Статистика ВК сообщества "Innsmouth"

Добрый вечер, инсмутята. Как вы могли заметить, за январь в группе не появилось ни одного поста (кроме, тащемта, вот этого).
Пожалуй, стоит объясниться.

Во-первых, конечно, меня слегка затянул водоворот достаточно неожиданных событий в, кхм, личной жизни и на работе, не без того. Перекат на другую должность, перекат на другой возраст (33 года эт вам не шутки, детишки), прочая фигня. Всё перечисленно, впрочем, хоть и повлияло на затянувшуюся тишину в паблосе, но не стало главной её причиной.

Главной причиной стало то, что в моих заметках банально ни осталось ни единой истории, которую я мог бы запостить. Запасы старой годноты иссякли, а новой не нашлось. Я не раз говорил, что постить почти нечего, что жанр мельчает, что однажды постить мне будет не почти нечего, а совсем нечего, и этот день настал.

Я вспоминаю, с каким упоением я читал вещи типа "Костяной", "Трапеза", "Бледен лунный лик", "Отчаяние", и тэдэ и тэпэ. Ничего из прочитанного в последнее время даже близко так не доставляет — и да, раньшебылолучше.жпг. Даже Игорь Шанин, которого я тут так хайпил, последними произведениями слегка расстроил :D
В "голосование за лучшую историю месяца" педомракии я даже заходить уже боюсь, всё чаще там номинируется что-то заслуживающее исключительно плашку "к удалению", а никак не звание лучшей истории.

Резюмируя: постить мне пока нечего, идей нет, жанр не радует.
Если есть что-то, что я не запостил, а вы считаете, что оно всенепременно тут должно быть, кидайте в личку или в предложку.
Если вы полны идей и считаете, что я просто сдулся, а лично вы готовы вдохнуть новую жизнь в паблос — пишите в личку, обговорим условия.
Если вы кот, то вы не смогли это прочитать.
Если админ в вашем любимом паблике шутит не очень смешные шутки, есть вероятность, что ваш любимый паблик — это Innsmouth.

— Понимаете, эээ… доктор… Ну, как бы… — я физически чувствовал, как мой пациент и не знает, с чего начать-то: заранее подготовленная речь, если она была, тут же забылась; всё, связанное с причиной его визита ко мне, казалось ему самым важным.

— Не торопитесь рассказывать, Андрей… Как лучше к вам, на «вы» или на «ты»? — сделав голос максимально добрым и бархатным, вопросил я. У всех больных такие предпочтения, понятное дело, различаются.

— Да как угодно… Давайте на «ты», — слабо проговорил Андрей, нервически потирая ладонями и без того потрёпанные и выцвевшие джинсы. Определения «потрёпанный и выцвевший» можно было без зазора совести применить и к нему самому: он то неровно дышал, вытирая пот с невероятно худого лица, то тёр колени; также он был очень бледен: даже не белой была его кожа, а уже с каким-то синюшно-зеленоватым оттенком — хотя, может, это тени играли. Я знал, что ему девятнадцать лет, но выглядел он, пожалуй, на все тридцать. Впрочем, большинство моих пациентов выглядят именно так — стереотипные посетители психотерапевта — а то и похуже. Я бы хотел взглянуть Андрею в глаза, чтобы узнать о нём как можно больше, ещё не вступая в диалог, но они были закрыты. Больной и вошёл в мой кабинет вслепую, и уселся в кресло, и говорил со мной именно так. Я изучил его дело, не так давно поступившее в клинику, и знал, что не открывая глаз этот несчастный человек существует уже несколько месяцев.

— Хорошо. Так вот, не надо торопиться. Расскажи абсолютно всё, что касается твоей проблемы — звучит тривиально, но именно и это уже будет первым шагом к её решению! Нет никаких ненужных деталей, лишних подробностей — от начала и до конца выложи всё, почему ты пришёл ко мне, ну и я… Мы начнём решать. Я прекрасно понимаю, какая путаница у тебя сейчас в голове, но просто расскажи, так сказать, потоком сознания. Это важно, Андрей, — я откинулся в кресло, напоминающее пивной живот, и уставился на собственные пальцы, ожидая рассказа моего визитёра.

— Хорошо, — молодой человек тяжело вздохнул. — Началось это… ээ… в ноябре девяносто пятого. Пять месяцев назад. Не п-помню число… — он мямлил и заикался, но это было совершенно естественно. — Короче, как-то незаметно случилось. Вот. Да. Б-было мгновение — и всё в порядке было. Тип-топ. А в следующее раз — и подстава эта. И незаметно так, не сп-понтанно, а так п-плавненько…

— Так. Ну-с, излагай о подставе этой, — я не смотрел на него.

