Статистика ВК сообщества "existentielle liberté"

Во многих колодах Таро Дурак изображен с собачкой, цепляющейся за него, как будто она хочет ему что-то сказать. В Марсельском Таро нам дается возможность представить природу послания собачки. В версии Таро Уэйта животное кажется предупреждает своего компаньона о надвигающейся опасности.
В любом случае, Дурак находится в таком тесном контакте со своей инстинктивной стороной, что ему не требуется смотреть, куда он идёт в буквальном смысле; его животная природа направляет его шаги. На некоторых картах Таро Дурак изображен с завязанными глазами, что ещё сильнее подчёркивает его способность действовать с помощью прозрения, а не зрения; используя интуитивную мудрость вместо привычной, принятой логики.
Как и безрассудный третий брат в сказках, который спешит туда, куда ангелы опасаются заходить, вступать, и который в результате таких своих действий завоевывает руку принцессы и её королевство, спонтанное отношение дурака к жизни совмещает мудрость, безумие и безрассудство. Когда он смешивает эти ингредиенты в правильной пропорции - результаты чудесны, но когда смесь сворачивается, все может перевернуться, превратиться в клейкое месиво. В эти мгновения дурак может выглядеть глупо, на что он будучи дураком имеет разум не обращать внимания. Его часто изображают как человека из низов, носящего ослиные уши, потому что он знает, что принятие невежества - высочайшие знание, - необходимое условие любого учения.
Наш внутренний дурак погоняет нас к жизни, где мыслящий разум может быть излишне предусмотрительным.
То, что издали кажется пропастью, может вполне оказаться всего лишь небольшим оврагом, когда к нему подойдёшь с пониманием дурака. Его энергия сметает все впереди него, неся других с собой, как листья свежим ветром. Без энергии дурака каждый из нас был бы просто картонкой.
В своей книге The Greater Trumps Чарльз Уилльямс исследует сходную идею. Здесь дурак является центральным персонажем старших Арканов Таро.
Увидеть его танец - означает проникнуть в тайну всего творения, потому что его сущность всеобъемлюща и в нём заключено много парадоксов. Он двигается вперёд, и в то же время смотрит назад, тем самым соединяя мудрость будущего с невинностью детства. Его энергия несознательна и не направлена, в то же время кажется, что у неё есть своя собственная цель, задача. Он двигается вне границ времени и пространства. В его духе живёт дыхание пророчеств и поэзии. И хотя он странствует беспрестанно, все время в пути, он оказывается невредимым с годами.
Место шута в последовательности арканов является закономерно сумасбродным. В некоторых колодах, как номер ноль, он возглавляет колоду. В некоторых ему приписан номер 22 и поэтому он замыкает парад Арканов. По нашему мнению, вопрос о том, является ли дурак первым или последним - неуместен; он не является ни одной из этих вещей, но одновременно является и тем, и другим. Потому как будучи созданием с вечным двигателем, он проносится сквозь карты каждый день, соединяя конец с началом бесконечно.

