Статистика ВК сообщества "Душевный Целитель Чудо Рэйки Ченнелер Контактер"

Зная добро и зло, вы будете, как боги.

Слова змия.

Акбар — многих земель властитель, завоеватель, покоритель, защитник, охранитель и обладатель, — впал в раздумье. Те, кто заглядывали в его глаза, видели, — как смотрят в дом сквозь окна, — что пусто в душе повелителя Акбара, как пусто бывает в душе, опустошённой тоскою. Он отдалил от себя приближённых и сам отдалился от дел. Его верховный визирь, старец, служивший ещё его деду, один взял на себя смелость приблизиться, пасть к ногам и говорить, когда повелитель молчал:

— Повелитель! Тоскует по тебе твоя страна, как жена тоскует в разлуке по мужу. Страшен твой гнев. Но ещё страшнее, когда ни гнева, ни радости — ничего в твоей душе не пробуждает твоя страна. Взгляни на неё и милостию или гневом, но вспомни о ней. Казни, но подумай!

Акбар посмотрел на старика и сказал:

— Мой визирь! Однажды на охоте, в горах, я приблизился к пещере, в которой, как сказали мне, жил святой отшельник. Остановившись у входа, я сказал громким голосом: «Акбар! Этим именем позовёт меня на свой суд тот, кто дал мне власть над многими землями. Так зовут меня люди, одни с ненавистью, другие с почтением, все со страхом. Если это имя знакомо тебе, выйди мне навстречу, чтобы я при свете дня мог видеть тебя и насладиться твоей беседой!» И голос из глубины пещеры ответил мне: «Акбар! Я знаю твоё имя и чту того, кто дал тебе власть над людьми на радость их или на горе — не мне судить. Но я не выйду навстречу тебе. Иди сам, если смеешь!» В удивлении я спросил: «Ты болен и недвижим? Но по голосу нельзя этого подумать!» Он отвечал: «Увы мне! Я ещё здоров. Могу двигаться и причинить вред!» Тогда я сам вошёл к нему в пещеру и, освоившись с темнотой, увидел человека во цвете лет и, кажется, сил, но лежавшего неподвижно, словно расслабленного болезнью. «Что за причина того, что ты отказался выйти ко мне навстречу, хотя я не только повелитель, но и твой гость? И какая смелость нужна была с моей стороны, чтобы войти к тебе?» Он отвечал: «Акбар!» Он говорил со мной учтиво, но спокойно, потому что мудрость не боится. «Акбар! Тому, кто дал жизнь всему живущему, я дал клятву: никого не убивать. И с этих пор я лежу неподвижно. Я не смею сделать шага, чтобы не раздавить муравья, ползущего по земле. Я неподвижен, потому что боюсь совершить убийство. Пусть ходит тот, кто смеет!» Визирь! Я похож теперь на этого человека. Я боюсь сделать шаг, чтоб не совершить греха или преступления. Я не знаю, что такое добро и зло. Я похож на человека, вышедшего сеять, кошница которого полна зёрен неведомых ему растений. Я разбрасываю полными пригоршнями зёрна и не знаю, что из них вырастет. Полезные, сладкие травы или же полные яда. Визирь! Что добро? Что зло? И как надо жить?

Визирь развёл руками и сказал:

— Повелитель! Я пишу законы, — но что такое добро и что такое зло, я до сих пор не думал, а я стар. Я предписываю, как надо жить другим. Но как надо жить мне самому — я не знаю. И я не думаю, чтобы кто-нибудь в окружении мог ответить на твои вопросы.

Они позвали царедворца, и Акбар спросил его:

— Что такое добро? Что такое зло? И как надо жить?

Царедворец поклонился до земли и сказал:

— Повелитель! Добро — это то, что тебе нравится, а зло — то, за что ты гневаешься. И жить каждый должен так, чтобы тебе это нравилось!

— Ты счастливый человек! — с грустью улыбнулся Акбар. — Ты всё знаешь. Для тебя всё ясно и просто. Что тебе нужно для полного счастья?

Придворный радостно поклонился и сказал:

— По ту сторону озера, против твоего дворца, есть дом, окружённый тенистым садом…

Акбар прервал его:

— Возьми себе этот дом и прячься в тенистом саду так, чтобы я тебя никогда не видел. Иди!

Повелитель и его визирь приказали через глашатаев кликнуть клич по всей стране: «Кто знает, что такое добро и что такое зло, кто может кратко сказать это и научить, как надо жить, — пусть идёт к Акбару и говорит, надеясь на богатое вознаграждение».

Но знающих набралось так много, что старый визирь добавил им: «Тот же, кто скажет вздор, лишится головы».

И тогда осталось только четверо.

— Я знаю! — с твёрдостью сказал один, одетый в рубище.

— Я знаю! — сказал другой, весь опутанный тяжёлыми железными цепями.

— Я знаю! — сказал третий, весь иссохший.

— Мне кажется, что я догадываюсь! — сказал четвёртый, одетый не в рубище, не иссохший и не обременённый цепями.

Они были допущены к Акбару.

Акбар встал перед ними, коснулся рукою земли и сказал:

— Учителя! Вам — слово, мне — внимание. Я слушаю вас.

К нему приблизился первый, одетый в рубище, и, мерцая глазами, как погасшими звёздами, спросил:

— Брат мой Акбар! Любишь ли ты своих врагов?

Акбар удивился и ответил:

— Я люблю врагов. Только — мёртвыми.

На это человек с мерцающими глазами возразил:

— Напрасно. Аллах велел любить всех. Надо всех любить, и всех одинаково. Тех, кто делает нам добро, и тех, кто делает нам зло; тех, кто приятен, и тех, кто неприятен; хороших и дурных. Друзей и врагов. Добро — любовь. И всё остальное — зло.

— Бедные мои друзья! — вздохнул Акбар. — Они должны разделить участь моих врагов! Неужели же для друзей нельзя выдумать ничего получше?

— Нет! — отвечал человек с мерцающими глазами.

— Это печально! Мне жаль тех, кто хочет сделать мне добро. Я буду к ним неблагодарен, сравняв их с теми, кто делает мне только зло. И мне кажется, что всех одинаково любить — это значит ко всем относиться безразлично! Что скажешь ты?

Человек, обременённый цепями, с трудом поднялся и, задыхаясь, сказал:

— Мало любить других. Надо ненавидеть себя. Своё тело. И истязать его, как врага. Ибо тело — это дьявол. И грех — его смрад. Надо ненавидеть своё тело, ибо оно полно желаний. Надо ненавидеть своё тело, потому что оно источник грешных наслаждений. Надо укрощать его. Ибо тело — это дьявол.

Акбар всплеснул руками.

— Боже! Неужто ж колени матери — ведь это тоже тело! — это тоже дьявол?

— Дьявол! — ответил человек в цепях.

— И губы моей жены, которые шептали мне «люблю» — дьявол?

— Дьявол!

— И все наслаждения — дьявол? Цветы с их ароматом?

— Дьявол!

— И эти звёзды, что радуют глаза?

— Глаза — тело. Наслаждение телесное. Дьявол!

— Кто ж тогда создал мир? И зачем? Зачем же тот, кто создал мир, рассыпал дьявола по небу, по земле, в воздухе, на коленях матери и на губах женщин? Зачем же столько опасностей для бедного и слабого человека?

— Так хочет тот, кто создал! — сказал человек в цепях.

— По вашим словам, я должен любить всех и ненавидеть только самого себя. Что скажешь ты?

Весь высохший человек улыбнулся с презрением:

— Как будто ненавидеть только тело — это всё? Как будто грех родится в теле, а не в мыслях? Надо ненавидеть мысль. Ненавидеть и бояться. Бояться и гнать от себя. В мыслях родятся желания. В мыслях родятся сомнения. В мыслях родится грех. Мыслями, как сетями, ловит нас дьявол. Мысль — его смрад. Сколько дерзких вопросов ты задал, Акбар! Сколько их родилось в твоих мыслях!

— Какая же мерзость тогда человек! — в отчаянии воскликнул Акбар. — И зачем было его создавать? И к чему ему жить? Зачем существовать этой куче навоза, которая называется телом, и издавать зловоние, которое называется мыслями! Говори ты, четвёртый! Если можешь хоть что-нибудь ещё найти в человеке гнусного и отвратительного!

Тот, кто не был одет в рубище и не казался иссохшим и не носил цепей, поклонился и сказал:

— Повелитель! Я с глубоким почтением слушал слова этих учителей. Чтобы знать людей, надо быть Богом. Но чтобы знать Бога, надо быть сверхбогом. А они говорят, что знают его и все его желания. Я верю в существование Бога. Если мы возьмём вот эти слова, разрежем их на буквы, и эти буквы рассыплем по полу, — получится хаос и бессмыслица. Но если я приду и увижу, что отдельные буквы сложены так, что из них выходят слова, я скажу, что это сделало какое-то разумное существо. «Вот почему я верю в бога», — как сказал один древний мудрец. Но я слишком скромен, чтобы судить, каков он, и чего он хочет, и чего не хочет. Представь себе, что к тебе на шлем села муха. Неужели она может представить себе, кто ты, и куда и зачем ты идёшь?

Лицо Акбара прояснилось.

— Судя по твоим словам, ты кажешься мне человеком скромным и рассудительным. Можешь ли ты кратко сказать нам, что такое добро и что такое зло?

— Мне кажется, повелитель, что я догадываюсь, и мне кажется, что догадываюсь верно.

— Скажи же нам твою догадку, чтобы мы могли судить.

— Мне кажется, что это просто. Всё, что причиняет людям страдание, есть зло. Всё, что причиняет удовольствие, есть добро. Доставляй удовольствия себе и другим. Не причиняй страданий ни другим, ни себе. В этом вся нравственность и все религии.

Акбар задумался и, подумав, сказал:

— Не знаю, так ли это. Но чувствую, что всё моё тело и вся моя душа мне говорят, что это так. Требуй теперь, согласно условию, всего, что ты хочешь. Я буду рад показать и мою благодарность, и моё всемогущество!

— Повелитель! Мне не нужно многого. Верни мне только то мгновение, когда я вошёл к тебе, и то время, которое я провёл у тебя.

Акбар посмотрел на него с удивлением:

— Разве время возвращается?

Тот улыбнулся.

— Ты прав. Всё можно вернуть. Потерянное богатство, даже из потерянного здоровья можно вернуть хоть крупицы. Только времени, одного времени не вернёшь ни мгновенья. С каждым мгновеньем мы ближе к смерти. И лови, и наполняй каждое из них, потому что оно не повторится. Ты спрашивал: как надо жить? Пусть каждое мгновение будет радостно для тебя. Постарайся, чтобы оно было удовольствием для других. И если ты при этом никому не причинишь страданья, — считай себя совсем счастливым. Не теряй жизни! Жизнь есть сад. Насаждай его цветами, чтобы в старости было где гулять воспоминаниями.

Акбар улыбнулся ему и со светлой улыбкой вышел к своим визирям.

— Друзья мои, займёмся делами и удовольствиями. Постараемся, чтобы это доставляло радость хоть кому-нибудь и по возможности никому не причинило страданья.

Зная добро и зло, вы будете, как боги.

Слова змия.

Акбар — многих земель властитель, завоеватель, покоритель, защитник, охранитель и обладатель, — впал в раздумье. Те, кто заглядывали в его глаза, видели, — как смотрят в дом сквозь окна, — что пусто в душе повелителя Акбара, как пусто бывает в душе, опустошённой тоскою. Он отдалил от себя приближённых и сам отдалился от дел. Его верховный визирь, старец, служивший ещё его деду, один взял на себя смелость приблизиться, пасть к ногам и говорить, когда повелитель молчал:

— Повелитель! Тоскует по тебе твоя страна, как жена тоскует в разлуке по мужу. Страшен твой гнев. Но ещё страшнее, когда ни гнева, ни радости — ничего в твоей душе не пробуждает твоя страна. Взгляни на неё и милостию или гневом, но вспомни о ней. Казни, но подумай!

Акбар посмотрел на старика и сказал:

— Мой визирь! Однажды на охоте, в горах, я приблизился к пещере, в которой, как сказали мне, жил святой отшельник. Остановившись у входа, я сказал громким голосом: «Акбар! Этим именем позовёт меня на свой суд тот, кто дал мне власть над многими землями. Так зовут меня люди, одни с ненавистью, другие с почтением, все со страхом. Если это имя знакомо тебе, выйди мне навстречу, чтобы я при свете дня мог видеть тебя и насладиться твоей беседой!» И голос из глубины пещеры ответил мне: «Акбар! Я знаю твоё имя и чту того, кто дал тебе власть над людьми на радость их или на горе — не мне судить. Но я не выйду навстречу тебе. Иди сам, если смеешь!» В удивлении я спросил: «Ты болен и недвижим? Но по голосу нельзя этого подумать!» Он отвечал: «Увы мне! Я ещё здоров. Могу двигаться и причинить вред!» Тогда я сам вошёл к нему в пещеру и, освоившись с темнотой, увидел человека во цвете лет и, кажется, сил, но лежавшего неподвижно, словно расслабленного болезнью. «Что за причина того, что ты отказался выйти ко мне навстречу, хотя я не только повелитель, но и твой гость? И какая смелость нужна была с моей стороны, чтобы войти к тебе?» Он отвечал: «Акбар!» Он говорил со мной учтиво, но спокойно, потому что мудрость не боится. «Акбар! Тому, кто дал жизнь всему живущему, я дал клятву: никого не убивать. И с этих пор я лежу неподвижно. Я не смею сделать шага, чтобы не раздавить муравья, ползущего по земле. Я неподвижен, потому что боюсь совершить убийство. Пусть ходит тот, кто смеет!» Визирь! Я похож теперь на этого человека. Я боюсь сделать шаг, чтоб не совершить греха или преступления. Я не знаю, что такое добро и зло. Я похож на человека, вышедшего сеять, кошница которого полна зёрен неведомых ему растений. Я разбрасываю полными пригоршнями зёрна и не знаю, что из них вырастет. Полезные, сладкие травы или же полные яда. Визирь! Что добро? Что зло? И как надо жить?

Визирь развёл руками и сказал:

— Повелитель! Я пишу законы, — но что такое добро и что такое зло, я до сих пор не думал, а я стар. Я предписываю, как надо жить другим. Но как надо жить мне самому — я не знаю. И я не думаю, чтобы кто-нибудь в окружении мог ответить на твои вопросы.

Они позвали царедворца, и Акбар спросил его:

— Что такое добро? Что такое зло? И как надо жить?

Царедворец поклонился до земли и сказал:

— Повелитель! Добро — это то, что тебе нравится, а зло — то, за что ты гневаешься. И жить каждый должен так, чтобы тебе это нравилось!

— Ты счастливый человек! — с грустью улыбнулся Акбар. — Ты всё знаешь. Для тебя всё ясно и просто. Что тебе нужно для полного счастья?

Придворный радостно поклонился и сказал:

— По ту сторону озера, против твоего дворца, есть дом, окружённый тенистым садом…

Акбар прервал его:

— Возьми себе этот дом и прячься в тенистом саду так, чтобы я тебя никогда не видел. Иди!

Повелитель и его визирь приказали через глашатаев кликнуть клич по всей стране: «Кто знает, что такое добро и что такое зло, кто может кратко сказать это и научить, как надо жить, — пусть идёт к Акбару и говорит, надеясь на богатое вознаграждение».

Но знающих набралось так много, что старый визирь добавил им: «Тот же, кто скажет вздор, лишится головы».

И тогда осталось только четверо.

— Я знаю! — с твёрдостью сказал один, одетый в рубище.

— Я знаю! — сказал другой, весь опутанный тяжёлыми железными цепями.

— Я знаю! — сказал третий, весь иссохший.

— Мне кажется, что я догадываюсь! — сказал четвёртый, одетый не в рубище, не иссохший и не обременённый цепями.

Они были допущены к Акбару.

Акбар встал перед ними, коснулся рукою земли и сказал:

— Учителя! Вам — слово, мне — внимание. Я слушаю вас.

К нему приблизился первый, одетый в рубище, и, мерцая глазами, как погасшими звёздами, спросил:

— Брат мой Акбар! Любишь ли ты своих врагов?

Акбар удивился и ответил:

— Я люблю врагов. Только — мёртвыми.

На это человек с мерцающими глазами возразил:

— Напрасно. Аллах велел любить всех. Надо всех любить, и всех одинаково. Тех, кто делает нам добро, и тех, кто делает нам зло; тех, кто приятен, и тех, кто неприятен; хороших и дурных. Друзей и врагов. Добро — любовь. И всё остальное — зло.

— Бедные мои друзья! — вздохнул Акбар. — Они должны разделить участь моих врагов! Неужели же для друзей нельзя выдумать ничего получше?

— Нет! — отвечал человек с мерцающими глазами.

— Это печально! Мне жаль тех, кто хочет сделать мне добро. Я буду к ним неблагодарен, сравняв их с теми, кто делает мне только зло. И мне кажется, что всех одинаково любить — это значит ко всем относиться безразлично! Что скажешь ты?

Человек, обременённый цепями, с трудом поднялся и, задыхаясь, сказал:

— Мало любить других. Надо ненавидеть себя. Своё тело. И истязать его, как врага. Ибо тело — это дьявол. И грех — его смрад. Надо ненавидеть своё тело, ибо оно полно желаний. Надо ненавидеть своё тело, потому что оно источник грешных наслаждений. Надо укрощать его. Ибо тело — это дьявол.

Акбар всплеснул руками.

— Боже! Неужто ж колени матери — ведь это тоже тело! — это тоже дьявол?

— Дьявол! — ответил человек в цепях.

— И губы моей жены

Жил человек по имени Фридрих. Он занимался науками и обладал обширными познаниями. Однако не все науки были для него одинаковы, а предпочитал он мышление определённого рода, прочее же презирал и избегал. Что он любил и почитал, так это логику, исключительный метод, а, кроме того, всё то, что сам называл «наукой».

— Дважды два — четыре, — любил он повторять, — в это я верю, отталкиваясь от этой истины, человек и должен развивать мысль.

Он знал, конечно, что есть и другие способы мышления и познания, но к «науке» они не относились, а потому он их ни в грош не ставил. К религии, хоть сам он был неверующим, Фридрих нетерпимости не испытывал. Есть на этот счёт между учёными молчаливый уговор. Их наука за несколько столетий успела перебрать почти всё, что имеется на Земле и достойно изучения, за исключением одного-единственного предмета — человеческой души. Со временем как-то так установилось, что душу оставили религии, её же рассуждения о душе всерьёз не принимали, но с ними и не спорили. Вот и Фридрих относился к религии снисходительно, однако глубоко ненавистно и отвратительно было ему всё, в чём он видел суеверие. Пусть этому предаются далёкие, необразованные и отсталые народы, пусть в глубокой древности существовало мистическое и магическое мышление — с того времени, как появилась наука, и, в частности, логика, исчез всякий смысл пользоваться теми устарелыми и сомнительными понятиями.

Так он говорил и так думал, и если в своём окружении он усматривал следы суеверия, то становился раздражительным и чувствовал себя так, будто к нему прикоснулось нечто враждебное.

Больше всего злился он, если встречал следы суеверия среди себе подобных, среди образованных мужей, знакомых с принципами научного мышления. И ничего не было для него мучительнее и кощунственнее того, что в последнее время приходилось слышать даже от людей высокообразованных, абсурдную мысль, будто «научное мышление» может представлять собой вовсе не высшую, вечную, предначертанную и непоколебимую форму мышления, а всего лишь одну из многих, подверженную времени, не застрахованную от изменений и гибели его разновидность. Эта непотребная, губительная, ядовитая мысль имела хождение, этого и Фридрих отрицать не мог, она появлялась то там, то тут, словно грозный знак перед лицом бедствий, захлестнувших весь мир войн, переворотов и голода, словно таинственные письмена, начертанные загадочной рукой на белой стене.

Чем больше страдал Фридрих от того, что мысль эта витала в воздухе и так сильно его беспокоила, тем яростнее он нападал на неё и на тех, кого он подозревал в тайной приверженности ей. Дело в том, что в кругу действительно образованных людей лишь очень немногие открыто и без околичностей признали это новое учение, учение, способное, если оно распространится и войдёт в силу, уничтожить всю духовную культуру на земле и вызвать хаос. Правда, до этого пока ещё дело не дошло, а те, кто открыто проповедовали эту мысль, были ещё столь немногочисленны, что их можно было считать чудаками и несносными оригиналами. Среди простого народа и полуобразованной публики и без того было замечено бесчисленное множество новых учений, тайных доктрин, сект и кружков, мир был полон ими, повсюду проявлялись суеверие, мистика, заклинание духов и прочие тёмные силы, с которыми надо бы было бороться, но наука, словно скованная тайной слабостью, пока обходила их молчанием.

