Фотон пробивает глазницы навылет.
Спасительно пусто в мыслях.
Нейроны забыли, устали, остыли,
В скользящем дыму зависли
Системы миров и наброски поэмы.
Пусть сгинут, как сон, под утро.
И губы пусть будут по-рыбьему немы.
Я стану простым и мудрым.
Пусть в лёгких от дыма и злобы ожоги,
Как мантра — "во мне всё пусто".
Лишь бремя быть брошенным в горьком итоге.
Смеётся, моргает люстра.
Я стану холодным, как горы Тибета,
Ведь больше тебе не верю.
Бесстрастие ляжет на совесть обетом.
Оставь меня, хлопнув дверью.
Количество постов 272
Частота постов 227 часов 1 минута
ER
221.59
Нет на рекламных биржах
Графики роста подписчиков
Лучшие посты
Я столько написала за полгода, но так лень постить... Здесь есть ещё кто-нибудь живой? (ʘᴗʘ✿)
Ты смеялась над болью, хотя иногда было больно смеяться.
Прогоняла тоску и растила цветы на могилах.
Ты спасала людей — тем, что просто любила,
Тем, что музой была, мир держала на кончиках пальцев.
Мир запомнит тебя: ты была, ты была для него.
Угощала детей леденцами и сказками,
Отдавала дворовым котам всё тепло из ладоней ласковых,
Исцеляла уставшие души от жгучих тревог.
Зашивала и раны, и трещины в небе, и старые свитера,
А когда я боялась чудовищ в шкафу, пауков и молнии,
Ты смеялась над страхом — и он отступал в безмолвии,
Ты учила: не бойся ни жить, ни влюбляться, ни умирать.
Ты читала молитвы из сердца, я же учила их наизусть.
Я боялась, что бог не ответит, а ты — просто верила.
Бог не спас, все слова похоронены, вера потеряна,
И теперь тебя нет. Больше я ничего не боюсь.
Прогоняла тоску и растила цветы на могилах.
Ты спасала людей — тем, что просто любила,
Тем, что музой была, мир держала на кончиках пальцев.
Мир запомнит тебя: ты была, ты была для него.
Угощала детей леденцами и сказками,
Отдавала дворовым котам всё тепло из ладоней ласковых,
Исцеляла уставшие души от жгучих тревог.
Зашивала и раны, и трещины в небе, и старые свитера,
А когда я боялась чудовищ в шкафу, пауков и молнии,
Ты смеялась над страхом — и он отступал в безмолвии,
Ты учила: не бойся ни жить, ни влюбляться, ни умирать.
Ты читала молитвы из сердца, я же учила их наизусть.
Я боялась, что бог не ответит, а ты — просто верила.
Бог не спас, все слова похоронены, вера потеряна,
И теперь тебя нет. Больше я ничего не боюсь.
Во мне есть своя харизма:
Быть незаметным, как снайпер или шпион;
Не оставляя следа в посторонних жизнях,
Ставить печати в себе: я словами клеймлён.
В сплошной суете — наблюдатель,
В драме — лишь зритель. Мелькают и люди, и дни,
Составляя картину, где я бы некстати
Смотрелся пятном многоцветной мазни.
И это моя задача:
Выйти за рамки и видеть поток целиком,
Не менять швы течений, но делать их ярче,
Оставляя штрих каждой волны на себе самом.
Миг стынет внутри кристаллом,
Радужки глаз сотни радуг прошедших хранят.
Здесь улыбаются те, кого в жизни давно не стало.
/...Сияют с изнанки: леса и моря,
игра и предательство, сказки и лица, явь, навь и правь, признания, шутки и небылицы, восторги и всполохи, боль и любовь, страхи и строки, мечты о чужом человеке, исповедь о не прощённом пороке, короны, мечи и броня.../
В моём мире, где всё — навеки. В мире, где нет меня
Быть незаметным, как снайпер или шпион;
Не оставляя следа в посторонних жизнях,
Ставить печати в себе: я словами клеймлён.
В сплошной суете — наблюдатель,
В драме — лишь зритель. Мелькают и люди, и дни,
Составляя картину, где я бы некстати
Смотрелся пятном многоцветной мазни.
И это моя задача:
Выйти за рамки и видеть поток целиком,
Не менять швы течений, но делать их ярче,
Оставляя штрих каждой волны на себе самом.
Миг стынет внутри кристаллом,
Радужки глаз сотни радуг прошедших хранят.