Как мы можем ожидать, детали в наряде дурака совмещают многие пары противоположностей в том, как они сделаны его шапка, хотя изначально задумана как ирония на монашеский капюшон, тем не менее придает серьезную связь с духом. Ее бубенцы, отражая наиболее торжественное мгновение во время мессы, отзывают человека обратно к детской вере в дураков, вызванивая наставление Св.Павла: «Давайте будем Дураками во славу Христа».
Талисман петуха, шутовской колпак с бубенцами, судя по всему, объединяет серьезную правду с легкомысленными нарядами. Петух предвещает рассвет нового осознания, новое пробуждение древних истин. Это чудо, оказывается, будет воплощено не в звёздном небе в вышине, но ещё раз на грязном и шумном скотном дворе. Вместо радужных голубей и ангелов с золотыми трубами Шут предлагает нам гребень петуха, этой яркой и плодовитой птицы с её связями в Гефсиманском саду. В свете этих замечаний кажется вдвойне подходящим то, что Альбигойцы, возможные авторы старших Арканов, выбрали бы прятаться под видом дураков.
Дурак представляет себя как один из мостов между хаотическим миром бессознательного и упорядоченным миром сознания. В этом смысле он родственен архетипу Трикстера.
Французское имя дурака - Le Fou- является однокоренным со словом «огонь», отражая его связь со светом и энергией. Как мог сказать сам Шут: «Я являюсь светом, и я распространяю свет». Символ огня Прометея, архетипический дурак олицетворяет трансформирующую силу, которая создала цивилизацию - и которая также может разрушить её. Его потенциал к творению и разрушению, к порядку и анархии виден в том, как он представлен в старом марсельском таро.
Он изображен идущим своей дорогой, свободным ото всех обременений общества, даже без какой-либо тропы, направляющего его; в тоже время он одет в традиционное платье королевского шута, что показывает, что он занимает признанное место внутри правящего порядка. При дворе он исполняет уникальную роль королевского компаньона, доверенного лица и привилегированного критика. Как койоту-трикстеру у индейцев навахо, дураку предназначена особая роль в общественном порядке. Его присутствие служит правящим силам постоянным напоминанием о том, что в человеческой природе существует потребность в анархии и что с ней необходимо считаться.
Трикстерный аспект дурака в самом деле очень хитрый. Как замечает Джозеф Хендерсон, Трикстер совершенно аморален. Он не подчиняется никакой дисциплине и направляется всецело своим отношением к жизни, основанном на опыте; но при этом именно из фигуры Трикстера в конце рождается герой- спаситель. Для этой трансформации необходимым сопутствующим условием является тот факт, что юный трикстер должен вынести наказание за свое высокомерие. Следовательно, цитируя Хендерсона, «импульс от трикстера вызывает сильнейшее сопротивление инициации и является одной из тяжелейших проблем, которую должно решить образование, потому что он кажется своего рода божественно разрешенным беззаконием, которое обещает стать героическим».
В нашем путешествии к индивидуации архетипический дурак часто представляет и сопротивление, и стимул, присущие его природе, влияя на наши жизни менее решительными и более креативными способами.
Его импульсивное любопытство толкает нас к невозможным мечтам, хотя в тоже время его игривая природа пытается заманить нас обратно в беззаботные дни детства.
Без него мы бы никогда не осуществили задачу самопознания; но с ним мы всегда подвергаемся искушению бездельничать на обочине. Так как он является частью нас, отрезанной от эго-сознания.
Кажется понятным, что дурак, как трикстер-герой, может играть хорошие или плохие шутки, в зависимости от конкретной точки зрения. Цитируя Марию Луизу фон Франц, такая фигура «наполовину дьявол и наполовину спаситель.. который в конце истории уничтожается, исправляется или трансформируются». Безусловно, должно случиться множество чудес, прежде чем сумасшедшее нагромождение энергий, символизируемое гарцующим Шутом нулевой карты, сможет проявиться в карте 21 как мир, безмятежная танцовщица, двигающаяся к гармониям сфер.
Если бы дурак шел под своим итальянским именем, Il Matto (безумный, сумасшедший), он несомненно был бы убран нашим обществом, потому что безумие - это состояние человеческого духа, которого сегодня очень боятся. Здесь также традиционное государство становится все более нетерпимым к поведению, отличному от того, которое оно решило называть нормальным. Несомненно, тревожный рост употребления наркотиков частично связан с повышенной ригидностью предыдущего поколения. По-видимому, только наркотики могли бы достаточно усыпить сознание, чтобы можно было разрушить искусственные барьеры между этими двумя мирами. Теперь многие из тех, кто употреблял наркотики для того, чтобы вырваться из слишком ригидной культурной тюрьмы, обнаруживают себя выброшенными на противоположный берег, не будучи способными найти никакие убежища в хаотических ветрах психоза.
