 1300 метров мужественный командир расстрелял одну за другой пять вражеских машин. Но вот подоспевший немецкий тяжёлый танк пробил борт машины Любушкина.
Ранил экипаж и перебил механизм включения скорости, водитель танка немедленно принялся за ремонт. Через некоторое время машина получила возможность дать задний ход, и танк Любушкина сумел соединиться со своей колонной.

В воспоминаниях командующего 2-й танковой армией вермахта генерала Г. Гудериана о дне 6 октября 1941 года говорится: «4-я танковая дивизия была остановлена русскими танками. И ей пришлось пережить тяжёлый момент. Впервые проявилось значительное превосходство русских танков Т-34. Дивизия понесла значительные потери. Намеченное быстрое наступление на Тулу пришлось отложить».

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 октября 1941 года «за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистским захватчиками и проявленные при этом мужество и героизм» старшему сержанту Любушкину Ивану Тимофеевичу присвоено звание Героя Советского Союза.

В битве под Москвой участвовал в ряде боёв у деревень Гусенево и Дубосеково, контратаковал превосходящие силы немцев у Истры и Крюково, уничтожив при этом 6 танков противника.

Участвовал в боях на Калининском и Брянском фронтах.

В возрасте 24-х лет командир танка Иван Тимофеевич Любушкин пал смертью храбрых в бою 30 июня 1942 года за деревню Муравский Шлях (под городом Ливны) на Брянском фронте .

Участник того боя командир батальона А. А. Рафтопулло в своей книге писал:
Особенно жестокий и трудный бой провели гвардейцы 30 июня в районе Опытного поля — был внезапный встречный бой. Его принял батальон Александра Бурды.
Развёртываться их походной колонне в боевой порядок пришлось под огнём. Сверху гвардейцев-танкистов атаковала авиация, в лоб шли фашистские танки, сбоку, из-за железной дороги, вдоль которой продвигался батальон, били немецкие пушки.
В этом столкновении и погиб один из лучших танкистов, Герой Советского Союза Иван Любушкин. Только он расправился с пушкой гитлеровцев, как прямым попаданием бомбы была разбита башня его «тридцатьчетвёрки». Любушкин и его башенный стрелок Литвиненко убиты наповал, стрелок-радист Егоров тяжело ранен и только механик-водитель Сафонов остался невредим.
Он успел выскочить из охваченной пламенем машины.
Танк Любушкина горел на глазах у его товарищей до захода солнца, и то, что пережили они, глядя на него, невозможно описать…

Всего на боевом счету И. Т. Любушкина 20 уничтоженных танков и САУ противника.

Похоронен в братской могиле № 46 в деревне Росстани Ливенского района Орловской области. Здесь установлена скульптура воина с обнажённой головой, а также мемориальная плита с именами погибших.

Награды -

Медаль «Золотая Звезда» Героя Советского Союза (10 октября 1941);
орден Ленина (10 октября 1941);
медали.

Держащая твою потную, трясущуюся руку медсестра во время болезненной процедуры.

Незнакомый мужчина- дальнобойщик, меняющий колесо на твоей машине ночью в марийских лесах, на трассе, когда за бортом -30 и нет сотовой связи.

Обращение санитарки подкладывающей тебе утку - "деточка", хотя тебе далеко за 40.

Чужая тетя с сиреневыми волосами, заплатившая за твоего ребёнка в маршрутке, когда именно там и выяснилось, что твоё чадо потеряло кошелёк.

Бабушка, подбирающая котёнка из мусорного бака .

И ещё много, много, много людей, которые употребляют в повседневной речи слово "ихний", представления не имеют, что такое "trophy wife", не верят, что можно в здравом уме купить сумку за половину стоимости их жилья...

Вот на этих удивительных людях и держится моя вера в добрую и прекрасную часть человечества, а не это вот все, что я читаю в интернете за последнее время.

Наталья Угодина

Фото Владимира Соколаева

Женщина была очень старой — ей было, по всей видимости, около девяноста. Я же был молод — мне было всего семнадцать. Наша случайная встреча произошла на песчаном левом берегу Днепра, как раз напротив чудной холмистой панорамы правобережного Киева.

Был солнечный летний день тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Я играл с друзьями в футбол прямо на пляжном песке. Мы хохотали и орали что есть мочи.

