Статистика ВК сообщества "fbooks: feminism & books"

0+

Графики роста подписчиков

Лучшие посты

#fbooks_статья

📌«Нам много что есть сказать миру, что не потерпят из уст женщины»: писательницы, анонимность и псевдонимы

В конце XVIII – начале XIX века писательство как род деятельности считалось неподходящим для женщин. Грег Базвелл рассказывает о преградах и мерах, на которые приходилось идти английским писательницам ради публикации работ.

Когда-то публикация романов и поэзии анонимно была обычным делом.

Между 1660 и 1750 годами около 50% опубликованной художественной прозы не имели авторства на обложке, а 20% были с псевдонимом или подзаголовком. Процент романов, опубликованных анонимно, вырос еще выше между 1750 и 1790, став больше 80%. Вместе с тем по требованиям редакционной политики, стихи и обзоры, опубликованные в журналах, обычно были без указания авторства.

Идея об авторе как о фигуре интереса возникла только с романтизмом в конце 18 века. Внезапно, благодаря увлеченности креативным гением и литературной знаменитостью, в центре внимания оказываются такие писатели как лорд Байрон, Уильям Блейк и Перси Шелли. Однако для женщин путь к признанию и успеху оставался полон препятствий.

Писательницы конца XVIII – начала XIX века

В конце XVIII – начале XIX века писательство, особенно писательство ради заработка, считалось неподобающим для женщины занятием. Неприличные параллели проводили для идеи о написанных женщинами романах, которые потом продавали готовым заплатить. Распространены были унизительные выражения, такие как «женщина-писака». Женщинам из состоятельных семей вовсе полагалось не работать, а посвящать свои усилия удачному замужеству. В то же время женщины читали книги и писали их в больших количествах. К середине 18 столетия подзаголовок «Авторства Леди» был нередким зрелищем на заглавных страницах. Это указывало не только на пол автора, но и на то, что книга была кого-то определенного сословия, а значит подходила для чтения приличным женщинам.

Первый опубликованный роман Джейн Остин «Чувство и чувствительность» (1811) вышел с подзаголовком «Авторства Леди». Следующий «Гордость и предубеждение» издали со строчкой «От автора ''Чувство и чувствительности''». С перспективы 21 века горько думать о том, что Джейн Остин — одна из наших самых любимых и признанных писательниц — никогда не увидела свое имя на титульных листах ее книг.

Ее авторство «Чувства и чувствительности», вместе с последующими романами, стало широко известно в декабре 1817 года с посмертными изданиями «Доводов рассудка» и «Нортенгерског аббатства». Эти романы вышли с «биографической заметкой об авторке» от брата Джейн Остин Генри, в котором было раскрыто ее авторство. Остин была далеко не одинока в сокрытии ее личности. Ее почти-современницы Мария Эджуорт, Анна Радклиф, Фанни Берни и Мэри Шелли также публиковали свои ранние романы анонимно.

«Литература не может быть занятием жизни для женщины...»

За десять лет до публикации «Джейн Эйр» Шарлотта Бронте отправила сборник своих стихотворений поэту-лауреату Роберту Саути для отзыва. Ответ Саути был далеко не поощряющий. В его письме Шарлотте от 12 марта 1837 он посоветовал ей не заниматься литературой, комментируя «Литература не может быть занятием жизни для женщины и не должна быть. Чем больше она занята своими должными занятиями, тем меньше у нее будет свободного времени для этого даже как для самореализации или отдыха».

