Статистика ВК сообщества "ЭТНОКНИГА"

2022 год - Год культурного наследия народов России в РФ.
Пыщугская мужская пляска «трепак» часть наследия культуры.
Видео: МКУК Краеведческий музей «Пыщуганье», С.Пыщуг, 1993 год.

Кокошник.
Этот тип головного убора совсем не то, что мы привыкли себе представлять по костюмам ансамбля Березка. И никакие боярышни и красны-девицы кокошник не носили.
Они носили коруну, повязку или еще какой девичий головной убор, крепящийся лентами и оставляющий открытыми волосы и косу.
Кокошник это праздничный головной убор замужней женщины.
А коса, как известно, краса девичья, замужней женщине полагается волосы закрывать. Поэтому кокошник устроен как чепец или шапочка, а иногда поверх него надевается платок. Назначение прекрасных бисерных и жемчужных сеток на северных кокошниках то же - закрывать волосы.
Русский женский костюм территориально делится на две части - центральные и северные губернии, где его основой был сарафан и южные губернии, где ту же роль играла понёва. Кокошник был частью сарафанного комплекса, на юге вместо него носили кички и сороки.
Разнообразие форм кокошников впечатляет, каких только нет, помимо всем привычного владимирского. Разбирать тут конструкцию и работу с формой отдельное дизайнерское удовольствие. Но самые интересные, пожалуй, псковские шишаки.
Так же впечатляют материалы. Бархат, золотное шитье, позументы, жемчуг, венецианский бисер. Богатый кокошник был поистине драгоценной вещью и передавался по наследству.
А еще они очень тяжелые.
Прекрасная коллекция русских кокошников в Русском музее и Метрополитен-музее

Усть-Цильма - известное старообрядческое село Русского Севера, куда не проникло крепостное право.
Здесь сохранились древние традиции и дух допетровской Руси. Зарождение и основание Усть-Цильмы связано с именем новгородца Ивашки Дмитриева Ластки, которому в 1542 году Иваном Грозным была пожалована царская грамота на пользование землями по реке Печёре. Большую часть её населения составляют староверы-беспоповцы поморского согласия.
Усть-Цильма – единственное место, где уникальный праздник предсенокосных хороводов «Горка» сохранился до наших дней в последовательном обрядовом действии.

Самое большое в горочном сезоне гуляние устраивалось в Иванов день, вообще от Иванова до Петрова дня в селе Усть-Цильма устраивались самые оживленные горочные гуляния. Петровым днем или на накануне его «горочные» гуляния заканчивались; начиналась самая тяжелая трудовая пора на Печоре – сенокосная «страда» и ловля семги, которая в прошлом служила средством расчета с купцами, приплывающими сюда с Чердыни, чтобы снабдить жителей Печоры хлебом и другими товарами.
Участники «Горки» одеваются в праздничный наряд традиционного устьцилемского костюма. Костюм состоит из «рукавов» (рубаха), сарафана, передника (фартук), и «коротеньки», сшитых из парчовых шелковых тканей; на талии завязывается плетеный яркий разноцветный пояс с кистями. Головной убор девушки - хаз (налобная повязка) из старинной парчи, головной убор невесты - повойник (мест. побойник) сшитый из старинной парчи, вышитой золотой и серебряной нитью. Женский головной убор - плат. Он может быть трёх видов - канофатным, репсовым или парчовым. Завершался наряд украшениями: металлическими запонками, достаточно крупной брошью, серебряными цепями с праздничным крестом, который заправляется под сарафан.