Здесь улыбаются те, кого в жизни давно не стало.
/...Сияют с изнанки: леса и моря,
игра и предательство, сказки и лица, явь, навь и правь, признания, шутки и небылицы, восторги и всполохи, боль и любовь, страхи и строки, мечты о чужом человеке, исповедь о не прощённом пороке, короны, мечи и броня.../
В моём мире, где всё — навеки. В мире, где нет меня
Это кричащее судно стремится ко дну
Багрового моря, чьи раны изъедены солью слёз.
Сердце – тяжёлый балласт, и я тоже тону.
Держи меня за руку, мой незнакомый-родной матрос.
Мы захлебнёмся от боли – своей и чужой,
Границы и стены не смогут бушующий мир разделить:
Мы – свежий ожог, мы распоротый шрам ножевой.
Мы — человек. Мы тонули и грязли в песках на мели.
Раньше смыкали глаза, а теперь нам закроют рты.
Цепь страха опутает руки – держи меня крепче и пой.
Вонзается якорь под кожу. Нам вторят минором киты,
Бросаясь на берег в тоске – оглушительной и немой.
Мы захлебнёмся от боли – но будет крепка
Связь мучимых душ: не ржавея, словесная наша сталь
Сплавится в стойкие к пулям литые бока
И башенки труб парохода-Земли. Ввысь и вдаль.
Так что наполни меха своих лёгких огнём
И выдохни строки поэм, из баллад высекая лучи.
Новый корабль восстанет, его водоём
Полнится синим по капле, поэтому – пой, не молчи.
Багрового моря, чьи раны изъедены солью слёз.
Сердце – тяжёлый балласт, и я тоже тону.
Держи меня за руку, мой незнакомый-родной матрос.
Мы захлебнёмся от боли – своей и чужой,
Границы и стены не смогут бушующий мир разделить:
Мы – свежий ожог, мы распоротый шрам ножевой.
Мы — человек. Мы тонули и грязли в песках на мели.
Раньше смыкали глаза, а теперь нам закроют рты.
Цепь страха опутает руки – держи меня крепче и пой.
Вонзается якорь под кожу. Нам вторят минором киты,
Бросаясь на берег в тоске – оглушительной и немой.
Мы захлебнёмся от боли – но будет крепка
Связь мучимых душ: не ржавея, словесная наша сталь
Сплавится в стойкие к пулям литые бока
И башенки труб парохода-Земли. Ввысь и вдаль.
Так что наполни меха своих лёгких огнём
И выдохни строки поэм, из баллад высекая лучи.
Новый корабль восстанет, его водоём
Полнится синим по капле, поэтому – пой, не молчи.
Выветрилось юное, наивное.
Высмеяли, выбили бесстыжую цветастость.
Думал, что для вечности погибну я
В двадцать, как поэт, но я всего лишь "склею ласты",
Выбросив на память пару мятых строк,
Детски неуклюжих, в самый раз для эпитафий.
Образ на иконе, грустнолиц и строг,
Глянет с осуждением. О боже, не оставь их,
Солнечных, смешливых, не надколотых,
Так же, как меня, в усталом теле-каземате.
Может быть, железо станет золотом,
Если так уверует алхимик и мечтатель?
Прыткое, пронзительно-любовное,
Праведность искателя и пафос чародея —
Всё во мне рассыпалось — так, словно я
Проза, плоть и кровь: не вознесусь, а стлею.
Высмеяли, выбили бесстыжую цветастость.
Думал, что для вечности погибну я
В двадцать, как поэт, но я всего лишь "склею ласты",
Выбросив на память пару мятых строк,
Детски неуклюжих, в самый раз для эпитафий.
Образ на иконе, грустнолиц и строг,
Глянет с осуждением. О боже, не оставь их,
Солнечных, смешливых, не надколотых,
Так же, как меня, в усталом теле-каземате.
Может быть, железо станет золотом,
Если так уверует алхимик и мечтатель?
Прыткое, пронзительно-любовное,
Праведность искателя и пафос чародея —
Всё во мне рассыпалось — так, словно я
Проза, плоть и кровь: не вознесусь, а стлею.
Марево мёртвой надежды нашей
На размытой дождями дороге
Маячит разрушенной башней,
Которую прокляли боги.
Морок фантомного солнца пляшет
Где-то в недрах остывшего взора.
Смеркается. Горько и страшно.
