Статистика ВК сообщества "Навь"

Сегодня день рождения величайшего русского писателя - Федора Михайловича Достоевского - светоча, пророка и выразителя истинного Русского Духа. Его произведения "Братья Карамазовы", "Преступление и наказание", "Бесы" и "Идиот" навсегда останутся для меня откровением, самыми любимыми книгами, которые я готова бесконечное количество раз перечитывать, каждый раз обнаруживая для себя что-то новое. Совершенно убеждена, что по отношению человека к произведениям Достоевского можно судить о том, что это за человек. Также всем неравнодушным горячо рекомендую серию из 4 документальных фильмов о каждом из этих произведений - "Евангелие Достоевского".

"Антропология Предка" и разница в отношении к смерти русской политической элиты и русского крестьянства

По Мартину Хайдеггеру, именно бытие-к-Смерти (Sein-zum-Tode) определяет саму сущность экзистирования Dasein'a. Русская политическая элита строит свою антропологию на проведении жесткой черты между личностью и ее смертью, а в случае жреческого и философского (аскетического) подхода - между душой как таковой и морем "падших духов", обильно населяющих окружающую ее активную базу.

Русский человек Земли конфигурирует это базовое отношение экзистенциалов совершенно иначе. Смерть никогда не находится перед ним и никогда его не ограничивает. Напротив, Смерть живет внутри русского человека и переживается им как залог его полной свободы. Русский не боится умирать не из-за героизма или презрения к Смерти, как князь, а потому, что он сам и есть Смерть. Здесь мы имеем дело с особой антропологией, которую можно назвать "антропологией Предка". Личность, которой кажется русский крестьянин, есть личина, маска, под которой скрывается Предок. Поэтому русскому человеку из народа ужас внушает не столько перспектива умереть, сколько возможность умереть неправильно или даже не умереть вовсе, превратившись в заложного покойника, упыря или вурдалака. Такая перспектива представляет собой вполне действительную опасность, поскольку непрерывность бытия Предка и неизменность его присутствия могут привести к экстремальным формам - невозможности успокоиться, стать полноценным покойником. Таким образом, страх внушает скорее не смерть, а бессмертие, понятое в телесных категориях и в искаженной пропорции. Это телесное бессмертие и так гарантированно непрерывностью рода, в котором воспроизводится бытие Предка, но в нормативном случае индивидуальная особь должна растворяться в должный срок, уступая место новой особи, где и проявится Предок. Слишком цепляться за индивидуальное существование есть грех и проклятие, поскольку не умерший покойник, не желающий исчезать, мешает ритму гармоничного бессмертия, развертывающемуся по строго определенным тактам. Отсюда обычай называть внуков по имени деда, что превращает род в простое чередование масок единого Предка, названных различными именами для интенсивности диалектического напряжения.

Предок является ключом ко всей народной антропологии. Его бытие одновременно и коллективно, и индивидуально; он представляет собой живой эйдос, но не в номиналистской перспективе, как условная конвенция, а в реалистической и даже идеалистической. Предок-эйдос - личность, но не индивидуум. Он имеет свое обособленное бытие, свое сознание и свою волю, но все это проявляется не через одну, а через неопределенно большое число особей, при этом даже их совокупность не составит самого эйдоса подобно тому, как Аристотель считает, что целое больше совокупности своих частей. Предок - это как раз такое целое. Особь, то есть конкретный русский человек, и открывает, и скрывает Предка, причем это открытие/сокрытие есть одновременный акт. Предок просвечивает через индивидуума, но как раз индивидуальность, обособленность и представляют собой отклонение от образца, который живет тем не менее внутри своего искаженного отражения. Поэтому когда отражение гаснет, Предок не затрагивается этим - всегда найдется новое зеркало.

Такая антропологическая картина тесно связана с народным пониманием пространства и времени как пульсирующего постоянства. Предок является субъектным полюсом времени и пространства - вокруг него вращается годовой круг, и он же находится в истинном центре Святой Руси.

