Статистика ВК сообщества "КЛУБ исполнителей и любителей САКСОФОНА"

«Все началось с джаза – когда я приехал в Париж в начале 1920-х годов, то услышал много концертов джазовых оркестров и был очень удивлен, даже возмущен, обнаружив саксофонистов, которые звучали для меня довольно странно, у них был дрожащий звук, с какой-то вибрацией. Я до сих пор помню того большого парня, который играл в Folies Bergères, – он, вероятно, не знал всех нот и яростно дул в сопрано, но это было феноменально. Я был шокирован» – этот «дрожащий звук», вибрато, великий французский классический саксофонист, однажды услышав джаз в знаменитом парижском кабаре, позже впервые применил в академической музыке.
Он прожил целый век, удостоившись всех мыслимых наград в своей карьере, став прямым наследником Адольфа Сакса, возглавив спустя семьдесят лет после изобретателя инструмента класс саксофона в Conservatoire de Paris, и умер столетним патриархом 18 декабря 2001 года на своей вилле у побережья Средиземного моря.
Родился основоположник французской школы саксофона в маленькой коммуне Обе в Нормандии, где и сегодня проживает меньше двух тысяч человек, а в первый год прошлого века, когда на свет появился мальчик, популяция не достигала и шестисот жителей. Отец его играл на саксофоне, овладев мастерством игры на инструменте во время службы армии, а в год рождения сына служил руководителем духового оркестра соседней коммуны, Бомон-ле-Роже, что находилась в пятидесяти километрах южнее. Сын постигал науку игры с восьми лет, параллельно осваивая скрипку с фортепиано, и в разговоре о «том большом парне», которого услышал спустя полтора десятка лет в Париже, подчеркивал, что главными для него всю жизнь оставались уроки отца: «Я никогда не отказывался от сути звука, которому меня научил мой отец, который был очень хорошим саксофонистом старой школы. У него был настоящий художественный талант, он был великим музыкантом и очень хорошо играл на инструменте». Правда, в выборе пути сын все-таки действовал наперекор родителю, который хотел, чтобы отпрыск «стал школьным учителем», коим тот на первых порах и стал, отучившись в École Normale, но проработать успел всего лишь полгода, после чего отправился служить в армию, где и началась его профессиональная музыкальная карьера.
Париж, где был расквартирован 5-й пехотный полк в начале 20-х, бурлил богемной жизнью, джаз-оркестров было не счесть, а потому молодой музыкант, служивший в оркестре полка и учившийся в консерватории по классу гармонии у Жоржа Коссада, частенько играл в них вместе с другими однокашниками, доходная была работа. В 23-м, после демобилизации, он сдал вступительные экзамены и занял место саксофониста в оркестре Республиканской гвардии, где его учителем стал Франсуа Комбель, которого музыкант чтил, как и своего отца, – вскоре ученик сменил учителя, став первым солистом оркестра, а с 28-го и членом Квартета оркестра.
Прослужив в оркестре почти полтора десятка лет и заслужив славу выдающегося музыканта не только благодаря выступлениям с оркестром Республиканской гвардии, но и работой в оркестрах Opera Comique, Colonne, Padeloup, Lamoureux, Société des Concerts, он в 36-м покинул Гард и основал Quatuor de Saxophones de Paris – знаменитый квартет, носивший его имя. В Опера-Комик, где ежемесячно давали «Вертера», проходили и другие выступления, во время одного из которых и началась история с вибрато. Вот, что рассказал сам великий французский саксофонист и педагог: «В 1928 году в Opera Comique мы играли балет, написанный хорошим музыкантом-пианистом, который знал меня как джазового саксофониста. Балет современный, где труппа танцевала под ритмы фокстрота, блюза и другие танцы, названия которых я не помню, но они были очень популярны в то время. В блюзе он написал очень выразительную, выдающуюся фразу для саксофона, и я сразу понял, как это должно было быть сыграно, но у нас еще не было случая поговорить об этом с автором. Однажды во время репетиции я играл как обычно, точно так же, как играл бы «Вертера», он подошел ко мне и говорит: «Я написал это очень выразительно, и играть надо с вибрато». Я сказал: «Но здесь мы не привыкли так играть, это симфонический, а не джазовый оркестр». «Это не имеет значения, просто играйте, как вы обычно делаете в джазе – ответил он и я согласился. – Хорошо, но это ваш выбор». Я думал, что будет скандал, но все же сыграл эту фразу, правда довольно сдержанно. Я боялся скандала, а пришел успех – и автор, и музыканты были впечатлены, последовали восторженные рецензии, в некоторых из них меня называли «новым музыкантом»! Я задумался над этим и постепенно, с умеренностью, начал использовать вибрато в других произведениях, в «Болеро» Равеля, к примеру. Думаю, что это была великая эволюция, и самое смешное, что тот балет, представлявший собой сюиту танцев, так и назывался – «Эволюция». Потом в течение многих лет я получал письма от музыкантов, которые хотели играть так же, как и я, а чем я мог помочь – только объяснить им как нужно это делать».
Признание изменило жизнь музыканта, да и саму французскую школу саксофона – в 42-м, через два месяца после того, как Клод Дельвинкур стал ректором Парижской консерватории, был восстановлен класс саксофона, закрытый еще во времена Адольфа Сакса, в 1870-м. В следующие четверть века, до самой своей отставки в 67-м, выдающийся саксофонист воспитал несколько сотен музыкантов, многие из которых составили славу французской академической школы саксофона, а их педагог обрел статус ее создателя. Он воистину переломил мировую тенденцию – ныне благодаря ему саксофон преподается в большинстве консерваторий мира, крупнейшие композиторы своего времени, такие как Габриэль Пьерне, Флоран Шмитт и Александр Глазунов «перестали стесняться» писать музыку для саксофона, а сам музыкант транскрибировал огромное количество музыкальных произведений, до сих пор исполняющихся в мире. Удивительно, но он до конца своих дней снисходительно, даже с некоторым пренебрежением относился к так называемой современной музыке, да и в классической не был сторонником, скажем, Шенберга.
После почти полувековой карьеры, выступлений по всему миру и двадцати пяти лет преподавания, «отец французской школы классического саксофона» и многолетний советник Henri Selmer Paris оставил музыку, удалившись на свою средиземноморскую виллу со словами «надо дать дорогу молодым» и больше никогда не выходил на сцену.
24 июня 1901 года родился Marcel Mule.
«Rubinstein of the saxophone». Луис Леопольд Бьянколли.
«Marcel Mule is the Jascha Heifetz of the Saxophone». Альфред Франкенштейн, «San Francisco Chronicle».

Сказать то и так, что и как не смеют сказать другие во всеуслышание – привилегия больших мастеров, добившихся в своей профессии небывалых высот и именно на мнении этих мастеров держится общий уровень любой профессии. В ситуации, когда профессиональная критика отсутствует в стране как данность, замещенная по большей части «сводками» биографического и иного характера, да воспоминаниями о встречах с великими, остается только возносить хвалу Создателю, что пока еще не умер жанр интервью, где собеседниками выступают порой те самые великие и где большие профессионалы могут высказать свое мнение по поводу состояния дел в цеху.
Музыка, в особенности современная, совсем не исключение из правил, да, пожалуй, и самая обделённая в этом смысле, в отличие от литературы, живописи и театра, что немудрено: писать тексты сегодня вообще берется каждый первый, картины – каждый второй, а сцена, кажется, выдержит уже всякого-якого. Прежде хоть худсоветы существовали, будь они неладны, покалечившие жизни многим достойным артистам, но стеной стоявшие на защите уровня мастерства, да и звания раздавали «по любви», а не по прихоти нуворишей. Сегодня же, утопая в море пошлости, дилетантства и подражательства, как следствия поколенческого разрыва, только и остается, что выискивать по крупицам мысли наших великих соотечественников, от любой из которых может просто-напросто треснуть экран телевизора прямо посреди выступления какого-нибудь «народного», а тем паче «заслуженного» артиста, из нынешних. Об одном из таких великих наших современников сегодня и пойдет речь, и только одними цитатами из многочисленных интервью, в особенности из тех, где оба собеседника профессиональны, можно было бы заполнить все пространство текста, но куда же без пресловутой биографической справки.
«В детстве я мечтала стать моряком или путешественником» – сказала как-то эта потрясающе энергичная и деятельная в свои годы саксофонистка, объездившая с гастролями и восхищавшая своим мастерством мир, а в самом начале семидесятых основавшая кафедру академического саксофона в знаменитой «Гнесинке». Родилась будущая Народная артистка России и профессор РАМ им. Гнесиных в самый канун войны в Саратове, а через год с небольшим ее отец-валторнист погиб в первом же бою. Конец самой кровавой войны в истории человечества она встретила уже в Крыму, куда ее увезла мама в поисках работы, но, как известно, нет худа без добра – тут девочка жила в доме своей тётушки, которую буквально боготворила: «У тёти был прекрасный голос, она самостоятельно научилась играть на фортепиано и неплохо играла – это говорит о таланте к музыке, а такие люди притягивают, у них всегда есть, чему поучиться! Кроме того, она была веселым, добрым человеком с неуемной фантазией».