Дурак может погубить нас, заманивая в безумие, но он также может помочь нам найти наш путь к спасению.
Дурак как потенциальный спаситель очаровательно изображен в таро, созданном в первом десятилетии 20-го столетия под руководством А.Э. Уэйта. Этот восхитительный молодой паж, одетый в цветочный костюм и держащий розу, казался почти андрогинным, соединяя в себе мужские и женские качества в удачном сочетании. Во многих примитивных культурах считалось, что боги и первые люди были бисексуальными, тем самым символизируя изначальное состояние целостности, существовавшее до разделения противоположностей - неба и земли, мужского и женского.
Таким образом, наряд дурака объединяет его с изначальный силой творца и с невинностью только сотворенного. Несмотря на открывающуюся перед ним пропасть, юный дурак Уэйта беззаботно шагает с гордо поднятой головой. Его голова погружена в облачные мечты об идеальном мире, свободном от всех неудач, и его сердце томится по любви и приключениям. Он выглядит таким же наивным, как Парцифаль.
Как и у Парцифаля, Великого Шута, у него и понятия нет о том, какой надо задать вопрос о жизни, или даже что такой вопрос требуется задать; но у него есть маленькая собачка, которая нюхом чует опасность и помогает ему избегать её.
Как и в случае с Парцифалем, связь дурака с его инстинктивной стороной обладает потенциалом спасти не только его самого, но и все человечество в целом. В этой связи Джозеф Кэмпбелл часто подчёркивал, что именно полное доверие Парцифаля своей собственной интуиции привело к тому, что он перестал обращать внимание на принятые хорошие манеры и на советы своих старейшин, чтобы в конце концов он задал один простой вопрос, необходимый для спасения Брошенной Земли. Возможно, мечтательный дурак Уэйта спасёт себя - и нас. Подобно князю Мышкину в «Идиоте» Достоевского, дурак Уэйта олицетворяет искупительную силу простоты и веры. И, как и всех дураков, его коснулась рука Бога.
Дурак, будь он королевским шутом, трикстером или цирковым клоуном, всегда носит оттенок грусти и одиночества любой личности, стоящей в стороне от уютной удобной анонимности, нравящейся обычному человеку. Одним персонажем Таро, улавливающим эту торжественную ноту, является по сути недавно родившийся дурак современной колоды, именуемой Таро Водолея.
В отличие от дураков многих других колод, которые нарисованы двигающимися вправо (направление, которое традиционно приписывается сознанию), этот странник повернут влево (к зловещей, бессознательной стороне). Все Дураки выходят в экстравертные миры действия, символизируя эволюцию сознания посредством внешнего опыта. Дурак Водолея, в отличие от большинства молодых людей прошлых поколений, отвернулся от этой реальности, чтобы в задумчивости притормозить на краю другого мира. Возможно, как и многие молодые люди этого возраста, он собирается исследовать внутренний мир сновидений и видений.
В Марсельском Таро дурак идёт под номером «0», факт, заслуживающий нашего внимания, так как номер, под которым «рождена» карта проливает свет на её персонажа и судьбу. Как и звезды, числа светят вечной реальностью, превосходящей язык и географию.
Их называли «скелетом» вселенной, так как они являются архетипами, символизирующими взаимосвязи всех вещей, смертных и бессмертных. Слова выражают идеи человека; числа выражают реальности Бога.
Понятие нуля, неизвестное в древнем мире, отсутствовало в Европе до 12-го века. Открытие этого очевидного «ничто» увеличило мышление человека в важных направлениях. Практически это создало десятичную систему, а философски это конкретизировало удивительный парадокс, что «ничто» на самом деле является чем-то, и что это «ничто» занимает пространство и включает в себя порядок. Кажется правильным, что нуль был приписан дураку.
В старой итальянской игре Тароччи дурак, что характерно, не имел ценности сам по себе, но он повышал ценность любой карты, с которой он соединялся. Как пустой, бесценный нуль, волшебство Дурака может превратить единицу в миллион. Сила нуля заключается в его круглой форме.
Круг отражает форму вечных планет и великого свода неба, соединяя их с нашим земным шаром и напоминая нам, что мы так же парим в небесном пространстве. Стоя в круглой комнате, внешние стены которой сделаны полностью из стекла, человек мог бы охватить вселенную. Но вместо этого мы выбрали жить в квадратных коробках, окна которых удерживают заранее выбранные виды для нашего контроля, создав экран, исключающий природу. Нам нравится разделять мир соответственно образу человека, вместо того чтобы выставлять себя свободному течению всей природы, которая является местом жительства бессистемного Дурака.