(Отрывок из книги А.Г. Дугина "Ноомахия: войны ума. Русский Логос I. Царство Земли. Структура русской идентичности")

"Трудно подвести итог тому, что творится сейчас с народным творчеством. Несомненно одно — оно падает и вымирает.

Надо ли его поддерживать или оставить, как старика, для которого уже наступила агония? Каждый народ переживает эпоху, когда массовое, инстинктивное творчество падает, вымирает и заменяется индивидуальным.

Может быть, этот перелом и происходит сейчас с Россией. Пускай так, но не надо забывать, что народное творчество, умирая, оставляет бесценное духовное завещание отдельным творцам: поступайте так-то и так-то. Сырой материал, богатейший и великолепнейший, достоин того, чтобы каждый русский исторический художник, художник-декоратор и орнаменталист, а равно и зодчий, всецело вникли в оставшееся наследство от старого времени и обращались к нему, как первоисточнику. Этот первоисточник покажет многое, что было забыто или осталось в пренебрежении; и, слава Богу, к нему уже начинает обращаться множество молодых русских живописцев и архитекторов, работающих в русском стиле. Этот первоисточник убьет тот известный в публике до сих пор псевдо-русский стиль, когда, например, на обложках изданий рисовались разные бессмысленные полотенца, петушки, какие-то ковшики, тройки и балалайки, и все это в самом пошлом стиле, пропагандировавшемся многими известными в свое время иллюстраторами, еще теперь живыми и, к сожалению, пускающими иногда в свет свои произведения, одинаково бойко изображающие и северный полюс, и русскую деревню, и киргиза на верблюде..."

Между пространством и смертью существует глубокая и рано ощущаемая взаимосвязь. Человек - единственное существо, которое знает смерть. Все прочие старятся, однако с осознанием, всецело сосредоточенным на мгновении, которое должно представляться им вечным. Они живут, однако ничего не знают о жизни, как дети в ранние свои годы, когда христианство все еще рассматривает их как "невинных". И они умирают и видят смерть, однако ничего об этом не знают. Лишь полностью пробудившийся, подлинный человек, понимание которого благодаря речевому навыку отделено от зрения, обладает помимо восприятия еще и понятием прехождения, т. е. памятью на прошедшее и опытом безвозвратного. Мы являемся временем, однако мы обладаем также и картиной истории, и на ней рождение предстает по отношению к смерти еще одной загадкой. Для всех прочих существ жизнь протекает без помышления о ее границах, т. е. без знания о задаче, смысле, продолжительности и цели. Поэтому пробуждение внутренней жизни в ребенке с глубокой и исполненной значения тождественностью зачастую оказывается связанным со смертью родственника. Ребенок внезапно постигает безжизненный труп, ставший всецело материей, всецело пространством, и одновременно ощущает самого себя как отдельное существо в чуждом, протяженном мире. "От пятилетнего ребенка до меня - только шаг. От новорожденного до пятилетнего - страшное расстояние", - сказал как-то Толстой. Здесь, в этой решающей точке существования, когда человек впервые становится человеком и узнает о своем чудовищном одиночестве во Вселенной, мировой страх заявляет о себе как чисто человеческий страх смерти, страх предела в мире света, страх косного пространства. Здесь исток высшего мышления, которое является поначалу размышлением о смерти. С этого начинается любая религия, любое естествознание, любая философия. Всякая великая символика завязывает язык своих форм на культе мертвых, на форме погребения, украшении могилы. Египетский стиль начинается с погребальных храмов фараонов, античный - с геометрического украшения погребальных урн, арабский - с катакомб и саркофагов, западный - с собора, где в руках священника ежедневно повторяется жертвенная смерть Иисуса. Из раннего страха происходит также и все историческое восприятие: в античности через цепляние за наполненное жизнью настоящее, в арабском мире - из крещения, вновь обретающего жизнь и преодолевающего смерть, в фаустовском - из покаяния, делающего тебя достойным принять тело Иисуса, а с ним и бессмертие. Забота о прошлом возникает лишь из неусыпной заботы о жизни, которая еще не прошла. У животного есть только будущее, человеку же известно также и прошлое. Поэтому всякая новая культура пробуждается с новым "мировоззрением", т. е. внезапным взглядом на смерть как тайну зримого мира.