Однажды Фридрих зашёл домой к одному из своих друзей, с которым он прежде проводил совместные исследования. Какое-то время они не виделись, как это порой случается. Поднимаясь по лестнице, он пытался припомнить, когда и где они в последний раз встречались. Однако хотя на память свою он никогда не жаловался, вспомнить ему никак не удавалось. Незаметно это вызвало у него некоторое недовольство и раздражение, так что, когда он дошёл до нужной двери, потребовалось некоторое усилие, чтобы от них избавиться.

Однако едва он поздоровался с Эрвином, своим другом, как заметил на его приветливом лице некую, словно снисходительную улыбку, которая прежде ему была несвойственна. И, едва увидев эту улыбку, тут же показавшуюся ему, несмотря на приветливость друга, какой-то насмешливой или неприязненной, Фридрих мгновенно вспомнил и то, что перед этим тщетно искал в хранилищах своей памяти, — свою последнюю встречу с Эрвином, уже довольно давнюю, — и то, что они расстались тогда хотя и без ссоры, но всё же в несогласии, поскольку Эрвин, как ему показалось, не слишком-то поддерживал его тогдашние выпады против царства суеверий.

Странно. Как получилось, что он об этом забыл?! Оказывается, он только поэтому так долго не заходил к своему другу, лишь из-за того разлада, да и ему самому всё это было понятно, хотя он то и дело придумывал множество других причин, чтобы отложить визит.

И вот они стояли друг против друга, и Фридриху казалось, что та маленькая трещина между ними за это время невероятно расширилась. Между ним и Эрвином, он ощущал это, исчезло нечто, в прежнее время связывавшее их, некая атмосфера общности, непосредственного понимания, даже симпатии. Вместо неё образовалась пустота, разрыв, чужеродное пространство. Они обменивались любезностями, говорили о погоде и знакомых, о том, как идут у них дела, — и, Бог знает почему, о чём бы ни шла речь, Фридриха не оставляло тревожное чувство, что он не совсем понимает друга, а тот не знает его, что слова его проскальзывают мимо, а для настоящего разговора никак не удаётся нащупать почву. К тому же на лице Эрвина всё держалась та самая улыбка, которую Фридрих уже почти ненавидел.

Когда в мучительном разговоре возник перерыв, Фридрих огляделся в знакомом ему кабинете и увидел на стене листок бумаги, кое-как пришпиленный булавкой. Увиденное показалось ему странным и пробудило старые воспоминания о том, как когда-то в студенческие годы, давно, у Эрвина была привычка держать таким вот образом на виду для памяти изречение какого-нибудь мыслителя или строку какого-нибудь поэта. Он встал и подошёл к стене, чтобы прочесть, что написано на листке.

На нём красивым почерком Эрвина были выведены слова:

Что внутри — во внешнем сыщешь,

Что вовне — внутри отыщешь.

Фридрих, побледнев, замер. Вот оно! Вот чего он боялся! В другое время он не стал бы обращать на это внимание, снисходительно стерпел бы такой листок, считая причудой, безобидным и, в конце концов, позволительным каждому увлечением, может быть, небольшим, достойным пощады проявлением сентиментальности. Однако сейчас дело обстояло иначе. Он чувствовал, что эти слова были записаны не ради минутного поэтического настроения, не ради причуды вернулся Эрвин столько лет спустя к привычке юности. Написанное — девиз того, что занимало его друга в настоящее время, — было мистикой! Эрвин стал отступником.

Фридрих медленно повернулся к нему, и улыбка Эрвина ярко вспыхнула снова.

— Объясни мне это! — потребовал он.

Эрвин кивнул, весь — благожелательность.

— Ты никогда не встречал это изречение?

— Встречал, — воскликнул Фридрих, — конечно же, оно мне известно. Это мистика, гностицизм. Возможно, это поэтично, однако… А теперь прошу тебя, объясни мне смысл изречения и почему оно висит на стене.

— С удовольствием, — ответил Эрвин. — Изречение это — первое введение в теорию познания, которой я сейчас занимаюсь и которой я уже обязан немалым блаженством.

Фридрих подавил возмущение. Он спросил:

— Новая теория познания? Правда? И как она называется?

— О, — ответил Эрвин, — новая она только для меня. Она уже очень стара и почтенна. Она называется магия.

Слово прозвучало. Фридрих, всё же глубоко ошеломлённый и испуганный столь откровенным признанием, с ужасным трепетом ощутил, что столкнулся со своим исконным врагом в обличье старого друга, лицом к лицу. Он замолчал. Он не знал, что ему делать, гневаться или плакать, его заливало горькое чувство невосполнимой утраты. Молчал он долго.

Потом заговорил, с наигранной издёвкой в голосе:

— Так ты в маги собрался?

— Да, — ответил Эрвин без промедления.

— Ты что, учишься на волшебника?

— Точно.

Фридрих замолчал вновь. Было слышно, как тикают часы в соседней комнате, такая стояла тишина.

Тогда он сказал:

— Тебе известно, что ты тем самым разрываешь всякие отношения с серьёзной наукой — а тем самым и со мной?

— Надеюсь, что нет, — ответил Эрвин. — Однако если это неизбежно — что я могу поделать?

Фридрих, не выдержав, закричал:

— Что ты можешь поделать? Порвать с дребеденью, с этим мрачным и недостойным суеверием, порвать полностью и навсегда! Вот что ты можешь поделать, если хочешь сохранить моё уважение.

Эрвин старался улыбаться, хотя весёлым уже не выглядел.

— Ты говоришь так, — ответил он до того тихо, что гневный голос Фридриха, казалось, продолжал ещё звучать в комнате, — ты говоришь так, будто бы на то была моя воля, будто бы у меня был выбор, Фридрих. Но это не так. Выбора у меня нет. Не я выбрал магию. Она выбрала меня.

Фридрих тяжело вздохнул.

— Тогда прощай, — произнёс он с усилием и поднялся, не подавая Эрвину руки.

— Не надо так! — громко воскликнул теперь Эрвин. — Нет, не так ты должен от меня уходить. Предположим, один из нас умирает — и это так! — и мы должны проститься.

— Так кто же из нас умирает, Эрвин?

— Сегодня, должно быть, я, дружище. Кто желает родиться заново, должен приготовиться к смерти.

Ещё раз подошел Фридрих к листку на стене и перечел стихи о том, что внутри и что вовне.

— Ну, хорошо, — сказал он наконец. — Ты прав, не годится расставаться в гневе. Я сделаю, как ты говоришь, и готов предположить, что один из нас умирает. Мог бы и я. Я хочу, прежде чем покину тебя, обратиться к тебе с последней просьбой.

— Вот это хорошо, — ответил Эрвин. — Скажи, какую услугу я мог бы оказать тебе напоследок?

— Я повторяю свой первый вопрос, и это же будет моя последняя просьба: объясни мне это изречение, как можешь!

Эрвин раздумывал какое-то время и затем заговорил:

— «Что внутри — во внешнем сыщешь, что вовне — внутри отыщешь». Религиозный смысл этого тебе известен: Бог везде. Он заключён и в духе, и в природе. Всё божественно, потому что Бог — это всё, Вселенная. Раньше мы называли это пантеизмом. Теперь смысл только философский: деление на внутреннее и внешнее привычно нашему мышлению, однако не является необходимым. Наш дух обладает способностью вернуться к состоянию, когда мы ещё не прочертили для него эту границу, в пространство по ту сторону. По ту сторону противопоставлений, противоположностей, из которых состоит наш мир, открываются новые, иные возможности познания. Однако, дорогой друг, должен признаться: с тех пор как моё мышление изменилось, для меня нет более однозначных слов и высказываний, но каждое слово обладает десятком, сотней смыслов. Вот здесь и начинается то, чего ты боишься, — магия.

Фридрих морщил лоб и порывался прервать его, но Эрвин посмотрел на него умиротворяюще и продолжил более звучным голосом:

— Позволь дать тебе с собой кое-что! Возьми у меня какую-нибудь вещь и наблюдай её время от времени, и тогда это изречение о внутреннем и внешнем вскорости раскроет тебе один из своих многих смыслов.

Он оглянулся, схватил с полочки глиняную глазурованную фигурку и отдал её Фридриху. При этом он сказал:

— Возьми это как мой прощальный подарок. Если вещь, которую я кладу в твою руку, перестанет находиться вне тебя, оказавшись внутри тебя, приходи ко мне снова! Если же она останется вне тебя, так же как и сейчас, тогда пусть и прощание наше будет навеки!

Фридрих хотел ещё многое сказать, но Эрвин пожал ему руку и произнёс слова прощания с таким выражением лица, которое не допускало возражений.

Фридрих пошёл вниз по лестнице (как ужасно много времени прошло с того момента, как он поднимался по ней!), двинулся по улицам к дому, с маленькой глиняной фигуркой в руке, растерянный и глубоко несчастный. Перед своим домом он остановился, раздражённо потряс кулаком, в котором была зажата фигурка, и ощутил большое желание разбить эту нелепую вещицу вдребезги. Однако этого не сделал, закусил губу и вошёл в квартиру. Никогда ещё не испытывал он такого возбуждения, никогда ещё не страдал он так от противоборства чувств.

Он стал подыскивать место для подарка своего друга и определил её наверху одной из книжных полок. Там она и стояла поначалу.

В течение дня он иногда смотрел на неё, раздумывая о ней и её происхождении, размышлял он и о смысле, которым эта глупая вещица должна бы для него обладать. Это была маленькая фигурка человека, или божка, или идола, с двумя лицами, как у римского бога Януса, довольно грубо вылепленная из глины и покрытая обожжённой, немного потрескавшейся глазурью. Маленькая статуэтка выглядела грубо и невзрачно, она явно была работой не античных мастеров, а каких-нибудь первобытных народов Африки или Тихоокеанских островов. На обоих лицах, совершенно одинаковых, застыла невыразительная, вялая улыбка, скорее даже ухмылка — было прямо-таки противно смотреть, как этот маленький уродец непрерывно улыбается.

Фридрих никак не мог привыкнуть к этой фигурке. Она была ему противна, она беспокоила его, мешала ему. Уже на следующий день он снял её со стеллажа и переставил на печь, а потом на шкаф. Она всё время попадалась ему на глаза, словно навязываясь, ухмыляясь ему холодно и тупо, важничала, требовала внимания. Две или три недели спустя он выставил её в прихожую, между фотографиями из Италии и маленькими несерьезными сувенирами, которые никто никогда не рассматривал. По крайней мере, теперь он видел маленького идола только в те мгновения, когда уходил из дому или возвращался, быстро проходя мимо и больше не задерживая на нём взгляда. Но и здесь эта вещица продолжала ему мешать, хотя он боялся себе в этом признаться.

С этим черепком, с этим двуликим уродцем в его жизнь вошли угнетённость и мучительное беспокойство.

Однажды, уже несколько месяцев спустя, он вернулся домой после недолгого отсутствия — он предпринимал теперь время от времени небольшие путешествия, словно что-то не давало ему покоя и гнало его, — вошёл в дом, прошёл через прихожую, отдал вещи горничной, прочёл ждавшие его письма. Но им владели беспокойство и рассеянность, будто он забыл что-то важное; ни одна книга не занимала его, ни на одном стуле ему не сиделось. Он попытался разобраться, что с ним происходит, вспомнить, с чего всё это началось? Может, он упустил что-то? Может, были какие-то неприятности? Может, он съел что-то нехорошее? Он гадал и искал и обратил внимание на то, что это беспокойство овладело им при входе в квартиру, в прихожей. Он бросился туда, и его взгляд сразу стал невольно искать глиняную фигурку.

Странный испуг пронзил его, когда он обнаружил пропажу божка. Он исчез. Его не было на месте. Ушёл куда-то на своих коротких глиняных ножках? Улетел? Волшебная сила унесла его туда, откуда он явился?

Фридрих взял себя в руки, улыбнулся, укоризненно покачал головой, отгоняя страхи. Затем он начал спокойно искать, осмотрел всю прихожую. Не найдя ничего, он позвал горничную. Та пришла и смущённо призналась, что уронила вещицу во время уборки.

— Где она?

Её больше не было. Она казалась такой прочной, горничная держала её столько раз в руках, а тут она разлетелась на крошечные осколки, так что не склеишь; она отнесла их стекольщику, а он её высмеял и все это выбросил.

Фридрих отпустил прислугу. Он был рад. Он ничего не имел против. Его совершенно не трогала утрата. Наконец-то это чудище исчезло, наконец-то к нему вернется покой. И почему он не разбил фигурку сразу же, в первый день, вдребезги! Чего он только за это время не натерпелся! Как мрачно, как чуждо, как хитро, как злобно, как дьявольски ухмылялся этот божок! И вот, когда тот наконец-то исчез, он мог себе признаться: ведь он боялся его, по-настоящему и искренне боялся, этого глиняного идола! Разве не был он символом и знаком всего того, что ему, Фридриху, было противно и несносно, того, что он с самого начала считал вредным, враждебным и достойным искоренения, — суеверия, мракобесия, всякого принуждения совести и духа? Разве не представлял он той жуткой силы, возня которой порой ощущается под землёй, того дальнего землетрясения, того близящегося крушения культуры, тог

Зная добро и зло, вы будете, как боги.

Слова змия.

Акбар — многих земель властитель, завоеватель, покоритель, защитник, охранитель и обладатель, — впал в раздумье. Те, кто заглядывали в его глаза, видели, — как смотрят в дом сквозь окна, — что пусто в душе повелителя Акбара, как пусто бывает в душе, опустошённой тоскою. Он отдалил от себя приближённых и сам отдалился от дел. Его верховный визирь, старец, служивший ещё его деду, один взял на себя смелость приблизиться, пасть к ногам и говорить, когда повелитель молчал:

— Повелитель! Тоскует по тебе твоя страна, как жена тоскует в разлуке по мужу. Страшен твой гнев. Но ещё страшнее, когда ни гнева, ни радости — ничего в твоей душе не пробуждает твоя страна. Взгляни на неё и милостию или гневом, но вспомни о ней. Казни, но подумай!

Акбар посмотрел на старика и сказал:

— Мой визирь! Однажды на охоте, в горах, я приблизился к пещере, в которой, как сказали мне, жил святой отшельник. Остановившись у входа, я сказал громким голосом: «Акбар! Этим именем позовёт меня на свой суд тот, кто дал мне власть над многими землями. Так зовут меня люди, одни с ненавистью, другие с почтением, все со страхом. Если это имя знакомо тебе, выйди мне навстречу, чтобы я при свете дня мог видеть тебя и насладиться твоей беседой!» И голос из глубины пещеры ответил мне: «Акбар! Я знаю твоё имя и чту того, кто дал тебе власть над людьми на радость их или на горе — не мне судить. Но я не выйду навстречу тебе. Иди сам, если смеешь!» В удивлении я спросил: «Ты болен и недвижим? Но по голосу нельзя этого подумать!» Он отвечал: «Увы мне! Я ещё здоров. Могу двигаться и причинить вред!» Тогда я сам вошёл к нему в пещеру и, освоившись с темнотой, увидел человека во цвете лет и, кажется, сил, но лежавшего неподвижно, словно расслабленного болезнью. «Что за причина того, что ты отказался выйти ко мне навстречу, хотя я не только повелитель, но и твой гость? И какая смелость нужна была с моей стороны, чтобы войти к тебе?» Он отвечал: «Акбар!» Он говорил со мной учтиво, но спокойно, потому что мудрость не боится. «Акбар! Тому, кто дал жизнь всему живущему, я дал клятву: никого не убивать. И с этих пор я лежу неподвижно. Я не смею сделать шага, чтобы не раздавить муравья, ползущего по земле. Я неподвижен, потому что боюсь совершить убийство. Пусть ходит тот, кто смеет!» Визирь! Я похож теперь на этого человека. Я боюсь сделать шаг, чтоб не совершить греха или преступления. Я не знаю, что такое добро и зло. Я похож на человека, вышедшего сеять, кошница которого полна зёрен неведомых ему растений. Я разбрасываю полными пригоршнями зёрна и не знаю, что из них вырастет. Полезные, сладкие травы или же полные яда. Визирь! Что добро? Что зло? И как надо жить?

Визирь развёл руками и сказал:

— Повелитель! Я пишу законы, — но что такое добро и что такое зло, я до сих пор не думал, а я стар. Я предписываю, как надо жить другим. Но как надо жить мне самому — я не знаю. И я не думаю, чтобы кто-нибудь в окружении мог ответить на твои вопросы.

Они позвали царедворца, и Акбар спросил его:

— Что такое добро? Что такое зло? И как надо жить?

Царедворец поклонился до земли и сказал:

— Повелитель! Добро — это то, что тебе нравится, а зло — то, за что ты гневаешься. И жить каждый должен так, чтобы тебе это нравилось!

— Ты счастливый человек! — с грустью улыбнулся Акбар. — Ты всё знаешь. Для тебя всё ясно и просто. Что тебе нужно для полного счастья?

Придворный радостно поклонился и сказал:

— По ту сторону озера, против твоего дворца, есть дом, окружённый тенистым садом…

Акбар прервал его:

— Возьми себе этот дом и прячься в тенистом саду так, чтобы я тебя никогда не видел. Иди!

Повелитель и его визирь приказали через глашатаев кликнуть клич по всей стране: «Кто знает, что такое добро и что такое зло, кто может кратко сказать это и научить, как надо жить, — пусть идёт к Акбару и говорит, надеясь на богатое вознаграждение».

Но знающих набралось так много, что старый визирь добавил им: «Тот же, кто скажет вздор, лишится головы».

И тогда осталось только четверо.

— Я знаю! — с твёрдостью сказал один, одетый в рубище.

— Я знаю! — сказал другой, весь опутанный тяжёлыми железными цепями.

— Я знаю! — сказал третий, весь иссохший.

— Мне кажется, что я догадываюсь! — сказал четвёртый, одетый не в рубище, не иссохший и не обременённый цепями.

Они были допущены к Акбару.

Акбар встал перед ними, коснулся рукою земли и сказал:

— Учителя! Вам — слово, мне — внимание. Я слушаю вас.

К нему приблизился первый, одетый в рубище, и, мерцая глазами, как погасшими звёздами, спросил:

— Брат мой Акбар! Любишь ли ты своих врагов?

Акбар удивился и ответил:

— Я люблю врагов. Только — мёртвыми.

На это человек с мерцающими глазами возразил:

— Напрасно. Аллах велел любить всех. Надо всех любить, и всех одинаково. Тех, кто делает нам добро, и тех, кто делает нам зло; тех, кто приятен, и тех, кто неприятен; хороших и дурных. Друзей и врагов. Добро — любовь. И всё остальное — зло.

— Бедные мои друзья! — вздохнул Акбар. — Они должны разделить участь моих врагов! Неужели же для друзей нельзя выдумать ничего получше?

— Нет! — отвечал человек с мерцающими глазами.

— Это печально! Мне жаль тех, кто хочет сделать мне добро. Я буду к ним неблагодарен, сравняв их с теми, кто делает мне только зло. И мне кажется, что всех одинаково любить — это значит ко всем относиться безразлично! Что скажешь ты?

Человек, обременённый цепями, с трудом поднялся и, задыхаясь, сказал:

— Мало любить других. Надо ненавидеть себя. Своё тело. И истязать его, как врага. Ибо тело — это дьявол. И грех — его смрад. Надо ненавидеть своё тело, ибо оно полно желаний. Надо ненавидеть своё тело, потому что оно источник грешных наслаждений. Надо укрощать его. Ибо тело — это дьявол.

Акбар всплеснул руками.

— Боже! Неужто ж колени матери — ведь это тоже тело! — это тоже дьявол?

— Дьявол! — ответил человек в цепях.

— И губы моей жены, которые шептали мне «люблю» — дьявол?

— Дьявол!

— И все наслаждения — дьявол? Цветы с их ароматом?

— Дьявол!

— И эти звёзды, что радуют глаза?

— Глаза — тело. Наслаждение телесное. Дьявол!

— Кто ж тогда создал мир? И зачем? Зачем же тот, кто создал мир, рассыпал дьявола по небу, по земле, в воздухе, на коленях матери и на губах женщин? Зачем же столько опасностей для бедного и слабого человека?

— Так хочет тот, кто создал! — сказал человек в цепях.

— По вашим словам, я должен любить всех и ненавидеть только самого себя. Что скажешь ты?