Во многих картинах круг на небесах представляет собой святое место, священный теменос, в котором волшебным образом появляются небесные силы - где божественное «прорывается» в человеческом сознании. Интересно заметить, что слово «cipher» связано с еврейским Sephiroth, 10 точками Дерева Жизни Каббалы, в котором проявляется сила Бога.
В своей картине «Бог, создающий вселенную» Уильям Блейк успешно использовал этот способ, чтобы изобразить то, что он назвал «тайной обителью невидимого Божества».
Здесь бородатый Бог, в самом деле очень заметный, протягивает длинную руку из святого круга, где с циркулем в руке он собирается создать наш микрокосмический мир по образу и подобию Совершенного мира над ним. В связи с тем, что Бог не может создать наш мир предварительно не зафиксировав его центр, картина Блейка заверяет нас, что наш мир также имеет центральное ядро порядка и смысла, скрытых в его глубинах, если мы сможем найти наш путь к нему.
По мнению святого Бонавентуры «Бог- это воспринимаемая только умом сфера, центр которой повсюду, а границ её нигде нет». Пригвоздить Дурака, даже внутри широкого мира круга, невозможно. Вероятно, мы могли бы сказать, что он представляет собой искупительный фактор внутри нас, который подгоняет нас к индивидуации. Он является той частью внутри нас, которая невинно, но при этом достаточно умело, пускается на поиск самопознания. Благодаря ему, мы попадаем в кажущиеся глупыми, дурацкими ситуации, которые позже мы признаем как решающие в ходе нашей жизни.
Юнг определил эго как «центр сознания».
Самость, термин, который он использовал для обозначения центра всей психики, центра расширенного осознания и стабильности. Как нам покажет Дурак Таро своим круговым танцем, самость - не то, что мы создаем, и она не является какого-либо рода золотой морковкой, которую жизнь постоянно держит перед нашим носом. Самость существует с самого начала. Эго, если позволите, создано - а Самость дана. Она существует с самого рождения - и до нашего рождения и после нашей смерти.
Она всегда с нами, ожидающая нашего возвращения домой, и в тоже время подгоняющая нас, потому что обратного пути нет. Наше путешествие, как и Дурака, круговое. Цитируя Юнга: Эго относится к самости как движимый к движущему или как объект к субъекту ... Самость, подобно бессознательному, является априорно существующим, и из неё развивается эго. Это, так сказать, бессознательный прообраз эго. Я не создаю себя, скорее я становлюсь собой.

