Статистика ВК сообщества "ванильный еретик"

Однажды мы с папой остались одни. Мама улетела к бабушке аж на 2 недели, и наконец наступила свобода.

Посуду мыть - не надо!
Переодеваться после улицы -не надо!
Заплетать косичку каждое утро -не надо!
Трогать уличных кошек и собак -можно!
Смотреть футбик с Диего Марадоной в два часа ночи -можно!

Анархия длилась неделю. И тут кончились деньги. До получки три дня.
И мы с папой пошли сдавать бутылки.

В киоске, где принимали тару, денег не давали, на вырученное можно было взять что-то из товара. "Выбирай!" - щедро махнул рукой папа.

Считать деньги я уже умела.
- Давай купим девять..или нет, получается, десять! - пива и лимонада!
- Ты так пить хочешь, что ли? - засмеялся папа.
- Неее! Ну просто, вот кончатся опять денюшки - и зато будут бутылки, чтобы их сдать!

Папа покраснел.
Потом позеленел.
Потом утащил меня домой, оставил, и через два часа вернулся, нагруженный пакетами с тархуном и дюшесом, импортными чипсами, шоколадными вафлями, "Мишками на севере", мороженым и малоинтересной какой-то всякой едой.

Я чавкала под тот самый легендарный "Гол столетия" в матче "Аргентина - Англия". Только краем уха услышав папино: "Дочь. Пока я жив - ты никогда ни в чем не будешь нуждаться".

Перед встречей мамы в аэропорту мы вместе пыхтя убирались дома, и заплели мне первую косичку за полмесяца. Нечаянно запутав в неё пуговки от платья.

Интеллигентная мама за всю жизнь выругалась только однажды, выстригая куски косы безнадёжно застрявших в пуговицах волос.
И зажили мы по-прежнему: каша на завтрак, лимонад в награду, "Приключения Электроника" и "Три мушкетёра".

Ещё каких-то 2 недели - и я стану старше тебя, папа.
У меня с детства твой суровый прищур, и косметолог ругается, представляешь?
И любовь к чаю с гвоздикой и пахучим некрасивым садовым розам.
И косы я и сама плету ужасно коряво, пап, но сейчас уже и не нужно, я уже взрослая, пап, у меня стрижка.
Я ни черта не серьезная, как мечтала мама. А Марадона оказался наркоман и сутенер, но это же неважно, пап, правда?

Что-то другое в жизни важно, папа, что-то другое. Я ещё не знаю, я ещё учусь.

Потихоньку живу, папа. Ни в чем не нуждаюсь.

И ещё каких-то 2 недели - и я навсегда стану старше тебя.

Так странно, папа...

Диана Азизова

Иногда просто необходимо, чтобы за тобой кто-то зашёл. Как в детстве. Помните? Звонок в дверь с утра пораньше, мама в ночнушке, а ты не умытая, и не ела, и папа дверь открывает в труселях, а там: "А Света выйдет?"

Ну и, после "только позавтракает", ты уже во дворе. И вы уже заходите за Валькой.

А потом просто какая-то игра. Вы вместе решите какая. Может в казаки-разбойники со стрелками, может прыгать в листья, может в "знамя", или в "сало", может брызгаться, набрав воды в бутылки из-под "Селены" или "Кря-кря" будете. На самом деле, не особо важно из-под чего (просто приятно вспомнить). Хотя, конечно, тогда важно было. Струя разная.

Важно, что играть ты будешь с человеком, или человеками, которые за тобой зашли. Ты была нужна им. А они тебе.

И я думаю, что очень важно и нужно, чтобы так было и потом.

Особенно потом. Когда ты вырастешь. Нужно, чтобы был кто-то, который за тобой зайдёт.

И, просто, поинтересуется – как ты…где ты…не повреждена ли твоя связь с реальностью… как глубоко ты погрузилась в свой внутренний, придуманный твоим мозгом, мир, заигравшись сама с собой. Кто-то, кто измерит уровень твоей тревожности, пускай даже путём сравнения его со своим.

Просто позвонит в дверь и спросит... уже тебя саму: "А Света выйдет?"… и позовёт играть.

И ты, обязательно, выходи.

На улице хорошо...

Наталия Побоженская

Толстый армянский гинеколог, заглядывая в недра моего потайного внедрилища, картинно вздыхает: "Странно. Опять здорова". И добавляет с ухмылкой: "Ты ей не пользуешься, что ли?"

И так каждый раз. Шесть. Лет. Подряд.