Весь высохший человек улыбнулся с презрением:

— Как будто ненавидеть только тело — это всё? Как будто грех родится в теле, а не в мыслях? Надо ненавидеть мысль. Ненавидеть и бояться. Бояться и гнать от себя. В мыслях родятся желания. В мыслях родятся сомнения. В мыслях родится грех. Мыслями, как сетями, ловит нас дьявол. Мысль — его смрад. Сколько дерзких вопросов ты задал, Акбар! Сколько их родилось в твоих мыслях!

— Какая же мерзость тогда человек! — в отчаянии воскликнул Акбар. — И зачем было его создавать? И к чему ему жить? Зачем существовать этой куче навоза, которая называется телом, и издавать зловоние, которое называется мыслями! Говори ты, четвёртый! Если можешь хоть что-нибудь ещё найти в человеке гнусного и отвратительного!

Тот, кто не был одет в рубище и не казался иссохшим и не носил цепей, поклонился и сказал:

— Повелитель! Я с глубоким почтением слушал слова этих учителей. Чтобы знать людей, надо быть Богом. Но чтобы знать Бога, надо быть сверхбогом. А они говорят, что знают его и все его желания. Я верю в существование Бога. Если мы возьмём вот эти слова, разрежем их на буквы, и эти буквы рассыплем по полу, — получится хаос и бессмыслица. Но если я приду и увижу, что отдельные буквы сложены так, что из них выходят слова, я скажу, что это сделало какое-то разумное существо. «Вот почему я верю в бога», — как сказал один древний мудрец. Но я слишком скромен, чтобы судить, каков он, и чего он хочет, и чего не хочет. Представь себе, что к тебе на шлем села муха. Неужели она может представить себе, кто ты, и куда и зачем ты идёшь?

Лицо Акбара прояснилось.

— Судя по твоим словам, ты кажешься мне человеком скромным и рассудительным. Можешь ли ты кратко сказать нам, что такое добро и что такое зло?

— Мне кажется, повелитель, что я догадываюсь, и мне кажется, что догадываюсь верно.

— Скажи же нам твою догадку, чтобы мы могли судить.

— Мне кажется, что это просто. Всё, что причиняет людям страдание, есть зло. Всё, что причиняет удовольствие, есть добро. Доставляй удовольствия себе и другим. Не причиняй страданий ни другим, ни себе. В этом вся нравственность и все религии.

Акбар задумался и, подумав, сказал:

— Не знаю, так ли это. Но чувствую, что всё моё тело и вся моя душа мне говорят, что это так. Требуй теперь, согласно условию, всего, что ты хочешь. Я буду рад показать и мою благодарность, и моё всемогущество!

— Повелитель! Мне не нужно многого. Верни мне только то мгновение, когда я вошёл к тебе, и то время, которое я провёл у тебя.

Акбар посмотрел на него с удивлением:

— Разве время возвращается?

Тот улыбнулся.

— Ты прав. Всё можно вернуть. Потерянное богатство, даже из потерянного здоровья можно вернуть хоть крупицы. Только времени, одного времени не вернёшь ни мгновенья. С каждым мгновеньем мы ближе к смерти. И лови, и наполняй каждое из них, потому что оно не повторится. Ты спрашивал: как надо жить? Пусть каждое мгновение будет радостно для тебя. Постарайся, чтобы оно было удовольствием для других. И если ты при этом никому не причинишь страданья, — считай себя совсем счастливым. Не теряй жизни! Жизнь есть сад. Насаждай его цветами, чтобы в старости было где гулять воспоминаниями.

Акбар улыбнулся ему и со светлой улыбкой вышел к своим визирям.

— Друзья мои, займёмся делами и удовольствиями. Постараемся, чтобы это доставляло радость хоть кому-нибудь и по возможности никому не причинило страданья.

Зная добро и зло, вы будете, как боги.

Слова змия.

Акбар — многих земель властитель, завоеватель, покоритель, защитник, охранитель и обладатель, — впал в раздумье. Те, кто заглядывали в его глаза, видели, — как смотрят в дом сквозь окна, — что пусто в душе повелителя Акбара, как пусто бывает в душе, опустошённой тоскою. Он отдалил от себя приближённых и сам отдалился от дел. Его верховный визирь, старец, служивший ещё его деду, один взял на себя смелость приблизиться, пасть к ногам и говорить, когда повелитель молчал:

— Повелитель! Тоскует по тебе твоя страна, как жена тоскует в разлуке по мужу. Страшен твой гнев. Но ещё страшнее, когда ни гнева, ни радости — ничего в твоей душе не пробуждает твоя страна. Взгляни на неё и милостию или гневом, но вспомни о ней. Казни, но подумай!

Акбар посмотрел на старика и сказал:

— Мой визирь! Однажды на охоте, в горах, я приблизился к пещере, в которой, как сказали мне, жил святой отшельник. Остановившись у входа, я сказал громким голосом: «Акбар! Этим именем позовёт меня на свой суд тот, кто дал мне власть над многими землями. Так зовут меня люди, одни с ненавистью, другие с почтением, все со страхом. Если это имя знакомо тебе, выйди мне навстречу, чтобы я при свете дня мог видеть тебя и насладиться твоей беседой!» И голос из глубины пещеры ответил мне: «Акбар! Я знаю твоё имя и чту того, кто дал тебе власть над людьми на радость их или на горе — не мне судить. Но я не выйду навстречу тебе. Иди сам, если смеешь!» В удивлении я спросил: «Ты болен и недвижим? Но по голосу нельзя этого подумать!» Он отвечал: «Увы мне! Я ещё здоров. Могу двигаться и причинить вред!» Тогда я сам вошёл к нему в пещеру и, освоившись с темнотой, увидел человека во цвете лет и, кажется, сил, но лежавшего неподвижно, словно расслабленного болезнью. «Что за причина того, что ты отказался выйти ко мне навстречу, хотя я не только повелитель, но и твой гость? И какая смелость нужна была с моей стороны, чтобы войти к тебе?» Он отвечал: «Акбар!» Он говорил со мной учтиво, но спокойно, потому что мудрость не боится. «Акбар! Тому, кто дал жизнь всему живущему, я дал клятву: никого не убивать. И с этих пор я лежу неподвижно. Я не смею сделать шага, чтобы не раздавить муравья, ползущего по земле. Я неподвижен, потому что боюсь совершить убийство. Пусть ходит тот, кто смеет!» Визирь! Я похож теперь на этого человека. Я боюсь сделать шаг, чтоб не совершить греха или преступления. Я не знаю, что такое добро и зло. Я похож на человека, вышедшего сеять, кошница которого полна зёрен неведомых ему растений. Я разбрасываю полными пригоршнями зёрна и не знаю, что из них вырастет. Полезные, сладкие травы или же полные яда. Визирь! Что добро? Что зло? И как надо жить?

Визирь развёл руками и сказал:

— Повелитель! Я пишу законы, — но что такое добро и что такое зло, я до сих пор не думал, а я стар. Я предписываю, как надо жить другим. Но как надо жить мне самому — я не знаю. И я не думаю, чтобы кто-нибудь в окружении мог ответить на твои вопросы.

Они позвали царедворца, и Акбар спросил его:

— Что такое добро? Что такое зло? И как надо жить?

Царедворец поклонился до земли и сказал:

— Повелитель! Добро — это то, что тебе нравится, а зло — то, за что ты гневаешься. И жить каждый должен так, чтобы тебе это нравилось!

— Ты счастливый человек! — с грустью улыбнулся Акбар. — Ты всё знаешь. Для тебя всё ясно и просто. Что тебе нужно для полного счастья?

Придворный радостно поклонился и сказал:

— По ту сторону озера, против твоего дворца, есть дом, окружённый тенистым садом…

Акбар прервал его:

— Возьми себе этот дом и прячься в тенистом саду так, чтобы я тебя никогда не видел. Иди!

Повелитель и его визирь приказали через глашатаев кликнуть клич по всей стране: «Кто знает, что такое добро и что такое зло, кто может кратко сказать это и научить, как надо жить, — пусть идёт к Акбару и говорит, надеясь на богатое вознаграждение».

Но знающих набралось так много, что старый визирь добавил им: «Тот же, кто скажет вздор, лишится головы».

И тогда осталось только четверо.

— Я знаю! — с твёрдостью сказал один, одетый в рубище.

— Я знаю! — сказал другой, весь опутанный тяжёлыми железными цепями.

— Я знаю! — сказал третий, весь иссохший.

— Мне кажется, что я догадываюсь! — сказал четвёртый, одетый не в рубище, не иссохший и не обременённый цепями.

Они были допущены к Акбару.

Акбар встал перед ними, коснулся рукою земли и сказал:

— Учителя! Вам — слово, мне — внимание. Я слушаю вас.

К нему приблизился первый, одетый в рубище, и, мерцая глазами, как погасшими звёздами, спросил:

— Брат мой Акбар! Любишь ли ты своих врагов?

Акбар удивился и ответил:

— Я люблю врагов. Только — мёртвыми.

На это человек с мерцающими глазами возразил:

— Напрасно. Аллах велел любить всех. Надо всех любить, и всех одинаково. Тех, кто делает нам добро, и тех, кто делает нам зло; тех, кто приятен, и тех, кто неприятен; хороших и дурных. Друзей и врагов. Добро — любовь. И всё остальное — зло.

— Бедные мои друзья! — вздохнул Акбар. — Они должны разделить участь моих врагов! Неужели же для друзей нельзя выдумать ничего получше?

— Нет! — отвечал человек с мерцающими глазами.

— Это печально! Мне жаль тех, кто хочет сделать мне добро. Я буду к ним неблагодарен, сравняв их с теми, кто делает мне только зло. И мне кажется, что всех одинаково любить — это значит ко всем относиться безразлично! Что скажешь ты?

Человек, обременённый цепями, с трудом поднялся и, задыхаясь, сказал:

— Мало любить других. Надо ненавидеть себя. Своё тело. И истязать его, как врага. Ибо тело — это дьявол. И грех — его смрад. Надо ненавидеть своё тело, ибо оно полно желаний. Надо ненавидеть своё тело, потому что оно источник грешных наслаждений. Надо укрощать его. Ибо тело — это дьявол.

Акбар всплеснул руками.

— Боже! Неужто ж колени матери — ведь это тоже тело! — это тоже дьявол?

— Дьявол! — ответил человек в цепях.

— И губы моей жены

Однажды жил человек по имени Искатель Истины. Он боялся смерти так сильно, что хотел узнать секрет вечной жизни. Этот человек очень не хотел умирать. И вот он отправился на поиск секрета вечной жизни. Он верил, что такой секрет существует. Хотя многие люди думали, что это невозможно.

Искатель Истины отправился в путешествие и везде, где встречал людей, он задавал один и тот же вопрос:

— Люди добрые, подскажите мне, смог ли кто-то из вас узнать секрет вечной жизни, чтобы не умирать и не страдать от болезней и смерти?

Но люди подходили к нему и говорили, что жить вечно невозможно на Земле, что их родственники умирали, их родители умирали, их дети умирали и сами они скоро умрут. Все говорили, что смерть — это неизбежность, и жизнь каждого человека неизбежно проходит через врата смерти. Люди говорили, что всё в мире бренно и смерть единственное, что уравнивает и бедных, и богатых. Люди говорили, что человек подобен свече, которая рано или поздно сгорит. И время жизни до смерти — это единственная ценность.

Чем дольше Искатель Истины бродил из селения в селение, тем сильнее отчаивался в своих поисках и стал сомневаться в том, что он когда-нибудь в жизни сможет найти того, кто знает секрет вечной жизни.

Когда Искатель Истины проходил мимо одного опасного места, он увидел хижину, из окна которой кто-то позвал его. Странник спросил, кто он. Житель хижины ответил, что он — проводник этой местности и знает все трудные пути и опасные дороги. И если Искатель Истины доверится ему, то сможет пройти трясины и не утонуть в болоте, как это бывает с самодовольными людьми.

Когда Искатель Истины с проводником стали идти по опасному болоту, вдруг они услышали крики человека. Когда они подбежали к месту шума, они увидели человека, которого звали Сомневающийся. Он сомневался, что ему кто-то поможет, поэтому даже не попробовал протянуть руки. Мысли Сомневающегося занимало сомнение, недовольство, осуждение ситуации, в которую он попал. Он верил, что о нём кто-то должен был позаботиться раньше. Сомневающийся громко причитал о жизни и о себе. Трясина вскоре поглотила этого человека, и больше никто его не видел. Опытный проводник сказал страннику, что этот человек побоялся довериться ему и поэтому погиб.

Искатель Истины стал винить себя, что не прибежал раньше, чтобы спасти Сомневающегося. Но проводник сказал, что даже если бы кто-то пришёл раньше их, Сомневающийся не протянул бы руки, потому что спасение таких утопающих — дело рук самих утопающих. Проводник объяснил, что такие люди не подают руки, потому что их разум живёт в прошлом или будущем, но полон недоверия к настоящей жизни, а сомнение лишает их веры в помощь Бога от других людей, делает самодовольными, слепыми и слабыми. Проводник сказал, что такие люди никогда не ищут милосердных людей, а тот, кто не принимает урок истинной любви, милосердия, идёт путём страдания. Жизнь сомневающихся людей до самой смерти наполнена страданиями.

Когда Искатель Истины с проводником стали идти дальше, они увидели мёртвого человека, которого звали Самодовольный. Они поняли, что он упал с обрыва и разбился. Каким-то чудом выжила только его мудрая лошадь, которую они смогли спасти от смерти. Проводник сказал, что многие предлагают помощь самоуверенным людям, но обычно они говорят, что уже всё знают, достигли совершенства или что у каждого свой путь ошибок и лучше идти своим сложным путём, чем учиться на опыте мудрых проводников.

Когда Искатель Истины с проводником стали идти дальше, они увидели, как человек по имени Искренний Ученик пытался вытащить себя за волосы, но каждый раз, когда ему казалось, что это у него получалось, он снова погружался в болото. Опытный проводник крикнул ему, что он может помочь. Искренний Ученик согласился принять помощь, и проводник вытащил его. Искатель Истины спросил, как долго этот человек пытался помочь самому себе.

Искренний Ученик ответил, что он упал в болото уже около недели, но никогда не сдавался, потому что жизнь для него — учение, а каждое событие — учитель. Вечный Ученик признался, что несколько раз его пытались вытащить разные животные и люди со слабой силой воли, но у них это не получилось, и он надеялся на помощь опытного человека. Искренний Ученик признался, что он видит даже в самой тяжёлой ситуации обучение или способ раскрытия в себе новых сил и качеств, поэтому так долго не сдавался.

Искатель Истины подумал, что человека даже в самой худшей ситуации спасает сила спокойствия, сила вдохновения, любовь к жизни как к обучению, вера в себя, надежда на лучшее, а также понимание, что в каждой сфере нужен опытный и надёжный проводник.

После того как трое путников прошли все опасные места болота, проводник сказал, что дальше они могут идти сами своей дорогой и впереди больше нет опасных мест до нового города. А там они должны искать новых проводников, знающих другие опасные местности, ведь знание одного человека всегда ограничено. С тех пор Искатель Истины и в каждой сложной местности искал проводников, которые помогали ему безопасно пройти сложные пути и продвигаться на пути поиска секрета вечной жизни.

Но однажды случилось интересное событие: странник узнал от одного мудреца, что существует некое древо жизни и древо познания добра и зла. И тот, кто знает их тайны, знает и секрет вечной жизни. Тогда Искатель Истины спросил, как найти такого человека. На что мудрец ответил, что никто не знает Пути, кроме того, кто способен свою мысль сделать материальной.

Искатель Истины спросил, как сделать мысль материальной. На что мудрец ответил, что человек должен в своём разуме в течение 40 дней держать только одну мысль о том, чтобы найти того, кто знает секрет древа жизни. Но мудрец предостерёг Искателя Истины, что это мало кому удавалось, потому что разуму трудно сохранять концентрацию ума на одной мысли в течение долгого времени.

Но Искатель Истины был так упорен, что решил 40 дней концентрироваться на одной лишь мысли о том, чтобы найти того, кто знает секрет древа жизни. И вот, после сорока дней случилось чудо. Он крепко заснул и увидел вещий сон. В этом сне он шёл в каком-то странном месте и увидел Святого в белых одеждах. Святой подошёл к нему и спросил:

— Действительно ли ты готов узнать Тайну древа жизни?

Искатель Истины подтвердил своё намерение. И Святой начал говорить:

— Изначально было одно единое сознание (Сверхдуша, которую люди называют Богом, Абсолютом, Высшим Я). У Сверхдуши было множество частиц-Душ. Они все жили в небесном мире, который люди называют вечным раем. Единое сознание можно представить в виде тела, а его частицы — клетками тела. Когда частицы единого сознания захотели осознать себя, им необходимо было познать иную жизнь, полную противоположность Сознанию Единства и Рая. Тогда Единое сознание выразило себя через семь сфер Мироздания и погрузило Души в ту сферу, где нет смерти, но появляется первый опыт самости, или Эго (чувства отделения от вечного Я). В том месте было древо Жизни, на котором росли плоды чистого Света. Кто вкушал эти плоды, тот жил по Воле Бога, возвращался к первоистоку и осознавал Единство с вечным Сознанием.

Но при создании Мироздания была создана и седьмая сфера, которая была запретной, потому что тот, кто попадал в неё, засыпал Душой, терял связь с Богом и оказывался под влиянием оболочки разума, из-за которой появляется многослойное Эго. В результате Душа забывает себя, отождествляется с телом, мыслями и желаниями. Так Душа становится спящей рабыней мыслей-сомнений, мыслей-страхов и желает воплощаться только в сфере, где есть смерть и страдания. Бог исполняет все желания, потому что Он не может нарушить Волю тех душ, которые попадают в низшие сферы и не желают вернуться обратно. Но Бог старается через болезни, смерть и потерю временного имущества во сне сделать так, чтобы все Души осознали, что они страдают от разлуки с Богом.

Многие Души, спящие в глубоком сне, не осознают, что земные желания не имеют конца. Поэтому, попадая в низшую сферу, Душа постоянно рождается и умирает, меняя физические оболочки, пока не пожелает вернуться обратно.

Древо познания добра и зла — это оболочка мыслящего разума. Этот разум отождествляется с материей, когда начинает думать о ней. О чём разум думает, тем и становится. Разум разделяет всё Мироздание на хорошее или плохое, он может разделять и разрушать, а также боится самого себя. Всё, что нравится разуму, он называет хорошим (добром), а всё, что не нравится, — плохим (злом). Думая о плохом, разум притягивает плохое, думая о хорошем, разум притягивает хорошее.

Тут Искатель Истины во сне спросил Святого:

— А что такое первородный грех?

На что Святой ответил:

— Изначально Души жили в светоносном тонком теле. Но попробовав плод с древа познания Добра и Зла, Души обрели разум-змея, способного забывать Волю Бога, обманывать, запугивать самого себя, придумывать обиды. Тогда оболочки у светоносных Душ уплотнились и стали непрозрачными, поэтому они отождествились с телесной оболочкой и разумом. Это было названо во всех религиях первородным грехом. За этим грехом появились и другие грехи — гордость временным телом, чревоугодие, жадность, привязанность к временному телу, гнев и страх за временное тело. Все грехи были порождением змея-разума. Но развитие Силы Воли позволяло Душе управлять разумом.

Изначально Душа была за пределами добра и зла. И Бог предупредил её, что если она попробует одеть, как рубашку, оболочку змея-разума, способного своевольно желать и мыслить, то познает Тьму и отречётся от вечной жизни в раю.

Чтобы защитить Души от падения во временную сферу, где преобладает Тьма, Творец Вселенной запретил Душам одевать оболочку мыслящего разума, которая появилась в творении в результате ошибки любви. Творец запретил Душам пытаться усовершенствовать то, что уже совершенно. Но Души испытывали соблазн попробовать создать другой мир с помощью силы творческой мысли.

Некоторые Души отказались познать жизнь в седьмой плотной сфере материи, чтобы не потерять связь с Богом, не забыть себя и не оказаться в рабстве оболочки мыслящего разума. Но другие Души возжелали попробовать создать другой мир. Они одели оболочку разума и потеряли связь с Богом. Они стали творить жизнь по воле мыслящего разума, забыв о Воле Бога. Другие души, из любопытства и надежды, что вернутся потом обратно, также искусились попробовать спуститься в седьмую сферу, где есть смерть, боль и болезни. Они стали создавать свои судьбы, но запутались в желаниях. Они забыли о своём Доме, как блудные дети, увлеклись игрой, всё время перевоплощаясь в физическом теле. Они стали актёрами своих творений и желаний. Позже они разучились говорить на языке Души, так как создали множество понятий и языков на уровне разума, что разделило всех на Земле. Когда Души уставали от жизни в низших мирах, где постоянно жизнь прекращается со смертью, они обращались с молитвой к Высшему «Я» (Богу) и просили открыть секрет вечной жизни, или Путь возвращения Домой, в вечный Рай.