Уильям Батлер Йетс занимался коллекционированием забавных историй крестьян Ирландии. В одной из них, под названием «Королева и дурак», мы узнаем, что наш Дурак Таро жив и сегодня в Ирландии все ещё занимается своими обычными забавами. Те, кто видел его, говорят, что он носит маленькую остроконечную бороду и любит неожиданно появляться в странных местах.
«Я слышала, как один херн, знахарь, на границе с Клэр и Голуэй, говорил, что в каждой семье Фей «есть королева и Шут», и что если к вам «прикоснулся» любой из них вы никогда не оправитесь, хотя вы и можете выздороветь от прикосновения любой другой Феи. Она сказала о шуте, что он «может быть самым мудрым из всех», и говорила, что он был одет, как один из «ряженых, которые когда-то ездили по стране». Жена мельника сказала: «Говорят, что они «Феи» - в основном добрые соседи, но удар шута - это то, от чего нет лекарств; любой кто отхватил - пропал».
От удара Дурака никто не поправляется. И кто бы захотел!

«..И как странно вот так исчезнуть, ведь неминуемо придет час, когда
ты скажешь самому себе: вот и осталось десять… пять минут, а потом
будешь чувствовать, как мало-помалу ты превращаешься в ничто.
И ты больше никогда не увидишь зелени лесов и полей. Так странно,
что на свете столько прекрасного, но ты должен все это покинуть.
На Иванов день, когда всю ночь светло.
Воздух нежный и теплый. Церковь на другой стороне озера в
окружении крестьянских усадеб такая белая-белая на фоне мягких
зеленых оттенков лугов, лесов и полей.
А над всем этим глубокого синего цвета небо и бледная луна.
Блаженная тишина, мягкие линии и цвета. Как же сияют светлые
краски на фоне темно-синего воздуха.
И в это самое мгновение тысячи людей корчатся в схватке со
смертью».
*
Любой, кто обладает восприятием цвета, может стать художником,
Все зависит лишь от того,
насколько он способен чувствовать
и достаточно ли у него смелости
выразить то, что он чувствует.
Запись 1892–1894
*
«..Возможно, искусство —
это лилия, поднимающаяся
из навозной кучи
– именно такая почва
ему и нужна, чтобы
вырасти, словно жемчужина
из слюны моллюска».
*
Я не верю в то искусство, что
не рождено потребностью человека
раскрыть свое сердце.
Любое искусство, и литература,
и музыка, должны рождаться из крови сердца —
Искусство есть кровь сердца.
Запись 1890–1892
*
МОЯ ДУША – КАК ДВЕ ХИЩНЫЕ ПТИЦЫ, РВУЩИЕСЯ КАЖДАЯ В СВОЮ СТОРОНУ
[…]
*
Я вижу людей
ЗА ИХ МАСКАМИ.
УЛЫБАЮЩИЕСЯ, СПОКОЙНЫЕ ЛИЦА,
БЛЕДНЫЕ ТРУПЫ, БЕСКОНЕЧНО
СПЕШАЩИЕ ВПЕРЕД ПО
ИЗВИЛИСТОЙ ТРОПИНКЕ, ВЕДУЩЕЙ
К МОГИЛЕ.
Из моего гниющего тела
вырастут цветы —
и я буду в
них – Вечность.
*

Эдвард Мунк. Дневник и письма.

«Индивидуальность рождается в эксцентричности и неожиданных теневых тенденциях души, более, чем в нормальности и подчинении».

«Греки рассказали историю Минотавра, плотоядного человека с головой быка, жившего в центре лабиринта. Он был грозным зверем, и все же его звали Астерион —Звезда. Я часто думаю об этом парадоксе, когда сижу с кем- то, у кого слезы на глазах, кто ищет какой-то способ справиться со смертью, разводом или депрессией. Это зверь, эта вещь, которая шевелится в сердце существа, но также это светило ее внутренней природы. Мы должны заботиться об этом страдании с чрезвычайным почтением, чтобы в нашем страхе и гневе на зверя мы не упускали из виду звезду».

«Мы становимся личностями через опасные переживания тьмы; мы можем пережить эти трудные посвящения. Любое настоящее посвящение — это всегда
движение от смерти к новой жизни. Элевсинские мистерии включают в себя наше воскресение — как возвращение Персефоны, как появление фруктов и зерна в сезон — из глубины становления души в длительную, изобильную жизнь».

«Если мы попытаемся уничтожить нашу жестокость, мы также отрежем себя от глубокой силы, которая поддерживает творческую жизнь».

«Одухотворенная жизнь никогда не бывает без тени, и некоторая сила души исходит из ее теневых качеств. Если мы хотим жить из наших глубин одухотворенно—тогда нам придется отказаться от всех претензий на невинность, поскольку тень становится темнее. Главная награда за отказ от невинности, чтобы душа могла быть полностью выражена, — это увеличение силы. В присутствии глубокой силы жизнь становится крепкой и страстной, знак того, что душа задействована и получает выражение. Марс, когда его чтят, придает глубокий красный оттенок всему, что мы делаем, оживляя нашу жизнь интенсивностью, страстью, силой и мужеством. Когда им пренебрегают, мы страдаем от атак неконтролируемого насилия. Поэтому важно почитать марсианский дух и дать душе ворваться в жизнь—в творчество, индивидуальность, предрассудки и воображение».

«Эта сатурнианская истина была вызвана Оскаром Уайльдом, который, несмотря на то, что подчеркивал полноту стиля как главную заботу жизни, понимал важность опустошения. Из тюремной камеры, которой он был наказан за свою любовь к мужчине, он написал свое необыкновенное письмо «De Profundis», в котором он замечает: «Последняя тайна — это ты сам. Когда взвешиваешь солнце на весах, измеряешь поступь Луны и размечаешь семь небес звезду за звездой, все еще остаешься ты. Кто может вычислить орбиту собственной души?». Возможно, нам придется узнать эту истину, как это сделал Кузанский, что мы не можем вычислить (обратите внимание на математический образ) орбиту нашей собственной души. Этот своеобразный вид обучения — изучение наших пределов — может быть не только сознательным усилием; он может прийти к нам, как пленительное настроение депрессии, по меньшей мере, мгновенно стирающее наше счастье и отправляющее нас в основополагающий анализ оценки наших знаний, наших предположений и самих целей нашего существования.
В древних текстах Сатурн иногда назывался «ядовитым».