Традиционно, первую "Горку" устраивали с 10-ти часов утра - её водила молодежь и подростки. Исполнив несколько песен, танцев, участники расходились по домам. После обеда на "Горку" вместе с молодежью собирались замужние женщины. Лишь на вечерней главной "Горке" собирались все возрастные группы, включая детей и стариков, присутствовавших на празднике в качестве зрителей. На вечерней "Горке" участники проигрывали все семь обязательных ритуальных фигур в строгой последовательности: "столбы", "круг", "на две стороны", "на четыре стороны", "вожжа", "плетень", "плясовая". Люди верили в силу заклинания и свято чтили ритуал магических фигур. Этот блок сложных хороводов исполнялся несколько раз в течение игрового дня, поэтому его можно считать кульминацией горочного гуляния. "Горочники" инсценировали исполняемые песни, поэтому праздник представляет собой красочное театрализованное представление, которое является сложным хороводно-игровым действом, требует четкого руководства, а именно, участие людей старшего возраста в хороводах было связано с руководством ведения "Горок", с "обучающей" функцией, и строгим хранением горочного репертуара. На этом действие «Горки» заканчивалось, участники расходились по домам небольшими группами с протяжными, лирическими песнями.

«В ночь на Петров день (с 11 на 12 июля) местные жители отправлялись на противоположный берег реки (жители с. Усть-Цильма – на место первого поселения основателей Усть-Цильмы, называемом Старыми Дворищами) – на сенокосные луга («пожни») или в лес, где жгли костры – «огнища» - и варили кашу - «петровщину» для коллективной трапезы; пары молодых людей переезжали от костра к костру («ездили по огнищам»). В этом обычае можно усматривать архаические черты предков, актуализируемого перед началом напряженных летних работ, от которых зависело благосостояние печорцев в течение всего года».

Этот обычай также как и «Горка» сохранился и по сей день, и называется это народное гуляние «Петровщиной» и проводится в ночь с 11 на 12 июля. Петровщина сегодня является составной частью празднования республиканского праздника «Усть-Цилемская Горка».
Ежегодный обрядовый праздник «Петровщина» отмечается только в Усть-Цилемском районе в канун дня Первоверховных апостолов Петра и Павла, - это отголосок ритуально-поминального обряда. В ночь с 11-го на 12 -ое июля у устьцилем принято варить кашу. Не случайно кашу варят ночью. Считалось, что это время, когда стираются грани между живым и загробным мирами. Важно, что поминальная трапеза проходит за рекой или у реки: в фольклоре путешествие через реку – путешествие в страну мертвых.
По старинным преданиям душа человека превращается в птицу, поэтому и еда птичья: крупа, каша. Кашу варят практически всегда пшенную.
В этом обряде сохранились следы древнего представления о том, что души умерших вселяются в птиц и являются символическими посредниками между миром «живых» и «мертвых». Река – символ некоего посреднического начала, соединяющего выше обозначенные миры, а вода – символ уходящего времени.
Также многие устьцилема во время этого праздника варят уху, поскольку на Руси святой Петр считается покровителем рыбаков и рыбного промысла, поэтому день святых Петра и Павла принимает и характер рыбацкого праздника. Ухой поминают святых Петра и Павла, а кашей всех своих умерших родственников

"Сказки северных рек." Пинега, 1968 г.
Фильм снят на Пинежье, в селе Карпогоры Архангельской области, рассказывает о самобытных народных обрядах и связанных с ними старинных русских песнях. Диплом I Всесоюзного конкурса цветных телефильмов за поэтическое цветное решение.
ТО "Экран" , Автор сценария - Генриетта Визитей, режиссер - Генриетта Визитей, Оператор - Илья Миньковецкий

"Японец, одетый в домотканое кимоно, ничуть не кажется у себя на родине странным ! Это мы, русские и многие россияне, позволили надругаться сами над собой. Прозреем ли? Наступит ли понимание фольклора не как концертной потехи, пусть и виртуозно скомпонованной, а как взлелеянной временем народной мудрости, как основы жизни, где все серьезно, даже когда смешно?"
Владимир Иванович Поветкин

