Статистика ВК сообщества "Православная Мама"

Когда ты умрешь, не беспокойся о своем теле… Твои родственники сделают все, что нужно:
— Они снимут твою одежду;
— Они тебя помоют;
— Они оденут тебя;
— Они вывезут тебя из дома и доставят на твой новый адрес.

Многие придут на похороны, чтобы тебя почествовать.
Некоторые даже изменят свои планы и попросятся, чтобы их отпустили с работы, чтобы пойти на похороны.
Твоя одежда, которую ты носил будет отдана, или продана, или подарена, или сожжена.
Твои книги, твои игры, твои коллекции, твои все вещи будут принадлежать уже другим людям…
Тебя заменят на работе. Кто-то с такими, или даже лучшими способностями займет твое место. Твое имущество перейдет к наследникам.

Твои добрые друзья будут плакать в течение нескольких часов или нескольких дней, но потом они будут смеяться опять.
Твои домашние животные привыкнут к новому хозяину.
Твои фотографии будут висеть на стене некоторое время, потом их положат на мебель, а потом будут храниться в каком-то ящике. Кто-то другой будет сидеть на твоем диване и смотреть телевизор, кто-то будет сидеть за твоим столом и есть на нем.
Глубокая боль в твоем доме будет длиться неделю, две, один месяц, или два, один год, или два…
Потом ты станешь лишь воспоминанием, и тогда твоя история закончится.

Завершится среди людей, завершится здесь, завершится в этом мире, но твоя история начинается в новой реальности… в твоей жизни после смерти.

Твоя жизнь земная, где ты мог двигаться телом, где придавал значение вещам, что ты имел здесь, теперь потеряют смысл или значение.

ИСЧЕЗНУТ:
- красота твоего тела;
- имя;
- фамилия;
- имущество;
- кредиты;
- рабочая должность;
- банковский счет;
- автомобиль;
- дом;
- академические титулы;
- трофеи;
- друзья;
- мужчины/женщины;
- дети;
- семья.

В своей новой жизни тебе нужна будет только твоя ДУША. Единственное свойство, которое будет у тебя это — ДУША. Поэтому пытайся жить полноценно и быть счастливым, пока ты есть здесь, потому что, как сказал Франциск Ассизский:

«Ты не возьмешь отсюда то, что имеешь. Ты возьмешь лишь то, что ты дал»!
Автор: Протоиерей о. Андрей (Ткачев)

Муса Джалиль — Варварство: Стих

Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.
У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришел хмельной майор и медными глазами
Окинул обреченных… Мутный дождь
Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землею,
Друг друга с бешенством гоня…
Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.
Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,
В последний раз…
Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг.
Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжелый.
Детей внезапно охватил испуг,—
Прижались к матерям, цепляясь за подолы.
И выстрела раздался резкий звук,
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной.
Ребенок, мальчуган больной,
Головку спрятал в складках платья
Еще не старой женщины. Она
Смотрела, ужаса полна.
Как не лишиться ей рассудка!
Все понял, понял все малютка.
— Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! —
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,
Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
Прижала к сердцу, против дула прямо…
— Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!
Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь? —
И хочет вырваться из рук ребенок,
И страшен плач, и голос тонок,
И в сердце он вонзается, как нож.
— Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнешь ты вольно.
Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно.—
И он закрыл глаза. И заалела кровь,
По шее лентой красной извиваясь.
Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь!
Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой,
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой?
Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей…

«В 31-м годе нас мамушка родила. Не знала она, что двойняты у нее. Нюрашкой опросталась и было-ть вставать собралась, а фершал-то и баит: «Ещё рожай».

Подперев голову рукой, я пью дешевый чай из щербатой кружки и, признаться, без особого интереса слушаю сухонькую старушку, не подозревая, что уже через 15 минут забуду обо всем, ловя каждое слово этой странно-чудовищной истории.

Полина Николаевна – так по документам зовут мою собеседницу, аккуратную бабушку, почти без зубов, с ровным пробором на реденьких волосах. На ней ярко-розовая мохеровая кофта с вышитыми цветами, которая скорее бы подошла шестнадцатилетней девочке из пятидесятых. Ногти бабуси подстрижены, и вся она, чистенькая и опрятная, подобравшись, сидит на заправленной кровати, отдав единственный свободный стул гостье – мне.

Замдиректора Дома престарелых Елена Аркадьевна, поддержав мое стремление поздравить стариков с наступающими праздниками, провела меня для сначала в комнату к четырем бабусям, из которых одна спала, а еще две оказались «в гостях» где-то на этаже.

– Вот, теть Ань, с Новым годом вас пришли поздравить. Принимай гостей.

Не успев изумиться, почему Полину Николаевну называют т. Аней, я оказываюсь сидящей на табуретке. А бабуся суетливо направляется к небольшому шкафу, из недр которого является та самая ярко-розовая кофта.

– Наряжается, – шепчет мне Елена Аркадьевна.

Я отпускаю дежурный комплимент «модному» виду своей «подопечной» и вижу, как он ей приятен. Первые неловкие минуты пройдены, и общение наше становится сердечнее. Я расспрашиваю о соседках и готовящемся празднике. Бабуся с неясным именем отвечает охотно, развернувшись и наклоняясь ко мне корпусом: недослышивает.

Она уютна и неспешна в своих рассказах, я не вслушиваюсь в слова, но старинный говор, напевная интонация обволакивают и уносят в какие-то музейные времена, «когда деревья были большими».

– Теть Ань, ой… у тебя гости… Вы извините.. Худенькая девушка в белом халате исчезает так же быстро, как и появилась. Но русло нашей беседы меняется.

– Полина Николаевна, а почему вас все Аней зовут?

– Дык уж за столь-то годов и есть я Нюрка. В 31-м годе нас мамушка родила, – начинает она свое объяснение… И снова меня утягивает воронка времени туда, где рожала в коровнике гражданка новой послереволюционной России с забытым теперь именем Аграфена.