Неудивительно, что когда в мае 1846 Шарлотта, Эмили и Энн опубликовали сборник стихотворений, они сделали это под псевдонимами Каррер, Эллис и Эктон Белл. В предисловии к сборному изданию «Грозового перевала» и «Агнес Грей» 1850 года Шарлотта так объяснила причины, почему сестры это сделали:

«Отказываясь от личной огласки, мы скрывали свои имена под именами Каррер, Эллис и Эктон Белл; неоднозначный выбор христианских и явно мужских имен был продиктован неким сознательным стеснением, в то время как мы не хотели объявлять себя женщинами, потому что — не подозревая тогда, что наш стиль письма и образ мышления не был тем, что называется «женским» — у нас было смутное впечатление, что на писательниц склонны смотреть с предубеждениями; мы заметили, как критики используют личность, для наказания она — оружие, для награды — лесть, что не является настоящей похвалой».

Предубеждения о романах авторства женщин

Мэри Энн Эванс, больше известная как Джордж Элиот, озвучила похожие опасения. Ее эссе «Глупые Романы Леди-Писательниц», опубликованное анонимно в 1856 году в Westminster Review, критикует часто нелепые сюжеты романов, написанных женщинами: «Глупые романы леди-писательниц — это класс с множеством подвидов, и каждый подвид определен специфическим сортом глупости, доминирующим в романе: пустота, банальность, ханжество или педантичность. Но коктейль из всех составляющих, эта комбинация разнообразной женственной бессмысленности, производит самую большую категорию подобных произведений, которую мы можем выделить в особенный сорт "мозги-и-шляпки"». [1]

Эллиот считала такие романы подрывом в деле женского образования. Их героини часто были образованы, но это делало их только скучными и внешне остроумными, а не решительными и независимыми. К тому же эти книги имели печальный эффект — они казались образцами всей литературы авторства женщин, это означало, что многие рецензенты-мужчины отвергали серьезные литературные произведения, полагая еще до прочтения, что это легкомысленные романы. Чтобы избежать рецензии на ее работу в таком ключе, Эванс опубликовала свой первый роман «Адам Бид» (1856) под псевдонимом Джордж Элиот. Таким образом ее книгу оценивали саму по себе, а не судя по полу автора. Также это позволило скрыть ее личную жизнь от непристойных слухов — на момент публикации своего первого романа Элиот была в отношениях с женатым философом Джорджем Генри Льюисом.

Широко распространенное мнение, что научная работа — это удел мужчин, привела к тому, что многие женщины публиковали свои работы под мужскими псевдонимами. Вайолет Пейджет, одна из первых феминисток, эссеистка и писательница, публиковалась под именем Вернон Ли. Кэтрин Харрис Брэдли и ее племянница и подопечная Эдит Эмма Купер опубликовали свои стихотворения под именем Майкл Филд. В 1884 году, когда Брэдли было 38 лет, а Купер 22, они опубликовали как Майкл Филд свою первую работу Callirrhoë, которая получила признание критиков. В этом же году Брэдли написала письмо своему другу и наставнику Роберту Браунингу, в котором просила не раскрывать ее личность: «известие о женском авторстве уменьшит и ослабит нашу работу. Нам много что есть сказать миру, что не потерпят из уст женщины».

Воссоздание скрытых историй

В своем эссе «Своя комната» (1929) Вирджиния Вулф резюмирует несправедливости, с которыми сталкиваются женщины-писательницы, и отстаивает более справедливое будущее. Она комментирует: «Риску предположить, что за Анонимно, как часто подписывали множество стихотворений, часто скрывалась женщина». Она также подвела итог бедственному положению таких писательниц, как Шарлотта Бронте, сказав: «Каррел Белл, Джордж Элиот, Жорж Санд — все жертвы внутренней борьбы, судя по произведениям, тщетно пытались скрыться за мужским именем. Этим они отдавали дань условности, которую мужчины постоянно исподволь внушали: гласность для женщины отвратительна (главное достоинство женщины — не давать повода для сплетен, говорил всеми цитируемый Перикл)» [2]

Для Вулф воссоздание жизни и творчества женщин прошлого и создание женской литературной традиции были жизненно важны. Вулф утверждала, что «женщины в литературе всегда мысленно оглядываются на матерей». Каждое поколение писательниц строится на успехе тех, кто был до них, и чтобы это было возможным, жизни тех женщин должны быть известны, их книги прочитаны, изучены, оценены и любимы.

