Дорогие читатели! В бесноватой стране Z мы не можем ничего издавать, поэтому удаляемся на магические каникулы. Напоследок мы выложили на нашем сайте почти все книги и журналы и в ближайшие дни еще что-то добавим. Под каждой книгой имеется синяя кнопка, там можно скачать пдф совершенно бесплатно.
До встречи в свободном мире!
Количество постов 120
Частота постов 526 часов 21 минута
ER
141.96
Нет на рекламных биржах
Графики роста подписчиков
Лучшие посты
Каждый в глубине души равнодушен к тому, что интересует всех. Это убеждает нас в том, что лишь очень немногие вещи интересны сами по себе.
Там пищат младенцы. Тут кряхтят старики. По дороге, пролегающей между ними, бредут взрослые, еле передвигая ноги: одни – от истощения, другие – от пресыщенности, тяжелые, словно майские жуки.
Когда по утрам, прежде чем встать с постели, я думаю о том, что будет дальше – обо всех бессмысленных делах, которыми мне придется заняться, обо всех бесполезных словах, которые я заставлю себя произнести, прежде чем снова улечься на это жалкое подобие эшафота – свою кровать, я невольно сжимаюсь и забиваюсь в угол.
Чем больше я смотрю вокруг себя, тем чаще думаю, что единственная мудрость в этом мире – улыбаться поверх всех отвратительных и ужасных вещей, с которыми сталкиваешься в нем ежедневно.
Испытывать удовольствие в силу самой своей физиологии способны столь немногие из людей, что становится хорошо понятна их склонность отказываться от него или без него обходиться.
Никто не начинает с порока. К нему приходят в конце. Под цветущими кувшинками – темная тина. Только благодаря долгим усилиям, которые я приложил, чтобы вынырнуть на поверхность, меня не затянула топь.
Долгое время жизнь казалась мне чередой бесконечных унылых дрязг, которую мог как-то скрасить лишь порок. Ничто не завораживало меня сильнее, чем этот инфернальный мираж; однако некоторые затверженные с детства истины, словно вспышки маяка во тьме, никогда не позволяли мне сбиться с пути окончательно.
Назначая раз в неделю свидание очередному незнакомцу, я всегда обставлял дело так, словно боги договариваются друг с другом поверх наших голов.
Наши добродетели следуют за нами в бордель, так же как наши грехи сопровождают нас к алтарю.
Ничто не угнетает сильнее, чем толпа. Столь немногие способны укрепить во мне ощущение человеческого величия, что я предпочитаю быть один. Нет более прочной темницы, чем взгляды других. Лишь укрывшись от них, можно освободиться.
Любовь и дружба – просто иные формы абсолютного одиночества.
В былые времена только аристократы считали, что все им должны. Сегодня так считает каждый встречный и поперечный. Что до меня, я с самого раннего детства не хотел быть должным кому-то, кроме себя самого.
Как не беспокоиться о своей полной неспособности терзаться угрызениями совести, когда речь идет об удовольствии?
Свободный от любых сексуальных предрассудков, я никогда не сожалею о своих похождениях – словно бы, закончившись, они уже не имеют ко мне никакого отношения.
Лица представителей тех народов, которые хотя бы отчасти испытали на себе влияние греческой культуры и римского управления, отражают сформированную веками привычку к свободомыслию и дисциплине, что позволяет им оставаться свободными без дурных последствий. Напротив, лица славян и поведение, свойственное молодым нациям, в той или иной степени варварским, выходящим на мировую сцену в наши дни, наглядно демонстрируют тотальный недостаток образования, который почти оправдывает деспотизм их правителей.
Еще на заре старения, если имеешь хоть каплю такта, – как не окутать плотным покровом, раз и навсегда, свою наготу? С некоторых пор я не смею приблизиться ни к одному юному прекрасному телу – подобно защитной стене, его отделяет от меня ореол моего собственного смрада и разложения, воображаемый, но почти физически ощутимый и неотвязный; от этой странной обонятельной галлюцинации я могу избавиться, лишь отдалившись на безопасное расстояние.
Привязаться страстно, самозабвенно я мог лишь к мужчине или к Богу – к тем, кого я полагал равным мне или меня превосходящим. Если любовь становится для меня более близкой к поклонению, к священному ужасу и трепету, чем к нежности, – речь никогда не идет о любви к женщине.
Есть множество способов быть гомосексуальным; из-за этого я всегда испытывал наибольшее замешательство при общении с людьми, которые, казалось, разделяют мои вкусы – но одними и теми же словами мы называли разные вещи. В конце концов я пришел к выводу, что порой между двумя мужчинами, которые любят юнцов, больше различий, чем между мужчиной, который любит мужчин, и тем, кто любит женщин.
как я перешел от самозабвенного служения любви и сладострастию к полному отказу от того и другого?
если и есть в жизни что-то чудесное – так это испытать в один прекрасный день больше удовольствия от того, что не занимаешься любовью, чем прежде, когда ею занимался.
В конце концов с удивлением спрашиваешь себя, к чему было столь упорно стремиться к объектам своей страсти, и как можно было допускать такую зависимость от них, – если влечение всякий раз сменялось даже не разочарованием, а полным недоумением.