Подскажите ему, наконец, какую-нибудь новую шутку? Или отвечать как-нибудь научите, а то враскорячку я плохо парирую.
Не, так-то я, эгегей, разумеется. Палец в рот не клади. Потому что за словом в карман не полезу. Но стоит снять с меня трусы... и баба как баба. Молчит, дышит. Тут кто угодно нашутит – не возбраняется.
В детстве мать водила меня за коньяк к зубному врачу на завод какого-то щебня. Анестезии там не было, но были и щебень, и врач. Добрый такой мужчина – тоже из комиков.
Как-то выдрал мне зуб – нужный и памятный. Я рыдаю, а он смеется. "Не переживай ты так" - говорит. "Бабам зубы вообще не нужны". И смотрит выжидающе. Поняла, мол, шутку-то?

Конечно, поняла, мне же не пять, а десять. Только с открытым ртом я тоже неважно парирую. А если и рот открыть, и трусы снять – то это что же получится? Идеальная баба? Молчит, дышит.
Надо по Питеру так пройтись: глядишь – и замуж позовут. Вы тоже попробуйте.

Алена Чорнобай

Много лет назад, когда ещё была жива моя мудрая бабушка, она однажды сказала нам с мамой, вешающим новые шторы к Пасхе, одну замечательную вещь… Шторы были, по тем временам, новомодные: с ассиметричными ламбрекенами, кистями, прочими прибамбасами…Они никак не хотели прицепляться к карнизам, падали нам на голову… мы ругались, возились, хохотали, снова брались за дело…

– Ещё совсем недавно я бы до потолка прыгала, если бы у меня появились такие шторы, – произнесла бабушка, – а сейчас ни крупинки желания… Оно уходит, девчонки… желание уходит. Ко всему. И к вещам, и к людям…

Делайте всё, пока у вас есть на это желание. Тратьте деньги на ерунду – не копите! Ерунда дарит радость, а накопления – нет. Куда копить? На похороны? Ещё никого непохороненным не оставили… Радуйтесь, пока есть радость… Любите, пока хочется… Наступает время, когда и тепла чужого не хочется… Ничего уже не хочется…

Наверное, природа так специально делает, чтобы мы спокойнее уходили, не цеплялись ни за барахло, ни за людей… Вот и я уже готова уйти… А если бы сейчас могла вернуться в ваши годы, то жила бы одним днём, и радовалась каждому желанию…

Бабушки давно нет. А я живу именно так: одним днём, и радуясь каждому желанию…

Лиля Град

Скоро день смерти свекрови. Взгляд останавливается на фотографии на стене, где она с правнуком, моим внуком. Отрывисто нахлынули воспоминания.

Мне 20 лет. Свекрови чуть больше 50-ти. Примеряет новое платье. Оно ей очень идёт. Говорю ей об этом. Про себя думаю другое: зачем такой старой женщине новое платье?

Прошло два года. Отношения со свекровью налаживаются. Дарю ей обновы. Добротные. Не все нравятся. Причин не объясняет. Поняла позже. Её устраивали наряды, сшитые мною. Говорят, у меня получалось неплохо. На пошив уходило много времени. Но я старалась.

Постирав бельё, развешивать предлагала мне. Не понимала её. Поняла позже. Все во дворе должны были видеть справную сноху, работящую, умеющую отстирывать до белизны.

Через два месяца после каждых родов отправляла меня на работу. Уход за всеми тремя внуками брала на себя. Поняла её и оценила позже. Так она заботилась о моём карьерном росте.

Весна. Обновлённое и нарядное женское население нашего городка высыпало на улицы.
Входит свекровь. Вид озабоченный. В руках свёрток. Достаёт красивый, разноцветный шарфик и что-то ещё, приговаривая: на, это тебе, накинешь поверх плаща. Смотри, какие все на улице разодетые, ты что? хуже, что ли.

При активном моём желании помочь и разгрузить её проблемы часто останавливала словами: сама могу, жива ещё.

Дочь переезжала с мужем в другой город. Свекровь была категорически против. Причину не объясняла. Поняла позже. Не доверяла зятю. Оказалась права.

Прошли годы. Научилась понимать немногословную свекровь. Называла мамой. Нравилось ей. Так называла с первых дней. С годами же интонация при обращении «мама» теплела всё больше.

Пришло полное взаимопонимание.