«Вы должны как можно чаще ходить среди растений, которые имеют прекрасный аромат, проводя значительное количество времени каждый день среди таких вещей». В прежние времена физические упражнения были неотделимы от переживания мира, хождения по нему, обоняния и чувственных ощущений, подобно тому, как сердце получает массаж от ходьбы. Эмерсон, великий путешественник из Новой Англии, писал в своем эссе «Природа»: «Величайшим наслаждением, которое приносят поля и леса, является предположение об оккультных отношениях между человеком и растением. Я не одинок и не признан. Они кивают мне, а я — им». В этой эмерсоновской программе упражнений душа участвует в восприятии близости между человеческой личностью и общающимся телом мира».

«Творчество — это прежде всего одухотворенное бытие в мире, ибо единственное, что мы действительно дела- ем, будь то в искусстве, культуре или дома, — это душа».
Николай Кузанский и Кольридж описывали человеческое творчество, как участие в акте Бога, создающего вселенную».

«Душа, всегда обращенная внутрь, ищет созерцания и более темного, таинственного переживания подземного мира».

«Создание души — это путешествие, которое требует времени, усилий, навыков, знаний, интуиции и мужества. Полезно знать, что вся работа с душой является процессом — алхимией, паломничеством и приключением, — так, что мы не можем говорить о мгновенном успехе или даже какой-либо завершенности».

«Невозможно одновременно заботиться о душе и жить в бессознательном состоянии. Иногда работа души увлекательна и вдохновляет, но часто она также является сложной задачей, требующей подлинного мужества. Работа с душой обычно редко помещается прямо в то место, которое мы предпочли бы не посещать, в ту эмоцию, которую мы не хотим чувствовать, и в то понимание, без которого мы предпочли бы обойтись. Самый честный путь может оказаться самым трудным. Нелегко посетить то место в себе, которое является наиболее сложным, и смотреть прямо в образ, который вызывает у нас наибольший страх; однако там, где работа наиболее напряженная, находится источник души».

Томас Мур «Забота о душе».

«Я не развиваюсь, я существую».

Пабло Пикассо.

«... К чему обращается душа, которая не может обратиться за помощью к терапевту? Она обращается к деревьям, берегу реки, к спутнику-животному, к бесцельным прогулкам по городским улицам, к долгому наблюдению ночного неба. Просто смотрит из окна или кипятит воду для чашки чая. Мы дышим, расправляемся, просто даём возможность вещам происходить, - в результате откуда-то что-то к нам приходит. Даймон в сердце, кажется, тихо умиротворён, предпочитая меланхолию отчаянию. С ним есть контакт».

Джеймс Хиллман.

Illustrations of the zoology of South Africa :
London :Smith, Elder and Co., 1849.

«Успех или поражение индивидуации мужчины зависит от одного фактора - найдёт ли он фигуру духовной сестры».

Эрих Нойманн.

«Жизнь — это упражнение в смерти. И тот, кто плохо упражняется, умирает неудачно».
Павел Флоренский.

«Согласно Сартру, человек, способный понять смерть наиболее глубоко,— это человек, который мертв. Это означает, что самоубийство непостижимо, так как единственный человек, который мог бы дать по этому поводу хоть какое-то объяснение, уже не может этого сделать. Это ложная дилемма, и мы должны более внимательно рассмотреть саму крайность данной внутренней позиции. Нам следует выяснить, истинно или нет положение о том, что каждый индивид — единственный, кто может понять и выразить свою собственную жизнь и смерть.
Достаточно ярко описанные и отчетливо выраженные самоубийства, как, например, в случае Сократа или Сенеки, весьма редки. Человек, понимающий свой собственный миф, способный следовать своему паттерну настолько четко, что может ощутить момент собственной смерти и рассказать о ней,— необычное явление в истории человечества. Действительно, таких случаев очень мало, и их персонажи известны как фигуры легендарные. Обычный человек мало что понимает в собственных поступках, и, вследствие того что смерть приходит к нему внезапно, кажется, что она появляется извне. Из-за того, что мы так мало связаны со смертью, которую несем внутри себя, кажется, что она «набрасывается» на нас извне, экзогенно, как внешняя сила. То, чего мы не осознаем в самих себе, всегда кажется приходящим извне. Мы стараемся изо всех сил осознать детали и фрагменты своих поступков, но чаще просто пассивно живем в пределах своего мифа, нежели активно его реализуем».