В Саратове, куда они с мамой вернулись, и было принято окончательное решение – музыка отныне стала предметом страсти, и девочка отправилась в бесконечное «путешествие» длиной в целую жизнь. Выбор ее пал на кларнет – директор школы просто завел ее в класс, где было всё, начиная от фортепиано, заканчивая медными и какими-то невиданными прежде инструментами, но об этом своем выборе она не пожалела ни разу. После «музыкалки», которую она кончила с отличием, путь лежал в училище, через «тернии» – девочка-кларнетистка вызывала у руководства, мягко говоря, недоумение, однако талант был несомненен. По окончании училища – Москва, ГМПИ им. Гнесиных, как тогда называлась нынешняя Академия, а после пяти лет еще три года в аспирантуре, но уже на выпускном курсе она заняла второе место на Всесоюзном конкурсе духовиков, то есть, вошла в топ-3, выражаясь современным языком, лучших кларнетистов Союза. Это было не первое «серебро» – за год до этого конкурса, в 62-м, она заняла второе место на международном конкурсе в Хельсинки, а с 65-го аспирантка уже преподает в альма-матер, по классу кларнета.
Саксофон в ее руках появился довольно случайно, а скорее вынужденно – в 57-м студентке музучилища пришлось как-то зарабатывать на жизнь в довольно голодные послевоенные годы: «Надо было как-то деньги зарабатывать, у меня мама осталась одна, отец погиб на фронте… А кушать-то хочется! Поэтому я иду в джазовый оркестр. Они там играют в домино и на саксофонах вовсю там «пузырят». А я им говорю, что хочу, мол, работать. Они смотрят на меня, на девочку с косичками, и говорят: «А на чем ты умеешь?» Я им говорю: «На кларнете». А они мне: «А нам саксофон нужен! Освой этот инструмент, и мы будем платить тебе 10 рублей!» Я взяла, дунула туда, и сразу пошли ноты, гаммы». Дело заладилось, и хоть не было никаких школ и учителей, инструмент был освоен, а уже позже, в «Гнесинке», к ней, преподавателю кларнета, как-то подошел руководитель оркестра Д.Я. Янкелевич: «Я видел, ты на саксофоне «балуешься» на вечеринках и по кинотеатрам играешь тоже. Мне в оркестр нужны саксофоны, давай класс организуем!»
Вскоре в стенах института состоялся первый саксофонный концерт, прошедший с большим успехом, после которого завкафедрой духовых профессор И.Ф. Пушечников инициировал создание класса саксофона, и первыми выпускниками его, то есть ее, уже именитой кларнетистки и саксофонистки, стали известнейшие ныне музыканты и педагоги, лауреаты многих фестивалей и заслуженные артисты, в числе которых и знаменитый Александр Осейчук, которого она выпустила вначале по классу кларнета, а потом и саксофона.
Ну, довольно биографии, тем более что ей конца и края не видно, пусть так всё и остается на ближайшие полстолетия, как минимум, – пожелаем всем миром имениннице здоровья и обратимся к цитатам!
«Саксофон не джазовый, а концертный-духовой инструмент». […] Саксофон способен «растворяться» в музыканте, приспосабливаться к любому исполнителю с его характером, вкусом, взглядами, эстетическими принципами и т.д. Он обладает безграничными возможностями, ему доступны все жанры. Саксофон как хамелеон – может преображаться в различных красках, сочетаниях, выражать глубокие чувства – он отвечает потребностями и запросам каждого исполнителя».
«Посмотрите, что происходит в джазе. Вы слышите чаще всего быстрые композиции, чтобы показать какой саксофон виртуозный инструмент, вызвать улыбку у слушателя, заодно и себя показать, щеки надуть, очень высокий звук взять с киксом, прошипеть, прохрипеть… и всё. На этом останавливаются. А где же блюзы? Наши старики играли блюз. Когда играет блюз Джонни Ходжес, то хочется плакать. […] Почему первые джазмены играли красивым звуком? Потому что они выражали душу. Пропустить через свою душу грязные, фальшивые, шипящие, хрипящие звуки невозможно».
«Большей частью композиции отечественных музыкантов – это подражание американскому джазу, это ретро. А где же русские мотивы? Я не могу в данном случае выступать в роли судьи, хотя я имею право об этом говорить как слушатель, как заинтересованное лицо и как музыкант, обладающий соответствующей эрудицией».
«Я думаю, что на начальном этапе обучение нужно вести комплексно, но с преимуществом классической музыки. Больше играть русской музыки. Открыть для джаза безграничные возможности российского фольклора. До сих пор джазового саксофониста обучают на примерах афроамериканской музыки, идущей от негритянского джаза, или на постулатах западноевропейской музыки. Российской музыки практически нет. […] Мы россияне стали забывать русскую песню. Мы же забываем свои корни, к примеру, Лидию Русланову. Вспомните, ведь не было ни одного застолья без баяна и песен. Пели русские песни своими голосами. Ой, как же поют сегодня безголосые певцы!? Так же и при игре на саксофоне. Ни один джазовый саксофонист не может красиво сыграть, потому что он «потерял» свой голос».
И наконец – две ключевые установки
– «...бесконечный поиск. Подобное творчество мне интересно в любом жанре»;
– «Для меня все музыкальные направления хороши, важно кто в них работает, какая личность и что она даёт людям – вот что для меня важно».
20 мая 1940 года родилась Маргарита Константиновна Шапошникова.
«Что в музыке самое главное? Музыка идет из души в душу. Мы видим и чувствуем душу человека, находимся в контакте с личностью художника. Души разговаривают, наступает полная тишина в зале. Чего в джазе не хватает? В джазе очень часто не хватает личностей, способных войти в контакт с композитором. Ведь композитор – личность. Для того чтобы понять, что он хотел сказать своим произведением, надо пропустить его через себя, познать его суть, «побыть» в его эпохе, знать его жизнь, понять, что он чувствовал, когда писал своё сочинение. Только в этом случае, если тебя это затрагивает, можно приступать к освоению сочинения. Музыкант, который не пропускает исполняемое произведение через свою душу, не интересен, так как не способен вызвать отклик у слушателей. Должен возникнуть своеобразный дуэт между исполнителем и слушателем. Это является главным, и касается всех видов искусств».
«У нас долгое время применение саксофона было ограничено эстрадной музыкой и джазом. Маргарита Шапошникова – инициатор и пропагандист использования саксофона в "серьезной" музыке». Георгий Гаранян.

Фанфар серебряные звуки. Документальный фильм о духовых оркестрах и их роли в искусстве (1976)

Люди уходят – так заведено свыше. Каждого покинувшего этот мир провожают в последний путь близкие. Кого-то семья, родные, друзья, других хоронят всем селом, деревней, городом, страной, но есть люди особенные – их оплакивает целый мир. И слезы эти – от жалости к себе, от страха темноты и оторопи при одной мысли, что наступит завтра, а солнце не появится из-за горизонта.
Так и произойдет, ведь еще сегодня имя ему было Дживан Гаспарян и каждое утро, все девяносто два года, восемь месяцев и двадцать четыре дня, мы и наши родители провели в лучах этого солнца. Он наполнял мир светлой грустью – его дудук плакал по всем нам, таким неустроенным, таким ранимым и страдающим в этом мире, мечущимся в поисках теплоты и настоящей любви, о которой Мастер умел спеть так, как никто больше.
Совсем недавно мы праздновали его день рождения, а теперь только и остается, что вспомнить тот день октября прошлого года…

Варпет

Армяне порой шутят, мол, у нас на свадьбах и на похоронах играет одна музыка. Немудрено – тысячелетиями народ сражался и продолжает сражаться, буквально в эти минуты, за свои территорию и идентичность, народ, представляющий одну из немногих древнейших цивилизаций, сохранившихся на нашей планете.
О своем присутствии на других планетах армяне тоже шутят, и, если все остальные доли кроме одной в этих шутках правда, значит и на тех планетах произрастают деревья, дающие плоды, именуемые землянами «Prúnus armeníaca». И коль так, там тоже звучит музыка, от которой замирает сердце и глаза наполняются слезами – столько светлой грусти в этих звуках.