Крестьянка у ткацкого станка Кострома, Кинешемский уезд 1900-е

Женщины Севера
Север не прощает беспечности, слабости и изнеженности. Так сложилось исторически: на берегах Белого моря, и на Кольской земле, и в Поморье, рождались люди, способные противостоять суровой природе Севера. Они не только противостояли, но и напитывались этой суровостью и силой. Женщины северянки вбирали силу Севера, а от того обретали стойкость, терпение, самостоятельность и прямоту.
Образ умелой, смысловатой, в меру ироничной, но и мудрой Северянки просматривается в поморских сказах, былинах и легендах. Земные, не божественные, но загадочно-мифические женщины Поморья отличались независимым характером, решительностью, умением постоять за себя. Северная женщина не знала рабства и пренебрежения. Она могла быть хозяйкой и большухой, жонкой, рыбачкой, а ещё ведуньей, знахаркой и чародейкой. Но никогда она не была рабыней или наложницей.
По укладу в поморской семье "вольготку" не давали, строгость родительская была разумна и мудра. «В семье ещё девоньками безослушны-то были. Тато, како скажет – тако безослушно делали». Послушность не делала женщин излишне покорными и бессловесными. За себя-то поморки завсегда стояли, да и наперекор, своё веское, мудрёное слово не боялись превозгласить.
Ждать мужчин с моря или промысла — такова была доля поморских жонок. И она ждала как все женщины с тревогой и надеей. При этом она ждала не бездельно. В отсутствие мужчин женщина в "уборе" держала хозяйство: "В дому обрежАцце нать, да робить лИхо" – так учили большухи молодых жонок.
Для жонок навычно было: содержать в чистоте дом, "поломытьё то на весь дом кажную неделю делали, шоркали всё до бела". Беломойками называли чистоплотных женщин. А во дворе ещё "нать вспахать поле, огород, заготовить сено, вырастить и убрать урожай, запасти на зиму ягод и грибов, приготовить запас веников, лекарственных трав". «Наломать губок" - собрать грибов, "насечь дрофф" - для северянки было привычным делом. «У нас никогда вдруг не отдыхают» - говорили они. Кроме того, жонки успевали «ловить и рУить – чистить рыбу, прясть, шить, вязать не только носки, там, одёжу каку, дак и сети тож». Многочисленные хлопоты, заботы называли «вертня либо битва», а работящую, усердную жонку прозывали «битисливой».
В речи почти не употреблялось слово ходить – заменялось словом бегать. «Фчера грабить бегала» - говорит поморка о работе на сенокосе. Слово жить заменялось словом бежать. О хлопотливой жизни говорили «По смерть бежу». Часто употреблялось словосочетание «пешком бежала». Если приходилось ходить далеко, то говорили «верстую». «Куды верстуешь?» - спрашивали встречного, по виду умыслив, что он собрался в дальнюю дорогу.
При жонках во всех делах ещё и дети, которых поморки воспитывали по заветам да по чести. "Робят воспелёнывали, ростили и в жизнь вываживали.
А ещё успевали в кадрель сходить, в каравод". Зимой собирались на супрЯлки - посиделки, где за ручной работой беседовали и песни пели. Вышивали по-разному: в размёт, вгладь. Пели то с выводом, то «врастяшку», проголосно. Красоту красотой сопровождали. «Жонки – то песни проголОсны волЫнят» - так с уважением говорили поморы. А ещё зимой беленьём занимались, отбеливали домотканые холсты на снегу, на солнце.
По режиму дня жонки поморские зачастую жаворонки. «Она рано жить – то поцинАет – така раностАйка» - говорят на Севере. Северянка владели грамотой и никогда «не беднились, не жалилась на жизнь», не принято это было. Однако беседливы были, говоркие. Умели выслушать, насоветовать, а то и поучить. Умели жонки и посмеяться, без раззуды, над собой и над другими, так в поддевку, да для поучения. Много знали баек и басенок, поддевали со смехом друг друга выкрючками – присловьями да поговорками.
Жену, супругу поморы уважительно, с любовью называли Любеюшка, Милеюшка, Сугрева, Семеюшка, а невесту Богусужена, крёстную мать Божаткою. А ещё словом ласковым одаривал мужчина говоря: "Замилушечка, голубеюшка". Не в любви признавались, когда сватались, а объявляли торжественно «Ты надобна мне! Однодумно жить хочу с тобой».
В поморской среде не употреблялось слово «баба» в отношении к женщине. Это слово считалось верхом оскорбления. Женщин поморы называли «жОнками». «Мы не бабы, мы Жонки, а бабами – то сваи бьют» - поговаривали они.
Она была хозяйкой дома - "большУха" с мужчиной на равных, а иной раз и верх брала. Оценивая «большуху» – «жонки» спрашивали «Она большИну – то в доме удержит?» Поморки умели бабить – оказывать родовспоможение, лечили детей своими из поколения в поколение передаваемыми способами. Знахарку уважительно называли «Бабушка-знатушка».
А и про красоту свою северянка не забывала, старались одеться к лицу, без чванства и броскости. Женские головные уборы поморок традиционно украшались местным беломорким жемчугом. На праздник вывески делали, сарафаны вешали. Она если без ленности, долго сохраняла статность и видность. «В бАйны-то нать хвОстацце, веницком, вот тело то и не оплывёт, да ходко бегать нать, да скоренько дела делать».
Были среди поморок и которы в море ходили, ГрумалАньским хОдом бегАли в артели рыбаков. На Поморье в легендах да сказах жонки поморские кормщиками были, на вёслах славно ходили и хозяйство в порядке держали..