(О. Шпенглер "Закат западного мира")

Есть соответствие между необъятностью, безгранностью, бесконечностью русской земли и русской души, между географией физической и географией душевной. В душе русского народа есть такая же необъятность, безгранность, устремленность в бесконечность как и в русской равнине.

(Николай Бердяев)

Что это? Как это? Неужель мы разбиты?
Сумрак голодной волчицей выбежал кровь зари лакать.
О эта ночь! Как могильные плиты,
По небу тянутся каменные облака.
Выйдешь в поле, зовешь, зовешь,
Кличешь старую рать, что легла под Сарептой,
И глядишь и не видишь — то ли зыбится рожь,
То ли желтые полчища пляшущих скелетов.
Нет, это не август, когда осыпаются овсы,
Когда ветер по полям их колотит дубинкой грубой.
Мертвые, мертвые, посмотрите, кругом мертвецы,
Вот они хохочут, выплевывая сгнившие зубы.
Сорок тысяч нас было, сорок тысяч,
И все сорок тысяч за Волгой легли, как один.
Даже дождь так не смог бы траву иль солому высечь,
Как осыпали саблями головы наши они.

Что это? Как это? Куда мы бежим?
Сколько здесь нас в живых осталось?
От горящих деревень бьющий лапами в небо дым
Расстилает по земле наш позор и усталость.
Лучше б было погибнуть нам там и лечь,
Где кружит воронье беспокойным, зловещим свадьбищем,
Чем струить эти пальцы пятерками пылающих свеч,
Чем нести это тело с гробами надежд, как кладбище!

(Отрывок из мощнейшей поэмы "Пугачев", С. Есенин, март - август 1921)

Иван Александрович Ильин о русском языке

И еще один дар дала нам наша Россия: это наш дивный, наш могучий, наш поющий язык.

В нем вся она, — наша Россия. В нем все дары ее: и ширь неограниченных возможностей; и богатство звуков, и слов, и форм; и стихийность, и нежность; и простота, и размах, и парение; и мечтательность, и сила; и ясность, и красота. Все доступно нашему языку. Он сам покорен всему мировому и надмирному, и потому властен все выразить, изобразить и передать.

В нем гудение далеких колоколов и серебро ближних колокольчиков. В нем ласковые шорохи и хрусты. В нем травяные шелесты и вздохи. В нем клекот, и грай, и свист, и щебет птичий. В нем громы небесные и рыки звериные; и вихри зыбкие и плески чуть слышные. В нем вся, поющая русская душа: эхо мира, и стон человеческий, и зерцало божественных видений…

Пока звучит он, в своей неописуемой музыкальности, в своей открытой четкой, честной простоте, в своей скромности, в коей затаилась великая власть, в своем целомудрии, в своей кованности и ритмической гибкости, —кажется, что это звучат сами именуемые предметы, знаменуя о самих себе и о том большем, что скрыто за ними. А когда смолкают его звуки, столь властные и столь нежные, — то водворяется молчание, насыщенное высказанными несказанностями…

Это язык острой, режущей мысли. Язык трепетного, рождающегося предчувствия. Язык волевых решений и свершений. Язык парения и пророчеств. Язык неуловимых прозрачностей и вечных глаголов.