Циранапох – такое название носит инструмент, на котором играли неизвестные урартийские мастера еще три с лишним тысячи лет назад, и который в прошлом веке стали называть дудук, на персидский лад. И играть на котором стали мастера всех народов всего восточного полушария, даже пришлых племен, осевших в последние столетия на благословенных землях, усеянных великими памятниками древней культуры автохтонов, и наконец-то обретших письменность и культуру.
Этот инструмент знают теперь во всем мире благодаря искусству великого мастера, начинавшего свой путь в селе Солак, в уютной долине к северо-востоку от Еревана. Совсем мальчишкой он потерял мать, а в тринадцать и отца, который ушел на фронт и сгинул в очередной кровавой бойне, развязанной очередным параноиком, возомнившим себя владыкой мира.
Детдом стал пристанищем подростку, и тут он начал уже осознанно заниматься музыкой, хотя впервые прикоснулся к инструменту еще шестилетним. Теперь же дудук вошел в его жизнь и «сделал» ее, по словам самого мастера.
Он занимался часами напролет, а однажды в кинотеатре услышал великого мастера, одного из троицы мастеров-титанов прошлого века – Маркар Маркарян, Левон Мадоян и Ваче Овсепян. Тогда в ереванских кинотеатрах таперами служили дудукисты и парень, собравшись с духом, обратился к дяде Маркару, мол, не продадите ли мне дудук. Мастер послушал юного музыканта – и подарил ему свой инструмент, отказавшись от денег.
В двадцать начался великий путь юноши к самым вершинам мастерства. Уже в конце пятидесятых он гастролирует по США в составе советской делегации; через два года получает первую золотую медаль ЮНЕСКО, в 62-м – еще одну, после третьей, в 73-м, становится Народным артистом Армении и в 80-м получает медаль в четвертый раз. А еще через восемь лет начинается «армянское вторжение» – музыка дудука покоряет мир.
Майкл Брук, Питер Гэбриел, Серж Танкян, Брайан Ино, Ханс Циммер, Борис Гребеншиков, Лайонэл Ричи, Брайан Мэй, Кронос-Квартет, Дерек Шериньян, Владимир Пресняков, Венский, Ереванский и Лос-Анджелесский симфонические оркестры, музыка ко множеству фильмов, самые известные из которых «Гладиатор» и «Последнее искушение Христа» – звук его дудука во многом открыл миру Армению, душу ее удивительного народа.
Рушились империи, исчезали с лица земли целые народы, варвары из раза в раз тешили себя надеждой уничтожения цивилизаций, рождались и творили великие художники, поэты и мыслители – и саундтреком к каждой из этих эпох служила музыка дудука.

Дживан Гаспарян
12.10.1928 – 6.07.2021

Варпет (арм. վարպետ) – Мастер.
Циранапох (арм. Ծիրանափող) армяне называют «душой абрикосового дерева», ведь только абрикос дает ту удивительную музыку, которую в 2005 году ЮНЕСКО включил в список «шедевров культурного наследия».

«His gentility seems to be out of a forgotten age. He moves with the grace and poise of those accustomed to walking with kings» – он и сам был настоящим королем, да и эпоха свинга, о которой идет речь, началась в том числе и с его «величайшего соизволения». Громадная творческая судьба скромного гения, остававшегося всегда в тени великих шоуменов всех времен, на протяжении которых он восхищал их самих, не говоря уже о поклонниках музыки, продолжалась почти весь XX век. И даже объявив о выходе не пенсию в 97-м, девяностолетний гений продолжал периодически заявлять о себе, да и сам тот почти вековой юбилей отметил серией впечатляющих концертов, в том числе и в Hollywood Bowl.
Обладатель трех Грэмми, высшей награды Национального фонда искусств NEA Jazz Masters Award, один из лучших альт-саксофонистов 1927 года, 47-го, 67-го и 87-го, имя которого было внесено в Зал славы джаза Down Beat, скончался от осложнений бронхита 12 июля 2003 года, а уже посмертно вновь занял одну из первых строчек в перечне лучших, в 2007-м.
Родился он в Нью-Йорке, семья у парня была музыкальной – отец играл на гитаре, а мама на органе и фортепиано, и именно она научила малыша премудростям профессии и основам мастерства. Еще совсем юным он увлекся трубой, главным в те времена инструментом в джазе, с подачи своего кузена, знаменитейшего, но никогда не записывавшегося Беннета Кьюбана, которого неизменно называли лучшим из лучших, и соседа, еще одного грандиозного музыканта, занимавшего стул в брасс-секции оркестра Дюка Эллингтона – Баббера Майли. Но дело не задалось, он переключился на саксофон C-Melody, обменяв на него купленную родителями трубу, и в семнадцать, недолго проучившись в колледже Уилберфорс, стал профессионалом, пару лет до того набираясь мастерства в ночных клубах Гарлема. Труба, кстати, позже все-таки стала полноценным вторым инструментом великого самоучки, вместе с третьим, кларнетом, но пока вдохновленный искусством Фрэнки Трамбауэра, молодой альт-саксофонист в следующие два с половиной года получил одно за другим приглашения в настоящие коллективы – вначале Джуна Кларка, затем Эрла Хайнса, Билли Пейджа, Хораса Хендерсона, Билли Фоулера, Джемса. Пи. Джонсона и Флетчера Хендерсона.
Ни одной записи тех времен в истории не осталось, но вот пришел 27-й год и девятнадцатилетний участник Paradise Ten Чарли Джонсона 25 февраля принял участие в первой своей студийной сессии, принесшей ему славу одного из первых альт-саксофонистов джаза, в одном ряду с Джонни Ходжесом и Джимми Дорси. В «Райской Десятке» он провел следующие два года и именно тут проявился в полной мере еще один талант парня – композиторский, принесший молодому парню известность не меньшую, чем его соло партии. В особенности проявился этот дар, почерк и стиль аранжировщика и автора в оркестре Флетчера Хендерсона, где он занял место Дона Рэдмана, ушедшего в McKinney's Cotton Pickers, а также в параллельной с основной работе с оркестрами «Шоколадные Дэнди», где он познакомился с Коулманом Хокинсом, и с теми же «Сборщиками Хлопка» в сотрудничестве с Чиком Уэббом, куда он в итоге и перебрался, вновь заняв место Дона.
В 32-м пришло время собственного биг-бэнда, в состав которого входили именитые мастера – Фрэнки Ньютон, Дики Уэллс, Дж. Си Хиггинботэм, Чу Берри, Тедди Уилсон, Сид Катлетт, но хитов не случилось и просуществовав пару лет, коллектив распался. Весь следующий год сложившийся мастер работал фрилансером, а в 35-м отправился в Европу, где, по словам музыкального критика Скотта Яноу, обрел положенное ему реноме «as visiting royalty, unlike in the U.S. where the public and the press thought of him as just a musician». Штатный аранжировщик BBC Big Band, он впервые провел два года в статусе мировой звезды, и уже не расставался с этим положением до конца своей долгой жизни, а потом еще год провел в разъездах по ту сторону Ла-Манша – в Голландии, Дании, Швеции и Франции. Тут, в Париже, 27 апреля 1937 года состоялось удивительное событие, о котором вспоминал в своих мемуарах писатель и музыкальный критик Мик Карлтон, и это была сессия записи нескольких композиций с составом, куда входили вместе с альт-саксофонистом «бессмертные» Коулман Хокинс, Стефан Граппелли, Джанго Рейнхард, а также Андре Экьян, Аликс Комбель, Эжен д'Элемм и Томми Бенфорд. «I can’t recall our exact words, but I remember Bean saying how seemingly one minute we’re playing our music in Harlem and then the next, we’re in Paris. Our music is spreading all over the world, or words to that effect» – вспоминал те дни Мастер.
Он был первым из выдающихся американских джазменов, буквально наполнивших в те годы Европу, кто понял, что за напасть надвигается на континент, да и на мир в целом, и в 38-м вернулся в Штаты, собрал новый биг-бэнд, с которым работал до 41-го. Слава аранжировщика принесла ему заслуженные лавры и необычайную востребованность – его услугами пользовались Чарли Барнет, Бенни Гудман, Боб Ховард, Джин Круп, Кэб Кэллоуэй, Гленн Миллер, Лайонел Хэмптон, Тэдди Уилсон. В 42-м он уехал на Западное побережье и тут с неменьшим успехом работал с Билли Холидэй, Эллой Фицджеральд, Сарой Воан, Рэем Чарльзом, Луи Армстронгом и впервые появился в фильме «Stormy Weather» в качестве трубача коллектива Фэтса Уоллера.