Эпатаж и богатство. Андрей Боровский

Есть несколько стереотипов относительно традиционного русского костюма. Во-первых, что он смиренный и целомудренный. На самом деле русский костюм страстен и эпатажен по своему происхождению. Ведь самый лучший наряд всегда предназначался для особых случаев и был призван привлекать внимание окружающих. Девушке требовалось выделиться среди конкуренток, чтобы найти хорошую партию для замужества, а женщине — свидетельствовать всем своим видом о том, что в её семье всё хорошо. Если же семья была не очень состоятельна, то костюм должен выглядеть ярче и богаче того, что она может действительно себе позволить. А, к примеру, для свадьбы не считалось зазорным занять самые роскошные предметы костюма для того, чтобы хотя бы в день бракосочетания продемонстрировать роскошь и богатство. Подобное живо до сих пор, когда среднестатистическая российская невеста надевает на свадьбу то, что она никогда не будет носить в повседневной жизни. Только 200 лет назад символом богатства и роскоши была вышитая золотом душегрея и жемчужный кокошник. А сейчас это выражается в стремлении быть похожей на диснеевскую принцессу. Сделать накладные ногти и тем самым показать, что девушка не работает за клавиатурой и не моет посуду. Арендовать лимузин для того, чтобы он остался на фотографиях.

Однако в некоторых случаях такая демонстрация богатства была недопустима и осуждалась общиной. Например, женщина не могла надеть что-то, противоречащее её статусу. Юная девушка, которую родители не были готовы выдать замуж, не могла выглядеть праздничнее, чем её старшие сёстры на выданье. Вызывало недоумение желание родителей слишком нарядно одеть своего ребёнка. Считалось непристойным, если взрослая женщина выглядела слишком ярко, в зрелом возрасте полагались приглушённые цвета, количество красного в наряде уменьшалось пропорционально возрасту. Кстати, всегда вызывало иронию желание следовать моде. Над молодыми людьми, которые подражали «городским модам» посмеивались. Но через пару лет так одевались все жители — всегда были своего рода пионеры моды, в том числе и в деревне.

Мода и традиция

Второй стереотип, который существует относительно русского традиционного костюма, — то, что он каноничен и неизменен. В традиционном костюме всегда был открыт вход для новых технологий и материалов, если они замещали старое. И не было противоречия в том, чтобы это сочетать. Уже через пару лет, как что-то появлялось в городе, это приходило в деревню: красители, привозные ткани, фасон и т.д. Однако сами традиционные вещи никогда не выходили из моды. Этнографы отмечали, что в отдельных русских сёлах можно найти вещи с разбросом в 200 лет и люди ими продолжали пользоваться. Хотя деревенская молодёжь могла перенимать городскую моду, пожилые донашивали то, что было модно в их юности, но на свадьбу надевались вещи, которые оказывались вне моды. Однако в традиционном костюме есть каноническое его восприятие, канон самой символики, но техника и материалы его достижения могут варьироваться.

