Статистика ВК сообщества "Стихи и проза. От и для души."

Не хочу я, не хочу,
Так жить, как я живу!
Душа скребёт, а я молчу,
А где-то сердцем я кричу:
Не хочу я, не хочу,
Так жить, как я живу…
SH

И каждый день за суетой
Сокрыта жизнью дерзкая игра,
Что сдамся я, найдя покой,
Отступит в поисках душа.
Но жизни это не видать,
Я духом стёрся и устал,
Но буду дальше с ней играть,
Себя утратил, но не потерял….
SH

Гибнет сильное сердце моё
Без стука, без слов и идей,
И щипает с судьбы не своё,
И жизнью живёт не своей.
SH

УРОДКА
Она хватала маленькое зеркальце и смотрелась в него, аккуратно поправляя свои волосы, уже обретавшие форму локонов женской сексуальности в самом её зачатке, в самом её невинно красивом образе начинающей взрослеть «лэди». Ей нравилось её отражение, её не пугали грозные скулы, невзрачные и гладкие очертания косых глаз, округлые силуэты лица из-за как-то естественно постоянно опухших щёк, её не страшили картофельные выпуклости её носа и лба, она не видела своего уродства, она чувствовала себя красивой, очень красивой и тогда она ещё любила себя, действительно любила. И она могла нежно перелистывать под смуглым светом ночной лампы в своей одинокой комнате роман Джейн Остин о гордости и ласково сказочном предубеждении, вспыхивая внутри и оставаясь едва ли способной заснуть среди своих детских, юношеских и уже почти взрослых ночей. А потом пришла жизнь взрослая и какая-то неожиданно кислая и густая, преисполненная другого отражения в зеркале в виде человеческой неприязни, насмешек от тех, кого она любила всей своею душой, и эта самая жизнь дикой болью зашагала по её ласковым фантазиям, рисуя и нарезая на них горечь и обиду. И эта самая жизнь шершавым стержнем воткнулась в её нутро и раздробила то самое детское зеркальце окончательно и основательно. И локоны её, уже действительно повзрослевших женских волос, обрели потерянный вид, и улыбка стал скучной и обычной, и без того кривые зубы начали гнить. Она постарела, переступив через детство большими прыжками юности, засеменив у края пропасти одиночества взрослости и упершись своим уже весьма и весьма вдумчивым взглядом старости в окончание жизни, пережив многое внутри, забыв и оставив себя саму у того самого зеркальца невинной девочки, улыбаясь и рыдая. И она аккуратно и незаметно померла…
Как же уродлива была её внешность, как же пренебрежительно пугающе скользили её лицо и тело мимо обычных людей и особенно мужчин, так гордо и упрямо жаждущих красивого и страстного в женских формах и чертах, и так бесчеловечно устроенных в своей жажде прекрасной природой…
SH

С тобою целоваться
Просто нету больше сил,
Душою прижиматься,
Потеряв покой и мир.
Не могу я обниматься,
Не могу ещё сильней
В любви я признаваться
Средь необузданных ночей.
Мне бы телом отдохнуть,
Мне бы душу сполоснуть,
И потом опять сполна
Поедать одну тебя…
SH

************************************
Восходит Солнце утренней тоской,
А сегодня мне приснилась ты,
Во сне плясали мысли за мечтой,
В которой мы всё также влюблены.
И средь грёз изящных золотистых,
Ласково тебя я обнимал и целовал,
А утром с этой повестью искристой,
Я одиноко в кружку кофе наливал…
SH

ЕЩЁ НЕМНОГО О ЛЮБВИ
Врач устало перелистнул жёлтый, неаккуратно вклеенный лист с анализами в тоненькую папку из множества белых, серых и таких же жёлтых листов, стянутых в какую-то несуразную тетрадь, которую все называют здесь медицинской картой клиента. Он мило и с добрыми глазами встретился взглядом с пациентом, сидящим со скукоженным видом на стуле рядом, и начал издалека.
- Вы как себя чувствуете? В груди болит? В лопатку левую отдаёт? – произнёс он, продолжая всё также заботливо смотреть ему в глаза.
- Да, именно, и это тоже, но меня больше беспокоит бессонница, потерянность, нервозность и тревожность, да такая, что порой я чувствую себя одиноким голым зверьком, брошенным на холодные завьюженные снега Антарктиды, где морозные ветры пронизывают насквозь, а свет дикого жёлтого Солнца режет глаза, отражаясь от лилейного, молочного снега и не даёт их мне открыть, и холодно, и пусто и темно, - как-то задумчиво пробормотал пациент.
- Да, да, это я понимаю, - всё также улыбаясь произнёс доктор, - но анализы у вас неплохие, вроде всё ровно и в пределах нормы, да и психиатр сказал, что вы в порядке, не знаю, не знаю, даже не знаю, - теперь уже забормотал врач.
- Эх, вы уже не первый, кто так вот разводит руками, - вздохнул пациент, - ладно, спасибо, ясно, пойду я, - мужчина криво улыбнулся на прощание, встал и почти беззвучно вышел.
Антарктида, блин, думал доктор, вписывая своим птичьим почерком заключение, улыбаясь и смеясь, но негромко и даже как-то спокойно и уверенно. Вытянул руку, посмотрел на часы, понял, что пора домой и блаженно растянулся на кресле, собрал все бумаги неровной стопкой, закрыл за собой дверь и спустился на первый этаж. Алла с невероятно дерзкими формами смешливой медсестры, заигрывающе приняла склеенные папки из чьих-то болезней, остановившись лазурным блеском своих бездонно ласковых голубых глаз на последней уже почти тетради.
- А с этим что? – улыбаясь и топорщась всем своим сексуальным видом, спросила она у врача.
- Ах, да, да, с этим всё понятно, я написал там карандашом, но он здоров, - ответил доктор, приземлившись глазами именно там, где Алла его очень ждала.
- Ясно, - поймав взгляд врача на расстёгнутой пуговице своей чёрной кофты под обтягивающим и гладким халатом, улыбнулась дерзостью лёгкой влюблённости и открыла личную карту последнего пациента этого дня, прочитав только ей понятные, карандашные каракули, улыбнулась ещё раз и всё также заигрывающе приняла приглашение врача на ужин. Оставив папки из этих разноцветных, склеенных листов на столе до завтра, она схватила сумку и выбежала в предвкушении удовольствий за спешащим к выходу её любимым мужчиной, только что стоявшим перед ней в обличии умничающего эскулапа.
Тетрадь последнего пациента осталась открытой именно на той странице, что нам с вами так интересна, да, вот только врачебный почерк едва ли мы с вами разберём. Дежурная медсестра подошла к столу, прочитала эту самую надпись, буркнула про себя, что значит «влюблённый романтик», совсем уже Фаральман обнаглел, тоже мне диагноз…
SH