Вторая девочка, Полина, о наличии которой и не подозревали, родилась крохотной и слабенькой. Мать не обрадовало появление двух дочек вдобавок к уже имевшимся пятерым сыновьям. Сестры оказались близняшками, но на этом их сходство и заканчивалось: старшая на десяток минут, Аня росла здоровым, веселым и ласковым ребенком. Младшая Полина, тихая и незаметная, постоянно болеющая девочка, казалась приемышем в родной семье.

Мать, сетуя на ее нескончаемые болезни, молила Бога «ослобонить ее от тяготы и совсем уж прибрать дочь». Отец, суровый нравом, клял на чем свет и жену, и вечно ноющую девчонку, не способную ни помогать в полях, ни работать по дому.

Поля не вышла ни здоровьем, ни физическим развитием: она отличалась от сестры года на два и постоянно донашивала за ней вещи, которые мать шила для Ани из своих нехитрых нарядов. Нелюбовь родителей и равнодушие братьев сделали девочку внешне угрюмой и неласковой. В отличие от Ани, первой ученицы школы, Поля с трудом осилила пять классов и слегла с очередной болячкой больше, чем на полгода.

Годы коллективизации и войны железными зубьями граблей прошлись по их семье: из шестерых мужчин в живых остался только один из братьев, Василий. Тяжко было выживать. Аграфена повредилась умом, душевно отупев от постоянных похоронок и жестокого голода.

В семнадцать лет заневестилась и вышла замуж Анюта. Раннее замужество любимицы унесло у матери остатки разума и здоровья. Проводив старшую дочь, Аграфена стала называть Нюрой младшую Полину и даже, казалось, полюбила ее.

Бедняжка Поля, выросшая как дичок, без любви и ласки, боялась поверить своему счастью и даже не пыталась протестовать против нового имени. «Мамушку» она любила невероятно. Снова как-то наладилась, заштопалась жизнь.

Муж Ани, старше ее на 12 лет, был уважаемым человеком, фронтовиком, коммунистом. Жену, хоть и любил, но не баловал. Человек военного времени, первым для него было дело восстановления страны. Аня, жившая теперь в городе, с удовольствием окунулась в новую для нее жизнь, в деревню не приезжала, только изредка передавала с односельчанами часть своей одежды для Полины.

Бледно-голубые глаза моей собеседницы туманятся, и старческие руки гладят нелепую ярко-розовую кофту.

– Эт ить Нюрашкина сряда-те. Купил ей сам-от (т. е. муж) на именины, а она мне пердарила.

«Пердарила» сестра, надо сказать, вовремя, потому что наконец-то и в Полиной жизни, казалось, наступила отрадная пора: к ней пришла первая любовь. Вернувшийся с войны инвалидом тракторист «Митрий» стал оказывать работящей девушке знаки внимания. Рассказывая об этой поре, Полина Николаевна, смущается, краснеет, и я невольно начинаю опускать глаза, боясь неловким вопросом или любопытным взглядом разрушить тайный сад ее души.

– Идет он, бывало-ть по покосу, а я так и сомлею… и мыслю уж, как буду наших чадушек купать…

Но не суждено было Полине счастье… Скоропостижно скончалась в городе Анюта, врачи вовремя не остановили двустороннюю пневмонию. Это известие окончательно погрузило Аграфену в омут безумия. Она потребовала от Полины выйти замуж за мужа Анюты!

Самое дикое в этой истории, что и муж Ани, Анатолий, поддержал эту чудовищную затею. Полюбить он уже не сможет, да и некогда, спокойно пояснил он, а жена нужна, чтобы вести хозяйство. Для этих целей характер Полины вполне ему годится, а то что девушки – близняшки, даже хорошо: видя любимое лицо, ему легче будет пережить потерю.

Давно уже забыт недопитый чай, за окном спускаются сумерки, а я, затаив дыхание, веря и не веря своим ушам, слушаю рассказ о величайшей женской трагедии, о какой-то средневековой пытке, происходящей в почти современной мне России.

– Что делать мне было? Мамушке-то ить как противничать станешь? Мыслила я уж задОхнуться, но Господь не попустил самоубивства: брат зашел не в час да и вытянул меня..

В городе молодая жена чувствовала себя, как зверек в клетке. Она исправно вела домашнее хозяйство и начала работать на хлебном заводе. Но угрюмость ее нрава отталкивала коллег, они в открытую потешались над ее просторечным говором и отсталостью взглядов.

Дома было не легче: сначала по-привычке, а потом и насовсем муж стал звать ее Аней, но при этом постоянно попрекал непохожестью на настоящую Аню. Полину всюду преследовали тычки за ее неразвитость, неумение поддержать беседу. Муж не был тираном и садистом, но однажды ударил ее за то, что подавая гостю ложку, она протерла ее подолом своего платья.

«Новая» Аня превратилась в прислугу. Она ни в чем не нуждалась, у них была отдельная квартира, ей разрешалось пользоваться всеми вещами сестры, но запрещалось появляться с Анатолием на людях, чтобы не позорить его. Иногда, приводя домой любовниц, муж требовал от жены «погулять на улице». Подруг «Аня» не завела, идти ей было некуда, людей она чуралась, в деревню вернуться не могла: еще живая мать прогнала бы дочь обратно.

С Анатолием Полина прожила почти сорок лет! За это время она почти забыла свое настоящее имя, потому что привыкла даже представляться везде Аней. Вместе с мужем Полина появлялась в официальных случаях, когда требовалось расписаться в документах.