«Только умирающее воистину живо.
И снова необходимо смертное переживание, чтобы отделиться от коллективного течения жизни и раскрыть в себе индивидуальность.
Индивидуальность требует мужества. А мужество еще с классических времен было связано с суицидальными аргументами: оно необходимо и чтобы выбрать тяжелое испытание жизнью, и чтобы войти в неизвестность по собственному решению. Некоторые выбирают жизнь, так как боятся смерти, другие же выбирают смерть, потому что боятся жизни. Мы не можем справедливо оценить степень мужества или трусости, оставаясь в стороне от проблемы. Но мы в состоянии понять, почему проблема самоубийства вызывает эти вопросы о мужестве: сущность самоубийства вынуждает человека найти свое индивидуальное решение в отношении основного вопроса — быть или не быть. Мужество быть (как его принято называть в соответствии с модой) означает не просто выбор жизни. Настоящий выбор — это выбор самого себя, своей личной истины, включающей в себя и "безобразного человека", как Ницше называл внутреннее зло в человеке. Продолжать жить, зная, насколько ты ужасен,— для этого действительно нужно мужество. Немало самоубийств может произойти в результате ошеломляющего переживания, связанного с собственным внутренним злом. Прозрение чаще приходит к творчески одаренным, психологически чувствительным людям и к шизофреникам. В таком случае кто трус и кто швырнет первый камень? Остальные — мы, грубоватые люди,— бродим вокруг, тусклые даже для своих собственных теней».

«Смертное переживание бросает вызов самой жизни. Это означает, что процесс полностью останавливается. Это встреча с глазу на глаз с трагедией, из которой нет выхода, за исключением движения вперед, во внешний мир. Трагедия рождается in extremis, когда человек загнан в угол, из которого ему нужно выполнить salto mortale в направлении другого уровня бытия. Трагедия — это скачок из истории в миф; личную жизнь пронзают беспристрастные стрелы судьбы. Смертное переживание предлагает каждой жизни испытание трагедией, ибо, как это представляли себе романтики, смерть истребляет все просто личное и переносит жизнь в героическую тональность, звуки которой — не только приключение, опыт или абсурд, они означают большее — трагический смысл жизни. Трагедия и смерть обязательно переплетены друг с другом, так что смертное переживание имеет привкус трагедии, а трагическое мироощущение — это осознание смерти».

«Это аналитическое отчаяние - не питать обманчивых надежд, ни даже такой надежды на облегчение, которая и приводит человека к анализу. Это — опустошенность души и воли. Это такое состояние, которое начинается с момента, когда пациент впервые чувствует, что вообще нет надежды на улучшение или даже на перемену, какой бы она ни была. Анализ подводит к этому моменту и с помощью констелляции этого отчаяния освобождает суицидальный импульс. От этого момента истины зависит вся последующая работа, так как происходит умирание, расставание с фальшивой жизнью и неоправданными надеждами, из которых рождается недовольство. Это как момент истины, так и момент отчаяния, ведь не осталось надежды».