В целом вся одежда делилась на повседневную (обыденную), нарядную или праздничную, в которой и отражались модные тенденции. Кроме того, существовал обрядовый костюм, не меняющийся столетиями. Такое отношение к одежде сохранилось до сих пор. Деревенская бабушка всё ещё знает, в каком костюме она выйдет в огород, в каком станет фотографироваться, в каком отправится в церковь или на рынок. Это характеризует особое восприятие одежды, которая должна соответствовать определённому случаю. Отсюда её разделение на повседневную и выходную. Только в России осталось понятие костюма «на выход». Мы не живём своим двором, а становимся публичными с того момента, как вышли за порог дома. Среднестатистическая русская женщина выйдет из дома лишь полностью собранной — даже просто вынести мусор. При этом у нас нет чёткой границы между костюмом вечерним и деловым, но есть разделение между одеждой для дома и для выхода из него.

Традиционный костюм также был призван сохранять тайну. Покрывать то, что не должно достаться чужим глазам. Самый яркий пример — головные уборы замужних женщин, которые прячут волосы. При этом девицы во всех культурах не только могли, но обязаны были демонстрировать красоту волос, гордились длиной косы или придумывали сложные причёски. А после свадьбы волосы уже не должны видеть все, а лишь близкий круг или только муж. Таким же таинством воспринималось появление нового человека, и женщина не стремилась афишировать ожидание ребёнка, пока оно не становилось очевидным.

Кроме того, в традиционном костюме есть огромное количество скрытой красоты. Вполне распространён вопрос о том, зачем вышивка на подоле рубахи или на внутренней стороне воротничка, если её никто не видит, кроме создательницы и владелицы? Но людям, интегрированным в традиционную культуру, не нужно было этого объяснять. Они приблизительно понимали, что же именно изображено на обратной стороне, считывали это по кантику, который всё-таки выступал, по нему могли представить, насколько богато украшенной является рубаха изнутри. И это то, что мы утратили, — расширение нашего взгляда. Мы стали слишком буквальны и не желаем ничего достраивать в своём сознании, а лишь выбираем готовые картинки. Человек, выросший в традиционной культуре, мог создать по увиденному элементу узора богатейший орнамент и образ вещи целиком.

Шляпки и церковь

Мы уже никогда не будем ходить в сарафанах и лаптях, потому что мир изменился. Это выглядело бы глупо. Но и в современной жизни можно найти ситуации, где традиционная одежда будет уместна. Да, можно привнести элементы национального костюма в современную одежду, но это не будет иметь отношения к традиции. Такие элементы лучше просто честно цитировать. Если в день свадьбы станет принято надевать традиционный костюм, как в ряде стран Европы или Востока, то традиция проживёт ещё какое-то время. Она может пребывать там, где для традиции ещё остались некие лакуны.

В российской современности сохраняется большая ниша, в которой возможно использование традиционного костюма, но здесь этого не происходит. Я говорю о Церкви. Повсюду в мире в храм принято одеваться архаично. В Европе, если женщина идёт в шляпке, то она направляется либо в церковь, либо на похороны, либо на свадьбу. И современные представления россиян о том, что в храм принято ходить в чём-то чёрном, тёмно-синем или сером сформировались после Великой Отечественной войны. Тогда Церковь состояла из вдов. Эти женщины заменили мужчин в храмах почти на всех ролях. В итоге церковь в 1940-е годы стала своего рода женской общиной, в которой был один священник-мужчина. Я помню, как эти женщины говорили прихожанкам, что ходить в церковь в шляпке нельзя, только в платке: «ведь Богородица шляпок не носила». И те, кто стал посещать храмы в последующие годы, увидели этих женщин и решили, что здесь, очевидно, принято так одеваться. Поэтому в советский период в церковь ходили, словно в трауре. А ведь те же самые яркие и многоцветные народные наряды создавались и для посещения храма — «к Богу надо идти в самом лучшем», лишь в немногих уголках России сохранился обычай приходить в традиционных костюмах в церковь на Пасху и престольный праздник.