В 43-м он сформировал еще один состав, куда входили Макс Роуч, Фредди Вебстер, Джеральд Уилсон и Джерри Виггинс, в 45-м вернулся в Нью-Йорк, собрал очередной биг-бэнд, призвав в его ряды молодого трубача по имени Майлз Дэвис. Мастер всегда им восхищался, а уже в преклонном возрасте со смехом говорил: «If someone had told me that the quiet, shy young man playing fourth trumpet in my big band would change the course of jazz history with his genius I’d have laughed in their face». Восхищался он и Птицей, но по словам Скотта Яноу: «Although he had been a bit worried when he first heard Charlie Parker, wondering if his swing style had become obsolete or old-fashioned, Carter soon decided to stick to what he did best. His own playing never became tired or stale and it always contained his personal sound and subtle surprises of its own. There was no reason to change». Сам же Мастер говорил о Бёрде так: «Charlie Parker was the last significant major advance in jazz. That’s not to say that there haven’t been great players since».
Через год, в 46-м, он вернулся на Запад, в Лос-Анжелес, где и провел всю оставшуюся жизнь, на время прекратив гастрольную деятельность и полностью отдавшись работе в кино, которая приносила хорошие деньги. Периодически он выходил на сцену и участвовал в студийных сессиях – записал два альбома с Артом Тейтумом и, конечно же, делал аранжировки для уже упомянутых Эллы Фицджеральд, Сары Воан, Рэя Чарльза, Луи Армстронга, а еще для Кармен МакРэй, Эрни Эндрюса, Эбби Линкольн, Билли Экстайна и других знаковых музыкантов, писал аранжировки для оркестра Каунта Бейси, а потом … словно исчез. Но это было только кажущимся впечатлением – целое десятилетие, начиная с 65-го, он стал штатным композитором и аранжировщиком Jazz At The Philharmonic Нормана Гранца, гастролируя с Диззи Гиллеспи, Кларком Терри, Ройем Элдриджем, Зутом Симсом, Томми Флэнаганом, Джо Пассом, Милтом Джексоном, Луи Беллсоном, а вернувшись на сцену в середине 70-х – и с Оскаром Питерсоном.
В 97-м он ушел на пенсию и до последнего дня повторял: «I’m still retired!», однако в 2001-м году появилась никем не замеченная запись, где он играет на фортепиано собственную композицию «All About You» в дуэте с гитаристом Расселом Мэлоуном, вошедшую позже в альбом 2007 года.
Удивительна судьба этого Мастера «may be the only musician to have recorded music on a horn in the 1920s and surfed his own website in the 1990s» – первого музыканта, собравшего в далеком 36-м первый межрасовый коллектив, и одного из первых афроамериканцев, кто начал работать в киноиндустрии.
8 августа 1907 года родился Bennett Lester Carter aka Benny Carter.
«Among my favourite musicians – Cannonball Adderley, Phil Woods, Herb Geller».
«These young kids today have tremendous techniques, ranges and facility – yet none of them are a Teagarden or a Hawkins or an Armstrong».
«The problem of expressing the contributions that Benny Carter has made to popular music is so tremendous it completely fazes me, so extraordinary a musician is he». Duke Ellington.

Первый баритон бопа, вундеркинд, пополнивший ряды титанов джаза совсем молодым, избавившийся по прошествии «девяти лет в аду» от героиновой зависимости, он прожил недолгую жизнь, но, как и многие великие музыканты тех времен, бессрочно покинувшие этот мир, оставил после себя славу непревзойденного мастера.
«Белый Чарли Паркер» – это прозвище, которым гордился, он получил еще в середине сороковых, после многочисленных альянсов к биг-бэндами Шепа Филдза, Ины Рэй Хаттон, Джимми Дорси, Джорджа Олда и Бойда Рёберна. Получить ангажемент во времена Второй Мировой было попроще, чем в прочие времена, поскольку многие музыканты были призваны в армию, но сравнение с Птицей – это надо было заслужить недюжинным талантом и мастерством, чего у парня было хоть отбавляй. Впервые он услышал Птицу работая в оркестре Ребёрна, а чуть позже познакомился со своим кумиром уже в Нью-Йорке, и вот что рассказывал его брат Ричард: «Any time he had the chance he would pal with him. He would sit in with him at night. My brother used to say that he was up till 4, 5, 6, in the morning with the Bird.... All the beboppers found each other out».
Именно в то время он не только сделал первый укол героина, но и по-настоящему прославился, получив приглашение от Вуди Хермана, став не просто членом культового второго состава его «Стада», но и столь же знаменитого Four Brothers Band, коллектива в коллективе, получившего название от знаменитого стандарта Джимми Джиффре, куда вместе с баритоном входили и три «брата»-тенора – Стэн Гетц, Зут Симс и Херби Стюард, а чуть позже и Эл Кон, сменивший Гетца. «Hiring him must be accounted one of Woody’s worst errors. He would hook a number of the Second Herd bandsmen» – Джин Лиз, известный канадский музыкальный критик, в своей книге о Вуди Хермане утверждает, что приглашение в «Стадо» баритон-саксофониста, считавшегося не только выдающимся музыкантом, но вместе с тем и отъявленным наркоманом, стало огромной ошибкой Хермана. Вероятно, с точки зрения общечеловеческой это и так, но вот с музыкальной – утверждение довольно спорное, поскольку из подобного рода «ошибок» в те времена и выстроился пантеон выдающихся имен джаза…
Родился парень 24 ноября 1923 года в Бостоне, в семье академических музыкантов самого высокого полета – его отец служил пианистом в Бостонском симфоническом оркестре, а мама была известнейшим педагогом фортепиано, в учениках у которой в разные годы числились Леонард Бернстайн, Джордж Ширинг, Кит Джарретт, Херби Хэнкок, Стив Кун, Чик Кориа и родной сын, естественно. Мальчик начал обучаться музыке с шести лет, параллельно на двух инструментах – фортепиано, которое ему преподавали родители, и кларнете, уроки игры на котором он брал у Мануэля Валерио, кларнетиста того же оркестра, где служил его отец. К двенадцати, когда парень впервые заинтересовался джазом, он уже был довольно крепким музыкантом, но вдохновленный Гарри Карни, своим земляком и баритонистом оркестра Дюка Эллингтона, и Джеком Вашингтоном, занимавшем ту же позицию в оркестре Каунта Бейси, юный пианист и кларнетист взял в руки саксофон. Новую науку он постигал самостоятельно, учиться было не у кого, и как он сам рассказывал в интервью замечательному музыканту и по совместительству редактору журнала «Метроном» Леонарду Фезеру: «I couldn’t chase Carney all around the country».
Удивительное свойство отличает всех великих музыкантов во все времена – они, черпавшие вдохновение от своих предшественников и современников, шли собственным «курсом» в музыке, чураясь подражания, создавая свой стиль и подачу. «He could play like a tenor sax. The only time you knew it was a baritone was when he took it down low. He played it high... He had finger dexterity, I used to watch him, you couldn't believe the speed he played. He was precise. He was a perfectionist. He would be up by the hour to one, two, three in the morning and I'm trying to sleep and he'd go over a phrase or a piece until it was perfect» – рассказывал Ричард о своем брате. В четырнадцать парень уже начал работать по ночам в гриль-баре на Эссекс-стрит в Бостоне, в оркестре со взрослыми музыкантами, к вящему беспокойству мамы, которая «used to pray on Sundays that that he'd make it outa there»…
После роспуска второго «Стада» в 49-м, музыкант сел на «стул» в октет Каунта Бейси, став партнером Кларка Терри, Уордела Грея и Фредди Грина, в 50-м вернулся в Бостон, где работал в нескольких небольших коллективах и как утверждал его друг Эл Кон: «It wasn't until he left the big bands that he really started to develop as a soloist». Целый год, между 52-м и 53-м он не появлялся на сцене, тем не менее вновь выиграл опросы DownBeat и Metronome, как и в предыдущие годы, начиная с 49-го, потом вернулся, во многом благодаря новому менеджеру Бобу Мартину, местному ди-джею, старавшемуся привести в порядок своего подопечного, но уже к концу 54-го ситуация стала просто тупиковой. Настолько, что сам музыкант отправился в лечебницу «Бриджуотер», откуда вышел через три месяца, чистый и готовый к свершениям, кои и обозначились выпуском очередных трех альбомов, первым из которых стал «Boston Blow–Up!», принятый критиками и публикой весьма благосклонно, а сам музыкант отправился гастролировать по стране, оказавшись в 56-м на Западном побережье.
В Лос-Анжелесе произошло самое главное событие в творческой жизни музыканта и наиважнейшее для музыки – с Филли Джо Джонсом, Сонни Кларком и Лероем Виннегаром он записал на Capitol альбом, с тех самых пор и поныне являющийся по-настоящему культовым. «My last record, Boston Blow-up! was one of those carefully planned things... But this time I was feeling a little more easy-going, and I decided to make a record just to blow. It has more freedom and spark than anything I've recorded before. And I don't think there's a better recommendation than that when it comes to honest jazz» – не было репетиций, да и с музыкантами этими он прежде не работал, не было вообще ничего, кроме чистой импровизации, а на выходе получился истинный шедевр. Но, к сожалению, с «Blue Serge» начался и отсчет последних лет его жизни – вскоре у музыканта обнаружили рак позвоночника, на последних своих редких выступлениях он появлялся в инвалидной коляске, равно как и на студии, где был записан последний альбом «Four Brothers Together Again», а через несколько месяцев одного из «братьев» не стало.