Тут искатель Истины, услышавший призывы во сне, обрадовался, что он услышал о том, что давно искал, и, не удержавшись, воскликнул:

— Пожалуйста, Святой, прошу ради всего святого, раскрой мне, как я могу быть уверен, что после смерти тела не попаду в миры, где господствует мыслящий разум?

На что Святой отвечал, что Бог в облике Святого-Мастера спускается из вечного Рая каждый век на Землю. Сила Бога спускается в Светозвуковом потоке в облике простого человека, как одевается правитель государства в простые одежды, чтобы проверить жизнь всех падших Душ и дать им шанс вернуться в небесный дом. И если Святой Учитель видит страдания людей, то пробуждает зрение и слух Души в каждом, кто не хочет больше страдать. Нищих духом он делает богатыми. И тогда Душа начинает отличать иллюзию и реальность, различать вечное и временное, слышать Звук небесных сфер, из которых она пришла много миллионов лет назад.

Искатель Истины обрадовался, что он может познать вечное, и спросил:

— Как найти Святого-Мастера, который сможет пробудить зрение и слух моей Души, чтобы я слышал звучание Рая и был уверен в том, что всё это реально познаваемо на Земле?

На это Святой ответил:

— Чтобы найти истинного проводника к Свету на Земле, ищи по всему миру того, кого называют Мастером Внутреннего Звука и Света, или хранителем ключей от семи сфер. Чтобы пройти к нему, нужно знать секретное Слово «Сач Кханд». Запомни его на всю жизнь, если хочешь заслужить милость быть принятым Святым. Если ты вспомнишь о вечном, когда всё остальное потеряет смысл для тебя, то найдёшь секретную обитель, которая охраняется от сомневающихся, неискренних, гордых, самолюбивых людей. И хранитель ключей от семи сфер безусловно примет тебя.

Но Искатель Истины усомнился в том, что сможет найти его, и спросил:

— Как я могу быть уверен, что найду хранителя ключей от семи сфер?

Святой ответил, что его не нужно искать. Он сам найдёт тебя, когда ты будешь готов принять его и следовать его словам на практике с терпением и верой.

Святой в белых одеждах открыл Искателю Истины тайну о том, что только тот, кто найдёт хранителя ключей от семи сфер, получит освобождение от семи уровней сна, от тьмы разума, пробудится в вечном потоке Света, познает Рай при жизни, и для него больше не будет смерти, страхов и страданий.

После этого откровения Святого в белых одеждах Искатель Истины проснулся. Он запомнил сон и видение. Но подумал, что всё это был только лишь сон и выдумка его ума. Но всё же странник записал свой сон на бумаге и спрятал её.

И вот он отправился в ближайшую деревню, чтобы попросить воды и пищи у людей. Когда странник дошёл до деревни, он постучал в первую попавшуюся дверь. И двери ему открыла очаровательная девушка, которую звали Красота. Искатель Истины попросил еды, и его впустили. Странник приятно поел и уже собирался уйти. Но так как было уже темно, ему предложили остаться до завтра и разрешили переночевать на сеновале. Искатель Истины согласился. На следующий день родители Красоты, которых звали Внешность и Форма, попросили его немного помочь в хозяйстве. Он с радостью оказал помощь, так как испытывал благодарность за ночлег. На следующий день появилась другая работа, в которой он хотел помочь Красоте, внешность которой ему очень понравилась, и он почувствовал привязанность. И так продолжалось сорок дней. Разум странника привык к еде, к дому и семье.

Так он прожил в том доме три месяца. За это время Красота, Внешность и Форма очень сильно привыкли к Искателю Истины. И вот родители попросили Странника жениться на Красоте, чтобы спокойно умереть в старости.

Искатель Истины согласился. Так началась его семейная жизнь. Но в течение года родители Красоты умерли, и тогда Искатель Истины вспомнил о надвигающейся смерти и почувствовал волнение. Но старался не думать о ней. Он продолжал жить по привычке. Странник захотел с Красотой детей, чтобы как-то скрасить временную жизнь. Но его супруга заболела непонятной для него болезнью, и с каждым годом её здоровье ухудшалось. Он постоянно заботился о ней и далеко не мог отойти. И вдруг однажды утром он застал Красоту бездыханной. Он осознал, что его жена скоропостижно умерла ночью, а он даже не смог с ней попрощаться. Сожаленье в разуме о потере съедало его. И он не хотел больше жить. Он осознал, что все умирают, даже самые красивые, и нет на Земле вечного счастья. Он осознал, что всё время своей жизни он страдал в жажде удовлетворения своих желаний, но так и остался несчастным и неудовлетворённым жизнью.

Искатель Истины наполнился горем и только сейчас вспомнил, что он забыл о своих душевных поисках. Позже он узнал, что все жители деревни заражены какой-то неизлечимой болезнью, которая называется Неминуемая Старость и которая ускоряет приближение смерти в пять раз. Узнав об этом, Искатель Истины испугался, что он тоже может вскоре умереть, так и не разгадав Тайну жизни. Но его отвлекали всё время какие-то бытовые и мирские дела в доме. Он каждый день откладывал свои поиски на завтра. Но это «завтра» никогда не наступало. Разум Искателя Истины находил каждый день какие-то новые заботы. И так время поисков откладывалось на потом…

Но однажды была сильная гроза, и молния ударила в соломенную крышу. Дом Искателя Истины загорелся. Он наспех взял всё, что успел.

Жил человек по имени Фридрих. Он занимался науками и обладал обширными познаниями. Однако не все науки были для него одинаковы, а предпочитал он мышление определённого рода, прочее же презирал и избегал. Что он любил и почитал, так это логику, исключительный метод, а, кроме того, всё то, что сам называл «наукой».

— Дважды два — четыре, — любил он повторять, — в это я верю, отталкиваясь от этой истины, человек и должен развивать мысль.

Он знал, конечно, что есть и другие способы мышления и познания, но к «науке» они не относились, а потому он их ни в грош не ставил. К религии, хоть сам он был неверующим, Фридрих нетерпимости не испытывал. Есть на этот счёт между учёными молчаливый уговор. Их наука за несколько столетий успела перебрать почти всё, что имеется на Земле и достойно изучения, за исключением одного-единственного предмета — человеческой души. Со временем как-то так установилось, что душу оставили религии, её же рассуждения о душе всерьёз не принимали, но с ними и не спорили. Вот и Фридрих относился к религии снисходительно, однако глубоко ненавистно и отвратительно было ему всё, в чём он видел суеверие. Пусть этому предаются далёкие, необразованные и отсталые народы, пусть в глубокой древности существовало мистическое и магическое мышление — с того времени, как появилась наука, и, в частности, логика, исчез всякий смысл пользоваться теми устарелыми и сомнительными понятиями.

Так он говорил и так думал, и если в своём окружении он усматривал следы суеверия, то становился раздражительным и чувствовал себя так, будто к нему прикоснулось нечто враждебное.

Больше всего злился он, если встречал следы суеверия среди себе подобных, среди образованных мужей, знакомых с принципами научного мышления. И ничего не было для него мучительнее и кощунственнее того, что в последнее время приходилось слышать даже от людей высокообразованных, абсурдную мысль, будто «научное мышление» может представлять собой вовсе не высшую, вечную, предначертанную и непоколебимую форму мышления, а всего лишь одну из многих, подверженную времени, не застрахованную от изменений и гибели его разновидность. Эта непотребная, губительная, ядовитая мысль имела хождение, этого и Фридрих отрицать не мог, она появлялась то там, то тут, словно грозный знак перед лицом бедствий, захлестнувших весь мир войн, переворотов и голода, словно таинственные письмена, начертанные загадочной рукой на белой стене.

Чем больше страдал Фридрих от того, что мысль эта витала в воздухе и так сильно его беспокоила, тем яростнее он нападал на неё и на тех, кого он подозревал в тайной приверженности ей. Дело в том, что в кругу действительно образованных людей лишь очень немногие открыто и без околичностей признали это новое учение, учение, способное, если оно распространится и войдёт в силу, уничтожить всю духовную культуру на земле и вызвать хаос. Правда, до этого пока ещё дело не дошло, а те, кто открыто проповедовали эту мысль, были ещё столь немногочисленны, что их можно было считать чудаками и несносными оригиналами. Среди простого народа и полуобразованной публики и без того было замечено бесчисленное множество новых учений, тайных доктрин, сект и кружков, мир был полон ими, повсюду проявлялись суеверие, мистика, заклинание духов и прочие тёмные силы, с которыми надо бы было бороться, но наука, словно скованная тайной слабостью, пока обходила их молчанием.

Однажды Фридрих зашёл домой к одному из своих друзей, с которым он прежде проводил совместные исследования. Какое-то время они не виделись, как это порой случается. Поднимаясь по лестнице, он пытался припомнить, когда и где они в последний раз встречались. Однако хотя на память свою он никогда не жаловался, вспомнить ему никак не удавалось. Незаметно это вызвало у него некоторое недовольство и раздражение, так что, когда он дошёл до нужной двери, потребовалось некоторое усилие, чтобы от них избавиться.

Однако едва он поздоровался с Эрвином, своим другом, как заметил на его приветливом лице некую, словно снисходительную улыбку, которая прежде ему была несвойственна. И, едва увидев эту улыбку, тут же показавшуюся ему, несмотря на приветливость друга, какой-то насмешливой или неприязненной, Фридрих мгновенно вспомнил и то, что перед этим тщетно искал в хранилищах своей памяти, — свою последнюю встречу с Эрвином, уже довольно давнюю, — и то, что они расстались тогда хотя и без ссоры, но всё же в несогласии, поскольку Эрвин, как ему показалось, не слишком-то поддерживал его тогдашние выпады против царства суеверий.

Странно. Как получилось, что он об этом забыл?! Оказывается, он только поэтому так долго не заходил к своему другу, лишь из-за того разлада, да и ему самому всё это было понятно, хотя он то и дело придумывал множество других причин, чтобы отложить визит.

И вот они стояли друг против друга, и Фридриху казалось, что та маленькая трещина между ними за это время невероятно расширилась. Между ним и Эрвином, он ощущал это, исчезло нечто, в прежнее время связывавшее их, некая атмосфера общности, непосредственного понимания, даже симпатии. Вместо неё образовалась пустота, разрыв, чужеродное пространство. Они обменивались любезностями, говорили о погоде и знакомых, о том, как идут у них дела, — и, Бог знает почему, о чём бы ни шла речь, Фридриха не оставляло тревожное чувство, что он не совсем понимает друга, а тот не знает его, что слова его проскальзывают мимо, а для настоящего разговора никак не удаётся нащупать почву. К тому же на лице Эрвина всё держалась та самая улыбка, которую Фридрих уже почти ненавидел.

Когда в мучительном разговоре возник перерыв, Фридрих огляделся в знакомом ему кабинете и увидел на стене листок бумаги, кое-как пришпиленный булавкой. Увиденное показалось ему странным и пробудило старые воспоминания о том, как когда-то в студенческие годы, давно, у Эрвина была привычка держать таким вот образом на виду для памяти изречение какого-нибудь мыслителя или строку какого-нибудь поэта. Он встал и подошёл к стене, чтобы прочесть, что написано на листке.

На нём красивым почерком Эрвина были выведены слова:

Что внутри — во внешнем сыщешь,

Что вовне — внутри отыщешь.

Фридрих, побледнев, замер. Вот оно! Вот чего он боялся! В другое время он не стал бы обращать на это внимание, снисходительно стерпел бы такой листок, считая причудой, безобидным и, в конце концов, позволительным каждому увлечением, может быть, небольшим, достойным пощады проявлением сентиментальности. Однако сейчас дело обстояло иначе. Он чувствовал, что эти слова были записаны не ради минутного поэтического настроения, не ради причуды вернулся Эрвин столько лет спустя к привычке юности. Написанное — девиз того, что занимало его друга в настоящее время, — было мистикой! Эрвин стал отступником.

Фридрих медленно повернулся к нему, и улыбка Эрвина ярко вспыхнула снова.

— Объясни мне это! — потребовал он.

Эрвин кивнул, весь — благожелательность.

— Ты никогда не встречал это изречение?

— Встречал, — воскликнул Фридрих, — конечно же, оно мне известно. Это мистика, гностицизм. Возможно, это поэтично, однако… А теперь прошу тебя, объясни мне смысл изречения и почему оно висит на стене.

— С удовольствием, — ответил Эрвин. — Изречение это — первое введение в теорию познания, которой я сейчас занимаюсь и которой я уже обязан немалым блаженством.

Фридрих подавил возмущение. Он спросил:

— Новая теория познания? Правда? И как она называется?

— О, — ответил Эрвин, — новая она только для меня. Она уже очень стара и почтенна. Она называется магия.

Слово прозвучало. Фридрих, всё же глубоко ошеломлённый и испуганный столь откровенным признанием, с ужасным трепетом ощутил, что столкнулся со своим исконным врагом в обличье старого друга, лицом к лицу. Он замолчал. Он не знал, что ему делать, гневаться или плакать, его заливало горькое чувство невосполнимой утраты. Молчал он долго.

Потом заговорил, с наигранной издёвкой в голосе:

— Так ты в маги собрался?

— Да, — ответил Эрвин без промедления.

— Ты что, учишься на волшебника?

— Точно.

Фридрих замолчал вновь. Было слышно, как тикают часы в соседней комнате, такая стояла тишина.

Тогда он сказал:

— Тебе известно, что ты тем самым разрываешь всякие отношения с серьёзной наукой — а тем самым и со мной?

— Надеюсь, что нет, — ответил Эрвин. — Однако если это неизбежно — что я могу поделать?

Фридрих, не выдержав, закричал:

— Что ты можешь поделать? Порвать с дребеденью, с этим мрачным и недостойным суеверием, порвать полностью и навсегда! Вот что ты можешь поделать, если хочешь сохранить моё уважение.

Эрвин старался улыбаться, хотя весёлым уже не выглядел.

— Ты говоришь так, — ответил он до того тихо, что гневный голос Фридриха, казалось, продолжал ещё звучать в комнате, — ты говоришь так, будто бы на то была моя воля, будто бы у меня был выбор, Фридрих. Но это не так. Выбора у меня нет. Не я выбрал магию. Она выбрала меня.

Фридрих тяжело вздохнул.

— Тогда прощай, — произнёс он с усилием и поднялся, не подавая Эрвину руки.

— Не надо так! — громко воскликнул теперь Эрвин. — Нет, не так ты должен от меня уходить. Предположим, один из нас умирает — и это так! — и мы должны проститься.

— Так кто же из нас умирает, Эрвин?

— Сегодня, должно быть, я, дружище. Кто желает родиться заново, должен приготовиться к смерти.

Ещё раз подошел Фридрих к листку на стене и перечел стихи о том, что внутри и что вовне.

— Ну, хорошо, — сказал он наконец. — Ты прав, не годится расставаться в гневе. Я сделаю, как ты говоришь, и готов предположить, что один из нас умирает. Мог бы и я. Я хочу, прежде чем покину тебя, обратиться к тебе с последней просьбой.

— Вот это хорошо, — ответил Эрвин. — Скажи, какую услугу я мог бы оказать тебе напоследок?

— Я повторяю свой первый вопрос, и это же будет моя последняя просьба: объясни мне это изречение, как можешь!

Эрвин раздумывал какое-то время и затем заговорил:

— «Что внутри — во внешнем сыщешь, что вовне — внутри отыщешь». Религиозный смысл этого тебе известен: Бог везде. Он заключён и в духе, и в природе. Всё божественно, потому что Бог — это всё, Вселенная. Раньше мы называли это пантеизмом. Теперь смысл только философский: деление на внутреннее и внешнее привычно нашему мышлению, однако не является необходимым. Наш дух обладает способностью вернуться к состоянию, когда мы ещё не прочертили для него эту границу, в пространство по ту сторону. По ту сторону противопоставлений, противоположностей, из которых состоит наш мир, открываются новые, иные возможности познания. Однако, дорогой друг, должен признаться: с тех пор как моё мышление изменилось, для меня нет более однозначных слов и высказываний, но каждое слово обладает десятком, сотней смыслов. Вот здесь и начинается то, чего ты боишься, — магия.

Фридрих морщил лоб и порывался прервать его, но Эрвин посмотрел на него умиротворяюще и продолжил более звучным голосом:

— Позволь дать тебе с собой кое-что! Возьми у меня какую-нибудь вещь и наблюдай её время от времени, и тогда это изречение о внутреннем и внешнем вскорости раскроет тебе один из своих многих смыслов.

Он оглянулся, схватил с полочки глиняную глазурованную фигурку и отдал её Фридриху. При этом он сказал:

— Возьми это как мой прощальный подарок. Если вещь, которую я кладу в твою руку, перестанет находиться вне тебя, оказавшись внутри тебя, приходи ко мне снова! Если же она останется вне тебя, так же как и сейчас, тогда пусть и прощание наше будет навеки!

Фридрих хотел ещё многое сказать, но Эрвин пожал ему руку и произнёс слова прощания с таким выражением лица, которое не допускало возражений.

Фридрих пошёл вниз по лестнице (как ужасно много времени прошло с того момента, как он поднимался по ней!), двинулся по улицам к дому, с маленькой глиняной фигуркой в руке, растерянный и глубоко несчастный. Перед своим домом он остановился, раздражённо потряс кулаком, в котором была зажата фигурка, и ощутил большое желание разбить эту нелепую вещицу вдребезги. Однако этого не сделал, закусил губу и вошёл в квартиру. Никогда ещё не испытывал он такого возбуждения, никогда ещё не страдал он так от противоборства чувств.

Он стал подыскивать место для подарка своего друга и определил её наверху одной из книжных полок. Там она и стояла поначалу.

В течение дня он иногда смотрел на неё, раздумывая о ней и её происхождении, размышлял он и о смысле, которым эта глупая вещица должна бы для него обладать. Это была маленькая фигурка человека, или божка, или идола, с двумя лицами, как у римского бога Януса, довольно грубо вылепленная из глины и покрытая обожжённой, немного потрескавшейся глазурью. Маленькая статуэтка выглядела грубо и невзрачно, она явно была работой не античных мастеров, а каких-нибудь первобытных народов Африки или Тихоокеанских островов. На обоих лицах, совершенно одинаковых, застыла невыразительная, вялая улыбка, скорее даже ухмылка — было прямо-таки противно смотреть, как этот маленький уродец непрерывно улыбается.

Фридрих никак не мог привыкнуть к этой фигурке. Она была ему противна, она беспокоила его, мешала ему. Уже на следующий день он снял её со стеллажа и переставил на печь, а потом на шкаф. Она всё время попадалась ему на глаза, словно навязываясь, ухмыляясь ему холодно и тупо, важничала, требовала внимания. Две или три недели спустя он выставил её в прихожую, между фотографиями из Италии и маленькими несерьезными сувенирами, которые никто никогда не рассматривал. По крайней мере, теперь он видел маленького идола только в те мгновения, когда уходил из дому или возвращался, быстро проходя мимо и больше не задерживая на нём взгляда. Но и здесь эта вещица продолжала ему мешать, хотя он боялся себе в этом признаться.

С этим черепком, с этим двуликим уродцем в его жизнь вошли угнетённость и мучительное беспокойство.

Однажды, уже несколько месяцев спустя, он вернулся домой после недолгого отсутствия — он предпринимал теперь время от времени небольшие путешествия, словно что-то не давало ему покоя и гнало его, — вошёл в дом, прошёл через прихожую, отдал вещи горничной, прочёл ждавшие его письма. Но им владели беспокойство и рассеянность, будто он забыл что-то важное; ни одна книга не занимала его, ни на одном стуле ему не сиделось. Он попытался разобраться, что с ним происходит, вспомнить, с чего всё это началось? Может, он упустил что-то? Может, были какие-то неприятности? Может, он съел что-то нехорошее? Он гадал и искал и обратил внимание на то, что это беспокойство овладело им при входе в квартиру, в прихожей. Он бросился туда, и его взгляд сразу стал невольно искать глиняную фигурку.

Странный испуг пронзил его, когда он обнаружил пропажу божка. Он исчез. Его не было на месте. Ушёл куда-то на своих коротких глиняных ножках? Улетел? Волшебная сила унесла его туда, откуда он явился?

Фридрих взял себя в руки, улыбнулся, укоризненно покачал головой, отгоняя страхи. Затем он начал спокойно искать, осмотрел всю прихожую. Не найдя ничего, он позвал горничную. Та пришла и смущённо призналась, что уронила вещицу во время уборки.

— Где она?