Необходимо понимать, что традиционный костюм ушёл, но традиционное восприятие одежды у нас всё ещё осталось прежним. Мы думаем, что являемся абсолютно современными, однако мыслим об одежде так же, как наши предки.

Андрей Сергеевич Кабанов о пении.
"Это молитва дошедшая до нас из древности, мы лечимся так и общаемся с предками."

"Существует три формы общения, когда ты совместно поёшь:
1. Песня для меня лично (как психотерапия, лечит)
2. Общение с поющими, сотворчество, единение, думаем вместе
3. Для других, людей со стороны, слушателей

В эпосе заключены ценностные структуры нации. Что такое песня? Человек выбирает песню или песня выбирает человека? Песня захватывает человека. Старый мастер передаёт свое умение и знание и живёт потом в песне. Во время пения народные исполнители искренни, как дети, составляют часть природы. В народной культуре песня не цель, а средство.

Песня как тайный язык для не приобщенных к традиции. Мы уже не понимаем свою традицию, самих себя. Видео и аудио не может передать того, то происходит с человеком при пении. Чтобы ощутить это нужно самим вместе петь. Поэтому песня очень современна. Это состояние вечное, современное. Оно было у наших предков , когда они пели и мы таким образом общаемся с предками при пении. Каждый голос в вариантах. Постоянно идёт импровизация. Это качество устной традиции. Народ не знал нот и обучался из уст в уста. Разные люди, говоря о чем то одном, делают это своими словами и по своему. Так же с песней. Песня одинакова, но наполнение её зависит от каждого поющего. Голоса варьируют, пересекаются и получается сложная многоголосная вязь.

Фольклор при исполнении песни обладает тремя свойствами :
- эстетическая составляющая ( восхищение красотой звучания )
- психологическая составляющая ( что с вами происходит)
- социальная (общение в коллективе).
Все кто поет наши старинные песни уверенны, что это лучшее в нашей культуре. Это молитва дошедшая до нас из древности, мы лечимся так и общаемся с предками."

Бабий кут
Бабий кут(теплюшка, чулан, солныш, шолнуша, шомыша, кухня) – место в русской избе около печи, отделённое от остального пространства дощатой перегородкой или занавеской, табуированное для мужчин и гостей. В бабьем углу женщины занимались приготовлением пищи, мытьём посуды, мелкими постирушками и прочими домашними делами, а также некоторыми знахарскими действиями (гаданием и лечением детей).

Во время сватовства невеста находилась за кутной занавеской и именно отсюда она выходила нарядно одетая во время смотрин, и здесь же ожидала жениха, чтобы ехать в церковь. Выход невесты из печного кута в красный угол избы рассматривался как прощание с отчим домом.

Печь тесно связана с символикой и практикой родов. Вплоть до середины XX века в сельской местности сохранялся обычай рожать в печи, особенно в тех районах, где не строили отдельно стоящих бань. Роженица влезала в печь, положив на под соломенную подстилку – постельничек. Ей помогала повитуха, которая принимала ребёнка, перерезала и перевязывала льняной ниткой пуповину и обмывала младенца тёплой водой. Если ребёнок не подавал признаков жизни, тут же, у печи, производились действия, направленные на его оживление. В деревнях Буйского района Костромской области, как и во многих других местах, такие действия совершали ещё на памяти ныне живущих стариков, в 1950-1960-е годы: «Девочка мёртвая родилась. Бабушка, тётушка (т.е. повитуха) ... полечить её в печку ... колотить и отколотила её. Девочку-то. Вот ожила девочка-то. Ой, как напугалася-то!» Ребёнка слегка похлопывали по ягодицам, чтобы заставить откашляться и задышать. В той же печке повитуха сразу после родов «доделывала» ребёнка, придавая нужную форму его тельцу и головке. «Паришь, паришь... [головку], чтобы кругленька была, – рассказывает повитуха из Костромской области – Бывает, что настоится головка. А которые кругленьки. Как задержится в проходе. Роды нормальны, так кругленька головка позади». По народным представлениям, от этих действий повитухи зависела красота принятых ею детей.