16 июля 1957 года ушел из жизни Serge Chaloff.
«The ingenuity of Chaloff as a soloist is enormous, and his use of dissonance always conveys a sense of purpose and of form». Boston Herald.
«His exciting solos put him near the top of his field». Скотт Яноу.
«Once Charlie Parker, Dizzy Gillespie, Thelonious Monk, Bud Powell, Curley Russell, Max Roach and other black jazz musicians pioneered bebop and began recording the revolutionary style in 1945, other gifted jazz artists of the period quickly figured out the new language. Among the most exciting and proficient bop groups of 1947 was the short-lived Serge Chaloff Sextette». Макс Майерс, JazzWax.

19 февраля 1972 года в Нью-Йорке был сильный снегопад, что как правило вносит невероятную сумятицу в городской ритм, а уж аварий на дорогах прибавляется кратно, вот и Джуди Джонсон не справившись с управлением вынуждена была бросить поврежденную машину и они вместе со своим спутником отправились пешком в Slug's Saloon, где великий трубач должен был играть концерт. И он состоялся, но только наполовину – в антракте парочка столкнулась с Хелен Мор, которая разыскивала своего гражданского мужа, исчезнувшего пару дней назад… Пуля попала прямо в сердце, к приезду «скорой» он скончался от потери крови, а было ему всего-то тридцать три – гениальному музыканту, оставившему после себя огромное наследие, чья короткая жизнь, полная взлетов и падений, вместила в себя два с половиной десятка альбомов и работу с целым сонмом великих современников.
Родился он в славном городе Филадельфия, давшем миру неисчислимое количество великих музыкантов, начиная с Фрэнка Джонсона, творившего в начале XIX века, Френка Кеппарда, Джорджа Баке, Чарли Гейнса и Фрэнки Фэйрфакса, прославленных музыкантов первых двух десятилетий следующего столетия, и кончая целым списком титанов джаза и ритм-н-блюза – Диззи Гиллеспи, Луи Джордан, Джон Колтрейн, Бенни Голсон, Маккой Тернер, Бесси Смит, Филли Джо Джонс, Билли Холидей, Клиффорд Браун, Эдди Лэнг, Джо Вентура, Джерри Маллиган…
Четвертый и самый младший ребенок в семье музыкантов-любителей, он рано заявил о себе как о вундеркинде, легко освоил вибрафон, а потом трубу, которую подарила тринадцатилетнему братику старшая сестра Эрнестина, и совсем скоро пополнил список титанов филадельфийской школы джаза. Уже через два года, в пятнадцать, он – активный участник череды джемов, на одном из которых парнишка «бросил вызов» самому Сонни Ститту, к вящей радости своего наставника Клиффорда Брауна, проявлявшего особый интерес к талантливому юноше.
Jazz Messengers – первая большая «остановка» в карьере трубача, которого услышал Арт Блейки во время выступления «Посланников» в Филадельфии и подписал на две недели, а затем семнадцатилетний парень, только-только окончивший среднюю школу, на два следующих года занял «стул» в оркестре Диззи Гиллеспи, с которым объездил полмира. После первого же выступления его позвали на контракт с Blue Note, а вот что вспоминал о своем впечатлении музыкальный критик Нат Хинтофф, впервые услышавший трубача: «One of mine took place during an engagement the Dizzy Gillespie big band had at Birdland. My back was to the bandstand as the band started playing 'Night in Tunisia.’ Suddenly, a trumpet soared out of the band into a break that was so vividly brilliant and electrifying that all conversation in the room stopped and… I turned and saw that the trumpeter was the very young sideman from Philadelphia».
Сотрудничество с Blue Note оказалось невероятно плодотворным – двадцать пять альбомов только в качестве лидера и множество столь же бесценных работ в качестве сайдмена, с Хэнком Мобли, ставшим ему другом и соратником, с Джоном Колтрейном на сессии «Blue Trane», где парень сыграл на трубе, подаренной ему Диззи, и со многими другими. Тут же была записана и самая популярная его композиция «The Sidewinder» с многообещающим саксофонистом Джо Хендерсоном, продававшаяся невероятными в те годы тиражами для джазовых пластинок, история написания которой так же банальна, как и история многих великих композиций. Во время одной из сессий на студии, где велась работа над очередным альбомом, обнаружилось, что материал закончился, а место на пластинке еще есть – трубач удалился ненадолго и через некоторое время вернулся с готовой композицией, записанной на туалетной бумаге.
В 58-м, после того как Диззи распустил оркестр по наступлении тяжелых времен для биг-бэндов, музыкант вновь с Арт Блейки, в третьем созыве Jazz Messengers, где его партнерами стали три земляка-филадельфийца – Бенни Голсон, Бобби Тиммонс и Джими Мерритт, часть из которых позже сменили Хэнк Мобли и Уэйн Шортер, друзья и постоянные партнеры. «I’ll have you guys turned on in two weeks – пишет в своей книге воспоминаний о великом трубаче профессор музыки Том Перчард, ссылаясь на рассказ одного из музыкантов, просившего не называть его имени. – Art Blakey was famous for this. That’s the way he paid a lot of the guys off. In other words, he gave them drugs, and when it was time to get paid, he took the money». Как бы там ни было, эти несколько лет определили будущее парня – великий взлет сопровождался столь же великим погружением в туман героиновой зависимости, в итоге и приведшей к катастрофе.
Первая жена, танцовщица и модель Кито Ямамото, с которой они зарегистрировали брак в Чикаго, лучше остальных понимала, чем может закончится для музыканта наркозависимость – он по складу своему не был наркоманом, в отличие от Блейки: «It was a really bad addiction for him. Art was able to work and do whatever else he had to do. Lee wasn’t like that. He was not a functioning drug addict. At first, yes, but as he got more involved with it, it just became impossible». Брак продолжался недолго – после того, как пара вернулась в Филадельфию, в родительский дом музыканта, у Кито пропала последняя надежда на выздоровление супруга. Он все больше погружался в зависимость, в итоге был определен в наркологическую клинику в Лексингтоне – ту же, где лечились в свое время Чет Бейкер и выдающийся писатель Уильям С. Берроуз. Казалось, лечение помогло, во всяком случае в 63-м музыкант вернулся в Нью-Йорк, опровергнув слухи о своей смерти, правда «выздоровление» было только видимостью – он стал тем самым «действующим наркоманом», способным лишь временно контролировать свою зависимость. Но при этом звук, мастерство, материал были восхитительны, ведь именно в это время и были записаны его главные произведения – та самая «The Sidewinder», последовавшая за ней «The Rumproller», альбом «Search For A New Land» … однако к 67-му дело стало совсем плохо.
«Sleeping on the curb outside Birdland without shoes, sleeping on pool tables in bars, wearing a dirty suit over his pyjamas, stealing a television set from a hotel lobby for quick cash» – наркотики лишают человека человеческого, но ему повезло встретить преданную душу в тот момент, когда, казалось, выхода уже нет. Однажды он появился в квартире Хелен Мор, излюбленном месте музыкантов, «a soulful version of a bohemian jazz salon in Hell's Kitchen», где всегда вкусно кормили домашними яствами, да и вообще атмосфера была удивительной, по свидетельству современников. «Обшарпанный и жалкий», он появился без пальто, заложенном в ломбарде, за которым мог последовать инструмент, но Хелен тут же отобрала трубу и спрятала. «For some kind of reason, my heart just went out to him» – вспоминала она в последнем интервью, за пару месяцев до своей смерти в 96-м, о том дне, после которого музыкант переехал к ней и обрел, наконец, надежду на выздоровление.
«Она была его доверенным лицом, его другом, его любовницей. В ней была настоящая тихая сила, и он действительно ей доверял» – вспоминал знаменитый кларнетист Бенни Мопин те годы. Трубач вернулся к работе, четко исполнял график выступлений, был опрятен – Хелен, которая была старше музыканта на тринадцать лет, тщательно следила за всем, в том числе, и за финансами, даже взяла его фамилию. Дело пошло в гору, в 69-м он собрал коллектив и отправился, после записи замечательного альбома «Live at the Lighthouse», на гастроли по Западному побережью, работа на Blue Note спорилась, материала нового было хоть отбавляй, пришел стабильный и существенный доход, но вскоре он стал пропадать на день-другой и в сердце Хелен закралось подозрение…
«Краеугольный камень лейбла Blue Note до своей трагической кончины, он был одним из величайших трубачей хард-бопа и действительно одним из лучших музыкантов 60-х» – это первые слова страницы Blue Note, посвященной великому трубачу, но в сети разбросано множество других воспоминаний об этом удивительном музыканте. В том числе и его друзей, один из которых, Уэйн Шортер сказал как-то о совместной работе с тем, кого считал своим братом: «When we did record, there was always the thought that this was going to be forever. What we choose is going to be forever». И это чистая правда, рассказанная, в том числе, и в документальном фильме Каспера Коплина «I Called Him Morgan», увидевшем свет в 2016 году.