— Окей. Ну… Они появляться стали, — Андрей заёрзал на кресле. Видно было, что он ощущает, что рассказ его с этими некими Ими звучит нелепо и до ужаса банально — так же, как и десятки других, поведанных несчастными людьми в этом кабинете и этой клинике. — П-появляться… Издалека так. Сначала… тени, наверное, сгустились как-то. И заговорил в них кто-то. Трудно описать, да вы поймёте. Вот. П-потом уже явные образы появились. Да. Вдалеке сначала. Ну, гуляешь, там, в парке, вдруг оп! — видишь, стоит кто-то вдалеке. За деревом. Моргнул — нет никого. Или в толпе какой-то вдруг выцеп-пляешь лицо — неприятное такое. Стоит и п-пялится в упор на тебя. Оп — исчезло… — пациент до хруста сжал кулаки. — Доктор, я же понятно говорю?

— Абсолютно, — я кивнул, хоть он и не мог меня видеть. — Продолжай, ничего не упуская.

— Ну вот. У меня сессия была в универе скоро, я как-то и внимания не обратил… Но они ближе становились. Ближе и уродливей. Ну, на улице вдруг за тобой идти кто-то начинает. П-преследует так. Оборачиваешься — а у него лицо какое-то… Не лицо-то и особо. Вроде человека, но какое-то такое… Набекренистое. Страшно вот тогда стало. Вот. Моргаешь — он не исчезает. Закрываешь глаза, головой трясёшь панически — как испаряется. Вот, доктор, — больной отхлебнул воды из заботливо заранее принесённого стакана, что стоял рядом на столе: он уже прекрасно ориентировался без зрения. — И много их было… Много. Я отказывался думать… Отказывался. П-понимал ведь, что неладно это вообще, да мозгами на стресс и прочую лабуду списал… Мда. А они всё ближе. Ближе и страшнее. Беседуешь с другом — нормально. Моргаешь — а у него вместо лица как земля вспаханная — только глаза тебе как в душу смотрят. И зубы. Ой, острые. Ты моргаешь — а он, сука, не исчезает! — Андрей входил в психический раж. — Не пропадает! Головой трясёшь, то-сё — на месте сидит и ме-еедленно так к тебе пододвигается. П-потихоньку. Глаза закрываешь, орать что-то начинаешь — и сразу тебя за руку хватают, трясут. «Андрей, что такое?! Андрюха, глаза открой!!!». Открываешь — вроде всё в порядке. Человеческие лица. Знакомые.

— Так, — я потирал ладони друг о друга. — И это продолжало прогрессировать?

— Да. Исчезали они на дни, а то и на часы — и снова. То рядом сидят, то издали таращатся — и непременно ближе подбираются. Всё быстрее. Драться пытался, хоть видел, что зубы у них мне глотку вспорют махом — толку нет. Лезешь драться с таким — разнимают с человеком. Убить даже хотел, но в топку мысли эти бросил. Знал, что труп уже человеческий обнаружат и направят меня далеко и надолго… Только глаза закрытые и спасали. Не знаю, откуда они и почему именно ко мне пристали — глаза спасают. Как в детстве от Буки под одеяло залезть. П-почему? Хрен знает. Но веки как броня от них, — Андрей на секунду будто призадумался — да… Под самый Новый Год с матерью разговариваю… взгляд на секунду отвожу… и опа. Мама клыками на меня пялится. И так подходит быстренько. Явно не чтоб поцеловать сыночка. А из пасти этой речь матери литься продолжается, про праздники, хуё-моё, — экспрессия заболевшего человека перетекла в мат, но он этого и не заметил, — а тварь рядом уже. Чёрт. Ну… С тех пор я вот так и хожу… Сплю, ем, пью. Закрыв глаза, я знаю, что как-то защищён. И вокруг всё вправду тихо-ладно, доктор. Свои вокруг. Ну, вроде бы. Хи. Лиц я их не вижу, но ведут они себя, как люди. В клинику вашу вот направили. Деньги есть, — пациент примолк и вдруг едва не разрыдался.

— Пожалуйста, доктор!.. Вы же умным быть должны, так скажите, почему Я? Я ж не грешил особо, да и в бога вообще не верю. Не убил никого, не предал, блядь, за что мне это вообще, и ведь реальны они, да только все поехавшие говорят, что реально, но другие-то не видят, и всё это… Конец жизни… — речь Андрея спуталась, он спрятал иссохшее лицо в ладони и мелко затрясся, буквально источая жалость действительно ни за что разбитого человека.

Я взял со стола карандаш и, завертев его в руках, заговорил.

— Я понял тебя, Андрей. Не буду задавать уточняющих вопросов, ибо я действительно всё понял. Это… ужасает. Теперь слушай меня очень внимательно. Ты хочешь решить свою проблему, а значит, всё уже не так плохо — не конец жизни никакой. Проблему мы сейчас решать и начнём. Ты готов помочь самому себе, выслушав и исполнив указания, если они будут?