Сегодня трудности, с которыми сталкиваются женщины, изменились. В 1970 такие издательские дома как Virago начали возвращать книги забытых писательниц в литературный канон. В настоящее время все важнее репрезентация и создание условий для того, чтобы книги женщин из этнических меньшинств читали, обозревали, продвигали и продавали наравне с белыми коллегами. Чем больше точек зрения мы встречаем, тем полнее наше понимание жизни.

И хотя анонимные публикации сейчас редкость, использование псевдонимов продолжается, как и использование инициалов с целью скрыть гендер авторки. Когда Bloomsbury Children’s Books выпустили книгу «Гарри Поттер и философский камень», на ней было «Дж.К.Роулинг» — в страхе, что издание с «Джоан Роулинг» отпугнет читателей-мальчиков. Публикуя первую книгу в детективной серии несколько лет спустя, и желая, чтобы ее суди саму по себе, Роулинг выбрала мужской псевдоним Роберт Гелбрейт.

Книги мужчин и женщин, как хочется надеяться, сейчас судят, читают и любят за их собственные качества, а не судя по гендеру автора, но некоторые жанры и сейчас считаются преимущественно для мужчин (скажем, боевики-триллеры) или для женщин (например, романтика). Возможно следующая задача — разрушить эти стереотипы.

[1] Перевод Алисы Вайнруб, vk.cc/c5oLr0
[2] Перевод Натальи Рейнгольд

19 2 ER 1.2871
#fbooks_поэзия #fbooks_bio

📌«Линия фронта проходит через каждое сердце». Стихотворения Людмилы Татьяничевой

В судьбе поэтессы Людмилы Константиновны Татьяничевой — горе утраты близких, тяжелый труд и бессонные ночи работы на фронт. О себе Татьяничева писала: « Если бы к человеческим судьбам, как к поэмам или повестям, принято было давать эпиграфы, то эпиграфом к судьбе моего поколения я взяла бы известные строки Маяковского:

Это было
с бойцами
или страной,
или
в сердце
было
в моём.

Родилась я в декабре 1915 года в тихом среднерусском городке Ардатове, что стоит на высоком берегу реки Алатырь.

Отца своего не помню. Он умер, когда мне было три года. Моя мать, Агриппина Степановна Татьяничева, учительствовала. По отзывам людей, знавших её, была она человеком одарённым и необычайно добрым. Людям, попавшим в беду, готова была отдать последнее. Она писала стихи, вела дневник. К сожалению, мне не пришлось прочитать ни одной строки. Стихи её не сохранились…

Последние годы мы жили в мордовском селе Хлыстовка Чамзинского района.

Отчётливо помнится небольшое школьное здание с двумя классными комнатами и боковушкой, в которой мы ютились.

Через тонкую перегородку я слышала спокойный голос матери, терпеливо и методично обучавшей малышей азам русской грамоты. (...)

А два года спустя на мои плечи обрушилось новое большое горе. После неудачной операции в Казани умерла моя мать.

Мне очень хотелось запомнить её могилку, тот бедный холмик, в изголовье которого не было ни креста, ни памятника, ни красной звезды. Я сняла со своей шеи шерстяной шарфик и обвязала им тёплый ствол берёзки, росшей поблизости, искренне веря, что по этой примете смогу безошибочно отыскать дорогую для меня могилу.

Так оборвалось моё детство…

Мне было всего десять лет, когда я впервые самостоятельно отправилась в дальний путь. В старом фанерном баульчике уместился весь небогатый скарб. А путь мой лежал на Урал, в Свердловск, где жили дальние родственники Кожевниковы. Своих детей у них не было, и они решили взять меня на воспитание. (...) Книжные шкафы в моём новом доме ломились под тяжестью книг, и я всё своё время, остававшееся от школьных занятий, отдавала чтению.