Старая женщина, одетая в цветастый, до пят, сарафан, лежала, скрываясь от солнца, неподалеку, под матерчатым навесом, читая книгу. Было весьма вероятно, что наш старый потрёпанный мяч рано или поздно врежется в этот лёгкий навес, покоившийся на тонких деревянных столбиках. Но мы были беззаботными юнцами, и нас это совсем не беспокоило. И в конце концов, мяч действительно врезался в хрупкое убежище старой женщины! Мяч ударил по навесу с такой силой, что всё шаткое сооружение тут же рухнуло, почти похоронив под собой несчастную
старушку.

Я был в ужасе. Я подбежал к ней, быстро убрал столбики и оттащил в сторону навес.

— Бабушка, — сказал я, помогая ей подняться на ноги, — простите.

— Я вам не бабушка, молодой человек, — сказала она со спокойным достоинством в голосе, отряхивая песок со своего сарафана.
— Пожалуйста, не называйте меня бабушкой. Для взаимного общения, юноша, существуют имена. Меня зовут Анна Николаевна Воронцова.

Хорошо помню, что я был поражён высокопарным стилем её речи. Никто из моих знакомых и близких никогда не сказал бы так: «Для взаимного общения, юноша, существуют имена...«.
Эта старушка явно была странной женщиной. И к тому же она имела очень громкое имя — Воронцова! Я был начитанным парнем, и я, конечно, знал, что это имя принадлежало знаменитой династии дореволюционных российских аристократов. Я никогда не слыхал о простых людях с такой изысканной фамилией.

— Простите, Анна Николаевна.
Она улыбнулась.
— Мне кажется, вы хороший юноша, — сказала она. — Как вас зовут?
— Алексей. Алёша.
— Отличное имя, — похвалила она. — У Анны Карениной был любимый человек, которого звали, как и вас, Алексей.
— Анна Николаевна подняла книгу, лежавшую в песке; это была «Анна Каренина». — Их любовь была трагической — и результатом была её смерть. Вы читали Льва Толстого?

— Конечно, — сказал я и добавил с гордостью: — Я прочёл всю русскую классику — от Пушкина до Чехова.

Она кивнула.

— Давным-давно, ещё до революции, я была знакома со многими русскими аристократами, которых Толстой сделал героями своих романов.

… Современному читателю, я думаю, трудно понять те смешанные чувства, которые я испытал, услышав эти слова. Ведь я был истинным комсомольцем, твёрдо знающим, что русские аристократы были заклятыми врагами трудового народа, презренными белогвардейцами, предателями России. А тут эта женщина, эта хрупкая симпатичная старушка, улыбаясь, бесстрашно сообщает мне, незнакомому парню, что она была
знакома с этими отщепенцами! И, наверное, даже дружила с ними,
угнетателями простого народа!..
Моим первым побуждением было прервать это странное — и даже, возможно, опасное! -— неожиданное знакомство и вернуться к моим футбольным друзьям, но непреодолимое любопытство, которому я никогда не мог сопротивляться, взяло верх, и я нерешительно спросил её, понизив голос:

— Анна Николаевна, Воронцовы, мне кажется, были князьями, верно?
Она засмеялась.
— Нет, Алёша. Мой отец, Николай Александрович, был графом.

— … Лёшка! — кричали мои товарищи. — Что ты там делаешь? Ты будешь играть или нет?

— Нет! — заорал я в ответ. Я был занят восстановлением разрушенного убежища моей новой знакомой — и не просто знакомой, а русской графини!
-— и мне было не до моих футбольных друзей.

— Оставьте его в покое, — объявил один из моих дружков. — Он нашёл себе подружку. И они расхохотались.

Женщина тоже засмеялась.

— Я немного стара, чтобы быть чьей-либо подружкой, — сказала она, и я заметил лёгкий иностранный акцент в её произношении. — У вас есть подружка, Алёша? Вы влюблены в неё?

Я смутился.
— Нет, — сказал я. — Мне ведь только семнадцать. И я никогда ещё не был влюблён, по правде говоря.

— Молодец! — промолвила Анна Николаевна. — Вы ещё слишком юны, чтобы понять, что такое настоящая любовь. Она может быть опасной, странной и непредсказуемой.
Когда я была в вашем возрасте, я почти влюбилась в мужчину, который был старше меня на сорок восемь лет. Это была самая
страшная встреча во всей моей жизни. Слава Богу, она длилась всего лишь три часа.

Я почувствовал, что эта разговорчивая старая женщина вот-вот расскажет мне какую-то удивительную и трагическую историю.

Мы уже сидели под восстановленным навесом и ели яблоки.