Пациент безмолвно кивнул, продолжая трястись.

— Итак. Для начала представь, что все эти «они», увиденные тобой… не реальны. Просто очень тщательно смоделированы. Смоделированы твои разумом. Погоди возражать: да, поверить или просто представить это нелегко, но сам подумай, невзирая на всю достоверность этих… образов: что вероятнее — то, что это реальные потусторонние существа или что это иллюзия, галлюцинация? Думаю, ответ очевиден. Прозвучит больно, но ты умный человек, Андрей, и должен понять и принять это — у тебя психическое расстройство. Не могу ещё сказать, какое, но вполне возможно, что и шизофрения. Негативные галлюцинации, преследующие тебя в облике мистических враждебных существ; и ты уже безволен, апатичен по отношению к ним, хоть и желаешь избавиться от них… Можно продолжать. Врождённое? Наверное. Могу предположить, что «пробудилось» на почве стресса перед зимний сессией в вузе. Но это никак не конец жизни, Андрей! Опять же, не делай ошибочных ранних суждений. Страшные сказки про психушки и овощей в прошлом. Твоя болезнь вполне лечится, причём довольно эффективно и несложно. Другое дело, — я усилил акцент на свои слова, — что перед тем, как открыть дверь в твоё здоровое будущее, необходимо верно подобрать ключ. Неверно сделаешь первые шаги — лечение насмарку. Я знаю, что ты боишься конец дней провести или одному дома на куче таблеток, либо в дурдоме. И именно чтобы не допустить этого, ты должен сделать первый шаг к нормальному лечению и послушаться меня, — ораторствуя, я следил за мимикой пациента. Юноша явно понимал меня и даже верил, но по-прежнему был отчаянно нахмурен, закусив губу.

— Просто открой глаза, Андрей.

— Нет! — вскрик его прозвучал как-то особенно сухо и болезненно. Надрывно. — Я знаю, что за этим последует. Нет, доктор, я правда понял вас насчёт правильного подхода и… прочего, но, чёрт, я не открою глаз. Нет. Да, я болен, я и сам это осознаю, но ведь я в курсе, что увижу на месте вашего лица.

— Ты увидишь обыкновенное человеческое лицо, — мягко промолвил я, добавив ласковой вкрадчивости в тон. — Представь лицо мужчины лет сорока с небольшим, с уже заметными морщинами, следами от очков, очками… Светлые волосы, дурацкой чёлкой ниспадающие на лоб… *Глаза* в конце концов, Андрей! Голубые и настоящие! Ты так давно не видел чужих нормальных лиц и глаз! А закрыв свои, ты ведь от всего мира отдалился. Ты закрыт, и никакой ключ ради лечения в душу твою не войдёт. Так и просидишь всю жизнь, ослепнув. Шанс, понимаешь? Хотя бы шанс на то, что ты не увидишь своих пугающих иллюзий, представь. Откройся же! Просто… откройся. Открой не только глаза, но и как бы, ммм, самого себя! — Я увлечённо зажестикулировал и пододвинулся к моему подопечному, едва не вскочил с кресла. — Ну а если что, — вздох, — ты всегда успеешь снова закрыть глаза.

— И как вы это делаете?.. — голос истощённого дрожал. — Я понятия не имею, что я творю, но я попробую. Что-то… есть такое в вашем тоне. В словах путаюсь. Пиздец. Просто… закрытым овощем и в самом деле пролежать не хочется. Терять нечего. Ну и глупый я. Ха-ха. Ну…

Несколько секунд, которые его веки дрожали перед тем, как открыться, были часами, тянувшись, как липкая нить мухоловки, в которой добарахтывает последние мгновения жизни глупое насекомое. Тонкие, уже покрывшиеся какой-то мертвенной синевой, оболочки глаз нервно колыхались, как эта самая муха, как кусок желе, по которому вмазали кулаком. В конце-концов, после ещё одной паузы — я буквально ощущал, как в этот миг для него остановилось время — Андрей издал странный сиплый вздох и открыл глаза.

Зрачки его напоминали шарики авторучек; даже то небольшое количество света в моём кабинете резко врезалось в глаза пациента до слёз. Проморгавшись, Андрей, казалось, облегчённо вздохнул, блаженно улыбнулся и посмотрел на меня.

Я тоже улыбнулся. Тонкие и жёсткие губы цвета жжёной резины отошли назад, открывая два ряда белоснежных острых зубов, напоминающих маленькие полумесяцы. Если попытаться их пересчитать, то, кажется, можно впасть в гипнотический транс. Зубы были очень острыми — под мясо. За ними таился вытянутый жёсткий язык с небольшим остриём на конце.

Воздух вышел из груди Андрея с тихим неприятным свистом. Чтобы закрыть глаза, ему пришлось бы затратить всего-то две-три сотых секунды, но я мог двигаться гораздо быстрее…

Гораздо быстрее.