«Аналитическое отчаяние — не что иное, как совместная встреча лицом к лицу с реальностью, а априорностью всех человеческих реальностей является смерть. В индивида, таким образом, вселяется мужество, необходимое для удовлетворения его всепоглощающей потребности в трансцендентном и абсолютном. Здесь мы снова вернулись к утверждению Спинозы о том, что раскрепощенный человек думает о смерти, но его размышления касаются жизни.
Трансформация начинается в тот момент, когда не осталось надежды. Отчаяние вызывает крик о спасении, для которого надежда была бы слишком оптимистичной, слишком доверительной. Это не тот голос надежды, когда Иисус возопил: "Eli, Eli, lama sabachthani?". Крик на кресте — архетипический крик о помощи. Он звучит как боль от предательства, жертвенности и одиночества. Ничего не осталось, нет даже Бога. Моя единственная уверенность — это мое страдание, от которого я прошу избавить, послав мне смерть. Животное осознание страдания и полное отождествление с ним становятся унизительным основанием трансформации. Отчаяние вводит в смертное переживание и в то же время рождает потребность в возрождении, даже требование возрождения, становится его необходимым условием. Жизнь, такая, какой была прежде, умирает, когда рождается отчаяние. Существует единственный момент, когда семя, каким бы оно ни было, может прорасти: если человек способен ждать. Ожидание — это, собственно, и все, что остается, но это ожидание — совместное».

«Семя должно быть скрыто в самом себе, с тем чтобы породить свое собственное бытие; оно должно быть исключительно "моим". В негативном себялюбии проявляется индивидуальность».

«Здоровье никогда не может зависеть ни от какой другой другой личности. Пациент должен оставаться пациентом до тех пор, пока он ищет у Целителя то, чего не нашел сам, то есть свое собственное отношение к богам. Здоровье, как и целостность, находит свое завершение в индивидуальности, и этому же процессу принадлежит мрачная сторона жизни, как-то: симптомы, страдание, трагедия и смерть. Целостность и здоровье, следовательно, не исключают этих «негативных» явлений; последние даже необходимы для здоровья».

«Развитие души должно было бы проходить через смерть, эту главную opus contra naturam. Нет, этот процесс не является развитием, скорее, как сказал Будда, "разложение свойственно всем составным предметам. Трудись усердно для своего спасения».

«Первостепенная задача психотерапевта — "душетворение" (термин, который позже я нашел у Джона Китса), а не сохранение жизни. И далее, если жизнь и душа могут идти своими раздельными путями, ярчайшим образцом подобного разделения является самоубийство.
Смерть всегда действует, а потому мы совершаем самоубийство непрерывно, пока живем. Мы называем смерть радикальной переменой, развитием, обновлением и ощущаем сопутствующие ей обстоятельства — утрату и раскаяние. Душа содержит и то, и другое: продолжающуюся весну эротического устремления и бесконечную зиму печали и скорби. Эта универсальность самоубийства, этот танатос внутри жизни души каждого».

«Сколь существенными бы ни были "мои" особенности, все они дарованы мне моим даймоном, компаньоном которого я являюсь и который выбрал мою жизнь, чтобы вселиться в нее. Как писал Генри Корбин, наша забота должна заключаться в его индивидуации, в исполнении его требований, которым служит наша жизнь. Таким образом, вопрос о самоубийстве обращается за ответом к вашему даймону, спрашивая его, каковы его намерения, когда он вселяет в вас желание оставить этот мир, в который, казалось, ему хотелось войти. Хочет ли он его покинуть, вселиться в другое место; или именно вы послужили причиной для его срочного решения? Только он может знать, а потому может предложить такие ответы, которые вы не способны были даже вообразить. Обращаясь к нему в отчаянии и замешательстве, вы можете положить начало беседе, подобной самому первому документу самоубийцы, которым до сих пор дорожит человеческая культура,— папирусу из Нового Египетского Царства, переведенному как "Разговор уставшего от мира человека с его душой — Ба".
Фантазии о самоубийстве выражают собой попытку "повернуть назад" (epistrophe). Для освобождения души из этого плена мы не должны буквально покидать мир, чтобы избавиться от его суетности, ибо мир тоже может стать архетипически навязчивым. Нам необходимо только видеть сквозь мир с его наружной стороны и сквозь его душу, с которой связан каждый даймон и которая претендует на наше участие в ее жизни. Ибо, если мы не возвратим душе мира часть того, что она дала нам, не увянет ли она от пренебрежения, не станет ли мир навечно еще более бездушным, а наше стремление к самоубийству сильнее, чем когда-либо»?


Джеймс Хиллман. Самоубийство и душа.