Я уже не в отупении, а в каком-то оцепенении слушаю историю фантастической покорности, сорокалетнего отречения от собственных желаний и чувств. А сидящая напротив меня старушка рассказывает об этом спокойно: она жила в атмосфере нелюбви с детства, потому искренне не находит трагедии в случившемся. За сорок лет они даже «стерпелись» с Анатолием, привыкли друг к другу. Между ними по-прежнему не было душевной близости и сердечности, но, хороня мужа, Аня-Полина искренне скорбела.

В 60 лет она осталась одна. Одна и свободна. У нее была квартира в городе, пенсия и небольшие средства, оставшиеся от мужа. Полина растерялась: в городе оставаться не хотелось, за все это время она так и не стала «городской», а в их деревенском доме жила чужая ей семья брата.

Услышав, что в детский дом нужна техничка, Полина с радостью устроилась туда, и новая жизнь захватила ее. Наконец-то ее жизнь обрела смысл. Каждый новый человек детского дома становится членом семьи, и Полина, всегда мечтавшая о детях, получила внезапно огромную семью, где ее ждали и любили. Отдавая всю силу нерастраченных чувств сиротам, она стала для них настоящей бабушкой. Она редко теперь появлялась в квартире, фактически переселившись в детский дом, тратила пенсию на детишек и была совершенно счастлива.

Говоря со мной, она ласково перечисляет имена, сопровождая их рассказом о каких-то особенностях каждого ребенка. Вся она оживляется, зажигается, погружается снова в ту жизнь, и меня здесь для нее уже нет. Есть только она и дети. Одни только воспоминания о них для нее более телесные, чем я, сидящая напротив.

К одной девочке Полина особенно привязалась. Настю не очень любили дети: она была болезненной и пугливой. Насте, как впрочем и другим ребятишкам, досталось мало радости: ее отец пил и избивал семью. Попав в детский дом, в свои почти пять лет Настя писалась от каждого громкого окрика или взметнувшейся руки, писалась и крупно дрожала. Дети дразнили ее «зассыхой», «вонючкой» и «трясучкой».

Полина не ругала детей, она просто давала Насте много любви и надежное убежище в виде сомкнутых рук. Купив на всю пенсию побольше трусов и колготок, Полина приучила девочку сразу бежать к ней, как только неприятность случится, переодевала и застирывала одежду, много целовала, много обнимала, много утешала.

Со временем работа психологов и «мама Аня» сделали свое дело: Настя постепенно выровнялась, стабилизировалась и стала делать быстрые успехи в учебе. К моменту выпуска из детского дома Полина прописала Настю в своей квартире.

В коридоре слышится шум, и в комнату входят еще две бабушки, они включают свет и недоуменно смотрят на меня. Очнувшись, я вскакиваю, поздравляю их с праздниками, дарю подарки. Они расцветают, начинают «собирать на стол», но мне уже пора уходить.

– Полина Николаевна, вы не проводите меня по коридору?

Не спеша мы идем с ней по длинному коридору, и я спрашиваю, как она попала в Дом престарелых.

– А вот пришла и села сюды, на крылечко. Меня гнать — а я баю, примите, добром помянете (т. е. не пожалеете).

Оказывается, Настя вышла замуж и «затяжелела». Молодая семья стала жить в квартире Полины. Отношения у них были прекрасные, но старушка не хотела быть обузой и, никому ничего не сказав, пришла сама жить в Дом престарелых. По документам, семьи у нее не было, администрация приняла ее.

Настя поначалу много раз приходила и умоляла «маму Аню» вернуться домой, но старушка не захотела. Сейчас у Насти уже трое детей, все они регулярно навещают свою бабушку, любят ее, заботятся, чтобы она ни в чем не нуждалась.

– Полина Николаевна, хотите, я подарю Вам новую кофту? – вдруг неожиданно для себя предлагаю я.

– Ииии, миииилая, жизнь за Нюрашкой доносила, дык уж и кофту-те доношу...

В вестибюле я попадаюсь на глаза заму директора, и, замечая, мое огорченное лицо, она, поняв мое расстройство по-своему, торопливо говорит:

– Вы не думайте, тетю Аню часто навещают. И дочь, и внуки, и много взрослых приходит, из детского дома ее воспитанники. Она у нас и в хоре поет.

Я улыбаюсь и прощаюсь. Выхожу на улицу. Мокрый снег пушистыми хлопьями ложится мне на лицо, тает, смешиваясь с редкими слезами. Оглядываюсь. В окне второго этажа замечаю маленькую фигурку в розовой лохматой кофте. Она машет мне.

С этого расстояния уже не видно лица. То ли старушка, то ли девочка из далеких тридцатых… Между ними целая жизнь… Жизнь, доношенная, словно кофта… 87 лет, прожитых взаймы...

Сеть Интернет

Замечательная была традиция! А вы своим детям передаёте гостиницы от зайчика?