1. Бутыль.

А еще нельзя ходить с большими Пацанами гулять. С незнакомыми особенно. Вот один мальчик пошел гулять, идет по пустырю, который рядом со стройкой и видит – костер горит. Подходит – а там Пацаны. Костер жгут. Ну, Пацаны его схватили, дали в руки такую здоровенную бутыль, полную, как у нас в кабинете химии стоит, и сказали – стой тут, держи ее. А сами встали подальше и смотрят.

2. Не ходи.

А еще если к тебе какой-нидь дядька подойдет и будет звать с собой и обещать всякую жувачку, или машынки там, или самалетики, то никогда не надо с ним идти. А был один мальчик, он стоит и видит – раз, дядька к нему подходит. И говорит: пойдем со мной, я тебе покажу машынки, у меня есть такая комната, где много-много разных машынок, каких ты нигде больше не увидишь никогда. А мальчик он знал, что нельзя вот так соглашаться, он и говорит – нет, говорит, не пойду. А тогда Дядька ему и говорит – а еще у меня есть такая комната, там много-много самалетиков, больших и маленьких, и военных, и каких ты не видел никогда. Ну, мальчик хочет конечно самалетики смотреть. Но все равно говорит – нет, не хочу, не пойду с тобой. И тогда Дядька говорит – а у меня есть еще такая комната, и там знаешь что ? Там виласипет ! Такой такой виласипет, какого ты не видел никогда. Пошли, говорит, я покажу тебе виласипет, а если тебе понравится, то подарю тебе. И мальчик согласился, пошел с Дядькой.

3. Глаза

А он чего, он стоит, держит в руках эту бутыль, боится. У костра, значит, стоит. И тут, видно, бутыль нагрелась. И у него в руках прям взорвалась. И ему оторвало руки, кисти рук вернее. И лицо всё посекло осколками, и глаза выбило, вытекли глаза у него. Вот. А Пацаны убежали.

4. Дом длинный, черный.

И вот раз – приходят они в дом, а там дом такой, длинный, черный из кирпичей, и они пришли с Дядькой в такую большую длинную темную комнату типа зала такого. И мальчик смотрит – а там в стене три железных двери, ключи в замках торчат. На одной написано белой краской: «машынки». А на второй написано: «самалётики». Такими маленькими буквами кривыми. Вот.. А на третьей двери написано: «Виласипет». И тут раз, Дядька говорит – я щас приду и тебе все покажу, открою, а ты пока тут жди. Только не открывай двери сам. А то я ничего не дам тебе. Запретил, он, в общем, мальчику двери открывать, а сам ушел. Ну, мальчик стоит, очень ему хочется посмотреть, дай думает я хоть на машынки посмотрю.. Дай думает я немножко только посмотрю и все. И вот он подходит к первой железной двери, поворачивает ключ, открывает ее.. Видит -там темная комната. А на полу кости. Весь пол усыпан костями, завален костями. Некоторые старые и сухие, но другие - свежие, будто их совсем недавно еще грызли, глодали. Ну мальчик испугался конечно. Но все равно думает – дай-ка я теперь загляну за вторую железную дверь. Где самалетики. Вдруг там правда самалетики ! И вот он поворачивает ключ, открывает вторую и видит – там тоже темная комната. А в углу что-то в кучу свалено, темное что-то. Он пригляделся, смотрит – а там головы. Там в углу были свалены в кучу головы мальчиков и девочек, некоторые уже давно сгнившие, без глаз, с оскаленными зубами, а некоторые нет, некоторые были новые совсем, с застывшими искаженными лицами, широко раскрытыми остекленевшими глазами –

5. Слёзы

А его, говорят, Леха видел, он говорил, он потом в 291 школе учился. В общем, ему в больнице сделали такую операцию, ему расщепили руки до локтя. Там кости-то двойные. И получились у него такие клешни, прям из рукавов торчали. И вот Леха рассказывал – сидит он за партой, держит ручку в этой клешне своей и пишет. Ну , то есть пытается че-то написать. А ему давали такую специальную рамку, чтоб буквы он мог писать. Он же не видел ничего, глаз-то нет, у него вместо лица одна каша какая-то. И вот он сидит и плачет, а слезы прямо так и льются. Из пустых глазниц.

6. Голос

и тут он услышал издалека голос Дядьки. «Мальчик, мальчик, ты ведь не открывал Первую дверь, не смотрел на машынки ? Ты ведь хороший, послушный мальчик…» И голос ближе, ближе. «Мальчик, мальчик, ты ведь не открывал Вторую дверь, не смотрел на самалетики ?» … И тут слышит он – как будто вдалеке, в темноте что-то как будто скрипит, тяжело по полу волочится. Ну мальчик думает всё, надо бежать отсюда, и побежал, побежал по коридору.. А Дядька все ближе, его голос все громче, громче : «Мальчик, мальчик, ты ведь хороший, послушный - ты не открывал Третью дверь, мальчик ? Ты ведь не смотрел на Виласипет ?» А мальчик добежал до конца коридора и видит – там наверху маленькое окошко, он уцепился, протиснулся в это окошко и вылез ! Упал прямо на улицу, поднялся и побежал.