В знахарских обрядах печь символизировала материнское лоно. В ней совершали обряд «перепекания» младенца, который объясняли как его символическое «перерождение». При лечении ребёнка от грыжи, собачьей старости (младенческой немочи, слабости, сухотки – детской дистрофии), испуга, полуночницы (бессонницы) его погружали в тёплую печь на хлебной лопате или в корыте, завернув в пелёнку или хлебное тесто: «Ревит ребёнок, беспричинно ревит и ревит. Ну вот. Бабушку попросят, бабушка в печку, выпарит, заговорит грыжу». Погружая малыша в печь, знахарка как бы заново повторяла процесс его рождения, стремясь закончить и поправить то, что не удалось при настоящих родах. В Архангельской области так лечили от собачьей старости, при этом приговаривали: «Пеку хварость, собачью старость», а кто-нибудь отвечал: «Пеки, пеки, чтобы век не была». В Вельском районе, на юге Архангельской области, подобным образом новорождённого старались предохранить от испуга, то есть детских страхов, и разнообразных последствий его (бессонницы, крика, немоты, заикания, а иногда даже слабоумия и смерти). Для этого ребёнка трижды сажали в печь сразу после рождения: «Печь не боится ни жару, ни пару, так и мой ребеночек не боится ни шуму, ни гаму».

В печном углу проводили и обряды, направленные на сохранение семьи. В Архангельской области женщина наговаривала в печную трубу магические слова, чтобы вернуть ушедшего на заработки и надолго пропавшего мужа. Рано утром растопив печь, она говорила: «Дым дымовой, верни хозяина домой!» – веря, что эти слова полетят к её мужу с первым дымом. Тот же способ использовался и для возвращения потерявшихся домашних животных. Если корова не пришла с пастбища домой, хозяйка трижды приговаривала в трубу: «Дым дымовой, пошли коровушку (имя) домой».

В народных верованиях и фольклоре печь – постоянный символ материнства, её называют «матенка», «матушка», «мать родная». В пословицах горящая печка сравнивается с беременной женщиной: «Женщина без живота – что печка без огня». На юге России о счастливом человеке говорили, что он «в печурце родився» (что могло быть не только метафорой), а в Белоруссии подшучивали над стариками, родившими ребёнка: «И в старой печи огонь хорошо гориць». Печь, по поверьям, незримо связана с благополучием семьи, в первую очередь – с рождением и судьбой детей. По белорусским поверьям, если в момент рождения ребёнка в печи гаснет огонь, то новорождённый будет злодеем или разбойником. Известны также поверья о том, что у хозяйки, которая опрятно держит печной шесток, дети не будут возгрявы (т.е. грязны и сопливы), а если под вечер отдать в другой дом хлебную лопату или жар из печи, то ребёнок будет страдать бессонницей.

В обрядах выпечка хлеба или приготовление пищи в печи соотносится с вынашиванием и рождением детей. Сажая пироги или хлебы в печь, вологодские женщины говорили: «Матушка печка, укрась своих детушек», а вятские: «Печка-матка, пеки, не сожги, моих детушек накорми». В некоторых местах на Русском Севере женщина, посадив хлебы в печь, подымала подол, словно имитируя высокий живот беременной, и говорила: «Подымайся выше!» – чтобы так же высоко поднялся и хлеб. Пока хлеб в печи, женщины соблюдали ряд запретов: не садились на печь, не мели избы, не разрешалось, чтобы под печью в это время лежал веник, а то «хлебы испортятся». Запрет держать веник под печью явно соотносится с традиционным запретом спать с мужем во время беременности, если учесть, что веник в традиционных представлениях – мужской символ, который соотносится с печью как символом женским. «В подпечье и помело – большак», – гласит пословица. Процесс выпечки хлеба служил поводом для гаданий о будущем семьи: если верх хлебов наклоняется внутрь печи – к прибыли, наружу – к убытку; если стряпня поломается (т.е. хлеб выйдет неудачным, не поднимется) – к несчастью, гибели кого-то из детей.