И что-то в дерзкой младости твоей,
Твоём изысканно пытливом взгляде
Сверкнуло страстью на душе моей,
И чего скажи мне это надо ради?
Я слышу сердца стук, я слышу крик души,
Как бьётся твой каблук, ища чужой любви,
О пол, о камень, о печаль, шагая в тишине,
Ах, разреши любить тебя, прижав к себе….
SH

ИЗМЕНА В ЛЮБВИ
Она аккуратно сложила свои волшебные штучки в светло-розовую косметичку, опрокинула волосы, поправила улыбку и как-то слишком внезапно растворилась за дверью, оставив в самом центре прихожей свои изогнутые бежевые каблуки, нежно-фиолетовый пуховик и белую, пушистую шапку с огромным шелковистым помпоном.
Манипуляции, очередные манипуляции и концерт, подумал он, отвернувшись от лёгкой тени, что так по серому глубоко проникала в его душу и рассыпалась множеством вопросов, вопросов без ответов, вопросов, приводящих его в бешенство и неистовство, рисуя силуэт её вытянутых туфлей на едва освещённом полу и оставляя глупые мысли на самом пике их ожесточённой ярости. Измена, измена, шептал он сквозь зубы и едва ли понимал и осознавал всё то, что произошло, происходило и произойдёт. Сердце билось так непонятно и быстро, что дрожь ознобом спускалась на всё его тело, на всю его сущность. Было трудно и тяжело, но он схватил её пуховик, шарф, туфли и выбежал за ней вслед, что-то коробило внутри, что-то бесило и жаждало мести, но нежность к ней и настоящие чувства, что всегда жили в нём, побеждали уверенно и дерзко.
Она стояла у парадной, всхлипывая в забывчивости, не замечая колкого мороза и ухмыляющихся соседей. Что-то в ней надломилось, что-то окончательно рассыпалось, а потом восстало, определилось и испугалось, и зарыдало.
Он это понял, он это увидел, ибо слишком сильно он её любил. Шершаво улыбнулся, подошёл к ней, накинул гладкий фиолетовый пуховичок на её трясущиеся плечи, приобнял, поцеловал в шею и с шелковистой нежностью произнёс – Пошли домой, хватит, я тебя прощу, но никогда больше, слышишь, никогда!
Я не могу, не могу, я не знаю, - прошептала она, отвернувшись и замерзая всё больше и больше, - если я вернусь, то я тебя предам, предам, слышишь, я виновата, виновата, но я тебя не люблю, не люблю.
Я знаю, - ответил он холодно и уверенно, - я знаю, знаю, но пошли домой, а как и с чем мы хотим жить давай решим завтра, ладно? – он медленно и аккуратно надел её бежевые туфли на изящные щиколотки, стянул фиолетовый «монклер» на её груди и нежно коснулся вязаной шапкой с огромным помпоном её заплаканное лицо.
Она улыбнулась так, будто нашла в нём того самого родного друга, которого ей сейчас так не хватало, прильнула к нему и зарыдала.
Но он улыбнулся в ответ как-то криво и дико, прижимая её к себе уже как-то отдалённо и горько.
- Тебе нехолодно? —медленно спросил он, сверля взглядом упругую дверь парадной.
- Нет, вроде нет, - ответила она, не понимая его, испугано озираясь по сторонам, и уже почти готовая вернуться домой.
- Ну, и хорошо, езжай, я пошёл спать, удачи тебе, - он развернулся и растворился глупой тенью в холе среди лифтов.
И она уехала, а он ушёл спать…
SH

С НОВЫМ ГОДОМ…
Дела отложены на завтра
В объятиях нежной тишины,
Я жду тебя на лёгкий завтрак,
Сбежав от праздной суеты.
И до понедельника в огне
Мы будем сладко целоваться,
Прижавшись душами во сне,
Любови станем придаваться.
И время смолкнет на мгновение,
И день смешает терпкость ночи,
На небе звёзды явят откровение,
И год начнётся с новой строчки…
SH