5. Он бежал, бежал.

Он бежал лесами и долами, бежал туманными оврагами, бежал по полям сражений, по полуистлевшим доспехам, уходящим под его ногой в топкие мхи, бежал по пустынным улицам сожженных городов, бежал мимо громадной спящей Головы, бежал чуть освещенными луной дворами, мимо ржавых клетей, заваленных сломанными механическими собаками, бежал темными аллеями сквозь запах тления и духов, и женщины в бархатных черных платьях, в масках из перьев оборачивались на него; он бежал по пустыням, бежал мимо летнего дворца Асархаддона, продираясь сквозь леса кольев с ободранными, насаженными на них телами, и воронье касалось его лица мягкими черными крыльями, и пепел из сожженных танков курского поля засыпал его глаза, а он всё бежал, бежал… И прибежал домой.

6. Милиционеры пришли.

Ну его все спрашивают типа где был, чего такое, а он говорить не может Потерял речь потому что. Совсем не может говорить. И вот он взял бумагу, ручку, и быстро написал, нацарапал про все что с ним было, а потом упал. И умер. А его родители отнесли ту бумагу в милицию. И милиционеры пошли в тот дом к тому Дядьке и схватили его, и в общем его расстреляли. Потому что он столько людей убил. Вот.

7. Дверь.

А в том доме больше никто потом не жил, не хотел потому что. И он постепенно зарос крапивой, и крыша провалилась, и травой заросли балки на чердаке, и все забыли где этот дом; он так и стоит заброшенный, заросший – птицы не вьют там гнезда и дикие звери там не живут, даже не ходят рядом. Сквозняки гуляют по темному сырому коридору. Ржавая железная дверь в первую комнату висит на петлях, и от перекошенной петли к косяку тянутся нити тонкой паутины. Открыта дверь и во вторую комнату - пустую и темную. А третья дверь заперта. О ней забыли. И на двери, сквозь ржавчину плесень, еще можно разобрать слово, написанное кривыми тонкими буквами –

Виласипет

Александр сидел за рабочим столом и раздумывал, откуда взять денег на оплату ипотеки, как вдруг из офисного коридора донёсся пронзительный вой сирены и зазвучало громогласное:

– Внимание, это не учения! Всем немедленно покинуть наземные этажи здания и спуститься в подвальное бомбоубежище. Повторяю: это не учения! Всем немедленно укрыться в подвале! Угроза воздушной атаки!

Заскрежетали по полу отодвигаемые стулья, люди в рубашках и деловых костюмах спешно заструились в коридор под повторяющийся аккомпонемент сурового бездушного голоса и мрачной сирены из старинных советских громкоговорителей.

Александр вскочил с кресла и вышел с остальными в коридор. Там уже скопилась целая толпа. Торопясь и матюгаясь, люди спешили по пыльной лестнице вниз, в подвал. В безопасность. Сирена продолжала реветь – вообще в первый раз за долгие годы работы Александра в этом здании. Похоже, это действительно были не учения.

«Чёрт, что случилось-то? “Воздушная атака”… Американцы ракету запустили? Корейцы? Террористы? Сука, надеюсь, это ошибка всё-таки…» – гадал он, спускаясь к подвалу. Взгляд в окно ответа на вопрос, что за апокалипсис сейчас, возможно, приключается, не дал: за окном стоял плотный октябрьский туман и не было видно вообще ни черта.

Вот и подвал: голые стены с откалывающейся плиткой, запах сырой штукатурки. А вот и дверь в убежище, оставшаяся в этом старом здании, видно, ещё с шестидесятых: прямоугольник тяжёлого металла и ручка в виде вентиля. Кто-то открыл дверь и стал пропускать остальных внутрь, в тёмное нутро бомбоубежища. Над дверью, вращаясь, мерцала кроваво-красным лампочка. Александру стало тревожно. Страшно. А как же Ленка там, как же Владик? Они сейчас уже домой едут, где им укрыться успеть? Может, где-то уже ракеты первые упали? И даже не связаться с женой, чёрт возьми: телефон наверху, в кабинете остался. Ему вдруг захотелось развернуться и, растолкав людей, побежать на улицу, помчаться к близким, плевать на тревогу – но людской поток давил, и вскоре Александр оказался в темноте убежища.

– Внимание: это не уче… – массивная дверь наконец закрылась, отсекая все звуки снаружи. Кто-то повернул вентиль, повторяя: «Сохраняйте спокойствие, люди, пожалуйста, все спустились – и хорошо». Без сирены стало непривычно тихо.