10 июля 1938 года родился Edward Lee Morgan aka Lee Morgan.
«When I was a kid, white people had one way of dancing and we had another. Now everybody dances the same. Rock and jazz — it's all good music. Now, you go over to Europe, and you might be on a concert or a TV show opposite The Doors, and it would be very successful. The ones in charge in the United States don't want to do this. Like I said before, jazz is still a thing that's dominated by blacks. At first there was blues and rhythm-and-blues, and then the white man got a hold of it, and it was rock. Rock didn't start in Liverpool with the Beatles. All that long hair and stuff came later».
«I don't like labels. If you can play, you can play with everybody. Look at Coleman Hawkins, Joe Henderson. Whatever you prefer, you'll find sufficient quantities of talented musicians who prefer the same. But you should never limit your mind. With the new thing coming in, I'm one of those who prefer to swing a lot. But I've experimented with free forms, like on Grachan Moncur's "Evolution" and Andrew Hill's "Grass Roots" – playing without the rhythm, against the rhythm, disregarding it – the whole freedom thing. The avant-garde organist who plays with Tony Williams – Larry Young. I made an album with him, and the next week one with Lonnie Smith, a whole different thing. Then Reuben Williams had me and George Coleman, and we did some pretty show tunes, things by Burt Bacharach».

Выстрел оборвал жизнь музыканта столь же удивительного, сколь и неизвестного широкой джазовой публике, а вот смерть тридцатичетырехлетнего саксофониста дала обильную пищу для сплетен и домыслов. Да еще какую – «воробей» со временем разросся до размеров птеродактиля, пожирающего умы и сердца почитателей джаза, с легкостью верящих в рассказы о «русской рулетке». Да что там слухи – через сорок шесть лет после смерти музыканта в Испании вышел сборник с его именем из серии «Small Group Recordings», короткая аннотация к которому заканчивалась словами «death apparently as a consequence of playing Russian roulette». Вторит этому и знаменитый Скотт Яноу в биографической справке на All Music, так описывая смерть альт-саксофониста: «…died at age 34 after losing at Russian roulette». И ничего не спасло семью музыканта от этих досужих вымыслов – ни старания его вдовы, которая после смерти мужа в попытке уберечь уши детей перебралась в какой-то глухой городок Восточного побережья, подальше от столичной суеты и богемы, ни подробный комментарий его дочери Тины в JazzWax о жизни и истинной причине смерти отца.
Родился он 8 февраля 1930 года в Провиденсе, одном из старейших городов страны, в описании которого не раз упоминается определение «самый» – самый густонаселенный город в Новой Англии, самый процветавший в начале прошлого века и, наконец, столица самого маленького штата страны, Род-Айленда. Все, что нам известно из его биографии – семья переехала в Лос-Анжелес когда парню было четырнадцать, а в двадцать стартовала его профессиональная карьера работой в биг-бэндах Элвино Рея, Джонни Босуэла и Клода Торнхилла. В конце сороковых он ненадолго приехал в Нью-Йорк и занял стул альта в коллективе Джина Роланда с ироничным названием The Band That Never Was, что стало главным событием в его профессиональной жизни – соседом в секции альтов был сам Чарли Паркер, кумир и учитель. Саксофон, подаренный ему Птицей в тот год, разделил участь нового обладателя – «рог» похоронили вместе с музыкантом, жизнь которого «was short, fast and colorful and it ended tragically when he was still in his prime», по словам Грайра Аттаряна, доктора медицины, гораздо более известного как джазовый обозреватель «All About Jazz», «Chicago Jazz Magazine» и «Jazziz».
Жизнь в Нью-Йорке бурлила в те годы расцвета бибопа, а уж этому музыканту «personified the bipolar world of Southern California's music scene at the time, hurling himself into a high-risk Jamminlifestyle but remaining deeply passionate about jazz» тут было самое место. Недолго он пробыл в «Большом Яблоке», но это было запоминающееся время, что становится особенно ясным в воспоминаниях его знаменитого коллеги, саксофониста Херба Геллера, не раз бывавшего в квартире, что снимал калифорниец вместе со своим другом и земляком тромбонистом Джимми Неппером. «У них была квартира на углу 136-й улицы и Бродвея и это было похоже на круглосуточный джем-сейшн, куда можно было прийти в любое время, и где всегда играла музыка together with all kinds of nefarious activities going on. Сюда ходили все – Диззи, Джо Олбани, Макс Роуч, Майлз, Уорн Марш, Джерри Маллиган, Чарли Паркер, тут вы бы встретили всех «who is who» в джазе».
В конце концов нью-йоркский «тур» закончился, он вернулся на Западное побережье, вооруженный подарком Бёрда, и тут вскоре обрел успех, выступая со многими знаменитыми музыкантами первого ряда, включая Пола Хорна, Кенни Дрю, Джека Шелдона, Чарли Кеннеди, Генри Манчини и конечно же знаменитейшего комика и закадычного друга Ленни Брюса. Был в этом списке и Джонни Мандел, восторгавшийся мастерством альт-саксофониста: «He was beyond great – he could play anything I wrote, with incredible soul and energy». Это был далеко не полный перечень друзей и коллег, как вспоминала дочь Тина: «Список можно продолжать, и каждый из этих друзей был особенным персонажем сам по себе, а любовь отца к своей жене Сандре, моей матери, была легендарной в джазовых кругах. Он был прекрасным любящим отцом – настолько, насколько ему позволяла работа, ведь конец 50-х был сумасшедшим временем для Западного побережья – музыканты большую часть времени пребывали под кайфом, пьяными или расслабленными, кроме случаев, когда дело касалось игры и записи. Несмотря на пристрастие моего отца к наркотикам, он никогда не пропускал концерты или записи, правда, его страсть к джазу не всегда совпадала с семейным временем. Отец пропустил даже мое рождение, к примеру, прислав вместо себя моего крёстного Ленни Брюса, пока сам заканчивал свой загородный концерт. Ленни даже дал мне имя со словами, обращенными к матери – «I knew this great chick named Tina!».
Дом одного из таких друзей и стал местом трагедии – у Рея Грациано, коллеги альт-саксофониста, он проводил все время после концертов перед тем, как вернуться домой, расслабляясь вполне стандартными методами, выпивкой и наркотиками. Тот день не стал исключением, правда, начало развязке было положено несколькими днями ранее – Дафне, подруге Рея, вдруг показалось, что за окном кто-то бродит и на следующий день Рей принес домой пистолет, чтобы Дафна могла защититься когда бывала дома одна. Свидетельств трагедии от самого Рея нет, но дочь Тина воссоздает в своих воспоминаниях картину: «Мой отец был эпатажным шутником и пошел бы на все, чтобы пошутить, не зря же друзья прозвали его «Mainiac», и вот когда мой отец и Рэй вернулись с пистолетом, отец начал играть с ним, рассказывая анекдоты и нажимая на спусковой крючок с видом заправского ковбоя. Несколько дней спустя, поздно вечером после концерта, отец снова оказался в доме Рэя, они расслабились как обычно. Никто не знает, почему отцу не сказали, что пистолет заряжен, ведь когда люди заигрываются бывает уже поздно... Отец взял пистолет, начал шутить, размахивая пистолетом, и тот случайно сработал».
Так глупо ушел из жизни великолепный музыкант, работавший и записывавшийся со своими великими современниками – кроме вышеперечисленных, это были Клиффорд Браун, Анита О’Дэй, Терри Гиббс, «Шорти» Роджерс, Мэл Льюис, Арт Пеппер и многие другие.
7 мая 1964 года умер Joe Maini.
«Point to Joe – for anything – and he can do it beautifully. Jazz or lead, doesn’t matter». Terry Gibbs.
«A talented yet erratic musician Maini was a fervent admirer of saxophone master and innovator Charlie Parker, but only spent a very brief while in New York learning from his idol. Otherwise he spent most of his career in Los Angeles and remains sorely unknown outside a small group of jazz fanatics». Hrayr Attarian.