Её больше не было. Она казалась такой прочной, горничная держала её столько раз в руках, а тут она разлетелась на крошечные осколки, так что не склеишь; она отнесла их стекольщику, а он её высмеял и все это выбросил.

Фридрих отпустил прислугу. Он был рад. Он ничего не имел против. Его совершенно не трогала утрата. Наконец-то это чудище исчезло, наконец-то к нему вернется покой. И почему он не разбил фигурку сразу же, в первый день, вдребезги! Чего он только за это время не натерпелся! Как мрачно, как чуждо, как хитро, как злобно, как дьявольски ухмылялся этот божок! И вот, когда тот наконец-то исчез, он мог себе признаться: ведь он боялся его, по-настоящему и искренне боялся, этого глиняного идола! Разве не был он символом и знаком всего того, что ему, Фридриху, было противно и несносно, того, что он с самого начала считал вредным, враждебным и достойным искоренения, — суеверия, мракобесия, всякого принуждения совести и духа? Разве не представлял он той жуткой силы, возня которой порой ощущается под землёй, того дальнего землетрясения, того близящегося крушения культуры, тог

Жил человек по имени Фридрих. Он занимался науками и обладал обширными познаниями. Однако не все науки были для него одинаковы, а предпочитал он мышление определённого рода, прочее же презирал и избегал. Что он любил и почитал, так это логику, исключительный метод, а, кроме того, всё то, что сам называл «наукой».

— Дважды два — четыре, — любил он повторять, — в это я верю, отталкиваясь от этой истины, человек и должен развивать мысль.

Он знал, конечно, что есть и другие способы мышления и познания, но к «науке» они не относились, а потому он их ни в грош не ставил. К религии, хоть сам он был неверующим, Фридрих нетерпимости не испытывал. Есть на этот счёт между учёными молчаливый уговор. Их наука за несколько столетий успела перебрать почти всё, что имеется на Земле и достойно изучения, за исключением одного-единственного предмета — человеческой души. Со временем как-то так установилось, что душу оставили религии, её же рассуждения о душе всерьёз не принимали, но с ними и не спорили. Вот и Фридрих относился к религии снисходительно, однако глубоко ненавистно и отвратительно было ему всё, в чём он видел суеверие. Пусть этому предаются далёкие, необразованные и отсталые народы, пусть в глубокой древности существовало мистическое и магическое мышление — с того времени, как появилась наука, и, в частности, логика, исчез всякий смысл пользоваться теми устарелыми и сомнительными понятиями.

Так он говорил и так думал, и если в своём окружении он усматривал следы суеверия, то становился раздражительным и чувствовал себя так, будто к нему прикоснулось нечто враждебное.

Больше всего злился он, если встречал следы суеверия среди себе подобных, среди образованных мужей, знакомых с принципами научного мышления. И ничего не было для него мучительнее и кощунственнее того, что в последнее время приходилось слышать даже от людей высокообразованных, абсурдную мысль, будто «научное мышление» может представлять собой вовсе не высшую, вечную, предначертанную и непоколебимую форму мышления, а всего лишь одну из многих, подверженную времени, не застрахованную от изменений и гибели его разновидность. Эта непотребная, губительная, ядовитая мысль имела хождение, этого и Фридрих отрицать не мог, она появлялась то там, то тут, словно грозный знак перед лицом бедствий, захлестнувших весь мир войн, переворотов и голода, словно таинственные письмена, начертанные загадочной рукой на белой стене.

Чем больше страдал Фридрих от того, что мысль эта витала в воздухе и так сильно его беспокоила, тем яростнее он нападал на неё и на тех, кого он подозревал в тайной приверженности ей. Дело в том, что в кругу действительно образованных людей лишь очень немногие открыто и без околичностей признали это новое учение, учение, способное, если оно распространится и войдёт в силу, уничтожить всю духовную культуру на земле и вызвать хаос. Правда, до этого пока ещё дело не дошло, а те, кто открыто проповедовали эту мысль, были ещё столь немногочисленны, что их можно было считать чудаками и несносными оригиналами. Среди простого народа и полуобразованной публики и без того было замечено бесчисленное множество новых учений, тайных доктрин, сект и кружков, мир был полон ими, повсюду проявлялись суеверие, мистика, заклинание духов и прочие тёмные силы, с которыми надо бы было бороться, но наука, словно скованная тайной слабостью, пока обходила их молчанием.

Однажды Фридрих зашёл домой к одному из своих друзей, с которым он прежде проводил совместные исследования. Какое-то время они не виделись, как это порой случается. Поднимаясь по лестнице, он пытался припомнить, когда и где они в последний раз встречались. Однако хотя на память свою он никогда не жаловался, вспомнить ему никак не удавалось. Незаметно это вызвало у него некоторое недовольство и раздражение, так что, когда он дошёл до нужной двери, потребовалось некоторое усилие, чтобы от них избавиться.

Однако едва он поздоровался с Эрвином, своим другом, как заметил на его приветливом лице некую, словно снисходительную улыбку, которая прежде ему была несвойственна. И, едва увидев эту улыбку, тут же показавшуюся ему, несмотря на приветливость друга, какой-то насмешливой или неприязненной, Фридрих мгновенно вспомнил и то, что перед этим тщетно искал в хранилищах своей памяти, — свою последнюю встречу с Эрвином, уже довольно давнюю, — и то, что они расстались тогда хотя и без ссоры, но всё же в несогласии, поскольку Эрвин, как ему показалось, не слишком-то поддерживал его тогдашние выпады против царства суеверий.

Странно. Как получилось, что он об этом забыл?! Оказывается, он только поэтому так долго не заходил к своему другу, лишь из-за того разлада, да и ему самому всё это было понятно, хотя он то и дело придумывал множество других причин, чтобы отложить визит.

И вот они стояли друг против друга, и Фридриху казалось, что та маленькая трещина между ними за это время невероятно расширилась. Между ним и Эрвином, он ощущал это, исчезло нечто, в прежнее время связывавшее их, некая атмосфера общности, непосредственного понимания, даже симпатии. Вместо неё образовалась пустота, разрыв, чужеродное пространство. Они обменивались любезностями, говорили о погоде и знакомых, о том, как идут у них дела, — и, Бог знает почему, о чём бы ни шла речь, Фридриха не оставляло тревожное чувство, что он не совсем понимает друга, а тот не знает его, что слова его проскальзывают мимо, а для настоящего разговора никак не удаётся нащупать почву. К тому же на лице Эрвина всё держалась та самая улыбка, которую Фридрих уже почти ненавидел.

Когда в мучительном разговоре возник перерыв, Фридрих огляделся в знакомом ему кабинете и увидел на стене листок бумаги, кое-как пришпиленный булавкой. Увиденное показалось ему странным и пробудило старые воспоминания о том, как когда-то в студенческие годы, давно, у Эрвина была привычка держать таким вот образом на виду для памяти изречение какого-нибудь мыслителя или строку какого-нибудь поэта. Он встал и подошёл к стене, чтобы прочесть, что написано на листке.

На нём красивым почерком Эрвина были выведены слова:

Что внутри — во внешнем сыщешь,

Что вовне — внутри отыщешь.

Фридрих, побледнев, замер. Вот оно! Вот чего он боялся! В другое время он не стал бы обращать на это внимание, снисходительно стерпел бы такой листок, считая причудой, безобидным и, в конце концов, позволительным каждому увлечением, может быть, небольшим, достойным пощады проявлением сентиментальности. Однако сейчас дело обстояло иначе. Он чувствовал, что эти слова были записаны не ради минутного поэтического настроения, не ради причуды вернулся Эрвин столько лет спустя к привычке юности. Написанное — девиз того, что занимало его друга в настоящее время, — было мистикой! Эрвин стал отступником.

Фридрих медленно повернулся к нему, и улыбка Эрвина ярко вспыхнула снова.

— Объясни мне это! — потребовал он.

Эрвин кивнул, весь — благожелательность.

— Ты никогда не встречал это изречение?

— Встречал, — воскликнул Фридрих, — конечно же, оно мне известно. Это мистика, гностицизм. Возможно, это поэтично, однако… А теперь прошу тебя, объясни мне смысл изречения и почему оно висит на стене.

— С удовольствием, — ответил Эрвин. — Изречение это — первое введение в теорию познания, которой я сейчас занимаюсь и которой я уже обязан немалым блаженством.

Фридрих подавил возмущение. Он спросил:

— Новая теория познания? Правда? И как она называется?

— О, — ответил Эрвин, — новая она только для меня. Она уже очень стара и почтенна. Она называется магия.

Слово прозвучало. Фридрих, всё же глубоко ошеломлённый и испуганный столь откровенным признанием, с ужасным трепетом ощутил, что столкнулся со своим исконным врагом в обличье старого друга, лицом к лицу. Он замолчал. Он не знал, что ему делать, гневаться или плакать, его заливало горькое чувство невосполнимой утраты. Молчал он долго.

Потом заговорил, с наигранной издёвкой в голосе:

— Так ты в маги собрался?

— Да, — ответил Эрвин без промедления.

— Ты что, учишься на волшебника?

— Точно.

Фридрих замолчал вновь. Было слышно, как тикают часы в соседней комнате, такая стояла тишина.

Тогда он сказал:

— Тебе известно, что ты тем самым разрываешь всякие отношения с серьёзной наукой — а тем самым и со мной?

— Надеюсь, что нет, — ответил Эрвин. — Однако если это неизбежно — что я могу поделать?

Фридрих, не выдержав, закричал:

— Что ты можешь поделать? Порвать с дребеденью, с этим мрачным и недостойным суеверием, порвать полностью и навсегда! Вот что ты можешь поделать, если хочешь сохранить моё уважение.

Эрвин старался улыбаться, хотя весёлым уже не выглядел.

— Ты говоришь так, — ответил он до того тихо, что гневный голос Фридриха, казалось, продолжал ещё звучать в комнате, — ты говоришь так, будто бы на то была моя воля, будто бы у меня был выбор, Фридрих. Но это не так. Выбора у меня нет. Не я выбрал магию. Она выбрала меня.

Фридрих тяжело вздохнул.

— Тогда прощай, — произнёс он с усилием и поднялся, не подавая Эрвину руки.

— Не надо так! — громко воскликнул теперь Эрвин. — Нет, не так ты должен от меня уходить. Предположим, один из нас умирает — и это так! — и мы должны проститься.

— Так кто же из нас умирает, Эрвин?

— Сегодня, должно быть, я, дружище. Кто желает родиться заново, должен приготовиться к смерти.

Ещё раз подошел Фридрих к листку на стене и перечел стихи о том, что внутри и что вовне.

— Ну, хорошо, — сказал он наконец. — Ты прав, не годится расставаться в гневе. Я сделаю, как ты говоришь, и готов предположить, что один из нас умирает. Мог бы и я. Я хочу, прежде чем покину тебя, обратиться к тебе с последней просьбой.

— Вот это хорошо, — ответил Эрвин. — Скажи, какую услугу я мог бы оказать тебе напоследок?

— Я повторяю свой первый вопрос, и это же будет моя последняя просьба: объясни мне это изречение, как можешь!

Эрвин раздумывал какое-то время и затем заговорил:

— «Что внутри — во внешнем сыщешь, что вовне — внутри отыщешь». Религиозный смысл этого тебе известен: Бог везде. Он заключён и в духе, и в природе. Всё божественно, потому что Бог — это всё, Вселенная. Раньше мы называли это пантеизмом. Теперь смысл только философский: деление на внутреннее и внешнее привычно нашему мышлению, однако не является необходимым. Наш дух обладает способностью вернуться к состоянию, когда мы ещё не прочертили для него эту границу, в пространство по ту сторону. По ту сторону противопоставлений, противоположностей, из которых состоит наш мир, открываются новые, иные возможности познания. Однако, дорогой друг, должен признаться: с тех пор как моё мышление изменилось, для меня нет более однозначных слов и высказываний, но каждое слово обладает десятком, сотней смыслов. Вот здесь и начинается то, чего ты боишься, — магия.

Фридрих морщил лоб и порывался прервать его, но Эрвин посмотрел на него умиротворяюще и продолжил более звучным голосом:

— Позволь дать тебе с собой кое-что! Возьми у меня какую-нибудь вещь и наблюдай её время от времени, и тогда это изречение о внутреннем и внешнем вскорости раскроет тебе один из своих многих смыслов.

Он оглянулся, схватил с полочки глиняную глазурованную фигурку и отдал её Фридриху. При этом он сказал:

— Возьми это как мой прощальный подарок. Если вещь, которую я кладу в твою руку, перестанет находиться вне тебя, оказавшись внутри тебя, приходи ко мне снова! Если же она останется вне тебя, так же как и сейчас, тогда пусть и прощание наше будет навеки!

Фридрих хотел ещё многое сказать, но Эрвин пожал ему руку и произнёс слова прощания с таким выражением лица, которое не допускало возражений.

Фридрих пошёл вниз по лестнице (как ужасно много времени прошло с того момента, как он поднимался по ней!), двинулся по улицам к дому, с маленькой глиняной фигуркой в руке, растерянный и глубоко несчастный. Перед своим домом он остановился, раздражённо потряс кулаком, в котором была зажата фигурка, и ощутил большое желание разбить эту нелепую вещицу вдребезги. Однако этого не сделал, закусил губу и вошёл в квартиру. Никогда ещё не испытывал он такого возбуждения, никогда ещё не страдал он так от противоборства чувств.

Он стал подыскивать место для подарка своего друга и определил её наверху одной из книжных полок. Там она и стояла поначалу.

В течение дня он иногда смотрел на неё, раздумывая о ней и её происхождении, размышлял он и о смысле, которым эта глупая вещица должна бы для него обладать. Это была маленькая фигурка человека, или божка, или идола, с двумя лицами, как у римского бога Януса, довольно грубо вылепленная из глины и покрытая обожжённой, немного потрескавшейся глазурью. Маленькая статуэтка выглядела грубо и невзрачно, она явно была работой не античных мастеров, а каких-нибудь первобытных народов Африки или Тихоокеанских островов. На обоих лицах, совершенно одинаковых, застыла невыразительная, вялая улыбка, скорее даже ухмылка — было прямо-таки противно смотреть, как этот маленький уродец непрерывно улыбается.

Фридрих никак не мог привыкнуть к этой фигурке. Она была ему противна, она беспокоила его, мешала ему. Уже на следующий день он снял её со стеллажа и переставил на печь, а потом на шкаф. Она всё время попадалась ему на глаза, словно навязываясь, ухмыляясь ему холодно и тупо, важничала, требовала внимания. Две или три недели спустя он выставил её в прихожую, между фотографиями из Италии и маленькими несерьезными сувенирами, которые никто никогда не рассматривал. По крайней мере, теперь он видел маленького идола только в те мгновения, когда уходил из дому или возвращался, быстро проходя мимо и больше не задерживая на нём взгляда. Но и здесь эта вещица продолжала ему мешать, хотя он боялся себе в этом признаться.

С этим черепком, с этим двуликим уродцем в его жизнь вошли угнетённость и мучительное беспокойство.

Однажды, уже несколько месяцев спустя, он вернулся домой после недолгого отсутствия — он предпринимал теперь время от времени небольшие путешествия, словно что-то не давало ему покоя и гнало его, — вошёл в дом, прошёл через прихожую, отдал вещи горничной, прочёл ждавшие его письма. Но им владели беспокойство и рассеянность, будто он забыл что-то важное; ни одна книга не занимала его, ни на одном стуле ему не сиделось. Он попытался разобраться, что с ним происходит, вспомнить, с чего всё это началось? Может, он упустил что-то? Может, были какие-то неприятности? Может, он съел что-то нехорошее? Он гадал и искал и обратил внимание на то, что это беспокойство овладело им при входе в квартиру, в прихожей. Он бросился туда, и его взгляд сразу стал невольно искать глиняную фигурку.

Странный испуг пронзил его, когда он обнаружил пропажу божка. Он исчез. Его не было на месте. Ушёл куда-то на своих коротких глиняных ножках? Улетел? Волшебная сила унесла его туда, откуда он явился?

Фридрих взял себя в руки, улыбнулся, укоризненно покачал головой, отгоняя страхи. Затем он начал спокойно искать, осмотрел всю прихожую. Не найдя ничего, он позвал горничную. Та пришла и смущённо призналась, что уронила вещицу во время уборки.

— Где она?

Её больше не было. Она казалась такой прочной, горничная держала её столько раз в руках, а тут она разлетелась на крошечные осколки, так что не склеишь; она отнесла их стекольщику, а он её высмеял и все это выбросил.

Фридрих отпустил прислугу. Он был рад. Он ничего не имел против. Его совершенно не трогала утрата. Наконец-то это чудище исчезло, наконец-то к нему вернется покой. И почему он не разбил фигурку сразу же, в первый день, вдребезги! Чего он только за это время не натерпелся! Как мрачно, как чуждо, как хитро, как злобно, как дьявольски ухмылялся этот божок! И вот, когда тот наконец-то исчез, он мог себе признаться: ведь он боялся его, по-настоящему и искренне боялся, этого глиняного идола! Разве не был он символом и знаком всего того, что ему, Фридриху, было противно и несносно, того, что он с самого начала считал вредным, враждебным и достойным искоренения, — суеверия, мракобесия, всякого принуждения совести и духа? Разве не представлял он той жуткой силы, возня которой порой ощущается под землёй, того дальнего землетрясения, того близящегося крушения культуры, тог

Зная добро и зло, вы будете, как боги.

Слова змия.

Акбар — многих земель властитель, завоеватель, покоритель, защитник, охранитель и обладатель, — впал в раздумье. Те, кто заглядывали в его глаза, видели, — как смотрят в дом сквозь окна, — что пусто в душе повелителя Акбара, как пусто бывает в душе, опустошённой тоскою. Он отдалил от себя приближённых и сам отдалился от дел. Его верховный визирь, старец, служивший ещё его деду, один взял на себя смелость приблизиться, пасть к ногам и говорить, когда повелитель молчал:

— Повелитель! Тоскует по тебе твоя страна, как жена тоскует в разлуке по мужу. Страшен твой гнев. Но ещё страшнее, когда ни гнева, ни радости — ничего в твоей душе не пробуждает твоя страна. Взгляни на неё и милостию или гневом, но вспомни о ней. Казни, но подумай!

Акбар посмотрел на старика и сказал:

— Мой визирь! Однажды на охоте, в горах, я приблизился к пещере, в которой, как сказали мне, жил святой отшельник. Остановившись у входа, я сказал громким голосом: «Акбар! Этим именем позовёт меня на свой суд тот, кто дал мне власть над многими землями. Так зовут меня люди, одни с ненавистью, другие с почтением, все со страхом. Если это имя знакомо тебе, выйди мне навстречу, чтобы я при свете дня мог видеть тебя и насладиться твоей беседой!» И голос из глубины пещеры ответил мне: «Акбар! Я знаю твоё имя и чту того, кто дал тебе власть над людьми на радость их или на горе — не мне судить. Но я не выйду навстречу тебе. Иди сам, если смеешь!» В удивлении я спросил: «Ты болен и недвижим? Но по голосу нельзя этого подумать!» Он отвечал: «Увы мне! Я ещё здоров. Могу двигаться и причинить вред!» Тогда я сам вошёл к нему в пещеру и, освоившись с темнотой, увидел человека во цвете лет и, кажется, сил, но лежавшего неподвижно, словно расслабленного болезнью. «Что за причина того, что ты отказался выйти ко мне навстречу, хотя я не только повелитель, но и твой гость? И какая смелость нужна была с моей стороны, чтобы войти к тебе?» Он отвечал: «Акбар!» Он говорил со мной учтиво, но спокойно, потому что мудрость не боится. «Акбар! Тому, кто дал жизнь всему живущему, я дал клятву: никого не убивать. И с этих пор я лежу неподвижно. Я не смею сделать шага, чтобы не раздавить муравья, ползущего по земле. Я неподвижен, потому что боюсь совершить убийство. Пусть ходит тот, кто смеет!» Визирь! Я похож теперь на этого человека. Я боюсь сделать шаг, чтоб не совершить греха или преступления. Я не знаю, что такое добро и зло. Я похож на человека, вышедшего сеять, кошница которого полна зёрен неведомых ему растений. Я разбрасываю полными пригоршнями зёрна и не знаю, что из них вырастет. Полезные, сладкие травы или же полные яда. Визирь! Что добро? Что зло? И как надо жить?

Визирь развёл руками и сказал:

— Повелитель! Я пишу законы, — но что такое добро и что такое зло, я до сих пор не думал, а я стар. Я предписываю, как надо жить другим. Но как надо жить мне самому — я не знаю. И я не думаю, чтобы кто-нибудь в окружении мог ответить на твои вопросы.