Народу в убежище набилось как сардин в банку. Благо, тёмное, сырое и пахнущее чем-то застарелым помещение было достаточно вместительным – даже противоположной от двери стены не было видно – а потому обошлось без толкучки и давки. Некоторые встали у стен, некоторые сели прямо на бетонный пол. Засветились фонарики мобильных телефонов.

– Связи нет, – констатировал кто-то.

– Ясен хрен, коммуникации-то порушились уже. Ракеты полетели. Америка это, эт я те точно говорю, – задребезжал в ответ старческий голос.

– Успокойтесь, пожалуйста! – раздалось от какой-то женщины. – Может, это всё-таки учения какие-то…

Другая женщина, стоявшая рядом с Александром, тихо всхлипывала. Большинство окружающих же ещё просто пребывало в недоумении.

– Что вообще происходит? Какая к чёрту тревога? Нормально ж всё было, твою мать… – заговорил мужчина, вроде, Павел из соседнего отдела.

– Эй, в темноте, не толкайся! – перебил говорящего кто-то возмущённый и смутно видный.

– Слышь, мужик, я и не толкаюсь, – огрызнулись ему в ответ.

– Толкаешься-толкаешься, я ж чувствую. И в спину дышишь мне дышишь, и хихикаешь тут. Прекрати, а.

– Кто здесь?! – взвизгнула женщина, ещё недавно просившая всех успокоиться. Мелькнула, задев и Александра, какая-то бесформенная тень, юркнула в темноту дальней стены. Александру показалось, что он тоже услышал на секунду какой-то мерзкий смешок. Или это кто-то по полу ботинком скрипнул? Становилось дурно.

– Нас отсюда не выпустят, – заявил дед, говоривший до этого про Америку и ракеты. – Вы что думаете, спасать нас будут? Нам просто гибель отсрочили, да… Загнали сюда – хотя мы сами даже зашли по сирене. А теперь заперли нас они, главные-то, и мы тут с голоду, с холоду просто помрём в темноте. А вы что думали? Что мы нужны кому-то?

Александр слушал его бред вполуха. Или это не бред? Если правда война, конец света – то когда вообще выйти отсюда можно будет? Когда там радиация рассеивается? Когда он Лену с сыном увидит? А увидит ли вообще?..

– Это бомбоубежище вообще? Что это такое? Комнат никаких нет, коек нет, еды-воды нет, туалета даже… Тут только помирать и можно. Растащили же всё, страну разграбили, суки, – всё возмущался мужик, которого кто-то пихнул в темноте, под одобрительное «Во, во» какой-то старушки. Помещение правда было странным, больше пары-тройки дней и не протянешь. Александру становилось всё тревожнее. Лишь бы родные там, наверху уцелели...

– Воздуха не хватает… – простонала всё ещё плачущая женщина сбоку от Александра. Воздуха на самом деле не хватало, от духоты начинала кружиться голова, в ушах звенело.

– Мне мерещится, или стены теснее стали? – неожиданно спросил кто-то из толпы.

Александру также показалось, что пространство бомбоубежища как-то уменьшилось, съёжилось: если раньше стен не было видно в темноте, то сейчас они виднелись: серые, покрытые каплями воды и тёмными разводами. У потолка на стене крутилась лампочка, монотонно скрипя, зловеще багровея и периодически освещая недоумённые и испуганные человеческие лица. Места как будто и вправду стало меньше: может, оттого и душно так? А может, сюда вообще воздух никак не поступает? Стало очень, очень страшно. А вдруг убежище попадания ракет не выдержит? Может, жить даже не пару дней, а пару минут осталось? Александр ощутил холодный пот на своей покрывшейся мурашками коже. Вокруг все испуганно переговаривались, пытались куда-то позвонить по телефонам без связи.

– Эй! Послушайте! Люди! Слышьте! – нервно, встревоженно донеслось откуда-то из людской массы. – Да заткнитесь вы тут все… ПОСЛУШАЙТЕ, мать вашу! Алло, блядь!

Голоса смолкли.

– Послушайте, – откашлялся стареющий мужчина в спецовке с внешностью алкоголика. Вокруг него расступились люди. – Это не война, это не тревога, это просто хуйня какая-то. Я ведь что вспомнил-то. Эти громкоговорители, из которых сирена – они, блядь, нерабочие все, никак они, нахуй, работать не могут. Я лично тем летом их систему отключал. Не могут работать они, это точно…

Быстро воцарилась тишина. Кто-то истерически захохотал. Несколько человек бросилось к двери в убежище и попыталось повернуть вентиль в обратную сторону, чтобы открыть. Он не поддался ни на сантиметр, даже когда на него навалились вдесятером.

– Намертво. Заперты. Что происходит, боже мой?.. – спросил в пустоту крепкого вида пожилой мужчина и осел, прислонившись к стене и закрыв руками лицо.