Сопрано-, альт-, тенор- и баритон-саксофон, пикколо, флейта, альт-флейта, бас-флейта, кларнет – таков арсенал одного из самых востребованных музыкантов нью-йоркской, а значит и мировой, сцены с начала 70-х и до сегодняшнего дня. Жанровый набор под стать инструментальному – блюз, соул, рок, джаз, классика, и если в первых трёх творческих ипостасях его знает весь мир, то как джазовый и академический музыкант он славен только в тех пределах, что у нас принято обозначать «широко известный в узких кругах». «Невоспетый герой джаза» работал в топовых оркестрах Вуди Хермана, Magic City и в квинтете Льюиса Солоффа, но потому-то он и не воспет, как того достоин, что все эти достижения в его музыкальной карьере затмевает роль в культовом фильме The Blues Brothers, сотрудничество и мировые туры с Blood, Sweat and Tears, The Band, Фрэнком Заппой, Эриком Клэптоном, Аретой Франклин, Тони Беннеттом, The Rolling Stones, Стиви Уандером, Дайаной Росс, Aerosmith, Билли Джоэлом, Би Би Кингом, Джеймсом Тейлором... Впрочем, сам музыкант вряд ли страдает от подобной «кривизны» в карьере, которой позавидует любой музыкант, в особенности те, кто вынужден зарабатывать «на хлеб» выступлениями с нынешними «звёздами».
«I practice every day and I’m still excited about music and learning more about it and trying to become a better player on all of my instruments» – не каждый музыкант скажет такое в семьдесят три, как сам он это сделал три года назад, но глядя на лицо этого «парня» невозможно не узнать в нем того, кто убежал из кафе Ареты Франклин вслед за братьями Элвудом и Джейком, соскочив с барной стойки и прихватив свой саксофон.
Он был еще младенцем когда его семья, этнические итальянцы, выходцы из Трентино в итальянских Альпах, перебралась из Чарльстона, Южная Каролина, в Огайо, в городок Бич-Сити, что в семи милях южнее чуть большего городка Наварр – по правде говоря, их оба правильнее называть деревнями, одна с населением чуть меньше, а другая чуть больше тысячи жителей. Как бы там ни было, детство свое прославленный музыкант вспоминает всегда с особым чувством, ведь рос он в музыкальной семье – отец его, вернувшийся с флота по окончании Второй Мировой, преподавал музыку в школе и возглавлял школьный ансамбль, став автором гимна альма-матер своего сына. После смерти отца в 2008 году, Fairless High School учредила ежегодную премию «The Distinguished Fairless Falcon Award», вручаемую выпускникам, добившимся выдающихся результатов в жизни, и этой премией награждены оба, отец и его сын, ставший мировой знаменитостью в 80-м.
«My mom told me our apartment was like a hangout for all of these musicians. So when I was two years old I was hanging with the cats until 2 a.m.» – он с двух лет рос в этом «прибежище» друзей-музыкантов отца, да мама и сама отлично пела, так что дорожка сыну была протоптана с самого рождения и вряд ли он сделал бы какой-то другой профессиональный выбор. Отец был большим поклонником джаза, он и привил сыну эту страсть, он же дал отпрыску и первые уроки игры на кларнете, когда тому было десять, которые продолжил друг отца Фрэнк Корби: «I listened to the Big Bands at first, and I remember listening to Stan Getz, and then gradually started to be exposed to - I remember one record that had west coast alto players like Benny Carter, and Charlie Mariano, and Bud Shank and Herb Geller, and then I started listening to that. Then I remember Miles Davis's Sketches of Spain when I was about 16 blew my mind and then another album, Michel Legrand Jazz which was also early '60s.»
Обучение юноша продолжил в Университете Северного Техаса – тут он обретал собственный звук и сценический опыт в составе популярнейшей в тех краях группы One O'Clock Lab Band, тут же женился в первый раз, потому и задержался на некоторое время в Lone Star State, что оказалось воистину провидческим решением, хоть брак и продлился совсем недолго. Док Северенсен, знаменитый трубач и руководитель оркестра, готовясь к туру в Техас, искал там местных музыкантов и услышав парня, предложил ему постоянную работу, «стул» тенор-саксофона. На репетициях с The Tonight Show Band парень познакомился с Лу Табакиным, поделился с ним планом переезда в Нью-Йорк и тут же получил предложение от Лу снять часть квартиры, где тот проживал со своей женой. «So I had a gig and a pad. It felt like I was supposed to be here, NYC» – у него была теперь и работа, и жилье, но продержался в оркестре Дока новоиспеченный ньюйоркец недолго, через три месяца он получил предложение от Blood, Sweat & Tears, заменив в культовой команде прямо накануне европейского тура не кого-нибудь, а великого Джо Хендерсона, который и сам пришел на замену Фреду Липсиусу, но продержался только репетиционный период.
Счастливый билет он вытянул через два года по протекции своего близкого друга еще по Техасу Тома Мэлоуна, рекомендовавшего уже известного саксофониста в оркестр, сопровождавший Saturday Night Live Show великолепных Дэна Эйкройда и Джона Белуши, пользовавшихся невероятным успехом по всей стране. Рекомендацию поддержали феноменальный трубач Лу Солофф и столь же великолепный Алан Рубин по прозвищу «Mr. Fabulous» – так был открыт путь к мировой славе, пришедшей несколькими годами позже.
С кем только не играл оркестр SNL, кто-только не приходил на выступления и репетиции, чтобы кайфануть от атмосферы, царившей к бэнде – Стив Мартин, Мик Джаггер, а однажды, выглянув из-за кулис перед очередным шоу, музыкант встретился взглядом с Джеком Николсоном, сидевшем в первом ряду, который подняв солнцезащитные очки воскликнул «Wow!». «All kinds of people coming by to hear the band and it was immediately evident that there was something special about it» – это не могло закончиться никак иначе, чем той историей, которую знает весь мир, воплощенной в персонажах The Blues Brothers, уникальных каждый по-своему , не говоря уже о великих Арете Франклин, Рее Чарльзе, Джоне Ли Хукере, Джеймсе Брауне, Кэбе Келловее, Джоне Кенди.
С SNL они не раз объездили весь мир, что делают до сих пор, да и как этого не делать, ведь сам «Blue Lou», прозванный так Эйкройдом, признается: «With Blues Brothers it was basically kick ass rock and roll and R&B. Super high energy, you know it still is. We finish the opening medley and my stomach hurts from playing so hard».
Понадобилось целых двадцать четыре года, чтобы свет увидела первая пластинка с его именем, его музыкой, его же аранжировками с тем самым звуком и подачей медной секции, что он воплощал во времена оные в звучании оркестра Стэна Кентона. За это время музыкальный директор фестиваля блюза «Brianza» в итальянском Монце, выступавший перед двумя президентами Штатов, пережил много и счастливых и печальных минут: «Over the years I went through various cycles, including a 10-year period where I was so frustrated that it was very difficult for me to practice. It was basically because I was impatient. I somehow felt that if I was able to play certain things in whatever key and at any speed, it should be able to play everything else that way. It took me a while to relax, mature and become comfortable with the notion of slowing things down when necessary». Но, переиграв с неимоверным количеством своих современников-гениев, он не потерял любви к джазу, что и зафиксировано в биографической справке на его официальном сайте: «Making a name for himself as a sideman in various high profile groups, any top New York jazz musician will tell you he’s one of the absolute best jazz musicians». Единственное, о чем жалеет – ему не удалось сыграть с Майлзом Дэвисом: «I never made an effort to get there because my path was in a different direction. But he’s one of the musicians that I admire and I loved his restless, ever challenging mind. He was one of my musical heroes».
13 мая 1945 года родился Louis William Marini Jr. aka «Blue Lou» Marini.
«He’s the focal point of the group…who gives the band most of its colors and shadings, and provides it with a strongly melodic lead voice». The New York Times.
«This composition and arrangement reflects Lou’s ability to create exciting, new music that embraces rock and the most advanced ideas of jazz music». Bob Belden, five time Grammy Award winning.
«At one point I was in the middle of a divorce, living in a little apartment on 9th Avenue (in New York), there was a house fire in the apartment building, smoke was billowing into my apartment. I had to run. I’m standing outside. It’s a beautiful October day. I see the windows of my apartment being broken out. I’ve got saxophones on stands in there. I’m going to lose all my stuff. A $12,000 alto flute. Suddenly two firemen come out. They’re covered with water and grime. They make it out, lift up their masks, and they say, ‘Hey, it’s Blue Lou!’. Then I’m on the firetruck being introduced to everyone».