В 84 года оказалась почти прикованной к постели.
Удалось поставить на ноги. Научила передвигаться на костылях. Огромная тяга к жизни.
В глазах грусть и беспомощность. Мои грусть, слёзы и усталость - только на кухне. При ней – бодрость, настолько, насколько получалось.

Возраст и болезнь сделали своё дело.Через три года её не стало. И уже четыре года, как её нет с нами.

Помню её улыбку. Широкую, добрую. Она разбегалась лучиками, заполняя всю комнату.

Хожу в тот подъезд. Кажется, что она выйдет навстречу. Как бывало раньше.

Мне чуть больше 60-ти. Меняю наряды. Вспоминаю свои мысли. О них я ей как-то призналась. Она долго смеялась. Неловко мне даже и сейчас. Молодость эгоистична.

Присматриваюсь к снохе.

Ловлю себя на том, что повторяю многие привычки свекрови...

Роза Исеева

Моника Беллуччи взяла и постарела, не спросив ни у кого разрешения, чем вызвала бурю негодования у пламенных борцов со старостью. Если быть точнее — у борцунь, потому что негодуют по большей части женщины.
Да как же она смеет выставлять напоказ свои морщины, когда мы денно и нощно, не покладая ни одной части тела, с ними боремся! Безобразие же ж! Требуем срочно омолодиться и прекратить оскорблять чувства верующих в вечную молодость!
Я, конечно, этих людей понимаю. Самим фактом своего существования Моника перечёркивает весь смысл жизни дамочек, бьющихся смертным боем с ежесекундно наступающими признаками старения. Они бьются — она просто живет.
Вот взяла недавно и вынесла на подиум своё восхитительное тело со всеми морщинами и морщинками, носогубными складками и гусиными лапками, лишними килограммами и припухлостью под глазами, со всем, что дала природа, не стесняясь и совершенно не интересуясь мнением адептов нескончаемой молодости. И это прекрасно! Потому что кто-то должен наконец рассказать миру, что стареть - совсем не стыдно!
И кто, как не блистательная Моника, может продемонстрировать, что стареть можно красиво и с достоинством, не тратя драгоценные годы жизни на бессмысленную борьбу с природой.