Растаял наш облачный город.
Наши дворцы из слоновой кости
И лучи в небесах вмиг исчезли,
Когда появилась безмолвная гостья
С косой, что острее всех лезвий.
Слёзы смывает ночными дождями,
По руинам гуляет ветер.
Сгущается темень в могильной яме.
В моих снах мы всё ещё дети.
Свежий лёд — как стекло под ногами.
Мрак ложится в пустоты долин.
Между серых лесов, мимо чёрных прогалин
Я иду по дороге один.
На размытой дождями дороге
Маячит разрушенной башней,
Которую прокляли боги.
Морок фантомного солнца пляшет
Где-то в недрах остывшего взора.
Смеркается. Горько и страшно.
Растаял наш облачный город.
Наши дворцы из слоновой кости
И лучи в небесах вмиг исчезли,
Когда появилась безмолвная гостья
С косой, что острее всех лезвий.
Слёзы смывает ночными дождями,
По руинам гуляет ветер.
Сгущается темень в могильной яме.
В моих снах мы всё ещё дети.
Свежий лёд — как стекло под ногами.
Мрак ложится в пустоты долин.
Между серых лесов, мимо чёрных прогалин
Я иду по дороге один.
Лето закончится. Стёкла распишет иней,
И тогда попрощаемся, милый друг:
Ты умчишься на север, а я — на юг,
Я в пустыни, а ты — в край метелей и ливней.
Мы попрощаемся взглядом — легко и кратко.
Ты прочтёшь мои мысли в дорожках слёз.
Для тебя эта боль — понарошку и не всерьёз,
"Всё проходит" — читаю в улыбке, лукаво-сладкой.
Может, стоит с тобой согласиться.
Сходит с утренних гор, как волна, туман,
Так же быстро уходит любовь — разбиваясь о довод ума,
Разбиваясь о скалы подбитой охотником птицей.
Утро закончится. Ветер причешет увядшие травы
На оставленном нами вчера лугу,
Я бы образ твой тоже оставила, но не могу.
Крылья срастаются, льются туманы в долину-гавань.
И тогда попрощаемся, милый друг:
Ты умчишься на север, а я — на юг,
Я в пустыни, а ты — в край метелей и ливней.
Мы попрощаемся взглядом — легко и кратко.
Ты прочтёшь мои мысли в дорожках слёз.
Для тебя эта боль — понарошку и не всерьёз,
"Всё проходит" — читаю в улыбке, лукаво-сладкой.
Может, стоит с тобой согласиться.
Сходит с утренних гор, как волна, туман,
Так же быстро уходит любовь — разбиваясь о довод ума,
Разбиваясь о скалы подбитой охотником птицей.
Утро закончится. Ветер причешет увядшие травы
На оставленном нами вчера лугу,
Я бы образ твой тоже оставила, но не могу.
Крылья срастаются, льются туманы в долину-гавань.
Окунуться в кипящий мир,
Выйти растерзанным и обожжённым.
Быть с матерями и дочерьми —
Всеми скорбящими. Видеть, как жёны
Прячут лица вуалью тьмы.
Пепел над городом. Гильзы в окопах.
Быть среди тел, что составят холмы
Братских могил, и сквозь горькую копоть
Не увидеть былую синь
Неба, в которое — без перебоя:
"Господи, милуй нас грешных, аминь",
"Бог, будь ты проклят, раз терпишь такое".
Мне бы рухнуть под градом слов —
Птицей, что знала в молчащем просторе
Только покой, на цветущий покров,
Тая в гвозди́ках всеобщего горя.
Выйти растерзанным и обожжённым.
Быть с матерями и дочерьми —
Всеми скорбящими. Видеть, как жёны
Прячут лица вуалью тьмы.
Пепел над городом. Гильзы в окопах.
Быть среди тел, что составят холмы
Братских могил, и сквозь горькую копоть
Не увидеть былую синь
Неба, в которое — без перебоя:
"Господи, милуй нас грешных, аминь",
"Бог, будь ты проклят, раз терпишь такое".
Мне бы рухнуть под градом слов —
Птицей, что знала в молчащем просторе
Только покой, на цветущий покров,
Тая в гвозди́ках всеобщего горя.
Группа года два назад называлась "Красный шакал смеётся", и я очень хочу снова поменять название на старое, потому что стиль и атмосфера очень подходят для него...
не теряйте меня, если что!!
не теряйте меня, если что!!