“Через не могу, – говорила бабушка, – надо уметь действовать через не могу”. Такова была жизненная установка, которой руководствовалась бабушка в воспитании детей... Не растить же, в самом деле, белоручек и неженок. “Не можешь – научим, не хочешь – заставим”.
Бабушка была страстным адептом этого армейского девиза.
Если бы не моя легкомысленная мама, я, наверное, все десять лет оставалась бы круглой отличницей.
А так мне это удалось лишь в пятом классе, в 1951 году, когда мама, выйдя замуж, уехала на год к отчиму в Лефортово, оставив меня на попечение бабушки. Вот когда бабушка наконец‑то взялась за меня. Вот когда она смогла без помех проверить свою методу в действии.
Несколько раз в неделю она поднимала меня в шесть утра и заставляла повторять устные уроки. Ей удалось добиться невозможного – того, что я, вечно плавающая в географии и биологии, могла безошибочно назвать и показать на карте все полезные ископаемые, металлургические центры, любую равнину и возвышенность, рассказать, что чем омывается и как в природе происходит опыление и зачатье.
Бабушка приучила меня слушать “Пионерскую зорьку”, складывать портфель с вечера, гулять только тогда, когда сделаны уроки.
“Кончил дело – гуляй смело, – повторяла она. – Делу время, потехе час”.
И никакой беготни с мамой по театрам и киношкам, никаких поздних гостей и прочей вредной для ребёнка ерунды.
Жизнь потеряла прежние краски, но приобрела новые.
У меня появился азарт. Я вдруг поняла, что могу быть не хуже других.
И даже лучше. Из унылых троечниц я выбилась в хорошистки, а потом – о чудо! – в отличницы.
Как описать, что я чувствовала, когда всю дорогу из школы домой несла на вытянутых руках первую и последнюю в своей жизни похвальную грамоту!
“Не знаю, как решать. Не понимаю”, – говорила я, томясь над очередной задачкой. “Быть того не может!” – восклицала бабушка и, усевшись рядом со мной, принималась звонким голосом читать условие задачи. Это была самая драматичная часть моей тогдашней жизни, потому что, обладая кипучей энергией, бабушка не обладала и малой толикой терпенья. Когда моя тупость достигала апогея, а бабушкин голос – самых высоких нот, добрый мой дед с криком: “Утоплюсь!” выбегал из комнаты. Я тихо плакала, тупо глядя в учебник, и в слезах ложилась спать. А наутро… Нет. Об этом надо с красной строки.
Наутро я обнаруживала на столе возле дивана, на котором спала, раскрытую на первой странице чистую тетрадь с подробнейшим изложением решения задачи, в которую мне со страху не удавалось вникнуть накануне. Вначале шло условие, красивым и чётким почерком переписанное бабушкой из учебника, а потом поэтапно три разных варианта решения. Бабушки уже не было дома. А рядом с тетрадкой стояла закутанная в платок каша. Все это напоминало сказку не то про Царевну‑лягушку, которая за ночь успевала наткать ковров, не то про каких‑то добрых гномов, тайком помогавших сапожнику тачать сапоги.
Этот отнюдь не педагогичный бабушкин поступок, состоявший в том, что она решала за меня задачу, которую мне оставалось лишь переписать в свою тетрадь, был высшим достижением педагогики. Решенная задачка являлась чудесным знаком, доказательством того, что в жизни нет безвыходных ситуаций и всё разрешимо, как в сказке: ложись, мол, спать. Утро вечера мудренее.
“Утро вечера мудренее, – говорила бабушка, когда усталая возвращалась с работы. – Завалюсь‑ка я на часок”. Иногда она так и спала до утра, не раздеваясь, а когда я открывала глаза, её уже не было. Зато на спинке стула висел мой отглаженный белый фартук и к форме был пришит чистый кружевной воротничок. Значит, бабушка помнила про мой школьный сбор и всё успела приготовить.
Нет, это не породило во мне никаких, как тогда выражались, иждивенческих настроений. Зато поселило веру в то, что всё в конечном счёте будет хорошо. И сколько бы жизнь ни старалась это опровергнуть, детская вера оказывалась сильней.
Хоть и давно это было, я до сих пор слышу энергичное бабушкино: “Быть того не может!” И когда говорю себе: “Всё. Устала. Не могу больше”, – в ответ слышу десятки лет назад отзвучавшее: “А ты через не могу”.
Если мне когда‑нибудь и приходит в голову светлая мысль, то случается это в самый ранний час утра, на границе между сном и бодрствованием. Потому что утро – это чистая тетрадь с решённой задачкой, над которой я накануне лила горькие слёзы.

(Лариса Миллер.
Из книги "Золотая симфония")

Спасти детей любой ценой.

Фашисты использовали узников концлагерей и жителей оккупированных территорий для своих научных экспериментов. Это исторически доказанный факт. Потому, когда детей из Полоцкого детского дома, расположенного на оккупированной территории, вдруг стали заботливо откармливать, горожане насторожились. Раненным солдатам нужна была кровь, а дети, оставшиеся без родителей, показались им отличными донорами. Правда, вот худоваты. Стоит ли объяснять, что нацистов не интересовала дальнейшая судьба доноров. Их просто планировали выжать до последней капли крови.

Директор детдома Михаил Форинко и убедил немцев в том, что качество крови от бедных и исхудалых доноров, вряд ли улучшит здоровье солдат. А дети на самом деле были худыми и бледными от постоянного недоедания. Разве кровь без нужного уровня гемоглобина и витаминов поможет раненным? К тому же дети постоянно болеют, поскольку в здании нет окон, нет дров для отопления. А значит, тоже не годятся на эту роль.

Форинко был убедителен и немецкое руководство с ним согласилось. Детей было решено переправить в другой немецкий гарнизон, где было крепкое хозяйство. Для немцев все было логичным, на самом деле это было первым шагом к спасению детей. Планировалось вывести ребят к партизанам, а потом эвакуировать на самолете.

154 ребенка из детского дома, около 40 их воспитателей, несколько членов подпольной группы и партизаны выдвинулись из города в ночь на 19 февраля 1944 года. Детям было 3-14 лет. Стояла гробовая тишина. Мальчишки и девчонки давно разучились смеяться и баловаться как обычная ребятня, а в этот день и вовсе все понимали, что происходящее смертельно опасно.

В лесу дежурили партизаны, на случай если немцы раскроют заговор и кинутся в погоню. Там же ждал поезд из саней – больше тридцати полозьев. Это была настоящая военная операция: в небе кружили советские самолеты. Их задачей было отвлечь внимание немцев, чтобы они не хватились пропавших детей.

Ребят предупредили о том, что если вдруг выстрелит осветительная ракета, то нужно замереть. Колонна несколько раз останавливалась, чтобы остаться незамеченной. Все эти меры помогли привезти детей до партизанского тыла в целости и невредимости.
Но до конца операции было еще далеко. Немцы на следующее утро, конечно же, обнаружили пропажу. Тот факт, что их обвели вокруг пальца, вывел их из себя. Была организована погоня и план перехват. Партизанский тыл вовсе не был безопасен, а укрыть в лесу зимой полторы сотни маленьких детей невозможная задача.