После окончания семилетки началась для меня трудовая жизнь: я пошла работать на вагоностроительный завод имени Воеводина ученицей токаря. Здесь впервые ощутила чувство рабочего товарищества и личной причастности к коллективному труду. И ни с чем не сравнимую радость, когда из куска металла формируется точная деталь, сверкающая стальными гранями. Деталь, выточенная твоими собственными руками!

Завод находился в самом центре Свердловска, недалеко от городского пруда. Он составлял частицу истории старого Екатеринбурга. Недавно, приехав в Свердловск, я увидела на месте старых приземистых цехов «Монетки» (монетного двора, преобразованного впоследствии в вагоностроительный завод) пустырь, на котором поднимется зелёный сквер. Наверное, очень красивый сквер. И всё же мне всегда будет недоставать моего первого завода. Говорю «первого» потому, что был и есть ещё один завод — могучий Магнитогорский комбинат, вошедший в мою судьбу заглавной страницей…

Встреча с Магниткой произошла весной 1934 года. Окончив рабфак и два курса института цветных металлов, я поехала на великую стройку у подножья горы Магнитной.

Встретил Магнитогорск порывистым степным ветром, величавыми силуэтами первых домен и коксовых батарей, весёлым стрекотом перфораторов, стремительным ритмом жизни. И, конечно, барачным неуютом, бездорожьем, огромными пустырями. И первым букетом из серебристого ковыля— травы одичалых земель.

Горком комсомола направил меня в редакцию городской газеты «Магнитогорский рабочий». Работала репортёром в отделе хроники, литературным работником в отделе писем, заведовала отделом культуры и быта. И, разумеется, продолжала настойчиво пробовать свои силы в поэзии.

Литературная жизнь Магнитогорска тех лет била ключом. Мы выпускали литературные страницы в городских и многотиражных газетах. Был у нас даже свой ежемесячный журнал «За Магнитострой литературы».

В молодости сил хватает на многое. Оперативная работа в редакции. Общественные поручения. Депутатские обязанности в горсовете. Воспитание сына. Всё это не мешало учиться заочно в Литературном институте имени Горького, писать стихи, много читать, широко общаться с интересными людьми…

А потом грянула Великая Отечественная. Последние государственные экзамены в литинституте наш выпуск сдавал уже во время войны, когда над Москвой выли сирены воздушной тревоги, а многие наши товарищи, наскоро попрощавшись, уходили на фронт и в ряды ополчения. Как я завидовала им! Но дома, в Магнитогорске, ждал пятилетний сын. О фронте нечего было и думать.

В июле 1941 года стала членом КПСС. Получая из рук секретаря райкома партийный билет, чувствовала себя воином, принимающим присягу.

Работать приходилось очень много. В дни ночных дежурств сотрудники редакции почти по суткам не уходили домой.

Война — это школа, где не бывает второгодников. Человек либо выдерживает испытание, либо не выдерживает…

Магнитогорцы по праву считали себя непосредственными участниками великой битвы. Каждый третий снаряд, выпущенный по врагу, изготовлялся из магнитогорской стали…

Стихи, которые я писала во время войны, были утверждением главной мысли: линия фронта проходит через каждое сердце…

В 1944 году в Челябинске вышел мой первый сборник «Верность». А спустя несколько месяцев решением Челябинского обкома партии была назначена директором областного книжного издательства.

Более десяти лет работала ответственным секретарем отделения Союза писателей. Открытое в 1948 году, оно быстро набирало силы, заявив о себе интересными дарованиями и талантливыми книгами.

Два года была собкором «Литературной газеты» по Уралу. И лишь в 1959 году профессионизировалась как писатель. С этого времени, собственно, и началась самая активная пора в моей творческой работе.

Жизнь справедлива и щедра: унося молодость, она дарует человеку зрелость чувств и мыслей».