Это язык зрелого самобытного национального характера. И русский народ, создавший этот язык, сам призван достигнуть душевно и духовно той высоты, на которую зовет его — его язык…

Горе нам, что не умели мы беречь наш язык и бережно растить его, — в его звучании, в его закономерной свободе, в его ритме, и в ризах его органически выросшего правописания. Не любить его, не блюсти его, — значит не любить и не блюсти нашу Родину.

А что есть человек без Родины?

Чем были бы мы, если бы кому-нибудь удалось оторвать нас от нашей России?

Пусть же другие народы поймут и запомнят, что им только тогда удастся увидеть и постигнуть Россию, когда они познают и почуют нашу речь. А до тех пор Россия будет им непонятна и недоступна; до тех пор они не найдут к ней ни духовного, ни политического пути.

Пусть мир познает наш язык и через него впервые коснется нашей Родины. Ибо тогда, и только тогда он услышит не о Ней, а Ее.

А о Ней — говорить нельзя. Она как живая тайна: Ею можно жить, о Ней можно вздыхать. Ей можно молиться; и, не постигая Ее, блюсти Ее в себе; и благодарить Творца за это счастье; и молчать.

(И. Ильин "О России. Три речи")

- Я вам, господа, скажу факт, - продолжал он прежним тоном, то есть как будто с необыкновенным увлечением и жаром и в то же время чуть не смеясь, может быть, над своими же собственными словами, - факт, наблюдение и даже открытие которого я имею честь приписывать себе и даже одному себе; по крайней мере, об этом не было еще нигде сказано или написано. В факте этом выражается вся сущность русского либерализма того рода, о котором я говорю. Во-первых, что же и есть либерализм, если говорить вообще, как не нападение (разумное или ошибочное, это другой вопрос) на существующие порядки вещей? Ведь так? Ну, так факт мой состоит в том, что русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, все. Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм (о, вы часто встретите у нас либерала, которому аплодируют остальные, и который, может быть, в сущности самый нелепый, самый тупой и опасный консерватор, и сам не знает того!). Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова "любовь к отечеству" стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили как вредное и ничтожное. Факт этот верный, я стою за это и... надобно же было высказать когда-нибудь правду вполне, просто и откровенно; но факт этот в то же время и такой, которого нигде и никогда, спокон-веку и ни в одном народе не бывало и не случалось, а, стало быть, факт этот случайный и может пройти, я согласен. Такого не может быть либерала нигде, который бы самое отечество свое ненавидел. Чем же это все объяснить у нас? Тем самым, что и прежде, - тем, что русский либерал есть покамест еще нерусский либерал; больше ничем, по-моему.

"Идиот", Ф. М. Достоевский

"Как огонь перекидывается с одной области на другую, пока все не будет объято пламенем, так и экономика воздействует на внутреннюю сущность современного человека при помощи мира, созданного им самим. И нынешняя «цивилизация», начиная с западных рассадников, разнесла заразу по всем все еще здоровым землям, принеся всем слоям общества и всем расам беспокойство, неудовлетворенность, чувство обиды, потребность шагать все выше и быстрее и неспособность жить в простоте, независимости и с чувством меры. Современная цивилизация толкнула человека вперед; она произвела в нем потребность во все увеличивающемся количестве вещей; она сделала его все более и более бессильным и неудовлетворенным собой. И всякое новое изобретение и технологическое открытие на самом деле является не завоеванием, а поражением и новым ударом кнута вовсе убыстряющейся и слепой гонке, происходящей в системе обусловленностей, все более серьезных и необратимых, что по большей части проходит незамеченным. Именно так разные пути совпадают: механическая цивилизация, господствующая роль экономики и цивилизация производства и потребления —все они дополняют возвышение становления и прогресса, напора жизни без какого-либо предела —короче говоря, проявления «демонического» элемента в современном мире"

Ю. Эвола

"...Как появи­лись на свет и боги, и смерт­ные люди.
Созда­ли преж­де все­го поко­ле­нье людей золо­тое
Веч­но­жи­ву­щие боги, вла­дель­цы жилищ олим­пий­ских,
Был еще Крон-пове­ли­тель в то вре­мя вла­ды­кою неба.