Два самолета, которые снабжали партизан этого отряда боеприпасами и едой, на обратном пути забирали с собой детей. Чтобы увеличить количество пассажирских мест, под крылья приделали специальные люльки. К тому же летчики вылетали без штурманов, чтобы не занимать столь необходимое место.

В общей сложности во время этой операции в тыл было вывезено больше пятисот человек, помимо воспитанников детского дома. Но один из полетов, самый последний, стал историческим. На дворе уже был апрель, за штурвалом лейтенант Александр Мамкин. Несмотря на то, что на момент происходящих событий ему было всего 28 лет, он уже был опытным летчиком. Его боевой опыт включал больше семи десятков полетов в немецкий тыл.
По этому маршруту Мамкин летел уже девятый раз, то есть он уже девять раз вывозил пассажиров. Самолет садился на озеро, нужно было торопиться еще и потому что, с каждым днем становилось теплее и лед уже был ненадежен.

Операция «Звездочка» - такое название дали кампании по вывозу детей из партизанского тыла, подходила к концу. В самолет Мамкина усадили десять ребят, их воспитательницу и двух партизан, получивших ранения. Сначала полет был спокойным, а потом самолет подбили…

Мамкин уже вывез самолет за линию фронта, но огонь на борту только разгорался. Опытный летчик должен бы был набрать высоту и прыгнуть с парашютом, чтобы спасти себе жизнь. Если бы был один. Но у него были пассажиры. Те, чьи жизни он не собирался отдавать. Мальчишки и девчонки не для того прошли столь сложный путь, для того чтобы погибнуть вот так, в полушаге от спасения.

Мамкин вел самолет дальше. Уже начала гореть кабина пилота, у него расплавились очки, буквально вросли в кожу, плавилась и тлела одежда, шлем, он плохо видел из-за дыма и бесконечно боли. Но он все равно. Просто. Вел. Самолет.
Ноги пилота практически обуглились, он слышал детский плач за спиной. Испуганные ребята, так отчаянно боровшиеся за жизнь, не могли смириться с такой участью. Но между ними и смертью стоял Мамкин. На берегу озера он сумел найти пригодную для посадки площадку, к этому времени уже горела перегородка между пилотом и пассажирами, огонь добирался до детей, пилот уже горел полностью. Но железная воля Мамкина не дала ему погибнуть, не закончив начатое дело. И он победил. Победил ценой собственной жизни, но сохранил жизни своих пассажиров.

Он даже вышел из кабины и спросил, живы ли дети. Получив утвердительный ответ, он отключился. Врачи, которые позже осматривали тело, не могли понять, как он, имея такие ожоги и фактически полностью сгоревшие ноги, мог вести самолет? Откуда в летчике взялась такая железная воля, которая помогла удержать ему ясность сознания, превозмогая болевой шок?

Имя Мамкина стало спасительным как для ребят, которых он вывез, так и для его боевых товарищей, став олицетворением героя, который попросту не мог иначе.

(сайт Культурология ру)

Надо научиться ходить в гости, как говорится без греха — то есть на часик, на два. Без лишней болтовни, без осуждения, чтобы вкусить хлеба вместе, поговорить о полезных вещах, выпить вина — развеселить сердце, никого не осуждая, не скатываясь в наглость, в сплетни, хамство, какие-то пересуды — и вовремя уйти, чтобы не утомлять своим излишним присутствием уставших друзей и знакомых. Нужно уметь дарить подарки друг другу — не «на тебе, Боже, что мне негоже», а именно хорошие подарки, пусть дешёвые, но милые, от сердца подаренные и нужные в хозяйстве.

(Протоиерей Андрей Ткачев)

Мать

Беременность Натальи объединила всех сплетниц деревни:
- Ни стыда, ни совести! Пузо на нос лезет, а она ходит улыбается! Да мне бы людям в глаза стыдно смотреть было, - рассуждала бабка Марья.
- Времена нынче, без это, безнравственнеческие! – сумничала Екатерина Тимофеевна.
- От кого понесла-то? – закидывая в рот семечку, поинтересовалась Никифоровна.
- Знамо от кого. Помните, церковь строили мужики из города? Вооот там один зодчий был чёрноволосый такой, симпотишныыый. Она с ним-то и спуталась. Женатым оказался. Уехал и всё! – махнула рукой бабка Марья.
- Паспорт в таких случаях надо проверять! – выдала Никифоровна.
- Чего, сороки? Кудахчете всё! – прервал сплетниц дед Прокопий.
- Кудахчут куры! А у нас светские беседы! – поправила деда Екатерина Тимофеевна.
- Пока ты беседы ведёшь, обсуждая чужую личную жизнь, твоя наседка по огороду шлындает! – ткнул пальцем Прокопий в сторону Тимофеевны.
- Ах, она сатана такая! Растудыть её в коромысло! Я вот щас ей задам! – Катерина рванула домой.

Не все осуждали Наталью, кто-то жалел, кто-то верил, что все у нее наладится.
- Доченька, тебе тридцать лет. Мужа нет, да и вряд ли появится. Рожай, хоть ребёночек будет, - благословил Наталью отец.
- Вырастим. Чай не война сейчас, - поддержала мать.

Родился Колька с клеймом позора. Незаконнорожденный, безотцовщина. Наталья же свое материнство несла с гордо поднятой головой.
Мальчику дали отчество деда. В графе «отец» свидетельства о рождении – прочерк, словно шрам от ампутации одного из начал человека.