Ида Антонян

– Тебя выгонят с волчьим билетом из детского сада, и все станет фарфолен! – сказала бабушка.
Что такое «фарфолен», я не знал. Но не это меня интересовало.
– А куда волки ходят по билету? – спросил я.
– В баню! – в сердцах крикнула бабушка. – Нет, этот ребенок специально придуман, чтоб довести меня до Свердловки!
– Мне не нужен волчий билет, – поставил я бабушку в известность. - Я пока хожу в баню без билета. Так что, наверное, не выгонят, – успокоил я ее.
Дело в том, что я отказался читать на детском утреннике общеобразовательные стихи типа «Наша Маша…» или «Бычок» и настаивал на чем-то из Есенина.
В те времена стихи Сергея Есенина не очень-то издавали, но бабушка знала их великое множество. И любила декламировать. В общем, сейчас и пожинала плоды этого.
Воспитательницы пошли бы и на Есенина, если бы я согласился, например, на березку, но я категорически хотел исполнить «Письмо матери». Предварительное прослушивание уложило в обморок нянечку и одну из воспитательниц. Вторая продержалась до лучших строк в моем исполнении. И когда я завыл: – Не такой уж жалкий я пропойца… – попыталась сползти вдоль стены.
– Слава Богу, что нормальные дети это не слышат! – возопила она, придя в себя.
Ну, тут она малость загнула. Тот случай! Я стану читать любимого поэта без публики? Дождетесь!
Короче, дверь в игровую комнату я специально открыл, да и орал максимально громко.
– А что такое тягловая бредь? – спросила, едва воспитательница вошла в игровую, девочка Рита.
– Тягостная! – поправил я.
– Марина Андреевна, почему вы плачете? – спросила на этот раз Рита.
В общем, снова досталось родителям.
После серьезного разговора с папой, во время которого им была выдвинута версия, что дать пару раз некоему мерзавцу по мягкому месту - мера все-таки воспитательная.
Как лицо, крайне заинтересованное в исходе дискуссии, я выдвинул ряд возражений, ссылаясь на такие авторитеты, как бабушка, Корчак и дядя Гриша. (У дяди Гриши были четыре дочери, поэтому меня он очень любил и баловал).
– Как на это безобразие посмотрит твой старший брат? – вопросил я папу, педалируя слово – старший.
Дело закончилось чем-то вроде пакта. То есть я дал обещание никакие стихи публично не декламировать!
– Ни-ка-ки-е! – по слогам потребовал папа.
Я обещал. Причем подозрительно охотно.
– Кроме тех, которые зададут воспитательницы! – спохватился папа.
Пришлось пойти и на это.
Нельзя сказать, что для детсадовских воспитательниц наступило некое подобие ренессанса. Все-таки кроме меня в группе имелось еще девятнадцать «подарков». Но я им докучал минимально. А силы копились… Ох, папа… Как меня мучило данное ему слово!
И вот настал какой-то большой праздник. И должны были прийти все родители и поразиться тому, как мы развились и поумнели. И от меня потребовали читать стихи.
– Какие? – спросил я.
– Какие хочешь! – ответила потерявшая бдительность воспитательница.
– А Маршака можно?
– Разумеется! – заулыбалась она. Для нее Маршак – это были мягкие и тонкие книжечки «Детгиза».
Когда за мной вечером пришел папа, я все-таки подвел его к воспитательнице и попросил ее подтвердить, что я должен читать на утреннике стихотворение Самуила Маршака. Та подтвердила и даже погладила меня по голове.
– Какое стихотворение? – уточнил бдительный папа.
– Маршака? – удивилась она и назидательно добавила: – Стихи Маршака детям можно читать любые! Пора бы вам это знать!
Сконфуженный папа увел меня домой.
И вот настал утренник. И все читали стихи. А родители дружно хлопали. Пришла моя очередь.
– Самуил Маршак, – объявил я. – «Королева Элинор».
Не ожидая от Маршака ничего плохого, все заулыбались. Кроме папы и мамы. Мама даже хотела остановить меня, но папа посмотрел на воспитательницу и не дал.
– Королева Британии тяжко больна, – начал я, – дни и ночи ее сочтены… – и народу сразу стало интересно. Ободренный вниманием, я продолжал…
Когда дело дошло до пикантной ситуации с исповедниками, народ не то чтобы повеселел, но стал очень удивляться. А я продолжал:
– Родила я в замужестве двух сыновей… – слабым голосом королевы проговорил я.
– Старший сын и хорош и пригож…
Тут мнения разделились. Одни требовали, чтоб я прекратил. А другим было интересно… И они требовали продолжения. Но мне читать что-то расхотелось. И я пошел к маме с папой. Поплакать.
По дороге домой очень опасался, что мне вот-вот объявят о каких-то репрессиях. Тем более папа что-то подозрительно молчал.
– Да, кстати, – наконец сказал он, – ты ж не дочитал до конца. Прочти сейчас, а то мы с мамой забыли, чем дело-то кончилось!
И прохожие удивленно прислушивались к стихам, которые, идя за ручку с родителями, декламировал пятилетний мальчишка...

Александр Бирштейн

Я принесла с базара двух больших зеркальных карпов.
- Серёж, ты же почистишь их? — попросила я супруга.
Супруг угукнул и отправил карпов в плаванье по ванне.
- Хорошая квартирка, можно жить, — сказали карпы и радостно зашевелили хвостами.
Серёга взял кота и понес его знакомить с новыми постояльцами.
- Твою мать, оно шевелится! - отчетливо подумал Кот и взобрался по Серёге.
- Аааа! - взвыл Серёга и оттливо вслух произнёс то, что подумал Кот.
Карпы переглянулись. Они то думали, что попали в приличную семью. Я сняла кота с супруга, развела их по комнатам, подальше друг от друга, и ушла по делам.
Когда вернулась, увидела, что Кот нашёл общий язык с рыбами. Он смотрел на них, сидя на краю ванной, они смотрели на него из глубин. Общение было на таком тонком уровне, что мне, простой смертной, было ничего не понятно.
- Серёж, а когда ты их почистишь? - спросила я.
Супруг крутанулся на месте, замочил клыкастое чудовище, нападавшее на него, сунул меч в ножны, отодвинул компьютерную мышь и, наконец, обратил на меня внимание.
- Кого почистить? - спросил он, - Петра и Василя?
- Ты им имена дал?! - нервно спросила я.
- Так они уже три часа живут в нашей квартире. Должен же я как-то их называть? А что такого?
- Но я же не смогу их после этого съесть! Они же почти родня! - у меня начал дёргаться глаз.
В это время Кот украл кусок хлеба со стола и понёс в ванную. Кажется, у них с Петром и Василем намечалась вечеринка на троих.
Так и живём

Ирина Подгурская

Все-таки, "одноклассники" - это лучшее, что мне дал интернет. Зайдешь раз в два года - а тебе там удивительно корпулентные люди наприсылали уже эпилептических рамочек, жоп в жутких стразах, куличей, поздравлений и ёлок. Полистаешь там ленту - а ты, получается, всех моложе, и краше, и тоньше. Ну, и нет на земле ни войны, ни чумы, ни двадцатилетия вашего выпуска.