Хлеб в ритуалах мог служить символом не только ребёнка, но и материнского лона. Широко распространённым способом обрядового «перерождения» ребёнка было протаскивание его в хлебный калач. «У меня девочка родилась, а муж ушел в армию, – вспоминает жительница Архангельской области – Является прохожий человек и говорит: – Почему у вас девочка такая плохая (т.е. худенькая)? – Какой укорм, такая и девочка. – Нет, у неё собачья старость... Испеки калач такой большой, продерни её через калач этот в пелёнке. А потом отдай этот калач собаке: – Ешь, собака, и это забери». Эта запись сделана на реке Ваге, но аналогичные обряды фиксируются также на реке Кокшенге и в других районах Архангельской и Вологодской областей. На Русском Севере и в Поволжье ребёнка при «перепекании» в печи заворачивали в хлебное тесто.

Бабий кут, расположенный за печью, воспринимался как женское место, где были сосредоточены женские хозяйственные принадлежности: полки с разнообразной посудой (горшками, мисками), квашня с поднимавшейся хлебной опарой, ушаты с постирушкой, вёдра и пр. Все эти вещи имели, кроме прямого практического, также символическое, ритуально-магическое значение, которое было связано в основном с тематикой родов и материнства.

Необходимый предмет в бабьего кута квашня (дежа) – атрибут хозяйки дома, большухи, символизировавший её обязанность и право печь хлеб для всей семьи. В обрядах квашня, как и печь, обозначала материнское рождающее лоно. В Череповецком уезде Новгородской губернии при трудных родах звали сельского старосту и просили пролезть через обруч от квашни, поясняя, что так же младенец пройдёт через материнское лоно. О разрешившейся от бремени женщине говорили как о рассыпавшейся квашне – «обручи спали». В некоторых деревнях Архангельской области в квашне проводили обряд «перерождения» маленьких детей при лечении от испуга и порчи. Ребёнка на полчаса сажали в квашню на тесто и прикрывали крышкой. Если малыш долго не начинал говорить, его сажали под квашню: «Как мои хлебы кисли, так и ты, моё дитятко, кисни (т.е. полней); как мои хлебы всходили, так и ты ходи; как я, мое дитятко, говорю, так и ты говори». С той же целью его накрывали корытом, при этом мать ещё и садилась на него сверху, прямо имитируя роды. В загадках замешивание теста в квашне изображается как зачатье, а набухание теста – как беременность. В Полесье для квашни устраивали «праздник» или «выходной» под Крещенье, в Чистый четверг или день Введения Богородицы во храм. Тогда квашню мыли, чистили, украшали красным поясом и держали свободной. По поверьям, если в этот день замесить в ней тесто, то квашня будто бы стонет, кряхтит и жалуется, что «ей тяжко» (ср. обычный эвфемизм беременности – «тяжела», а не носящую беременность женщину называли «праздной»). Поднимающееся в квашне тесто прочно ассоциируется с ростом плода в материнском чреве, поэтому, по полесским представлениям, тесто хорошо поднимается только в «женской» квашне – деже (её опознавали по чётному количеству клёпок), а в дежуне (т.е. мужской квашне) будто бы никогда не поднимется. Квашня, как и печь, в народных верованиях связана с материнскими функциями женщины. По поверьям заонежан, если ссыпать в квашню муку, оставшуюся на столе, то детей будет много. Эту муку добавляли в пойло скотине – для плодовитости. По полесским верованиям, следует помешать тесто в деже, чтобы дети мешались, а последний ребёнок в семье, по замечанию этнографа С. М. Толстой, назывался у восточных славян так же, как последний хлебец из остатков теста: поскрёбыш, выскребок.

Женская символика вещей бабьего кута: ступы, горшка, котла и др. – хорошо просматривается в пословицах: «баба что горшок: что ни влей – всё кипит», «бабье сердце что котёл кипит», «лукавой бабы в ступе не утолчёшь». Та же символика и в загадках о горшке, корыте, бадье, корзине: «баба у колодца елозила – да хвост приморозила (бадья)»; «висит баба на грядках, вся в заплатках – заплата на заплате, а дырьё не зашито (корзина)».