Они позвали царедворца, и Акбар спросил его:

— Что такое добро? Что такое зло? И как надо жить?

Царедворец поклонился до земли и сказал:

— Повелитель! Добро — это то, что тебе нравится, а зло — то, за что ты гневаешься. И жить каждый должен так, чтобы тебе это нравилось!

— Ты счастливый человек! — с грустью улыбнулся Акбар. — Ты всё знаешь. Для тебя всё ясно и просто. Что тебе нужно для полного счастья?

Придворный радостно поклонился и сказал:

— По ту сторону озера, против твоего дворца, есть дом, окружённый тенистым садом…

Акбар прервал его:

— Возьми себе этот дом и прячься в тенистом саду так, чтобы я тебя никогда не видел. Иди!

Повелитель и его визирь приказали через глашатаев кликнуть клич по всей стране: «Кто знает, что такое добро и что такое зло, кто может кратко сказать это и научить, как надо жить, — пусть идёт к Акбару и говорит, надеясь на богатое вознаграждение».

Но знающих набралось так много, что старый визирь добавил им: «Тот же, кто скажет вздор, лишится головы».

И тогда осталось только четверо.

— Я знаю! — с твёрдостью сказал один, одетый в рубище.

— Я знаю! — сказал другой, весь опутанный тяжёлыми железными цепями.

— Я знаю! — сказал третий, весь иссохший.

— Мне кажется, что я догадываюсь! — сказал четвёртый, одетый не в рубище, не иссохший и не обременённый цепями.

Они были допущены к Акбару.

Акбар встал перед ними, коснулся рукою земли и сказал:

— Учителя! Вам — слово, мне — внимание. Я слушаю вас.

К нему приблизился первый, одетый в рубище, и, мерцая глазами, как погасшими звёздами, спросил:

— Брат мой Акбар! Любишь ли ты своих врагов?

Акбар удивился и ответил:

— Я люблю врагов. Только — мёртвыми.

На это человек с мерцающими глазами возразил:

— Напрасно. Аллах велел любить всех. Надо всех любить, и всех одинаково. Тех, кто делает нам добро, и тех, кто делает нам зло; тех, кто приятен, и тех, кто неприятен; хороших и дурных. Друзей и врагов. Добро — любовь. И всё остальное — зло.

— Бедные мои друзья! — вздохнул Акбар. — Они должны разделить участь моих врагов! Неужели же для друзей нельзя выдумать ничего получше?

— Нет! — отвечал человек с мерцающими глазами.

— Это печально! Мне жаль тех, кто хочет сделать мне добро. Я буду к ним неблагодарен, сравняв их с теми, кто делает мне только зло. И мне кажется, что всех одинаково любить — это значит ко всем относиться безразлично! Что скажешь ты?

Человек, обременённый цепями, с трудом поднялся и, задыхаясь, сказал:

— Мало любить других. Надо ненавидеть себя. Своё тело. И истязать его, как врага. Ибо тело — это дьявол. И грех — его смрад. Надо ненавидеть своё тело, ибо оно полно желаний. Надо ненавидеть своё тело, потому что оно источник грешных наслаждений. Надо укрощать его. Ибо тело — это дьявол.

Акбар всплеснул руками.

— Боже! Неужто ж колени матери — ведь это тоже тело! — это тоже дьявол?

— Дьявол! — ответил человек в цепях.

— И губы моей жены, которые шептали мне «люблю» — дьявол?

— Дьявол!

— И все наслаждения — дьявол? Цветы с их ароматом?

— Дьявол!

— И эти звёзды, что радуют глаза?

— Глаза — тело. Наслаждение телесное. Дьявол!

— Кто ж тогда создал мир? И зачем? Зачем же тот, кто создал мир, рассыпал дьявола по небу, по земле, в воздухе, на коленях матери и на губах женщин? Зачем же столько опасностей для бедного и слабого человека?

— Так хочет тот, кто создал! — сказал человек в цепях.

— По вашим словам, я должен любить всех и ненавидеть только самого себя. Что скажешь ты?

Весь высохший человек улыбнулся с презрением:

— Как будто ненавидеть только тело — это всё? Как будто грех родится в теле, а не в мыслях? Надо ненавидеть мысль. Ненавидеть и бояться. Бояться и гнать от себя. В мыслях родятся желания. В мыслях родятся сомнения. В мыслях родится грех. Мыслями, как сетями, ловит нас дьявол. Мысль — его смрад. Сколько дерзких вопросов ты задал, Акбар! Сколько их родилось в твоих мыслях!

— Какая же мерзость тогда человек! — в отчаянии воскликнул Акбар. — И зачем было его создавать? И к чему ему жить? Зачем существовать этой куче навоза, которая называется телом, и издавать зловоние, которое называется мыслями! Говори ты, четвёртый! Если можешь хоть что-нибудь ещё найти в человеке гнусного и отвратительного!

Тот, кто не был одет в рубище и не казался иссохшим и не носил цепей, поклонился и сказал:

— Повелитель! Я с глубоким почтением слушал слова этих учителей. Чтобы знать людей, надо быть Богом. Но чтобы знать Бога, надо быть сверхбогом. А они говорят, что знают его и все его желания. Я верю в существование Бога. Если мы возьмём вот эти слова, разрежем их на буквы, и эти буквы рассыплем по полу, — получится хаос и бессмыслица. Но если я приду и увижу, что отдельные буквы сложены так, что из них выходят слова, я скажу, что это сделало какое-то разумное существо. «Вот почему я верю в бога», — как сказал один древний мудрец. Но я слишком скромен, чтобы судить, каков он, и чего он хочет, и чего не хочет. Представь себе, что к тебе на шлем села муха. Неужели она может представить себе, кто ты, и куда и зачем ты идёшь?

Лицо Акбара прояснилось.

— Судя по твоим словам, ты кажешься мне человеком скромным и рассудительным. Можешь ли ты кратко сказать нам, что такое добро и что такое зло?

— Мне кажется, повелитель, что я догадываюсь, и мне кажется, что догадываюсь верно.

— Скажи же нам твою догадку, чтобы мы могли судить.

— Мне кажется, что это просто. Всё, что причиняет людям страдание, есть зло. Всё, что причиняет удовольствие, есть добро. Доставляй удовольствия себе и другим. Не причиняй страданий ни другим, ни себе. В этом вся нравственность и все религии.

Акбар задумался и, подумав, сказал:

— Не знаю, так ли это. Но чувствую, что всё моё тело и вся моя душа мне говорят, что это так. Требуй теперь, согласно условию, всего, что ты хочешь. Я буду рад показать и мою благодарность, и моё всемогущество!

— Повелитель! Мне не нужно многого. Верни мне только то мгновение, когда я вошёл к тебе, и то время, которое я провёл у тебя.

Акбар посмотрел на него с удивлением:

— Разве время возвращается?

Тот улыбнулся.

— Ты прав. Всё можно вернуть. Потерянное богатство, даже из потерянного здоровья можно вернуть хоть крупицы. Только времени, одного времени не вернёшь ни мгновенья. С каждым мгновеньем мы ближе к смерти. И лови, и наполняй каждое из них, потому что оно не повторится. Ты спрашивал: как надо жить? Пусть каждое мгновение будет радостно для тебя. Постарайся, чтобы оно было удовольствием для других. И если ты при этом никому не причинишь страданья, — считай себя совсем счастливым. Не теряй жизни! Жизнь есть сад. Насаждай его цветами, чтобы в старости было где гулять воспоминаниями.

Акбар улыбнулся ему и со светлой улыбкой вышел к своим визирям.

— Друзья мои, займёмся делами и удовольствиями. Постараемся, чтобы это доставляло радость хоть кому-нибудь и по возможности никому не причинило страданья.

Зная добро и зло, вы будете, как боги.

Слова змия.

Акбар — многих земель властитель, завоеватель, покоритель, защитник, охранитель и обладатель, — впал в раздумье. Те, кто заглядывали в его глаза, видели, — как смотрят в дом сквозь окна, — что пусто в душе повелителя Акбара, как пусто бывает в душе, опустошённой тоскою. Он отдалил от себя приближённых и сам отдалился от дел. Его верховный визирь, старец, служивший ещё его деду, один взял на себя смелость приблизиться, пасть к ногам и говорить, когда повелитель молчал:

— Повелитель! Тоскует по тебе твоя страна, как жена тоскует в разлуке по мужу. Страшен твой гнев. Но ещё страшнее, когда ни гнева, ни радости — ничего в твоей душе не пробуждает твоя страна. Взгляни на неё и милостию или гневом, но вспомни о ней. Казни, но подумай!

Акбар посмотрел на старика и сказал:

— Мой визирь! Однажды на охоте, в горах, я приблизился к пещере, в которой, как сказали мне, жил святой отшельник. Остановившись у входа, я сказал громким голосом: «Акбар! Этим именем позовёт меня на свой суд тот, кто дал мне власть над многими землями. Так зовут меня люди, одни с ненавистью, другие с почтением, все со страхом. Если это имя знакомо тебе, выйди мне навстречу, чтобы я при свете дня мог видеть тебя и насладиться твоей беседой!» И голос из глубины пещеры ответил мне: «Акбар! Я знаю твоё имя и чту того, кто дал тебе власть над людьми на радость их или на горе — не мне судить. Но я не выйду навстречу тебе. Иди сам, если смеешь!» В удивлении я спросил: «Ты болен и недвижим? Но по голосу нельзя этого подумать!» Он отвечал: «Увы мне! Я ещё здоров. Могу двигаться и причинить вред!» Тогда я сам вошёл к нему в пещеру и, освоившись с темнотой, увидел человека во цвете лет и, кажется, сил, но лежавшего неподвижно, словно расслабленного болезнью. «Что за причина того, что ты отказался выйти ко мне навстречу, хотя я не только повелитель, но и твой гость? И какая смелость нужна была с моей стороны, чтобы войти к тебе?» Он отвечал: «Акбар!» Он говорил со мной учтиво, но спокойно, потому что мудрость не боится. «Акбар! Тому, кто дал жизнь всему живущему, я дал клятву: никого не убивать. И с этих пор я лежу неподвижно. Я не смею сделать шага, чтобы не раздавить муравья, ползущего по земле. Я неподвижен, потому что боюсь совершить убийство. Пусть ходит тот, кто смеет!» Визирь! Я похож теперь на этого человека. Я боюсь сделать шаг, чтоб не совершить греха или преступления. Я не знаю, что такое добро и зло. Я похож на человека, вышедшего сеять, кошница которого полна зёрен неведомых ему растений. Я разбрасываю полными пригоршнями зёрна и не знаю, что из них вырастет. Полезные, сладкие травы или же полные яда. Визирь! Что добро? Что зло? И как надо жить?

Визирь развёл руками и сказал:

— Повелитель! Я пишу законы, — но что такое добро и что такое зло, я до сих пор не думал, а я стар. Я предписываю, как надо жить другим. Но как надо жить мне самому — я не знаю. И я не думаю, чтобы кто-нибудь в окружении мог ответить на твои вопросы.

Они позвали царедворца, и Акбар спросил его:

— Что такое добро? Что такое зло? И как надо жить?

Царедворец поклонился до земли и сказал:

— Повелитель! Добро — это то, что тебе нравится, а зло — то, за что ты гневаешься. И жить каждый должен так, чтобы тебе это нравилось!

— Ты счастливый человек! — с грустью улыбнулся Акбар. — Ты всё знаешь. Для тебя всё ясно и просто. Что тебе нужно для полного счастья?

Придворный радостно поклонился и сказал:

— По ту сторону озера, против твоего дворца, есть дом, окружённый тенистым садом…

Акбар прервал его:

— Возьми себе этот дом и прячься в тенистом саду так, чтобы я тебя никогда не видел. Иди!

Повелитель и его визирь приказали через глашатаев кликнуть клич по всей стране: «Кто знает, что такое добро и что такое зло, кто может кратко сказать это и научить, как надо жить, — пусть идёт к Акбару и говорит, надеясь на богатое вознаграждение».

Но знающих набралось так много, что старый визирь добавил им: «Тот же, кто скажет вздор, лишится головы».

И тогда осталось только четверо.

— Я знаю! — с твёрдостью сказал один, одетый в рубище.

— Я знаю! — сказал другой, весь опутанный тяжёлыми железными цепями.

— Я знаю! — сказал третий, весь иссохший.

— Мне кажется, что я догадываюсь! — сказал четвёртый, одетый не в рубище, не иссохший и не обременённый цепями.

Они были допущены к Акбару.

Акбар встал перед ними, коснулся рукою земли и сказал:

— Учителя! Вам — слово, мне — внимание. Я слушаю вас.

К нему приблизился первый, одетый в рубище, и, мерцая глазами, как погасшими звёздами, спросил:

— Брат мой Акбар! Любишь ли ты своих врагов?

Акбар удивился и ответил:

— Я люблю врагов. Только — мёртвыми.

На это человек с мерцающими глазами возразил:

— Напрасно. Аллах велел любить всех. Надо всех любить, и всех одинаково. Тех, кто делает нам добро, и тех, кто делает нам зло; тех, кто приятен, и тех, кто неприятен; хороших и дурных. Друзей и врагов. Добро — любовь. И всё остальное — зло.

— Бедные мои друзья! — вздохнул Акбар. — Они должны разделить участь моих врагов! Неужели же для друзей нельзя выдумать ничего получше?

— Нет! — отвечал человек с мерцающими глазами.

— Это печально! Мне жаль тех, кто хочет сделать мне добро. Я буду к ним неблагодарен, сравняв их с теми, кто делает мне только зло. И мне кажется, что всех одинаково любить — это значит ко всем относиться безразлично! Что скажешь ты?

Человек, обременённый цепями, с трудом поднялся и, задыхаясь, сказал:

— Мало любить других. Надо ненавидеть себя. Своё тело. И истязать его, как врага. Ибо тело — это дьявол. И грех — его смрад. Надо ненавидеть своё тело, ибо оно полно желаний. Надо ненавидеть своё тело, потому что оно источник грешных наслаждений. Надо укрощать его. Ибо тело — это дьявол.

Акбар всплеснул руками.

— Боже! Неужто ж колени матери — ведь это тоже тело! — это тоже дьявол?

— Дьявол! — ответил человек в цепях.

— И губы моей жены

Однажды жил человек по имени Искатель Истины. Он боялся смерти так сильно, что хотел узнать секрет вечной жизни. Этот человек очень не хотел умирать. И вот он отправился на поиск секрета вечной жизни. Он верил, что такой секрет существует. Хотя многие люди думали, что это невозможно.

Искатель Истины отправился в путешествие и везде, где встречал людей, он задавал один и тот же вопрос:

— Люди добрые, подскажите мне, смог ли кто-то из вас узнать секрет вечной жизни, чтобы не умирать и не страдать от болезней и смерти?

Но люди подходили к нему и говорили, что жить вечно невозможно на Земле, что их родственники умирали, их родители умирали, их дети умирали и сами они скоро умрут. Все говорили, что смерть — это неизбежность, и жизнь каждого человека неизбежно проходит через врата смерти. Люди говорили, что всё в мире бренно и смерть единственное, что уравнивает и бедных, и богатых. Люди говорили, что человек подобен свече, которая рано или поздно сгорит. И время жизни до смерти — это единственная ценность.

Чем дольше Искатель Истины бродил из селения в селение, тем сильнее отчаивался в своих поисках и стал сомневаться в том, что он когда-нибудь в жизни сможет найти того, кто знает секрет вечной жизни.

Когда Искатель Истины проходил мимо одного опасного места, он увидел хижину, из окна которой кто-то позвал его. Странник спросил, кто он. Житель хижины ответил, что он — проводник этой местности и знает все трудные пути и опасные дороги. И если Искатель Истины доверится ему, то сможет пройти трясины и не утонуть в болоте, как это бывает с самодовольными людьми.

Когда Искатель Истины с проводником стали идти по опасному болоту, вдруг они услышали крики человека. Когда они подбежали к месту шума, они увидели человека, которого звали Сомневающийся. Он сомневался, что ему кто-то поможет, поэтому даже не попробовал протянуть руки. Мысли Сомневающегося занимало сомнение, недовольство, осуждение ситуации, в которую он попал. Он верил, что о нём кто-то должен был позаботиться раньше. Сомневающийся громко причитал о жизни и о себе. Трясина вскоре поглотила этого человека, и больше никто его не видел. Опытный проводник сказал страннику, что этот человек побоялся довериться ему и поэтому погиб.

Искатель Истины стал винить себя, что не прибежал раньше, чтобы спасти Сомневающегося. Но проводник сказал, что даже если бы кто-то пришёл раньше их, Сомневающийся не протянул бы руки, потому что спасение таких утопающих — дело рук самих утопающих. Проводник объяснил, что такие люди не подают руки, потому что их разум живёт в прошлом или будущем, но полон недоверия к настоящей жизни, а сомнение лишает их веры в помощь Бога от других людей, делает самодовольными, слепыми и слабыми. Проводник сказал, что такие люди никогда не ищут милосердных людей, а тот, кто не принимает урок истинной любви, милосердия, идёт путём страдания. Жизнь сомневающихся людей до самой смерти наполнена страданиями.

Когда Искатель Истины с проводником стали идти дальше, они увидели мёртвого человека, которого звали Самодовольный. Они поняли, что он упал с обрыва и разбился. Каким-то чудом выжила только его мудрая лошадь, которую они смогли спасти от смерти. Проводник сказал, что многие предлагают помощь самоуверенным людям, но обычно они говорят, что уже всё знают, достигли совершенства или что у каждого свой путь ошибок и лучше идти своим сложным путём, чем учиться на опыте мудрых проводников.

Когда Искатель Истины с проводником стали идти дальше, они увидели, как человек по имени Искренний Ученик пытался вытащить себя за волосы, но каждый раз, когда ему казалось, что это у него получалось, он снова погружался в болото. Опытный проводник крикнул ему, что он может помочь. Искренний Ученик согласился принять помощь, и проводник вытащил его. Искатель Истины спросил, как долго этот человек пытался помочь самому себе.

Искренний Ученик ответил, что он упал в болото уже около недели, но никогда не сдавался, потому что жизнь для него — учение, а каждое событие — учитель. Вечный Ученик признался, что несколько раз его пытались вытащить разные животные и люди со слабой силой воли, но у них это не получилось, и он надеялся на помощь опытного человека. Искренний Ученик признался, что он видит даже в самой тяжёлой ситуации обучение или способ раскрытия в себе новых сил и качеств, поэтому так долго не сдавался.

Искатель Истины подумал, что человека даже в самой худшей ситуации спасает сила спокойствия, сила вдохновения, любовь к жизни как к обучению, вера в себя, надежда на лучшее, а также понимание, что в каждой сфере нужен опытный и надёжный проводник.

После того как трое путников прошли все опасные места болота, проводник сказал, что дальше они могут идти сами своей дорогой и впереди больше нет опасных мест до нового города. А там они должны искать новых проводников, знающих другие опасные местности, ведь знание одного человека всегда ограничено. С тех пор Искатель Истины и в каждой сложной местности искал проводников, которые помогали ему безопасно пройти сложные пути и продвигаться на пути поиска секрета вечной жизни.

Но однажды случилось интересное событие: странник узнал от одного мудреца, что существует некое древо жизни и древо познания добра и зла. И тот, кто знает их тайны, знает и секрет вечной жизни. Тогда Искатель Истины спросил, как найти такого человека. На что мудрец ответил, что никто не знает Пути, кроме того, кто способен свою мысль сделать материальной.

Искатель Истины спросил, как сделать мысль материальной. На что мудрец ответил, что человек должен в своём разуме в течение 40 дней держать только одну мысль о том, чтобы найти того, кто знает секрет древа жизни. Но мудрец предостерёг Искателя Истины, что это мало кому удавалось, потому что разуму трудно сохранять концентрацию ума на одной мысли в течение долгого времени.

Но Искатель Истины был так упорен, что решил 40 дней концентрироваться на одной лишь мысли о том, чтобы найти того, кто знает секрет древа жизни. И вот, после сорока дней случилось чудо. Он крепко заснул и увидел вещий сон. В этом сне он шёл в каком-то странном месте и увидел Святого в белых одеждах. Святой подошёл к нему и спросил:

— Действительно ли ты готов узнать Тайну древа жизни?