— Анна Николаевна, вы знаете, я заметил у вас какой-то иностранный акцент. Это французский?

Она улыбнулась.
— Да, конечно. Французский для меня такой же родной, как и русский…
Тот человек, в которого я почти влюбилась, тоже заметил мой акцент. Но мой акцент тогда был иным, и иным был мой ответ. И последствия этого ответа были ужасными! — Она помолчала несколько секунд, а затем добавила:
— Это случилось в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, в
Париже. Мне было семнадцать; ему было шестьдесят пять…

* * *
Вот что рассказала мне Анна Николаевна Воронцова в тот тихий летний день на песчаном берегу Днепра:

— … Он был очень красив — пожалуй, самый красивый изо всех мужчин, которых я встречала до и после него — высокий, подтянутый, широкоплечий, с копной не тронутых сединой волос. Я не знала его возраста, но он был очень моложавым и казался мне мужчиной средних лет. И с первых же минут нашего знакомства мне стало ясно, что это был умнейший, образованный и обаятельный человек.

В Париже был канун Рождества. Мой отец, граф Николай Александрович Воронцов, был в то время послом России во Франции; и было неудивительно, что его пригласили, вместе с семьёй, на празднование Рождества в здании французского Министерства Иностранных Дел.

Вы помните, Алёша, как Лев Толстой описал в «Войне и Мире» первое появление Наташи Ростовой на московском балу, когда ей было шестнадцать, — её страхи, её волнение, её предчувствия?.. Вот точно так же чувствовала себя я, ступив на паркетный пол министерства, расположенного на великолепной набережной Кэ д’Орсе.

Он пригласил меня на танец, а затем на другой, а потом на третий… Мы танцевали, раговаривали, смеялись, шутили — и с каждой минутой я ощущала, что я впервые встретила мужчину, который возбудил во мне неясное, но восхитительное предчувствие любви!

Разумеется, мы говорили по-французски. Я уже знала, что его зовут Жорж, и что он является сенатором во французском парламенте. Мы отдыхали в креслах после бешеного кружения в вальсе, когда он задал мне тот самый вопрос, который вы, Алёша, задали мне.

— Анна, — сказал он, — у вас какой-то странный акцент. Вы немка?
Я рассмеялась.
— Голландка? Шведка? — спрашивал он.
— Не угадали.
— Гречанка, полька, испанка?
— Нет, — сказала я. — Я русская.

Он резко повернулся и взглянул на меня со странным выражением широко раскрытых глаз -— растерянным и в то же время ошеломлённым.
— Русская… — еле слышно пробормотал он.
— Кстати, — сказала я, — я не знаю вашей фамилии, Жорж. Кто вы, таинственный незнакомец?

Он помолчал, явно собираясь с мыслями, а затем промолвил, понизив голос:
— Я не могу назвать вам мою фамилию, Анна.
— Почему?
— Не могу.
— Но почему? — настаивала я.
Он опять замолчал.
— Не допытывайтесь, Анна, — тихо произнёс он.

Мы спорили несколько минут. Я настаивала. Он отказывался.

— Анна, — сказал он, — не просите. Если я назову вам мою фамилию, то вы немедленно встанете, покините этот зал, и я не увижу вас больше никогда.
— Нет! Нет! — почти закричала я.
— Да, — сказал он с грустной улыбкой, взяв меня за руку. — Поверьте мне.
— Клянусь! — воскликнула я. — Что бы ни случилось, я навсегда останусь вашим другом!
— Не клянитесь, Анна. Возьмите назад свою клятву, умоляю вас.

С этими словами он полуотвернулся от меня и еле слышно произнёс:
— Меня зовут Жорж Дантес. Сорок лет тому назад я убил на дуэли Пушкина…

Он повернулся ко мне. Лицо его изменилось. Это был внезапно постаревший человек; у него обозначились тёмные круги под глазами; лоб перерезали морщины страдания; глаза были полны слёз…

Я смотрела на него в неверии и ужасе. Неужели этот человек, сидевший рядом со мной, был убийцей гения русской литературы!? Я вдруг почувствовала острую боль в сердце. Разве это мыслимо?! Разве это возможно!? Этот человек, в чьих объятьях я кружилась в беззаботном вальсе всего лишь двадцать минут тому назад, этот обаятельный мужчина безжалостно прервал жизнь легендарного Александра Пушкина, чьё имя известно каждому русскому человеку — молодому и старому, бедному и богатому, простому крестьянину и знатному аристократу…

Я вырвала свою ладонь из его руки и порывисто встала. Не произнеся ни слова, я повернулась и выбежала из зала, пронеслась вниз по лестнице, пересекла набережную и прислонилась к дереву. Мои глаза были залиты слезами.