Долгое время любовь направляла мои шаги и мою руку. Мне всегда было любопытно изучить самые потайные уголки человеческого тела. Теперь я стал чувствителен к более тонким наслаждениям, освободившим меня от тирании плоти. Познав наивысшее благо из доступных, уже никогда не удовлет?6?
Там пищат младенцы. Тут кряхтят старики. По дороге, пролегающей между ними, бредут взрослые, еле передвигая ноги: одни – от истощения, другие – от пресыщенности, тяжелые, словно майские жуки.
Когда по утрам, прежде чем встать с постели, я думаю о том, что будет дальше – обо всех бессмысленных делах, которыми мне придется заняться, обо всех бесполезных словах, которые я заставлю себя произнести, прежде чем снова улечься на это жалкое подобие эшафота – свою кровать, я невольно сжимаюсь и забиваюсь в угол.
Чем больше я смотрю вокруг себя, тем чаще думаю, что единственная мудрость в этом мире – улыбаться поверх всех отвратительных и ужасных вещей, с которыми сталкиваешься в нем ежедневно.
Испытывать удовольствие в силу самой своей физиологии способны столь немногие из людей, что становится хорошо понятна их склонность отказываться от него или без него обходиться.
Никто не начинает с порока. К нему приходят в конце. Под цветущими кувшинками – темная тина. Только благодаря долгим усилиям, которые я приложил, чтобы вынырнуть на поверхность, меня не затянула топь.
Долгое время жизнь казалась мне чередой бесконечных унылых дрязг, которую мог как-то скрасить лишь порок. Ничто не завораживало меня сильнее, чем этот инфернальный мираж; однако некоторые затверженные с детства истины, словно вспышки маяка во тьме, никогда не позволяли мне сбиться с пути окончательно.
Назначая раз в неделю свидание очередному незнакомцу, я всегда обставлял дело так, словно боги договариваются друг с другом поверх наших голов.
Наши добродетели следуют за нами в бордель, так же как наши грехи сопровождают нас к алтарю.
Ничто не угнетает сильнее, чем толпа. Столь немногие способны укрепить во мне ощущение человеческого величия, что я предпочитаю быть один. Нет более прочной темницы, чем взгляды других. Лишь укрывшись от них, можно освободиться.
Любовь и дружба – просто иные формы абсолютного одиночества.
В былые времена только аристократы считали, что все им должны. Сегодня так считает каждый встречный и поперечный. Что до меня, я с самого раннего детства не хотел быть должным кому-то, кроме себя самого.
Как не беспокоиться о своей полной неспособности терзаться угрызениями совести, когда речь идет об удовольствии?
Свободный от любых сексуальных предрассудков, я никогда не сожалею о своих похождениях – словно бы, закончившись, они уже не имеют ко мне никакого отношения.
Лица представителей тех народов, которые хотя бы отчасти испытали на себе влияние греческой культуры и римского управления, отражают сформированную веками привычку к свободомыслию и дисциплине, что позволяет им оставаться свободными без дурных последствий. Напротив, лица славян и поведение, свойственное молодым нациям, в той или иной степени варварским, выходящим на мировую сцену в наши дни, наглядно демонстрируют тотальный недостаток образования, который почти оправдывает деспотизм их правителей.
Еще на заре старения, если имеешь хоть каплю такта, – как не окутать плотным покровом, раз и навсегда, свою наготу? С некоторых пор я не смею приблизиться ни к одному юному прекрасному телу – подобно защитной стене, его отделяет от меня ореол моего собственного смрада и разложения, воображаемый, но почти физически ощутимый и неотвязный; от этой странной обонятельной галлюцинации я могу избавиться, лишь отдалившись на безопасное расстояние.
Привязаться страстно, самозабвенно я мог лишь к мужчине или к Богу – к тем, кого я полагал равным мне или меня превосходящим. Если любовь становится для меня более близкой к поклонению, к священному ужасу и трепету, чем к нежности, – речь никогда не идет о любви к женщине.
Есть множество способов быть гомосексуальным; из-за этого я всегда испытывал наибольшее замешательство при общении с людьми, которые, казалось, разделяют мои вкусы – но одними и теми же словами мы называли разные вещи. В конце концов я пришел к выводу, что порой между двумя мужчинами, которые любят юнцов, больше различий, чем между мужчиной, который любит мужчин, и тем, кто любит женщин.
как я перешел от самозабвенного служения любви и сладострастию к полному отказу от того и другого?
если и есть в жизни что-то чудесное – так это испытать в один прекрасный день больше удовольствия от того, что не занимаешься любовью, чем прежде, когда ею занимался.
В конце концов с удивлением спрашиваешь себя, к чему было столь упорно стремиться к объектам своей страсти, и как можно было допускать такую зависимость от них, – если влечение всякий раз сменялось даже не разочарованием, а полным недоумением.
Долгое время любовь направляла мои шаги и мою руку. Мне всегда было любопытно изучить самые потайные уголки человеческого тела. Теперь я стал чувствителен к более тонким наслаждениям, освободившим меня от тирании плоти. Познав наивысшее благо из доступных, уже никогда не удовлет?6?