Искатель Истины подтвердил своё намерение. И Святой начал говорить:

— Изначально было одно единое сознание (Сверхдуша, которую люди называют Богом, Абсолютом, Высшим Я). У Сверхдуши было множество частиц-Душ. Они все жили в небесном мире, который люди называют вечным раем. Единое сознание можно представить в виде тела, а его частицы — клетками тела. Когда частицы единого сознания захотели осознать себя, им необходимо было познать иную жизнь, полную противоположность Сознанию Единства и Рая. Тогда Единое сознание выразило себя через семь сфер Мироздания и погрузило Души в ту сферу, где нет смерти, но появляется первый опыт самости, или Эго (чувства отделения от вечного Я). В том месте было древо Жизни, на котором росли плоды чистого Света. Кто вкушал эти плоды, тот жил по Воле Бога, возвращался к первоистоку и осознавал Единство с вечным Сознанием.

Но при создании Мироздания была создана и седьмая сфера, которая была запретной, потому что тот, кто попадал в неё, засыпал Душой, терял связь с Богом и оказывался под влиянием оболочки разума, из-за которой появляется многослойное Эго. В результате Душа забывает себя, отождествляется с телом, мыслями и желаниями. Так Душа становится спящей рабыней мыслей-сомнений, мыслей-страхов и желает воплощаться только в сфере, где есть смерть и страдания. Бог исполняет все желания, потому что Он не может нарушить Волю тех душ, которые попадают в низшие сферы и не желают вернуться обратно. Но Бог старается через болезни, смерть и потерю временного имущества во сне сделать так, чтобы все Души осознали, что они страдают от разлуки с Богом.

Многие Души, спящие в глубоком сне, не осознают, что земные желания не имеют конца. Поэтому, попадая в низшую сферу, Душа постоянно рождается и умирает, меняя физические оболочки, пока не пожелает вернуться обратно.

Древо познания добра и зла — это оболочка мыслящего разума. Этот разум отождествляется с материей, когда начинает думать о ней. О чём разум думает, тем и становится. Разум разделяет всё Мироздание на хорошее или плохое, он может разделять и разрушать, а также боится самого себя. Всё, что нравится разуму, он называет хорошим (добром), а всё, что не нравится, — плохим (злом). Думая о плохом, разум притягивает плохое, думая о хорошем, разум притягивает хорошее.

Тут Искатель Истины во сне спросил Святого:

— А что такое первородный грех?

На что Святой ответил:

— Изначально Души жили в светоносном тонком теле. Но попробовав плод с древа познания Добра и Зла, Души обрели разум-змея, способного забывать Волю Бога, обманывать, запугивать самого себя, придумывать обиды. Тогда оболочки у светоносных Душ уплотнились и стали непрозрачными, поэтому они отождествились с телесной оболочкой и разумом. Это было названо во всех религиях первородным грехом. За этим грехом появились и другие грехи — гордость временным телом, чревоугодие, жадность, привязанность к временному телу, гнев и страх за временное тело. Все грехи были порождением змея-разума. Но развитие Силы Воли позволяло Душе управлять разумом.

Изначально Душа была за пределами добра и зла. И Бог предупредил её, что если она попробует одеть, как рубашку, оболочку змея-разума, способного своевольно желать и мыслить, то познает Тьму и отречётся от вечной жизни в раю.

Чтобы защитить Души от падения во временную сферу, где преобладает Тьма, Творец Вселенной запретил Душам одевать оболочку мыслящего разума, которая появилась в творении в результате ошибки любви. Творец запретил Душам пытаться усовершенствовать то, что уже совершенно. Но Души испытывали соблазн попробовать создать другой мир с помощью силы творческой мысли.

Некоторые Души отказались познать жизнь в седьмой плотной сфере материи, чтобы не потерять связь с Богом, не забыть себя и не оказаться в рабстве оболочки мыслящего разума. Но другие Души возжелали попробовать создать другой мир. Они одели оболочку разума и потеряли связь с Богом. Они стали творить жизнь по воле мыслящего разума, забыв о Воле Бога. Другие души, из любопытства и надежды, что вернутся потом обратно, также искусились попробовать спуститься в седьмую сферу, где есть смерть, боль и болезни. Они стали создавать свои судьбы, но запутались в желаниях. Они забыли о своём Доме, как блудные дети, увлеклись игрой, всё время перевоплощаясь в физическом теле. Они стали актёрами своих творений и желаний. Позже они разучились говорить на языке Души, так как создали множество понятий и языков на уровне разума, что разделило всех на Земле. Когда Души уставали от жизни в низших мирах, где постоянно жизнь прекращается со смертью, они обращались с молитвой к Высшему «Я» (Богу) и просили открыть секрет вечной жизни, или Путь возвращения Домой, в вечный Рай.

Тут искатель Истины, услышавший призывы во сне, обрадовался, что он услышал о том, что давно искал, и, не удержавшись, воскликнул:

— Пожалуйста, Святой, прошу ради всего святого, раскрой мне, как я могу быть уверен, что после смерти тела не попаду в миры, где господствует мыслящий разум?

На что Святой отвечал, что Бог в облике Святого-Мастера спускается из вечного Рая каждый век на Землю. Сила Бога спускается в Светозвуковом потоке в облике простого человека, как одевается правитель государства в простые одежды, чтобы проверить жизнь всех падших Душ и дать им шанс вернуться в небесный дом. И если Святой Учитель видит страдания людей, то пробуждает зрение и слух Души в каждом, кто не хочет больше страдать. Нищих духом он делает богатыми. И тогда Душа начинает отличать иллюзию и реальность, различать вечное и временное, слышать Звук небесных сфер, из которых она пришла много миллионов лет назад.

Искатель Истины обрадовался, что он может познать вечное, и спросил:

— Как найти Святого-Мастера, который сможет пробудить зрение и слух моей Души, чтобы я слышал звучание Рая и был уверен в том, что всё это реально познаваемо на Земле?

На это Святой ответил:

— Чтобы найти истинного проводника к Свету на Земле, ищи по всему миру того, кого называют Мастером Внутреннего Звука и Света, или хранителем ключей от семи сфер. Чтобы пройти к нему, нужно знать секретное Слово «Сач Кханд». Запомни его на всю жизнь, если хочешь заслужить милость быть принятым Святым. Если ты вспомнишь о вечном, когда всё остальное потеряет смысл для тебя, то найдёшь секретную обитель, которая охраняется от сомневающихся, неискренних, гордых, самолюбивых людей. И хранитель ключей от семи сфер безусловно примет тебя.

Но Искатель Истины усомнился в том, что сможет найти его, и спросил:

— Как я могу быть уверен, что найду хранителя ключей от семи сфер?

Святой ответил, что его не нужно искать. Он сам найдёт тебя, когда ты будешь готов принять его и следовать его словам на практике с терпением и верой.

Святой в белых одеждах открыл Искателю Истины тайну о том, что только тот, кто найдёт хранителя ключей от семи сфер, получит освобождение от семи уровней сна, от тьмы разума, пробудится в вечном потоке Света, познает Рай при жизни, и для него больше не будет смерти, страхов и страданий.

После этого откровения Святого в белых одеждах Искатель Истины проснулся. Он запомнил сон и видение. Но подумал, что всё это был только лишь сон и выдумка его ума. Но всё же странник записал свой сон на бумаге и спрятал её.

И вот он отправился в ближайшую деревню, чтобы попросить воды и пищи у людей. Когда странник дошёл до деревни, он постучал в первую попавшуюся дверь. И двери ему открыла очаровательная девушка, которую звали Красота. Искатель Истины попросил еды, и его впустили. Странник приятно поел и уже собирался уйти. Но так как было уже темно, ему предложили остаться до завтра и разрешили переночевать на сеновале. Искатель Истины согласился. На следующий день родители Красоты, которых звали Внешность и Форма, попросили его немного помочь в хозяйстве. Он с радостью оказал помощь, так как испытывал благодарность за ночлег. На следующий день появилась другая работа, в которой он хотел помочь Красоте, внешность которой ему очень понравилась, и он почувствовал привязанность. И так продолжалось сорок дней. Разум странника привык к еде, к дому и семье.

Так он прожил в том доме три месяца. За это время Красота, Внешность и Форма очень сильно привыкли к Искателю Истины. И вот родители попросили Странника жениться на Красоте, чтобы спокойно умереть в старости.

Искатель Истины согласился. Так началась его семейная жизнь. Но в течение года родители Красоты умерли, и тогда Искатель Истины вспомнил о надвигающейся смерти и почувствовал волнение. Но старался не думать о ней. Он продолжал жить по привычке. Странник захотел с Красотой детей, чтобы как-то скрасить временную жизнь. Но его супруга заболела непонятной для него болезнью, и с каждым годом её здоровье ухудшалось. Он постоянно заботился о ней и далеко не мог отойти. И вдруг однажды утром он застал Красоту бездыханной. Он осознал, что его жена скоропостижно умерла ночью, а он даже не смог с ней попрощаться. Сожаленье в разуме о потере съедало его. И он не хотел больше жить. Он осознал, что все умирают, даже самые красивые, и нет на Земле вечного счастья. Он осознал, что всё время своей жизни он страдал в жажде удовлетворения своих желаний, но так и остался несчастным и неудовлетворённым жизнью.

Искатель Истины наполнился горем и только сейчас вспомнил, что он забыл о своих душевных поисках. Позже он узнал, что все жители деревни заражены какой-то неизлечимой болезнью, которая называется Неминуемая Старость и которая ускоряет приближение смерти в пять раз. Узнав об этом, Искатель Истины испугался, что он тоже может вскоре умереть, так и не разгадав Тайну жизни. Но его отвлекали всё время какие-то бытовые и мирские дела в доме. Он каждый день откладывал свои поиски на завтра. Но это «завтра» никогда не наступало. Разум Искателя Истины находил каждый день какие-то новые заботы. И так время поисков откладывалось на потом…

Но однажды была сильная гроза, и молния ударила в соломенную крышу. Дом Искателя Истины загорелся. Он наспех взял всё, что успел.

Однажды жил человек по имени Искатель Истины. Он боялся смерти так сильно, что хотел узнать секрет вечной жизни. Этот человек очень не хотел умирать. И вот он отправился на поиск секрета вечной жизни. Он верил, что такой секрет существует. Хотя многие люди думали, что это невозможно.

Искатель Истины отправился в путешествие и везде, где встречал людей, он задавал один и тот же вопрос:

— Люди добрые, подскажите мне, смог ли кто-то из вас узнать секрет вечной жизни, чтобы не умирать и не страдать от болезней и смерти?

Но люди подходили к нему и говорили, что жить вечно невозможно на Земле, что их родственники умирали, их родители умирали, их дети умирали и сами они скоро умрут. Все говорили, что смерть — это неизбежность, и жизнь каждого человека неизбежно проходит через врата смерти. Люди говорили, что всё в мире бренно и смерть единственное, что уравнивает и бедных, и богатых. Люди говорили, что человек подобен свече, которая рано или поздно сгорит. И время жизни до смерти — это единственная ценность.

Чем дольше Искатель Истины бродил из селения в селение, тем сильнее отчаивался в своих поисках и стал сомневаться в том, что он когда-нибудь в жизни сможет найти того, кто знает секрет вечной жизни.

Когда Искатель Истины проходил мимо одного опасного места, он увидел хижину, из окна которой кто-то позвал его. Странник спросил, кто он. Житель хижины ответил, что он — проводник этой местности и знает все трудные пути и опасные дороги. И если Искатель Истины доверится ему, то сможет пройти трясины и не утонуть в болоте, как это бывает с самодовольными людьми.

Когда Искатель Истины с проводником стали идти по опасному болоту, вдруг они услышали крики человека. Когда они подбежали к месту шума, они увидели человека, которого звали Сомневающийся. Он сомневался, что ему кто-то поможет, поэтому даже не попробовал протянуть руки. Мысли Сомневающегося занимало сомнение, недовольство, осуждение ситуации, в которую он попал. Он верил, что о нём кто-то должен был позаботиться раньше. Сомневающийся громко причитал о жизни и о себе. Трясина вскоре поглотила этого человека, и больше никто его не видел. Опытный проводник сказал страннику, что этот человек побоялся довериться ему и поэтому погиб.

Искатель Истины стал винить себя, что не прибежал раньше, чтобы спасти Сомневающегося. Но проводник сказал, что даже если бы кто-то пришёл раньше их, Сомневающийся не протянул бы руки, потому что спасение таких утопающих — дело рук самих утопающих. Проводник объяснил, что такие люди не подают руки, потому что их разум живёт в прошлом или будущем, но полон недоверия к настоящей жизни, а сомнение лишает их веры в помощь Бога от других людей, делает самодовольными, слепыми и слабыми. Проводник сказал, что такие люди никогда не ищут милосердных людей, а тот, кто не принимает урок истинной любви, милосердия, идёт путём страдания. Жизнь сомневающихся людей до самой смерти наполнена страданиями.

Когда Искатель Истины с проводником стали идти дальше, они увидели мёртвого человека, которого звали Самодовольный. Они поняли, что он упал с обрыва и разбился. Каким-то чудом выжила только его мудрая лошадь, которую они смогли спасти от смерти. Проводник сказал, что многие предлагают помощь самоуверенным людям, но обычно они говорят, что уже всё знают, достигли совершенства или что у каждого свой путь ошибок и лучше идти своим сложным путём, чем учиться на опыте мудрых проводников.

Когда Искатель Истины с проводником стали идти дальше, они увидели, как человек по имени Искренний Ученик пытался вытащить себя за волосы, но каждый раз, когда ему казалось, что это у него получалось, он снова погружался в болото. Опытный проводник крикнул ему, что он может помочь. Искренний Ученик согласился принять помощь, и проводник вытащил его. Искатель Истины спросил, как долго этот человек пытался помочь самому себе.

Искренний Ученик ответил, что он упал в болото уже около недели, но никогда не сдавался, потому что жизнь для него — учение, а каждое событие — учитель. Вечный Ученик признался, что несколько раз его пытались вытащить разные животные и люди со слабой силой воли, но у них это не получилось, и он надеялся на помощь опытного человека. Искренний Ученик признался, что он видит даже в самой тяжёлой ситуации обучение или способ раскрытия в себе новых сил и качеств, поэтому так долго не сдавался.

Искатель Истины подумал, что человека даже в самой худшей ситуации спасает сила спокойствия, сила вдохновения, любовь к жизни как к обучению, вера в себя, надежда на лучшее, а также понимание, что в каждой сфере нужен опытный и надёжный проводник.

После того как трое путников прошли все опасные места болота, проводник сказал, что дальше они могут идти сами своей дорогой и впереди больше нет опасных мест до нового города. А там они должны искать новых проводников, знающих другие опасные местности, ведь знание одного человека всегда ограничено. С тех пор Искатель Истины и в каждой сложной местности искал проводников, которые помогали ему безопасно пройти сложные пути и продвигаться на пути поиска секрета вечной жизни.

Но однажды случилось интересное событие: странник узнал от одного мудреца, что существует некое древо жизни и древо познания добра и зла. И тот, кто знает их тайны, знает и секрет вечной жизни. Тогда Искатель Истины спросил, как найти такого человека. На что мудрец ответил, что никто не знает Пути, кроме того, кто способен свою мысль сделать материальной.

Искатель Истины спросил, как сделать мысль материальной. На что мудрец ответил, что человек должен в своём разуме в течение 40 дней держать только одну мысль о том, чтобы найти того, кто знает секрет древа жизни. Но мудрец предостерёг Искателя Истины, что это мало кому удавалось, потому что разуму трудно сохранять концентрацию ума на одной мысли в течение долгого времени.

Но Искатель Истины был так упорен, что решил 40 дней концентрироваться на одной лишь мысли о том, чтобы найти того, кто знает секрет древа жизни. И вот, после сорока дней случилось чудо. Он крепко заснул и увидел вещий сон. В этом сне он шёл в каком-то странном месте и увидел Святого в белых одеждах. Святой подошёл к нему и спросил:

— Действительно ли ты готов узнать Тайну древа жизни?

Искатель Истины подтвердил своё намерение. И Святой начал говорить:

— Изначально было одно единое сознание (Сверхдуша, которую люди называют Богом, Абсолютом, Высшим Я). У Сверхдуши было множество частиц-Душ. Они все жили в небесном мире, который люди называют вечным раем. Единое сознание можно представить в виде тела, а его частицы — клетками тела. Когда частицы единого сознания захотели осознать себя, им необходимо было познать иную жизнь, полную противоположность Сознанию Единства и Рая. Тогда Единое сознание выразило себя через семь сфер Мироздания и погрузило Души в ту сферу, где нет смерти, но появляется первый опыт самости, или Эго (чувства отделения от вечного Я). В том месте было древо Жизни, на котором росли плоды чистого Света. Кто вкушал эти плоды, тот жил по Воле Бога, возвращался к первоистоку и осознавал Единство с вечным Сознанием.

Но при создании Мироздания была создана и седьмая сфера, которая была запретной, потому что тот, кто попадал в неё, засыпал Душой, терял связь с Богом и оказывался под влиянием оболочки разума, из-за которой появляется многослойное Эго. В результате Душа забывает себя, отождествляется с телом, мыслями и желаниями. Так Душа становится спящей рабыней мыслей-сомнений, мыслей-страхов и желает воплощаться только в сфере, где есть смерть и страдания. Бог исполняет все желания, потому что Он не может нарушить Волю тех душ, которые попадают в низшие сферы и не желают вернуться обратно. Но Бог старается через болезни, смерть и потерю временного имущества во сне сделать так, чтобы все Души осознали, что они страдают от разлуки с Богом.

Многие Души, спящие в глубоком сне, не осознают, что земные желания не имеют конца. Поэтому, попадая в низшую сферу, Душа постоянно рождается и умирает, меняя физические оболочки, пока не пожелает вернуться обратно.

Древо познания добра и зла — это оболочка мыслящего разума. Этот разум отождествляется с материей, когда начинает думать о ней. О чём разум думает, тем и становится. Разум разделяет всё Мироздание на хорошее или плохое, он может разделять и разрушать, а также боится самого себя. Всё, что нравится разуму, он называет хорошим (добром), а всё, что не нравится, — плохим (злом). Думая о плохом, разум притягивает плохое, думая о хорошем, разум притягивает хорошее.

Тут Искатель Истины во сне спросил Святого:

— А что такое первородный грех?

На что Святой ответил:

— Изначально Души жили в светоносном тонком теле. Но попробовав плод с древа познания Добра и Зла, Души обрели разум-змея, способного забывать Волю Бога, обманывать, запугивать самого себя, придумывать обиды. Тогда оболочки у светоносных Душ уплотнились и стали непрозрачными, поэтому они отождествились с телесной оболочкой и разумом. Это было названо во всех религиях первородным грехом. За этим грехом появились и другие грехи — гордость временным телом, чревоугодие, жадность, привязанность к временному телу, гнев и страх за временное тело. Все грехи были порождением змея-разума. Но развитие Силы Воли позволяло Душе управлять разумом.

Изначально Душа была за пределами добра и зла. И Бог предупредил её, что если она попробует одеть, как рубашку, оболочку змея-разума, способного своевольно желать и мыслить, то познает Тьму и отречётся от вечной жизни в раю.

Чтобы защитить Души от падения во временную сферу, где преобладает Тьма, Творец Вселенной запретил Душам одевать оболочку мыслящего разума, которая появилась в творении в результате ошибки любви. Творец запретил Душам пытаться усовершенствовать то, что уже совершенно. Но Души испытывали соблазн попробовать создать другой мир с помощью силы творческой мысли.

Некоторые Души отказались познать жизнь в седьмой плотной сфере материи, чтобы не потерять связь с Богом, не забыть себя и не оказаться в рабстве оболочки мыслящего разума. Но другие Души возжелали попробовать создать другой мир. Они одели оболочку разума и потеряли связь с Богом. Они стали творить жизнь по воле мыслящего разума, забыв о Воле Бога. Другие души, из любопытства и надежды, что вернутся потом обратно, также искусились попробовать спуститься в седьмую сферу, где есть смерть, боль и болезни. Они стали создавать свои судьбы, но запутались в желаниях. Они забыли о своём Доме, как блудные дети, увлеклись игрой, всё время перевоплощаясь в физическом теле. Они стали актёрами своих творений и желаний. Позже они разучились говорить на языке Души, так как создали множество понятий и языков на уровне разума, что разделило всех на Земле. Когда Души уставали от жизни в низших мирах, где постоянно жизнь прекращается со смертью, они обращались с молитвой к Высшему «Я» (Богу) и просили открыть секрет вечной жизни, или Путь возвращения Домой, в вечный Рай.

Тут искатель Истины, услышавший призывы во сне, обрадовался, что он услышал о том, что давно искал, и, не удержавшись, воскликнул:

— Пожалуйста, Святой, прошу ради всего святого, раскрой мне, как я могу быть уверен, что после смерти тела не попаду в миры, где господствует мыслящий разум?