Я явственно чувствовала его правую руку, лежавшую на моей талии, когда мы кружились с ним в стремительном вальсе…Ту самую руку, что держала пистолет, направленный на Пушкина!
Ту самую руку, что послала пулю, убившую великого поэта!

Сквозь пелену слёз я видела смертельно раненного Пушкина, с трудом приподнявшегося на локте и пытавшегося выстрелить в противника… И рухнувшего в отчаянии в снег после неудачного выстрела… И похороненного через несколько дней, не успев написать и половины того, на что он был способен…
Я безудержно рыдала.

… Несколько дней спустя я получила от Дантеса письмо. Хотели бы вы увидеть это письмо, Алёша? Приходите в понедельник, в полдень, ко мне на чашку чая, и я покажу вам это письмо. И сотни редких книг, и десятки прекрасных картин.

* * *
Через три дня я постучался в дверь её квартиры. Мне открыл мужчина лет шестидесяти.
— Вы Алёша? — спросил он.
— Да.
— Анна Николаевна находится в больнице с тяжёлой формой воспаления лёгких. Я её сын. Она просила передать вам это письмо. И он протянул мне конверт. Я пошёл в соседний парк, откуда открывалась изумительная панорама Днепра. Прямо передо мной, на противоположной стороне, раскинулся песчаный берег, где три дня тому назад я услышал невероятную историю, случившуюся с семнадцатилетней девушкой в далёком Париже семьдесят пять лет тому назад. Я открыл конверт и вынул два
листа. Один был желтоватый, почти истлевший от старости листок, заполненный непонятными строками на французском языке. Другой, на русском, был исписан колеблющимся старческим почерком. Это был перевод французского текста. Я прочёл:

Париж
30 декабря 1877-го года

Дорогая Анна!

Я не прошу прощения, ибо никакое прощение, пусть даже самое искреннее, не сможет стереть то страшное преступление, которое я совершил сорок лет тому назад, когда моей жертве, великому Александру Пушкину, было тридцать семь, а мне было двадцать пять. Сорок лет — 14600 дней и ночей! — я живу с этим невыносимым грузом. Нельзя пересчитать ночей, когда он являлся — живой или мёртвый — в моих снах.

За тридцать семь лет своей жизни он создал огромный мир стихов, поэм, сказок и драм. Великие композиторы написали оперы по его произведениям. Проживи он ещё тридцать семь лет, он бы удвоил этот великолепный мир, — но он не сделал этого, потому что я убил его самого и вместе с ним уничтожил его будущее творчество.

Мне шестьдесят пять лет, и я полностью здоров. Я убеждён, Анна, что сам Бог даровал мне долгую жизнь, чтобы я постоянно — изо дня в день — мучился страшным сознанием того, что я хладнокровный убийца гения.

Прощайте, Анна!

Жорж Дантес.

P.S. Я знаю, что для блага человечества было бы лучше, если б погиб я, а не он. Но разве возможно, стоя под дулом дуэльного пистолета и готовясь к смерти, думать о благе человечества?

Ж. Д.

Ниже его подписи стояла приписка, сделанная тем же колеблющимся старческим почерком:

Сенатор и кавалер Ордена Почётного Легиона Жорж Дантес умер в 1895-м году, мирно, в своём доме, окружённый детьми и внуками. Ему было восемьдесят три года.

* * *

Графиня Анна Николаевна Воронцова скончалась в июле 1952-го года, через десять дней после нашей встречи. Ей было девяносто два года.