* * *

Мы разучились плакать в этот год.
И наши песни сделались иными.
Про этот год жестоких непогод
Словами рассказать какими?
Где их найти, точнейшие слова,
Горячие, как зарево пожарищ?
Но песня что любовь.
Она в душе жива.
И эта песня о тебе, товарищ!
Товарищ мой, услышь меня, услышь!
Не верю, нет могильного покоя.
Пусть голос мой дойдёт к тебе, как жизнь,
Сквозь гул ветров,
Летящих в пекло боя.
Земля в огне.
Земля кровоточит.
О, как болят, как ноют в сердце раны,
Когда шуршат сухой травой в ночи
Родных могил безвестные курганы…
Над ними птицы песен не поют,
Над ними кружат вражьи самолеты,
И чёрные оскаленные доты
Родную землю яростно клюют.
Но всё равно в твою не верю смерть!
Тебе, живому, не скажу: воскресни.
Крепчает бой.
Зовёт на Запад месть.
И скорбь слагает пламенные песни.

1942

* * *

В твоих косах степной ковыль.
Он расцвёл сединой не в срок.
На ногах заскорузла пыль
Бесконечных военных дорог,
Мир казался тебе нелюдим.
Ты не глядя вошла в мой дом.
Прижимался к пустой груди
Твой ребёнок голодным ртом.
Всё обидным казалось тут.
Ты спросила:
— Как могут сметь
Эти скверы стоять в цвету,
Эти девушки песни петь,
Если всюду война и смерть?! —
Твой любимый погиб в бою.
Ни могилы его,
Ни следа…
Ты не в дом, а в судьбу мою
Своим горем вошла тогда.
…Твои волосы дышат легко.
Ты мой город зовёшь своим.
Над сердитой Урал-рекой
Мы, как сёстры, с тобой стоим.

1943

* * *

МИННЫЕ ПОЛЯ

Прозрачны дали,
И ветра спокойны.
От ржавых мин очистилась земля.
Но, отступая, оставляют войны
Воспоминаний минные поля.
В людских сердцах лежат они незримо.
Их не найдёт искуснейший минёр.
В них скрыта боль о близких и любимых,
О муках,
Не забытых до сих пор.
Как много нужно приложить стараний,
Как надо нам друг другом дорожить,
Чтоб обезболить боль воспоминаний
И память о погибших сохранить.

1958

* * *

О МИРЕ

Пусть не в меня в прямом бою
Вонзался штык чужой огранки,
Прошли сквозь молодость мою
Года, тяжёлые как танки.
О, трудный марш очередей
За хлебом, клёклым от бурьяна,
И над молчаньем площадей
Суровый голос Левитана…
А дети в ватничках худых,
А вдов опущенные плечи!
Нет горше будней фронтовых,
Но эти — вряд ли были легче..
Ты знаешь это. Ты видал
Цеха бессонные, в которых
Из гнева плавился металл,
А слёзы превращались в порох.

1960

* * *

ОТСТОИМ МИР

Едва проснувшись, включаю эфир:
Доброе утро, земля!
— Мама, а что это значит мир? —
Сынишка спросил меня,
Теплый, розовый весь от сна.
Возьму его, обниму.
— Видишь, малыш, за окном весна,
Яблони в белом дыму?
Синее небо нежней, чем шелк.
Птицами полон сквер.
Папа твой на работу ушел —
Строитель он, инженер.
На пустыре здесь будет детсад —
Красивый лепной дворец.
Его для таких вот, как ты, ребят
Выстроит твой отец.
Строит дома он на сотни квартир
С окнами на зарю…
— Мама, ты расскажи про мир!..
— А я о чем говорю?
Чтоб ты лучше понял, малыш,
Я поясню тебе так:
Мир — это значит в рассветную тишь
Бомбу не сбросит враг,
Хлеб не посмеет у нас отнять,
В огонь не швырнет детей…
…Мир — это счастье.
Его отстоять —
Долг всех простых людей.

7 0 ER 0.8197