Кольке было одиннадцать лет, когда померла его бабушка. Дед не смог пережить такой утраты и ровно через год ушел вслед за супругой.
Коля с малолетства был неласковым, немногословным, а теперь и вовсе замкнулся.
Мать, глядя, как сын тоскует по любимому деду, готова была всю его боль принять: «Господи, лучше мне испытания пошли, только дитя от страданий освободи», - молилась она. Андрей Иванович Кольке не только отца заменил, но и самым лучшим другом был для него.

Мать не находила внешнего сходства мальчика с отрёкшимся от него отцом, только талант его и передался сыну. Соседским девчонкам из старых ящиков домики для кукол мастерил, деду строить помогал и сарай и баню.
- Из него первоклассный зодчий выйдет! Дар у него от Бога! – говорил дед, вознося кверху палец.
Мать порой чувство вины охватывало, что без отца Колька растёт, думала, поэтому он её и не любит.
- Сыночек мой, - пыталась Наталья обнять сына.
- Мать, ну ты чего? Ну не надо, – сопротивлялся тот.

Учился Колька плохо, еле до троек дотягивал по всем предметам, кроме физкультуры и рисования.
- Не знаю, Наталья Андреевна, что с него вырастет, - жаловалась классная руководительница, - совсем учиться не желает. Какой институт его примет с такими-то отметками? Сочинение писали на тему «Моя любимая книга», а он несколько анекдотов написал! Полюбуйтесь! – учительница протянула тетрадку.
- В армии отслужит, а там видно будет. В деревне рабочие руки всегда нужны, - защищала мать сына.
За провинности Колю никогда не ругала, одно твердила: «Всегда, сынок, человеком оставайся, в любой жизненной ситуации». Любила она его вопреки всему, а не за что-то, да и разве могла она иначе?

Когда Николая в армию призвали, провожали всей деревней, два дня гуляли.
- Служи, так, чтоб героем вернулся! – орал пьяный дед Прокопий, тряся кулаком перед Колькиным носом.
Возле военкомата, перед самой отправкой призывников на службу, мать расплакалась:
- Сыночек, родненький, ты прости меня.
- Береги себя, мамочка, пиши мне, хоть ерунду всякую: про корову нашу, про сплетни деревенские, только пиши, - и с такой нежностью обнял мать, будто навсегда прощались.

Мать исправно высылала письма, чуть ли не каждый день, как сын просил, про корову, про сплетни деревенские, про то, как пусто в доме без него, что скучает она, как обнять его скорей желает. И всё наставляла неизменно: «Сыночек, милый, оставайся человеком в любой жизненной ситуации».
Из Колькиных писем мать узнавала про его военную службу, про новых товарищей. Радовалась, что у сына появился замечательный друг Вячеслав: «Мам, он мне как брат!»
В одном письме Коля вспоминал, как мать погладила его, пятилетнего, по щеке, а он, сморщившись, фыркнул: «Руки у тебя шершавые!»
«Ты прости меня, мать! Я знаю, ты не обиделась тогда, только рассмеялась: «Да с чего, сынок, им шелковистыми-то быть? И огород, и хозяйство, все этими руками делаю.» Мамочка, милая, если бы ты знала, как скучаю по рукам твоим! Добрым, ласковым. Пусть хоть в кровь моё лицо твои ладошки натруженные исцарапают, только прижаться бы к ним щекой. Как хочу обнять тебя, родная. Береги себя».
Это письмо было последним. Известие о героической гибели сына чёрной птицей залетело в Натальин дом.
«..раненый Николай Андреевич Елков, обвязавшись гранатами, бросился в самую гущу нападавших бандитов и подорвался вместе с ними», - мать прижалась губами к фотографии в черной рамочке, напечатанной в районной газете, - «За мужество и героизм представлен к званию Героя России (посмертно)», - так заканчивалось описание подвига ее сына.