Жили те люди, как боги, с спо­кой­ной и ясной душою,
Горя не зная, не зная трудов. И печаль­ная ста­рость
К ним при­бли­жать­ся не сме­ла. Все­гда оди­на­ко­во силь­ны
Были их руки и ноги. В пирах они жизнь про­во­ди­ли.

А уми­ра­ли, как буд­то объ­ятые сном. Недо­ста­ток
Был им ни в чем не изве­стен. Боль­шой уро­жай и обиль­ный
Сами дава­ли собой хле­бо­дар­ные зем­ли. Они же,
Сколь­ко хоте­лось, труди­лись, спо­кой­но сби­рая богат­ства.
Стад обла­да­те­ли мно­гих, любез­ные серд­цу бла­жен­ных.

После того как зем­ля поко­ле­ние это покры­ла,
В бла­гост­ных демо­нов все пре­вра­ти­лись они назе­мель­ных
Волей вели­ко­го Зев­са: людей на зем­ле охра­ня­ют,
Зор­ко на пра­вые наши дела и непра­вые смот­рят.
Тьмою туман­ной одев­шись, обхо­дят всю зем­лю, давая
Людям богат­ство. Такая им цар­ская почесть доста­лась.

После того поко­ле­нье дру­гое, уж мно­го поху­же,
Из сереб­ра сотво­ри­ли вели­кие боги Олим­па.
Было не схо­же оно с золотым ни обли­чьем, ни мыс­лью.
Сот­ню годов воз­рас­тал чело­век нера­зум­ным ребен­ком,
Дома близ мате­ри доб­рой заба­ва­ми дет­ски­ми тешась.

А нако­нец, воз­му­жав­ши и зре­ло­сти пол­ной достиг­нув,
Жили лишь малое вре­мя, на беды себя обре­кая
Соб­ст­вен­ной глу­по­стью: ибо от гор­до­сти дикой не в силах
Были они воз­дер­жать­ся, бес­смерт­ным слу­жить не жела­ли,
Не при­но­си­ли и жертв на свя­тых алта­рях олим­пий­цам,
Как по обы­чаю людям поло­же­но. Их под зем­лею
Зевс-гро­мо­вер­жец сокрыл, него­дуя, что поче­стей люди
Не возда­ва­ли бла­жен­ным богам, на Олим­пе живу­щим.

После того как зем­ля поко­ле­нье и это покры­ла,
Дали им люди назва­нье под­зем­ных смерт­ных бла­жен­ных,
Хоть и на месте вто­ром, но в поче­те у смерт­ных и эти.

Третье роди­тель Кро­нид поко­ле­нье людей гово­ря­щих
Мед­ное создал, ни в чем с поко­ле­ньем не схо­жее с преж­ним.
С копья­ми. Были те люди могу­чи и страш­ны. Люби­ли
Гроз­ное дело Арея, насиль­щи­ну. Хле­ба не ели.
Креп­че желе­за был дух их могу­чий. Никто при­бли­жать­ся
К ним не решал­ся: вели­кою силой они обла­да­ли,
И необор­ные руки рос­ли на пле­чах мно­го­мощ­ных.

Были из меди доспе­хи у них и из меди жили­ща,
Медью работы свер­ша­ли: никто о желе­зе не ведал.
Сила ужас­ная соб­ст­вен­ных рук при­нес­ла им поги­бель.
Все низо­шли безы­мен­но; и, как ни страш­ны они были,
Чер­ная смерть их взя­ла и лиши­ла сия­ния солн­ца.