– Господи, помилуй, господи, помилуй, господи, помилуй, – бормотала бухгалтерша Софья Михайловна, пытаясь устоять на ногах. Становилось почему-то слишком тесно. Кому-то уже стало плохо, какая-то женщина упала на пол, исступлённо хватая ртом воздух. Воздуха не хватало, да. Тесновато. Стены определённо стали ближе, Александр уже не мог обманываться: расстояние между ними сошлось до метров четырёх-пяти от силы, люди жались друг другу вплотную, задыхаясь и затаптывая тех, кто упал. Мигающая красным лампочка на одной из стен светила уже так близко, что в глазах плыли яркие пятна. Освещались лица всех, находящихся в подвале: испуганные, покрытые слезами, с выпученными от паники глазами, страшные. Кто-то молился, кто-то истерично кричал, кого-то вырвало, кто-то упал в обморок и даже не мог свалиться на пол, продолжая «стоять» с закатившимися глазами. Раздался отвратительный хруст, кто-то пронзительно завопил.

Сам Александр вспоминал хорошее. Знакомство с Ленкой. Первое свидание. Отдых в Крыму. Последний день рождения Владика: новая игрушечная машинка-трансформер, тесные объятия, счастливые улыбки.

А потом он вдруг вспомнил, что подвала в их офисе и вовсе нет: своевольный застройщик ещё давно просто взял и залил пространство под старым советским зданием бетоном. И Александр понял, что это в самом деле не учения.

Это что-то совершенно другое.

Наверняка у этого произведения есть название и автор, но я не нашел, и мне лень дальше искать :D
Если кто знает, отзовитесь, пожалуйста

Публикую предложку от крутейшего Илюхи Усачёва, дамы и господа. Осторожно, местами может быть мерзковато, не рекомендую кушать в процессе чтения :D

Первая часть истории будет короткой и как будто случайной: в ней будет рассказано о том, как женщина просыпается среди ночи от каких-то звуков, привычных, но все же неуловимо странных — шорох тапочек по коридору, щелчок выключателя, скрип двери, журчание; очевидно, думает женщина, муж пошел в туалет, просто она не слышала, как он встал; она шевелится и чувствует, что муж лежит рядом лицом в подушку, дышит ровно и неглубоко, спит.

Замедленная сном попытка сообразить, что происходит, затягивается — шум воды в сливном бачке, снова скрип двери, снова щелчок выключателя, снова шаги — дверь в комнату открывается, и муж входит в полутьму спальни, почти голый, в одних трусах и тапочках, волосы всклокочены, но с лицом у него что-то не то; оцепенев от непонимания, женщина приглядывается и видит, что у него плотно закрыты глаза. Она дергается, открывает рот, чтобы спросить что-нибудь, ощущает движение рядом, поворачивается: спавший приподнял голову с подушки, повернул к ней вопросительно, что, мол, такое, что ты дергаешься — у него знакомо всклокочены волосы и знакомо темнеет щетина, но и у него глаза закрыты так плотно, будто их вовсе нет.
∗ ∗ ∗

Вторая часть будет длиннее. В ней человек сидит в кресле на приеме у частного психоаналитика, которого нашел по объявлению в газете, и говорит, медленно и тщательно подбирая слова.

— Понимаете, — говорит он, — я не знаю, как объяснить. На самом деле это Норма сошла с ума, а не я. Сперва ей просто снились кошмары, ей постоянно снилось, будто в доме есть кто-то еще, кроме нас; потом она стала говорить, что чувствует чужое присутствие и днем тоже. Будто она моет посуду, а кто-то стоит у нее за спиной; она принимает ванну, а кто-то сидит на корзинке с бельем и смотрит на нее, не отражаясь при этом в зеркале; она спускается по лестнице в подвал, а кто-то придерживает дверь и кажется, будто вот-вот ее захлопнет. Я ей говорил — включай музыку, телевизор, пей успокоительное, сходи в конце концов в клуб вышивальщиц или благотворительниц, не сиди целыми днями дома. Но она как уперлась: это мой дом, говорит, и чтобы какая-то тварь меня из него выжила!.. Но все равно ей неспокойно было, это же видно. Я просто не знал, что делать.

— Но что-то все-таки сделали? — мягко спрашивает психоаналитик.

— Я поставил веб-камеру, — пожимает плечами человек, — пристроил ее незаметно в углу кухни над полками, так, что в кадр вся кухня попадала. Норма все равно больше всего времени на кухне проводит, я же знаю. Ну вот — решил посмотреть, мало ли.

— Что посмотреть? — уточняет собеседник, и человек смущается.

— Ну, вроде как есть ли там что потустороннее, — неловко говорит он, — были же фотографии духов, и видеосъемки странные. Нет-нет, я сам-то не верю, наверное, но Норма ведь разумная женщина, она не будет просто так говорить.