Автор: АлександрЛевковский

Был только один шанс из миллиона, что останки погибшего Аркадия Гидрата найдут, а содержимое медальона прочитают. И это случилось.
Есть в Москве станция метро «Площадь Революции». Ее вестибюль украшают скульптуры девушек и парней с красивыми лицами и вдумчивыми глазами. Пограничник с собачкой, которой все трут нос на удачу, девушка с петушком, тоже натертым до блеска, бравый летчик.
В 1937 году, когда отливались эти фигуры, их прообразам — молодым парням и девушкам — было лет по 25-30. Сколько из этих ребят пережили войну? Как сложилась жизнь их близких? По разным оценкам, от одного до четырех миллионов советских солдат, участвовавших во Второй мировой войне, до сих пор числятся пропавшими без вести. Многие из них были оставлены не захороненными на полях сражений. Поиском и захоронением останков таких солдат сейчас в России занимаются в основном волонтеры из поисковых отрядов.
Однажды на закате дня в 2000 году поисковик Вячеслав Прохоренко находит останки солдата рядом с немецкими укреплениями на Синявинских высотах в Ленинградской области.
Петлицы младшего лейтенанта, бинокль, пистолет. А в кармане истлевшей гимнастерки — медальон с запиской. Раскручивают еле живой бланк уже в лагере. «Бумажка тонкая-тонкая, буквы еле видны. Оставлять до утра было нельзя. Буквы бы расплылись, а бумага бы засохла и рассыпалась. Собрали фонари со всех отрядов и решили разворачивать записку в темноте», — рассказывает участник той экспедиции Илья Прокофьев.
Четыре часа напряженная тишина. Фонари дрожат в уставших и холодных руках. Наконец записку удается развернуть и прочесть: «Гидрат Аркадий Антонович, город Гусь-Хрустальный, посёлок Красный». Начинается поиск данных о бойце, ребята посылают запросы в военкоматы и архивы.
Несколько месяцев спустя выясняется, что Аркадий Гидрат родился в Калуге, был многократным чемпионом Москвы и рекордсменом СССР по прыжкам в высоту с результатом 191,5 см, преподавал в Государственном центральном институте физической культуры.
Аркадий Гидрат вошел в число 50 лучших прыгунов в высоту за всю историю СССР В 1939-м Аркадий добровольцем ушел на войну с Финляндией, служил в лыжном батальоне. Вернулся, начал писать кандидатскую диссертацию по педагогике. Но не успел ее закончить. Снова началась война — Великая Отечественная.
В августе 1941 года сержанта Гидрата, как отличившегося в боях, отправили на курсы для младших командиров «Выстрел». Выпускникам присваивали звание младшего лейтенанта и прочили большое военное будущее. Но уже в сентябре рота курсантов под командованием Гидрата насмерть встала на Синявинских высотах, пытаясь не допустить полной блокады Ленинграда.
«Нам удалось найти в Москве дочь офицера — Ольгу Аркадьевну Гидрат. Мы встретились, и она попросила нас съездить в одно место», — рассказывает поисковик Николай Исаев. «На станции метро "Площадь революции" Ольга Аркадьевна подошла к фигуре парня с книгой, положила руку на ботинок скульптуры и тихонько произнесла: "Знакомьтесь, это мой папа», — тут голос Николая обрывается. Сдержать слезы почти невозможно. К скульптуре, которую лепили с Аркадия Гидрата, его дочь приходит до сих пор.
«Мама всегда приходила с цветами, подолгу сидела рядом со скульптурой и плакала. Это единственное место, куда мы могли прийти. Ведь во всех документах папа числился пропавшим без вести. Я помню, как он посадил меня на плечи, и мы долго стояли перед зеркалом… А потом папа ушел, и больше вестей о нем не было», — вспоминает Ольга Гидрат.
Весной 2001 года останки Аркадия Гидрата были захоронены с отданием воинских почестей на мемориале на Синявинских высотах. Личные вещи офицера поисковики передали дочери, она до сих пор хранит их как реликвию. Ольга всю жизнь проработала гидрогеологом, воспитала сына, которого назвала Аркадием — в честь отца.
«Поймите, неизвестный солдат — это не что-то абстрактное, каждый неустановленный воин — это был живой человек! У него было имя, семья, любовь была своя!» — вздыхает Илья Прокофьев.
Он и тысячи других волонтеров продолжают искать останки погибших солдат.
На полях записки, которую Аркадий Гидрат вложил в свой смертный медальон, он написал жене «Живи счастливо!».
«Такое вот завещание любимой. Да и всем нам, наверное», — добавляет Прокофьев.
Будете ехать в московском метро, найдите на станции «Площадь Революции» скульптуру парня с книгой — этот пост о нем.
На фото: Аркадий Гидрат; члены поискового отряда "Честь и долг".

22 июня.

Эта ночь навсегда вошла в нашу жизнь.

В каждую семью, в каждого из нас, из поколения в поколение.

Не смеют крылья чёрные, над Родиной летать.

Посмели.

Ночь.

Они прилетели с последними звёздами...

Горят города, горят танки, горят самолёты на аэродромах.

Уже гибнут мирные жители, ведут последний бой пограничники.