После того как зем­ля поко­ле­нье и это покры­ла,
Сно­ва еще поко­ле­нье, чет­вер­тое, создал Кро­ни­он
На мно­го­дар­ной зем­ле, спра­вед­ли­вее преж­них и луч­ше —
Слав­ных геро­ев боже­ст­вен­ный род. Назы­ва­ют их люди
Полу­бо­га­ми: они на зем­ле оби­та­ли пред нами.
Гроз­ная их погу­би­ла вой­на и ужас­ная бит­ва.

В Кад­мо­вой обла­сти слав­ной одни свою жизнь поло­жи­ли,
Из-за Эди­по­вых стад под­ви­за­ясь у Фив семи­врат­ных;
В Трое дру­гие погиб­ли, на чер­ных судах пере­плыв­ши
Ради пре­крас­но­во­ло­сой Еле­ны чрез без­дны мор­ские.

Мно­гих в кро­ва­вых боях испол­не­ние смер­ти покры­ло;
Про­чих к гра­ни­цам зем­ли пере­нес гро­мо­вер­жец Кро­ни­он,
Дав про­пи­та­ние им и жили­ща отдель­но от смерт­ных.

Там, вда­ле­ке от бес­смерт­ных, под вла­стью живут они Кро­на.
Серд­цем ни дум, ни заботы не зная, они без­мя­теж­но
Близ оке­ан­ских пучин ост­ро­ва насе­ля­ют бла­жен­ных.
Три­жды в году хле­бо­дар­ная поч­ва геро­ям счаст­ли­вым
Сла­до­стью рав­ные меду пло­ды в изоби­лье при­но­сит.

Если бы мог я не жить с поко­ле­ни­ем пято­го века!
Рань­ше его уме­реть я хотел бы иль поз­же родить­ся.
Зем­лю теперь насе­ля­ют желез­ные люди. Не будет
Им пере­дыш­ки ни ночью, ни днем от труда и от горя,
И от несча­стий. Заботы тяже­лые боги дадут им.
Все же ко всем этим бедам при­ме­ша­ны будут и бла­га.

Зевс поко­ле­нье людей гово­ря­щих погу­бит и это
После того, как на свет они ста­нут рож­дать­ся седы­ми.
Дети — с отца­ми, с детьми — их отцы сго­во­рить­ся не смо­гут.
Чуж­ды­ми ста­нут това­рищ това­ри­щу, гостю — хозя­ин.
Боль­ше не будет меж бра­тьев люб­ви, как быва­ло когда-то.
Ста­рых роди­те­лей ско­ро совсем почи­тать пере­ста­нут;
Будут их яро и зло поно­сить нече­сти­вые дети
Тяж­кою бра­нью, не зная воз­мез­дья богов; не захо­чет
Боль­ше никто достав­лять про­пи­та­нья роди­те­лям ста­рым.

Прав­ду заме­нит кулак. Горо­да под­па­дут раз­граб­ле­нью.
И не воз­будит ни в ком ува­же­нья ни клят­во­хра­ни­тель,
Ни спра­вед­ли­вый, ни доб­рый. Ско­рей наг­ле­цу и зло­дею
Станет почет возда­вать­ся. Где сила, там будет и пра­во.
Стыд про­па­дет. Чело­ве­ку хоро­ше­му люди худые
Лжи­вы­ми ста­нут вредить пока­за­нья­ми, лож­но кля­ня­ся.

Сле­дом за каж­дым из смерт­ных бес­счаст­ных пой­дет неот­вяз­но
Зависть зло­рад­ная и зло­языч­ная, с ликом ужас­ным.
Скорб­но с широ­ко­до­рож­ной зем­ли на Олимп мно­го­гла­вый,
Креп­ко пла­щом бело­снеж­ным заку­тав пре­крас­ное тело,
К веч­ным богам воз­не­сут­ся тогда, отле­тев­ши от смерт­ных,
Совесть и Стыд. Лишь одни жесто­чай­шие, тяж­кие беды
Людям оста­нут­ся в жиз­ни. От зла избав­ле­нья не будет..."

(Отрывок из поэмы Гесиода "Труды и дни")