«Новый Орлеан был адским городом – тогда, сейчас, в любое время. В этом месте есть что-то такое, что захватывает тебя. Это такая смесь, плавильный котел народов и рас: художники, моряки, писатели, шлюхи, поэты, сутенеры и прочие люди, о которых вы только можете подумать. Все это похоже на “gathering place for lost souls”. Люди приезжали туда со всего мира, некоторые по собственному выбору, некоторые по принуждению, а некоторые потому, что, как и я, просто случайно там родились» – один из лучших кларнетистов в джазе, карьере которого может позавидовать любой музыкант, оставил потомкам не только великолепные образцы настоящей музыки в нью-орлеанском стиле, которому он не изменял всю свою жизнь, его перу принадлежит книга «Вместе с Луи и Герцогом», являющая собой потрясающий документ той эпохи, в которой ему довелось жить и творить.
Родился он 3 марта 1906 года «в семье “цветных креолов”, которые, по сути, представляли собой смесь испанского и французского языков», матери своей, Эмануэллы Маркес, умершей при родах, не знал и все бремя воспитания парня легло на плечи бабушки-француженки, Евгении, «замечательной женщины и к тому же красавицы», и «феноменального» дедушки Жюля, с возрастом ослепшего, но вполне обходившегося по хозяйству без посторонней помощи. Бабушку малыш любил больше всех, называл «мамой», что ей очень нравилось и «she repaid me by shortening my name to “Bon-nie”. It was a step in the right direction at least» – это прозвище на французский манер, Bon-nie, видоизменилось со временем в форму имени, под которым его и узнал весь мир. Отец мальчика довольно долго горевал, потом уехал на заработки, снова вернулся, женился вторым браком и занялся страховым бизнесом, живя неподалеку, а самое непосредственное участие в будущем парня приняли его дяди, Улисс и Эмиль. Первый был владельцем небольшой сигарной фабрики, расположенной прямо позади дома, на которой трудились шесть человек, в том числе и родственник будущего учителя музыки племянника, а второй сам был музыкантом, скрипачом, много репетировавшим дома с руководимым им ансамблем «Kid Ory's Creole Ragtime Band».
«Я много лет слушал, как группа репетирует у нас дома, прежде чем по-настоящему проявил активный интерес к музыке. Я удивляюсь, как эти персонажи позволяли мне приближаться к ним после того, как я раз за разом срывал их репетиции, забегая в комнату просто для развлечения. Они делали перерыв, чтобы выгнать меня из дома» – мечтой мальчишки была труба, даже несмотря на то, что главным инструментом всех ранних групп Нового Орлеана была скрипка, но жизнь распорядилась иначе. Как только родные поняли, что парень серьезен в своих устремлениях, на семейном совете было решено, что первым делом стоит постичь теоретическую часть, уговорили-таки дядю Эмиля заняться образованием парня, «вставшего на путь истинный», и тот распорядился купить учебное пособие.
«Я никогда не забуду название этой книги. Она называлась “Музыкальная книга Лазаря”» – первым делом дядя стал объяснять, что такое ноты и как они обозначаются, а потом в руках у ученика появился первый инструмент, E flat clarinet. Упорство мальчишки дало свои результаты – «пальцы начали слушаться» и вскоре у него появился настоящий McCoy, В flat Albertsystem, но дядя Эмиль больше уже ничем не мог помочь в развитии таланта и этим занялся самый известный в то время кларнетист Нового Орлеана, ежедневно выступавший с концертами по всему городу и окрестностям, Лоренцо Тио. Точнее будет сказать, что он всячески отказывался, даже несмотря на то, что мальчишку знал, тот мотался за ним повсюду, жадно внимая каждой сыгранной ноте, но авторитет Эмиля среди музыкантов был высок, да и дядя самого Лоренцо, тот самый работник сигарной фабрики, замолвил словечко и «the best damned clarinet player in the city» нехотя согласился, о чем потом ни разу не пожалел.
«У меня действительно был хороший учитель, но все преподавание в мире бесполезно, если вы не применяете его в своей работе» – первым профессиональным ангажементом юнца стали джитни-выступления в Испанском форте, то бишь, работа за копейки на сленге того времени, после чего последовали приглашения в несколько местных коллективов рангом повыше, а в канун Рождества 1924 года уже состоявшийся музыкант обнял любимую бабушку на перроне, сел в поезд и отправился в «город ветров», Чикаго, где его встречал сам Джо Оливер, титулованный как «Король».
Кинг Оливер внял совету своего знакомца, а позже и пианиста оркестра Луиса Рассела, восторженно отзывавшегося об одаренном молодом кларнетисте, подписал того в свой коллектив, где и прошли следующие два года в непрерывных гастрольных поездках, перемежавшихся работой с Charles Elgar’s Creole Orchestra и Luis Russell Orchestra, а в 27-м произошло первое из главных событий в его профессиональной жизни – приглашение от самого Дюка Эллингтона. В оркестре Герцога он провел пятнадцать лет и вот что писала Сандра Бурлингейм, обозреватель JazzStandarts: «His individual style and articulation were universally admired. His woody sound was a highlight of “Rose Room” and “Mood Indigo”, which he co-wrote with Ellington. He was also a valued ensemble player and capable improviser».
18 декабря 1936 года – эта дата, как в карьере кларнетиста, так и в истории музыки занимает особое место, наряду с именами Хелен Оксли и Ирвинга Миллса, поскольку тейк за номером VA-515-1 (хотя многие считают лучшим так и неопубликованный L-0373-2), записанный на вновь созданном Ирвингом лейбле Variety, с того дня вошел в число самых исполняемых стандартов джаза. Весь мир знает и переигрывает оркестровую версию «Каравана», написанного Хуаном Тизолом в соавторстве с Дюком, но многим будет любопытно узнать, что обе вышеуказанные версии великой композиции были впервые записаны коллективом, название которому придумала Хелен, да и сама идея записи принадлежит ей, а слова вокальной версии, редко исполняемой, Миллсу. Первым в названии, отпечатанном на «пятаке», значилось имя кларнетиста, за чем следовало and His Jazzopaters, то бишь, «Любители джаза» – так уморительно назывался коллектив, где за роялем сидел сам Герцог, на тромбоне играл сам Тизол, а кампанию им составили Кути Уильямс, Гарри Карни, Билли Тейлор и Сонни Грир.
В 42-м он покинул оркестр Дюка, утомленный беспрерывными гастролями на протяжении полутора десятков лет, некоторое время работал то там, то тут – на киностудиях Калифорнии аранжировал и записывал саундтреки к фильмам, сидел на «стуле» первого кларнетиста и тенор-саксофониста в биг-бэнде Фредди Слэка и в уже знакомом Kid Ory’s Creole Orchestra, несколько видоизменившим название, снялся в фильме «New Orleans» 47-го года, много записывался для Signature Records, Rex, Black & White, Selmer Records, Keynote, а в 47-м снова осел – в All Stars Луи Армстронга, с которым провел следующие восемь лет, поучаствовал в фильме «St. Louis Blues», пока в 55-м окончательно не отказался от гастрольной жизни. Правда, он вернулся на год в All Stars, в 60-м, проработав некоторое время в конце предыдущего десятилетия с оркестром Кози Коула, но в 62-м принял уже по-настоящему окончательное решение – пенсия, правда «наполовину», как указано во всех биографических справках. Это означало постоянную работу в оркестре «Young Men from New Orleans», развлекавшем посетителей Диснейленда, плюс выступления на знаменитых «Annual Jazz Party in Colorado» Дика Гибсона, знаменитого любителя джаза и мецената, ценность которых была особо отмечена The New York Times, потому что «they were held during a period in which jazz had fallen out of favor in American culture».
Внушительная дискография, работа в главных оркестрах своего времени, композиции, написанные в соавторстве с великими музыкантами, в том числе и знаменитая «Lament for Javanette» Билли Стрейхорна, удивительная книга воспоминаний, фильмы, смотреть которые и сегодня удовольствие особое – как не назвать этого кларнетиста и тенор-саксофониста великим, пусть даже словом этим и одаривают сегодня всех подряд, но тут оно более чем уместно.
27 июня 1980 года мир покинул Albany Leon Bigard aka Barney Bigard.
«The only thing I say is to play your own self. Don't be copying someone else. Try to create a style of your own and then stick to it. Any of the big names have their own style. You can always tell a Louis Armstrong or a Teagarden or a Hodges, but when you get down amongst the lesser ones it's hard to tell them apart. I tell all the young guys I meet, "It's good to take influence from someone, but don't play note for note like them. You'll never make it in this racket. Play your own way». Barney Bigard, «With Louis and The Duke».
«I never thought of myself as an artist, or anything like that. Just as a good jazz player that always tried to do his best. Of course I try to live up to my own standards of playing. Sometimes it materializes, sometimes it doesn't, but I keep trying anyway. I would hate to say I was all set on the horn. There is always something more to learn. And you can't stay away from music for long--at least I couldn't». Barney Bigard, «With Louis and The Duke».