Утром миллионы людей соберутся у репродукторов.

Вся страна.

Кто - то со слезами и страхом.

Кто - то с ненавистью, стиснув зубы и кулаки.

Вся страна молча вышла на улицы.

И слушала о начале войны.

Великой Отечественной Войны.

Уже потянулись колонны беженцев пыльными дорогами.

Уже расстреливают их немецкие штурмовики.

Ревут моторы, они наступают.

Никто и ничто до этого не смогло им противостоять.

Катастрофа первых дней войны- чудовищна.

Погибнут сотни тысяч.

Миллионы попали в плен.

Не сдались, попали.

Все любят писать про эти миллионы пленных.

Но кто пишет про миллионы рапортов, в первый же день войны?!
Десятки миллионов!!
С первого дня!

Из дальневосточных гарнизонов и московских музучилищ.
Как под копирку написанных- прошу отправить на фронт!

Вы это забыли, да?

У нас пленили миллионы, у остальных- всех.
Целые страны.

Но наши писали рапорты, миллионы рапортов- прошу отправить на фронт, и потому мы победили!

Народ не сдался.

Можно перечислить бесконечное множество национальностей, населявших Советский Союз.

Это глупо.

Никто не забыт, никто не сдался, все ушли на фронт.

У Гитлера были планы на эту землю.

Уничтожить всех, просто истребить.

Не вышло.

Из - за миллионов рапортов.

Из - за миллионов, ставших к станкам.

Из - за миллионов, на руках перетащивших эвакуированные заводы и запустивших их в чистом поле.

Из - за шедших на таран, подрывавших себя гранатами, закусывавших провода, умерших от голода, работая раздатчиком хлеба в Ленинграде.

Из - за миллионов ждавших и веривших!

Наша война была войной насмерть с первых секунд.

До последней секунды.

С четырех утра 22 июня 1941 года.

— Дед, не умирай, слышишь?!
— Мне можно, я старый. Одно жалко — знать бы, когда война кончится...
— Весной кончится.
— Больно ты скорый сынок, до весны нам немцев не погнать.
— Весной 45-го. Я точно знаю! Мы эту Победу никогда не забудем, дед, понимаешь! Для нас 9 мая — самый главный праздник будет! Важнее Нового года. И Ветераны каждый год будут идти по главной улице, а все им будут цветы дарить и спасибо говорить. Минута молчания каждый год и через 10 лет, через 20 и через 40, через 70... Всегда, понимаешь, дед! И кино снимать будут. ПОТОМУ ЧТО ЕСЛИ БЫ НЕ ВЫ, НАС БЫ ВООБЩЕ НЕ БЫЛО!......

Фильм «Туман»

Был он рыжим, как из рыжиков рагу.
Рыжим,  словно апельсины на снегу.
Мать шутила,  мать веселою была:
«Я от солнышка сыночка родила…»
А другой был чёрным-чёрным у неё.
Чёрным,  будто обгоревшее смолье.
Хохотала над расспросами она,  говорила:
«Слишком ночь была черна!..»
В сорок первом, в сорок памятном году
прокричали репродукторы беду.
Оба сына, оба-двое, соль Земли —
поклонились маме в пояс.
И ушли.
Довелось в бою почуять молодым
рыжий бешеный огонь  и черный дым,
злую зелень застоявшихся полей,
серый цвет прифронтовых госпиталей.
Оба сына, оба-двое, два крыла,
воевали до победы.
Мать ждала.
Не гневила,  не кляла она судьбу.
Похоронка
обошла её избу.
Повезло ей.
Привалило счастье вдруг.
Повезло одной на три села вокруг.
Повезло ей. Повезло ей! Повезло! —
Оба сына воротилися в село.
Оба сына. Оба-двое.  Плоть и стать.
Золотистых орденов не сосчитать.
Сыновья сидят рядком — к плечу плечо.
Ноги целы, руки целы — что еще?
Пьют зеленое вино, как повелось…
У обоих изменился цвет волос.
Стали волосы — смертельной белизны!
Видно, много
белой краски
у войны.

Роберт Рождественский "Баллада о красках"

Художник В. Киреев "Весна сорок пятого"

Не могу ненавидеть тех, кто меня предал, — это их собачье дело. Просто эти люди становятся мне безразличны.
Образно говоря, иду я, скажем, по берегу реки, и этот человек тонет: я, конечно, протяну руку и вытащу его, но помогать отжимать белье уже не буду.

Андрей Краско.