Собеседник молча кивает в такт его словам, и человек успокаивается.

— Поставил, в общем, веб-камеру, — продолжает он, — и смотрел с работы. Вывел, знаете, маленькое окошко в уголок экрана, и смотрел, как Норма готовит, как посуду моет, как стол протирает. Привык даже, уютно как-то было. Ну и, конечно, не было там никого чужого и ничего такого. Но Норма, знаете, она беспокоилась. То сквозняк дунет, волосы ей поднимет — она вздрагивает, оборачивается и чуть не плачет. То у нее кусок морковки под холодильник укатился, так она нож бросила и с кухни убежала. В общем, я видел, что нехорошо ей.

— А она знает про веб-камеру? — спрашивает собеседник, и человек качает головой.

— Я знаю, надо было сказать, — виновато говорит он, — но сперва я как-то думал, что это на пару дней всего, поставил тихонько, когда она из дому ушла, а потом уже как-то неловко говорить было. Знаете, так бывает.

— Знаю, — говорит собеседник.

— В общем, дальше что было, — человек начинает торопиться, — я так смотрел, смотрел, а однажды, — он беспокойно морщится, — не знаю, Норма пролила что-то, что ли, только она упала и об край стола затылок разбила. Я так думаю, — уточняет он, нервно переплетая пальцы, — я отходил к директору в этот момент, а вернулся, смотрю на экран — а Норма на полу лежит, и лужа крови под головой. Увеличивается. Или уменьшается, она колебалась как-то. Да увеличивалась, конечно, что там. Я... — он закрывает лицо рукой, — как с ума сошел, даже не подумал в скорую позвонить, бросил все, побежал, прыгнул в машину и домой поехал. Не понимаю, надо было, конечно, скорую вызвать, но я как-то...

— Это бывает, — успокаивающе говорит психоаналитик.

— Ну вот, и я в пробке застрял по дороге, застрял, думал уж бегом бежать, но бегом бы медленнее было, в общем, я телефон схватил, и если вы думаете, что тут я в скорую позвонил наконец, то нет, я зачем-то Норме позвонил, не знаю, зачем, машинально, она у меня первым номером на быстром вызове стоит. Вот, я позвонил, уже думаю — что ж я делаю-то. А она трубку взяла.

Собеседник наклоняет голову, выражая участие и интерес.

— То есть, — быстро поправляется человек, — кто-то трубку взял, я аж дернулся, не ждал, наверное, подсознательно-то. А Норма говорит — что, милый? Она всегда так говорит. Я полминуты дышать не мог. Она забеспокоилась даже. Я вдохнул наконец и говорю — с тобой все в порядке? А она отвечает — да, милый, все хорошо. Я тут упала, стукнулась, но не сильно. Все в порядке. — А потом спрашивает — ты что, почувствовал, что ли? — и тут, понимаете, надо было рассказать про веб-камеру, но я не мог, просто не мог.

Собеседник опять кивает, и человек снова начинает успокаиваться.

— В общем, — размеренно говорит он, — я приехал домой, и у Нормы голова была перевязана, а так все в порядке, правда, и с тех пор все совсем в порядке стало, как будто она в себя пришла, никаких больше кошмаров и всего такого. И про чье-то присутствие она с тех пор не говорила.

Собеседник кивает снова, но теперь на лице его написано вежливое недоумение: он как будто хочет сказать, что те, у кого все в порядке, к нему не приходят, и человек прекрасно его понимает.

— А потом, — говорит он и сплетает пальцы, — я про веб-камеру вспомнил. Не сразу, сразу-то я больше не смотрел, как-то, знаете, не по себе было. Ну вот. А недели через две я Норме звонил и дозвониться не мог. Не брала она телефон. Я подумал — может, она его забыла где, или музыка у нее играет, посмотрю хоть на кухню, что ли, может, там что увижу. Открыл окошко с камерой — так и есть. Телефон лежит на столе, экраном мигает, а на кухне нет никого.

Собеседник щурится и кивает снова.

— А потом, — снова говорит человек, и понятно, что он произносит эти слова с трудом, но и молчать уже не может, — телефон мигнул и засветился экраном. Как когда трубку берут. И Норма мне в трубке говорит — что, милый? Я в подвале была, извини, — а на кухне, понимаете, по-прежнему никого нет.

— И что вы сделали? — спрашивает собеседник после тяжелой медленной паузы.

— Ничего, — обессиленно говорит человек. — Я ничего не сделал. Поговорил с ней, спросил, что купить. А потом к вам поехал. Если я с ума сошел, так может, мне тогда в больницу надо. А?

— Тело вашей жены скорее всего лежит в подвале, — говорит собеседник после новой тяжелой паузы. — Но вам туда лучше не возвращаться.

Человек моргает, открывает рот, собираясь что-то сказать, но в кабинете уже пусто.