А Серёга-то, боже правый! Что на Ирку тебя променял, когда мать ей купила "дольчики", потому что была барыгой. Лысый! Старый! С огромным пузом. На любой фотокарточке - с рыбой. Как он может быть одноклассником, ведь по фото ему шестьдесят?

Или Людка из параллели. С физкультурником что зажигала. Потому что умела ползать по канату на потолок. В фиолетовых куделёчках. Во фланелевом старом халате. Вся страничка течёт майонезом от салатов её с колбасой. Где-то должен мужик быть с рыбой. Почему бы и не Серёга. Не остался же он с той Иркой из-за "дольчиков" тех тупых.

И листаешь, листаешь, листаешь. Изучаешь салаты и лица. И уже недостаточно страшно мимо зеркала проходить. Может, ты к себе просто привыкла. Но, вообще-то, Серёга этот или Людка из параллели - это мощно, скажу я вам. Никакая психотерапия, никакой сраный аутотрениг не спасли тебя нахрен от страха скоротечности жизни земной. А на этих двоих посмотришь - и как будто еще полжизни. Дай им будда там добраздоровья, рыбов разных и майонез.

Алена Чорнобай

Иногда интеллигентные люди упрекают меня в лояльном отношении к мату. А я отвечаю: Дженис Джоплин умерла 47 (!) лет назад; альбому Хендрикса "Are You Experienced?" исполнилось полвека; девочки, родившиеся в год, когда стрельнулся Кобейн, уже стали матронами и берегинями разных очагов. А у вас в культурных ориентирах до сих пор Киркоров и Пугачёва. И "изгиб гитары жёлтой". На полном серьёзе, кстати. Вы вообще пизданулись, ебалаи сельские?!

Юзу Алешковскому 88 лет, его "Николаю Николаевичу" — 47! "Русской красавице" Ерофеева, переведённой на 20 языков — почти три десятилетия, а это там гениально сказано про "слово *трахаться* как-то облегчает нелёгкое дело русской ебли". Великому "Ожогу" Аксёнова — сорок лет! Я уж не вспоминаю, что без Ивана Семёновича Баркова, написавшего 200 лет назад "тряхни мудями, Аполлон, ударь елдою в звонку лиру", не было бы чарующего Александра Сергеевича! А сказки Афанасьева? Блядь, да поскреби любого моралиста, выяснится, что его культурный слой истончается до молекулярной толщины к моменту расцвета Анны Герман и Людмилы Сенчиной, а к Серебряному Веку просто исчезает до нуля.

Им невдомёк, что Александр Сергеевич был живым человека, писавшим Вяземскому: "Мочи нет сердит: не выспался и не высрался". Что Александр Чехов писал брату: «Живу не авантажно, // Но не кляну судьбу: //Ебу я хоть неважно,// Но все-таки ебу». Что протопоп Аввакум в своей исповеди возмущался, что мучители его "блядиным сыном" называли.

Тем не менее, они своей ебучей "культурностью" обосновывают своё право на хамское указывание посторонним людям, как и о чём им говорить. В ответ на вопрос: "чья версия Autumn Leaves вам ближе — Майлза или Диззи?", они впадают в ступор и "подвисают" на пару минут, но, не зная основ культуры ХХ века, самоуверенно заявляют о том, что имеют право определять, что культурно, а что — нет. Пиздец.

Хотя, нет. Это не пиздец. Настоящий пиздец, это когда носитель русского, нет, Великого Русского языка, вместо "матерных" слов говорит "матные", а ещё употребляет слово "маты". Маты — это то, что в школьном спортзале в углу лежит, ебанько пиздоголовое. А великий русский мат, помогающий моему народу выживать в морозы и при любом правительстве, он — один.

Для меня острая раздражительность собеседника на матерные слова в последние годы стала чётким маркером поверхностной "образованщины". Сразу возникает подозрение, что борец за моральную чистоту — златоустовский библиотекарь или, что вероятнее, мелкий ларёчник с мелкими же политическими амбициями. И, как правило, это подозрение очень, очень редко, преступно редко меня подводит.

Макс Бодягин