- Ох, Натальюшка, горе-то какое, - соболезновали жители деревни.
А она принимала сострадания, как материнство своё, опозоренное незаконнорожденностью сына, как смерть родителей, как всё в этой жизни, с благодарностью. Никогда ни на что не жаловавшаяся она и сейчас не сетовала. При людях не кричала, не истерила, только слёзы с опухших глаз платком вытирала. Постарела в одночасье.
Гроб не открывали. Мать и не видела сына мертвым, не обняла на прощание, поэтому думалось ей иногда, может, ошибка вышла, а вдруг живой. Ведь бывало же, что после похоронок возвращались солдаты домой. Вот и теперь, смотрит она в окно, а её сын во двор заходит.
- Коленька, сынок! – вскрикнула Наталья, даже птицы с ветки вспорхнули.
- Вы Наталья Андреевна? Вы простите, что так поздно. Я не Коля, я друг его, Вячеслав. Мы служили вместе, он писал Вам про меня, - парень мял в руках кепку.
- Это Вы меня извините. Господи, аж сердце зашлось, смотрю, солдатик - ростом как сынок мой, да и темно уже, не разглядишь, - бормотала, оправдываясь, мать, - Ой, да что же я Вас на пороге держу! Проходите, я как раз ужинать собиралась.
Наталья засуетилась; «Я гостей-то не ждала. У меня только борщ. Любите борщ?»
- Наталья Андреевна, Вы ко мне на «ты», пожалуйста, обращайтесь. Я ведь такой как Ваш сын.
Мать несказанно рада была приезду Славы. Проговорили они до утра. И плакали, и смеялись, вспоминая Николая.
- Колян придремал однажды, да так сладко, что пес наш Полкан подошел и давай лицо ему облизывать. А Колька заулыбался во сне: «Мама, мамочка, родная», шепчет. Мы чуть со смеху не сдохли! Потом он признался, что по ночам Вы приходили поцеловать его, спящего. Вот и привиделось ему.
- Ой, не могу! Он же как ежик был - не то что поцеловать, обнять не позволял! Дождусь, когда уснёт, чтоб не сопротивлялся, и целую, целую ручки, глазки. Я свято верила - спит, пушкой не разбудишь! – хохотала Наталья.
- Он гордился Вами и очень сильно Вас любил.
Мать раскрыла альбом с детскими фотографиями Коли:
- Это первое купание, на паучка похож – ручки-ножки тоненькие! Это первые шаги, - Наталья бережно перелистывает страницы, - С бабушкой на празднике в школе. Ох и баловала она его! Это он с дедом Андреем, дрова пилит. Смотри, как он тут щурится! Смешной такой, - погладила рукой снимок, - теперь вместе они. Он деда любил сильно. Так тосковал, бедненький, после его смерти.
Из воспоминаний Вячеслава Наталья убедилась, что сынок ее был смелым, справедливым, честным.
- Нас комбат постоянно подбадривал. Выстоим, говорил, подмога скоро будет. Нам бы пару часов продержаться. Но потом, когда почти никого не осталось, мы перестали надеяться. Меня ранило осколком, ногу перебило. Шансов выжить почти не оставалось. Боевики всех добивали. Целились прямо в лицо. Поэтому сложно было потом некоторых ребят опознать. Когда боеприпасы кончались, шли в рукопашный бой и подрывали себя гранатами в толпе боевиков. Как Колька…», - солдат закрыл лицо руками и заплакал, вспоминая тот бой, гибель товарищей.
- А он мне писал, что учения у вас, - прошептала мать, - тревожить, значит, не хотел, - закивала понимающе.
Несколько дней гостил Колин друг у Натальи. И забор поправил, и крышу починил. Но пришло время расставаться.
- Можно Вам писать?
- Пиши, сынок, я только рада буду, - улыбнулась мать. Не хотелось ей отпускать парня, но ведь его тоже ждут.
- Вы знаете, у меня ведь нет никого. Детдомовский я. Сирота, короче. Ну, стыдно мне было Вам признаться. Про нас как думают, что воры мы ну и всё такое. Вы простите меня, Наталья Андреевна, - голос предательски дрожал.
- Вот дурачок! – воскликнула мать, - А ехать-то куда собрался?
- Да сам не знаю – солдат пожал плечами.
- Ну, вот что, оставайся у меня. Я одна, как видишь, и ты один. Тебе головы приклонить негде. Захочешь уехать, держать не стану, но запомни: двери моего дома всегда для тебя открыты, душой к тебе прикипела, как к сыну отношусь.
И опять сплетницы языки чесали, что недолго Наталья горевала, быстро замену нашла, что проходимца у себя приютила, обманет он ее, как пить дать обманет.
Не все осуждали Наталью, кто-то жалел, кто-то по-прежнему верил – всё у нее наладится.
Работа для Вячеслава в деревне нашлась. Взял его в ученики кузнец, да не прогадал – славный кузнечных дел мастер получился из парня.
Вскоре Слава привёл в дом молодую жену, веселую и добродушную. Полюбилась Светлана Наталье, как дочь ей стала. Любила она их как мать, а разве могла иначе? Просила только, если мальчик родится, пусть Николаем назовут. Но через год аист принёс в Натальин дом девочку, а через полтора – вторую.
Жили дружно, всей деревне на зависть:
- Счастливая Андреевна ходит. Сын молодец, руки не из бедер растут. И дом новый справили, и машину приобрели. Да и сноха как по заказу!
И только Слава слышал, как часто по ночам плачет мать.
Прожила Наталья до глубокой старости. Незадолго до кончины слегла.
- Не каждая дочь за матерью так ухаживать будет, как Слава со Светланой за бабкой Натальей, - удивлялись в деревне.
Названый сын не брезговал, судна из под матери выносил, простыни испачканные стирал.
Перед смертью мать подняла ссохшиеся руки, вроде как обнять кого-то хотела: «Коленька», - еле слышно прошептала, и померла. Оплакивали её и внучки и сноха. А у Славы радость на душе, вперемешку с горем.
- Ты чего лыбишься-то? Мать померла, а он! Не рехнулся часом? – всерьез обеспокоилась супруга.
- Вот она с сыном и встретилась. Больше не будет страдать, теперь вместе они, обнялись наконец-то. Все время лечит, но вот боль утраты дитя своего никакими лекарствами не исцелить, - вздохнул Вячеслав.
Любить вопреки всему, до последнего вздоха – на такое способна только мать...

Автор: Татьяна Танага

Молитва блаженной Ксении Петербургской 

О святая всеблаженная мати Ксение! Под кровом Всевышнего жившая, ведомая и укрепляемая Богоматерью, голод и жажду, холод и зной, поношения и гонения претерпевшая, дар прозорливости и чудотворения от Бога получила еси и под сенью Всемогущаго покоишися. Ныне Святая Церковь, яко благоуханный цвет, прославляет тя. Предстояще на месте твоего погребения, пред образом твоим святым, яко живей ти, сущей с нами, молимся ти: приими прошения наша и принеси их ко Престолу Милосерднаго Отца Небеснаго, яко дерзновение к Нему имущая. Испроси притекающим к тебе вечное спасение, на благая дела и начинания наша щедрое благословение, от всяких бед и скорбей избавление. Предстани святыми твоими молитвами пред Всемилостивым Спасителем нашим о нас, недостойных и грешных. Помози, святая блаженная мати Ксение, младенцы светом святаго крещения озарити и печатью дара Духа Святаго запечатлети, отроки и отроковицы в вере, честности, богобоязненности воспитати и успехи в учении им даровати; болящия и недугующия исцели, семейным любовь и согласие ниспосли; монашествующих подвигом добрым подвизатися удостой и от поношений огради, пастыри в крепости Духа Святаго утверди, народ и страну нашу в мире и безмятежии сохрани, о лишенных в предсмертный час причащения Святых Христовых Таин умоли. Ты наша надежда и упование, скорое услышание и избавление, тебе благодарение воссылаем и с тобою славим Отца, и Сына, и Святаго Духа ныне и присно и во веки веков. Аминь.  

У Девочки из 70-х было 8 кукол. Каждая кукла прожила с ней её детство. У каждой было своё имя, которое девочка может вспомнить даже спустя 40 лет. Куклы были её дочками. Она общалась с ними как с живыми. Детям вообще свойственно одушевлять свои игрушки. Девочка кормила кукол по утрам, а вечером укладывала спать. У каждой куклы был свой характер. Каждую она по-своему любила. И даже когда у куклы Зины оторвалась резиновая рука, она прибинтовала её к туловищу и продолжала играть. Кукла – инвалид. Так бывает. Это не повод расставаться с ней. Это повод относиться к ней ещё бережней. Периодически нужно было стирать куклам одежду. А на зиму шить пальтишки.

У девочки из нашего времени кукол в 4 раза больше. Больше тридцати кукол. Она не помнит всех имен. Она забывает про существование некоторых. Потом случайно находит в куче других игрушек: «О! Так у меня ещё и такая есть!»

Нет идеи, что надо шить кукле теплую одежду. Если захочется поиграть куклой в теплой куртке, она попросит купить куклу в теплой куртке. А грязное платье или сломанная рука – это повод купить новую куклу. Хотя, новую куклу можно покупать и без повода. Бабушка, например, в гости с пустыми руками не ходит. Она каждый раз что-нибудь с собой приносит. Какую-нибудь недорогую игрушку. Развлечение на день. Поиграть и забыть. Настолько закрепившаяся традиция, что ребенок уже не представляет, что бабушка может прийти без игрушки. Поэтому при встрече говорит не «Как дела?», а «Что ты мне принесла?» Ценность с общения сместилась в сторону потребления.
Казалось бы, что в этом плохого? Чем больше, тем лучше. Разве не так? А помните сказку «Цветик семицветик»? Эпизод, когда девочка загадала, чтобы все игрушки мира были у неё. Она очень быстро пожалела о своём желании. По факту это оказалось больше проблема, чем радость.
Недостатки изобилия игрушек:
✓ Отсутствие бережливости и аккуратности.
Нет смысла беречь игрушки, если это легко восполняемый расходный материал. Быстрей сломаю — быстрей новая появится.

✓ Отсутствие привязанности.
Все чаще на популярный совет: «Для облегчения адаптации возьмите с собой любимую игрушку» - психологи слышат от родителей: «У нашего ребенка нет любимой игрушки». Сложно иметь любимую игрушку, если почти каждый день появляется новая. Между тем, заботясь о любимой игрушке, ребенок учится заботиться о себе в отсутствии родителей. Через отношения с игрушками закладывается модель отношений с людьми. Если игрушки не ценятся, если быстро заменяются на новые, то ценность отношений тоже может быть невысокой. Устойчивые связи заменяются многочисленными новыми знакомыми.

✓ Сложно приучать к порядку.
Игрушек должно быть столько, чтобы их легко было прибрать. Несколько игрушек легко поднять и расставить по местам. Полсотни игрушек ребенку сложно прибрать. Физически тяжело.

✓ Сложно обрадовать ребенка. Меньше поводов радости.
Всем же понятно, что мороженое раз в месяц вкуснее, чем это же мороженое два раза в день на протяжении всего месяца. Наступает пресыщение. С игрушками так же. Это кажется парадоксальным: чем больше игрушек, тем меньше радости. Эмоции на очередную игрушку уже не такие сильные. Сильнее – на её отсутствие.

✓ Отсутствие ценности.
Часто новая игрушка приобретается спокойствия ради. Проще купить, чем выслушивать истерику. Тем более это не такая большая сумма, нервы дороже. Так появляется десятый робот или пятнадцатая лошадка-пони. Когда мы абсолютно ни в чем не отказываем ребенку, мы не учим его выдерживать отказ, и не учим мечтать. Игрушка, которую ребенок долго ждал, на которую копил и, может быть, в чем-то другом себе отказывал ради этой игрушки, она, при равной стоимости, более ценная, чем та, которую он заполучил по первому требованию. Ценная и в воспитательном плане тоже. Он учился ждать, учился расставлять приоритеты, планировать покупку.

✓ Отсутствие пространства для развития фантазии.
«Голь на выдумку хитра» Когда что-то нужно, а этого нет, в ход идут подручные средства. Всё может быть всем. Для игры в магазин нам в своё время было достаточно выйти на улицу и найти подружку. Все, что нашли под ногами – листья, трава, пробки, стеклышки – становилось товаром. Фантики насобирали – это деньги. Сейчас же есть игрушечные овощи, фрукты, прочие продукты. И деньги игрушечные напечатали. Все есть – игры нет. «Маша, почему ты не играешь?» Нет игрушечного кассового аппарата. Надо купить.

Ах, у ребенка нет фантазии. Надо купить вместе с кассовым аппаратом дидактические игры для развития фантазии... Нет. Не надо. Лучше всего развивает фантазию пустая коробка. Из нее можно сделать и кассу, и кукольный дом, и ширму для кукольного театра, и кроватку для мишки, и кузов грузовика, и даже слона, если приклеить уши из картона.

✓ Появление новых проблем и дополнительных трат.
Приобретая игрушку – вы приобретаете необходимость где-то ее хранить. Накупили игрушек – надо купить комод для игрушек, а потом докупить квадратные метры жилья, потому что в детской уже комоды ставить некуда. А потом нужно тратить дополнительные силы на уборку дополнительных метров жилья от игрушек. Или купить услугу по наведению порядка. Можно, конечно, не хранить игрушки в большом количестве, а периодически проводить «зачистку», выкидывая то, чем давно не играли. Но как же экология? В современном мире остро стоит проблема мусора. Насколько разумно решать вопрос заваленной детской, заваливая мусором планету?
Анна Быкова