На что Святой отвечал, что Бог в облике Святого-Мастера спускается из вечного Рая каждый век на Землю. Сила Бога спускается в Светозвуковом потоке в облике простого человека, как одевается правитель государства в простые одежды, чтобы проверить жизнь всех падших Душ и дать им шанс вернуться в небесный дом. И если Святой Учитель видит страдания людей, то пробуждает зрение и слух Души в каждом, кто не хочет больше страдать. Нищих духом он делает богатыми. И тогда Душа начинает отличать иллюзию и реальность, различать вечное и временное, слышать Звук небесных сфер, из которых она пришла много миллионов лет назад.

Искатель Истины обрадовался, что он может познать вечное, и спросил:

— Как найти Святого-Мастера, который сможет пробудить зрение и слух моей Души, чтобы я слышал звучание Рая и был уверен в том, что всё это реально познаваемо на Земле?

На это Святой ответил:

— Чтобы найти истинного проводника к Свету на Земле, ищи по всему миру того, кого называют Мастером Внутреннего Звука и Света, или хранителем ключей от семи сфер. Чтобы пройти к нему, нужно знать секретное Слово «Сач Кханд». Запомни его на всю жизнь, если хочешь заслужить милость быть принятым Святым. Если ты вспомнишь о вечном, когда всё остальное потеряет смысл для тебя, то найдёшь секретную обитель, которая охраняется от сомневающихся, неискренних, гордых, самолюбивых людей. И хранитель ключей от семи сфер безусловно примет тебя.

Но Искатель Истины усомнился в том, что сможет найти его, и спросил:

— Как я могу быть уверен, что найду хранителя ключей от семи сфер?

Святой ответил, что его не нужно искать. Он сам найдёт тебя, когда ты будешь готов принять его и следовать его словам на практике с терпением и верой.

Святой в белых одеждах открыл Искателю Истины тайну о том, что только тот, кто найдёт хранителя ключей от семи сфер, получит освобождение от семи уровней сна, от тьмы разума, пробудится в вечном потоке Света, познает Рай при жизни, и для него больше не будет смерти, страхов и страданий.

После этого откровения Святого в белых одеждах Искатель Истины проснулся. Он запомнил сон и видение. Но подумал, что всё это был только лишь сон и выдумка его ума. Но всё же странник записал свой сон на бумаге и спрятал её.

И вот он отправился в ближайшую деревню, чтобы попросить воды и пищи у людей. Когда странник дошёл до деревни, он постучал в первую попавшуюся дверь. И двери ему открыла очаровательная девушка, которую звали Красота. Искатель Истины попросил еды, и его впустили. Странник приятно поел и уже собирался уйти. Но так как было уже темно, ему предложили остаться до завтра и разрешили переночевать на сеновале. Искатель Истины согласился. На следующий день родители Красоты, которых звали Внешность и Форма, попросили его немного помочь в хозяйстве. Он с радостью оказал помощь, так как испытывал благодарность за ночлег. На следующий день появилась другая работа, в которой он хотел помочь Красоте, внешность которой ему очень понравилась, и он почувствовал привязанность. И так продолжалось сорок дней. Разум странника привык к еде, к дому и семье.

Так он прожил в том доме три месяца. За это время Красота, Внешность и Форма очень сильно привыкли к Искателю Истины. И вот родители попросили Странника жениться на Красоте, чтобы спокойно умереть в старости.

Искатель Истины согласился. Так началась его семейная жизнь. Но в течение года родители Красоты умерли, и тогда Искатель Истины вспомнил о надвигающейся смерти и почувствовал волнение. Но старался не думать о ней. Он продолжал жить по привычке. Странник захотел с Красотой детей, чтобы как-то скрасить временную жизнь. Но его супруга заболела непонятной для него болезнью, и с каждым годом её здоровье ухудшалось. Он постоянно заботился о ней и далеко не мог отойти. И вдруг однажды утром он застал Красоту бездыханной. Он осознал, что его жена скоропостижно умерла ночью, а он даже не смог с ней попрощаться. Сожаленье в разуме о потере съедало его. И он не хотел больше жить. Он осознал, что все умирают, даже самые красивые, и нет на Земле вечного счастья. Он осознал, что всё время своей жизни он страдал в жажде удовлетворения своих желаний, но так и остался несчастным и неудовлетворённым жизнью.

Искатель Истины наполнился горем и только сейчас вспомнил, что он забыл о своих душевных поисках. Позже он узнал, что все жители деревни заражены какой-то неизлечимой болезнью, которая называется Неминуемая Старость и которая ускоряет приближение смерти в пять раз. Узнав об этом, Искатель Истины испугался, что он тоже может вскоре умереть, так и не разгадав Тайну жизни. Но его отвлекали всё время какие-то бытовые и мирские дела в доме. Он каждый день откладывал свои поиски на завтра. Но это «завтра» никогда не наступало. Разум Искателя Истины находил каждый день какие-то новые заботы. И так время поисков откладывалось на потом…

Но однажды была сильная гроза, и молния ударила в соломенную крышу. Дом Искателя Истины загорелся. Он наспех взял всё, что успел.

Зная добро и зло, вы будете, как боги.

Слова змия.

Акбар — многих земель властитель, завоеватель, покоритель, защитник, охранитель и обладатель, — впал в раздумье. Те, кто заглядывали в его глаза, видели, — как смотрят в дом сквозь окна, — что пусто в душе повелителя Акбара, как пусто бывает в душе, опустошённой тоскою. Он отдалил от себя приближённых и сам отдалился от дел. Его верховный визирь, старец, служивший ещё его деду, один взял на себя смелость приблизиться, пасть к ногам и говорить, когда повелитель молчал:

— Повелитель! Тоскует по тебе твоя страна, как жена тоскует в разлуке по мужу. Страшен твой гнев. Но ещё страшнее, когда ни гнева, ни радости — ничего в твоей душе не пробуждает твоя страна. Взгляни на неё и милостию или гневом, но вспомни о ней. Казни, но подумай!

Акбар посмотрел на старика и сказал:

— Мой визирь! Однажды на охоте, в горах, я приблизился к пещере, в которой, как сказали мне, жил святой отшельник. Остановившись у входа, я сказал громким голосом: «Акбар! Этим именем позовёт меня на свой суд тот, кто дал мне власть над многими землями. Так зовут меня люди, одни с ненавистью, другие с почтением, все со страхом. Если это имя знакомо тебе, выйди мне навстречу, чтобы я при свете дня мог видеть тебя и насладиться твоей беседой!» И голос из глубины пещеры ответил мне: «Акбар! Я знаю твоё имя и чту того, кто дал тебе власть над людьми на радость их или на горе — не мне судить. Но я не выйду навстречу тебе. Иди сам, если смеешь!» В удивлении я спросил: «Ты болен и недвижим? Но по голосу нельзя этого подумать!» Он отвечал: «Увы мне! Я ещё здоров. Могу двигаться и причинить вред!» Тогда я сам вошёл к нему в пещеру и, освоившись с темнотой, увидел человека во цвете лет и, кажется, сил, но лежавшего неподвижно, словно расслабленного болезнью. «Что за причина того, что ты отказался выйти ко мне навстречу, хотя я не только повелитель, но и твой гость? И какая смелость нужна была с моей стороны, чтобы войти к тебе?» Он отвечал: «Акбар!» Он говорил со мной учтиво, но спокойно, потому что мудрость не боится. «Акбар! Тому, кто дал жизнь всему живущему, я дал клятву: никого не убивать. И с этих пор я лежу неподвижно. Я не смею сделать шага, чтобы не раздавить муравья, ползущего по земле. Я неподвижен, потому что боюсь совершить убийство. Пусть ходит тот, кто смеет!» Визирь! Я похож теперь на этого человека. Я боюсь сделать шаг, чтоб не совершить греха или преступления. Я не знаю, что такое добро и зло. Я похож на человека, вышедшего сеять, кошница которого полна зёрен неведомых ему растений. Я разбрасываю полными пригоршнями зёрна и не знаю, что из них вырастет. Полезные, сладкие травы или же полные яда. Визирь! Что добро? Что зло? И как надо жить?

Визирь развёл руками и сказал:

— Повелитель! Я пишу законы, — но что такое добро и что такое зло, я до сих пор не думал, а я стар. Я предписываю, как надо жить другим. Но как надо жить мне самому — я не знаю. И я не думаю, чтобы кто-нибудь в окружении мог ответить на твои вопросы.

Они позвали царедворца, и Акбар спросил его:

— Что такое добро? Что такое зло? И как надо жить?

Царедворец поклонился до земли и сказал:

— Повелитель! Добро — это то, что тебе нравится, а зло — то, за что ты гневаешься. И жить каждый должен так, чтобы тебе это нравилось!

— Ты счастливый человек! — с грустью улыбнулся Акбар. — Ты всё знаешь. Для тебя всё ясно и просто. Что тебе нужно для полного счастья?

Придворный радостно поклонился и сказал:

— По ту сторону озера, против твоего дворца, есть дом, окружённый тенистым садом…

Акбар прервал его:

— Возьми себе этот дом и прячься в тенистом саду так, чтобы я тебя никогда не видел. Иди!

Повелитель и его визирь приказали через глашатаев кликнуть клич по всей стране: «Кто знает, что такое добро и что такое зло, кто может кратко сказать это и научить, как надо жить, — пусть идёт к Акбару и говорит, надеясь на богатое вознаграждение».

Но знающих набралось так много, что старый визирь добавил им: «Тот же, кто скажет вздор, лишится головы».

И тогда осталось только четверо.

— Я знаю! — с твёрдостью сказал один, одетый в рубище.

— Я знаю! — сказал другой, весь опутанный тяжёлыми железными цепями.

— Я знаю! — сказал третий, весь иссохший.

— Мне кажется, что я догадываюсь! — сказал четвёртый, одетый не в рубище, не иссохший и не обременённый цепями.

Они были допущены к Акбару.

Акбар встал перед ними, коснулся рукою земли и сказал:

— Учителя! Вам — слово, мне — внимание. Я слушаю вас.

К нему приблизился первый, одетый в рубище, и, мерцая глазами, как погасшими звёздами, спросил:

— Брат мой Акбар! Любишь ли ты своих врагов?

Акбар удивился и ответил:

— Я люблю врагов. Только — мёртвыми.

На это человек с мерцающими глазами возразил:

— Напрасно. Аллах велел любить всех. Надо всех любить, и всех одинаково. Тех, кто делает нам добро, и тех, кто делает нам зло; тех, кто приятен, и тех, кто неприятен; хороших и дурных. Друзей и врагов. Добро — любовь. И всё остальное — зло.

— Бедные мои друзья! — вздохнул Акбар. — Они должны разделить участь моих врагов! Неужели же для друзей нельзя выдумать ничего получше?

— Нет! — отвечал человек с мерцающими глазами.

— Это печально! Мне жаль тех, кто хочет сделать мне добро. Я буду к ним неблагодарен, сравняв их с теми, кто делает мне только зло. И мне кажется, что всех одинаково любить — это значит ко всем относиться безразлично! Что скажешь ты?

Человек, обременённый цепями, с трудом поднялся и, задыхаясь, сказал:

— Мало любить других. Надо ненавидеть себя. Своё тело. И истязать его, как врага. Ибо тело — это дьявол. И грех — его смрад. Надо ненавидеть своё тело, ибо оно полно желаний. Надо ненавидеть своё тело, потому что оно источник грешных наслаждений. Надо укрощать его. Ибо тело — это дьявол.

Акбар всплеснул руками.

— Боже! Неужто ж колени матери — ведь это тоже тело! — это тоже дьявол?

— Дьявол! — ответил человек в цепях.

— И губы моей жены, которые шептали мне «люблю» — дьявол?

— Дьявол!

— И все наслаждения — дьявол? Цветы с их ароматом?

— Дьявол!

— И эти звёзды, что радуют глаза?

— Глаза — тело. Наслаждение телесное. Дьявол!

— Кто ж тогда создал мир? И зачем? Зачем же тот, кто создал мир, рассыпал дьявола по небу, по земле, в воздухе, на коленях матери и на губах женщин? Зачем же столько опасностей для бедного и слабого человека?

— Так хочет тот, кто создал! — сказал человек в цепях.

— По вашим словам, я должен любить всех и ненавидеть только самого себя. Что скажешь ты?

Весь высохший человек улыбнулся с презрением:

— Как будто ненавидеть только тело — это всё? Как будто грех родится в теле, а не в мыслях? Надо ненавидеть мысль. Ненавидеть и бояться. Бояться и гнать от себя. В мыслях родятся желания. В мыслях родятся сомнения. В мыслях родится грех. Мыслями, как сетями, ловит нас дьявол. Мысль — его смрад. Сколько дерзких вопросов ты задал, Акбар! Сколько их родилось в твоих мыслях!

— Какая же мерзость тогда человек! — в отчаянии воскликнул Акбар. — И зачем было его создавать? И к чему ему жить? Зачем существовать этой куче навоза, которая называется телом, и издавать зловоние, которое называется мыслями! Говори ты, четвёртый! Если можешь хоть что-нибудь ещё найти в человеке гнусного и отвратительного!

Тот, кто не был одет в рубище и не казался иссохшим и не носил цепей, поклонился и сказал:

— Повелитель! Я с глубоким почтением слушал слова этих учителей. Чтобы знать людей, надо быть Богом. Но чтобы знать Бога, надо быть сверхбогом. А они говорят, что знают его и все его желания. Я верю в существование Бога. Если мы возьмём вот эти слова, разрежем их на буквы, и эти буквы рассыплем по полу, — получится хаос и бессмыслица. Но если я приду и увижу, что отдельные буквы сложены так, что из них выходят слова, я скажу, что это сделало какое-то разумное существо. «Вот почему я верю в бога», — как сказал один древний мудрец. Но я слишком скромен, чтобы судить, каков он, и чего он хочет, и чего не хочет. Представь себе, что к тебе на шлем села муха. Неужели она может представить себе, кто ты, и куда и зачем ты идёшь?

Лицо Акбара прояснилось.

— Судя по твоим словам, ты кажешься мне человеком скромным и рассудительным. Можешь ли ты кратко сказать нам, что такое добро и что такое зло?

— Мне кажется, повелитель, что я догадываюсь, и мне кажется, что догадываюсь верно.

— Скажи же нам твою догадку, чтобы мы могли судить.

— Мне кажется, что это просто. Всё, что причиняет людям страдание, есть зло. Всё, что причиняет удовольствие, есть добро. Доставляй удовольствия себе и другим. Не причиняй страданий ни другим, ни себе. В этом вся нравственность и все религии.

Акбар задумался и, подумав, сказал:

— Не знаю, так ли это. Но чувствую, что всё моё тело и вся моя душа мне говорят, что это так. Требуй теперь, согласно условию, всего, что ты хочешь. Я буду рад показать и мою благодарность, и моё всемогущество!

— Повелитель! Мне не нужно многого. Верни мне только то мгновение, когда я вошёл к тебе, и то время, которое я провёл у тебя.

Акбар посмотрел на него с удивлением:

— Разве время возвращается?

Тот улыбнулся.

— Ты прав. Всё можно вернуть. Потерянное богатство, даже из потерянного здоровья можно вернуть хоть крупицы. Только времени, одного времени не вернёшь ни мгновенья. С каждым мгновеньем мы ближе к смерти. И лови, и наполняй каждое из них, потому что оно не повторится. Ты спрашивал: как надо жить? Пусть каждое мгновение будет радостно для тебя. Постарайся, чтобы оно было удовольствием для других. И если ты при этом никому не причинишь страданья, — считай себя совсем счастливым. Не теряй жизни! Жизнь есть сад. Насаждай его цветами, чтобы в старости было где гулять воспоминаниями.

Акбар улыбнулся ему и со светлой улыбкой вышел к своим визирям.

— Друзья мои, займёмся делами и удовольствиями. Постараемся, чтобы это доставляло радость хоть кому-нибудь и по возможности никому не причинило страданья.

Зная добро и зло, вы будете, как боги.

Слова змия.

Акбар — многих земель властитель, завоеватель, покоритель, защитник, охранитель и обладатель, — впал в раздумье. Те, кто заглядывали в его глаза, видели, — как смотрят в дом сквозь окна, — что пусто в душе повелителя Акбара, как пусто бывает в душе, опустошённой тоскою. Он отдалил от себя приближённых и сам отдалился от дел. Его верховный визирь, старец, служивший ещё его деду, один взял на себя смелость приблизиться, пасть к ногам и говорить, когда повелитель молчал:

— Повелитель! Тоскует по тебе твоя страна, как жена тоскует в разлуке по мужу. Страшен твой гнев. Но ещё страшнее, когда ни гнева, ни радости — ничего в твоей душе не пробуждает твоя страна. Взгляни на неё и милостию или гневом, но вспомни о ней. Казни, но подумай!

Акбар посмотрел на старика и сказал:

— Мой визирь! Однажды на охоте, в горах, я приблизился к пещере, в которой, как сказали мне, жил святой отшельник. Остановившись у входа, я сказал громким голосом: «Акбар! Этим именем позовёт меня на свой суд тот, кто дал мне власть над многими землями. Так зовут меня люди, одни с ненавистью, другие с почтением, все со страхом. Если это имя знакомо тебе, выйди мне навстречу, чтобы я при свете дня мог видеть тебя и насладиться твоей беседой!» И голос из глубины пещеры ответил мне: «Акбар! Я знаю твоё имя и чту того, кто дал тебе власть над людьми на радость их или на горе — не мне судить. Но я не выйду навстречу тебе. Иди сам, если смеешь!» В удивлении я спросил: «Ты болен и недвижим? Но по голосу нельзя этого подумать!» Он отвечал: «Увы мне! Я ещё здоров. Могу двигаться и причинить вред!» Тогда я сам вошёл к нему в пещеру и, освоившись с темнотой, увидел человека во цвете лет и, кажется, сил, но лежавшего неподвижно, словно расслабленного болезнью. «Что за причина того, что ты отказался выйти ко мне навстречу, хотя я не только повелитель, но и твой гость? И какая смелость нужна была с моей стороны, чтобы войти к тебе?» Он отвечал: «Акбар!» Он говорил со мной учтиво, но спокойно, потому что мудрость не боится. «Акбар! Тому, кто дал жизнь всему живущему, я дал клятву: никого не убивать. И с этих пор я лежу неподвижно. Я не смею сделать шага, чтобы не раздавить муравья, ползущего по земле. Я неподвижен, потому что боюсь совершить убийство. Пусть ходит тот, кто смеет!» Визирь! Я похож теперь на этого человека. Я боюсь сделать шаг, чтоб не совершить греха или преступления. Я не знаю, что такое добро и зло. Я похож на человека, вышедшего сеять, кошница которого полна зёрен неведомых ему растений. Я разбрасываю полными пригоршнями зёрна и не знаю, что из них вырастет. Полезные, сладкие травы или же полные яда. Визирь! Что добро? Что зло? И как надо жить?

Визирь развёл руками и сказал:

— Повелитель! Я пишу законы, — но что такое добро и что такое зло, я до сих пор не думал, а я стар. Я предписываю, как надо жить другим. Но как надо жить мне самому — я не знаю. И я не думаю, чтобы кто-нибудь в окружении мог ответить на твои вопросы.

Они позвали царедворца, и Акбар спросил его:

— Что такое добро? Что такое зло? И как надо жить?

Царедворец поклонился до земли и сказал:

— Повелитель! Добро — это то, что тебе нравится, а зло — то, за что ты гневаешься. И жить каждый должен так, чтобы тебе это нравилось!

— Ты счастливый человек! — с грустью улыбнулся Акбар. — Ты всё знаешь. Для тебя всё ясно и просто. Что тебе нужно для полного счастья?

Придворный радостно поклонился и сказал:

— По ту сторону озера, против твоего дворца, есть дом, окружённый тенистым садом…

Акбар прервал его:

— Возьми себе этот дом и прячься в тенистом саду так, чтобы я тебя никогда не видел. Иди!

Повелитель и его визирь приказали через глашатаев кликнуть клич по всей стране: «Кто знает, что такое добро и что такое зло, кто может кратко сказать это и научить, как надо жить, — пусть идёт к Акбару и говорит, надеясь на богатое вознаграждение».

Но знающих набралось так много, что старый визирь добавил им: «Тот же, кто скажет вздор, лишится головы».

И тогда осталось только четверо.

— Я знаю! — с твёрдостью сказал один, одетый в рубище.

— Я знаю! — сказал другой, весь опутанный тяжёлыми железными цепями.

— Я знаю! — сказал третий, весь иссохший.

— Мне кажется, что я догадываюсь! — сказал четвёртый, одетый не в рубище, не иссохший и не обременённый цепями.

Они были допущены к Акбару.

Акбар встал перед ними, коснулся рукою земли и сказал:

— Учителя! Вам — слово, мне — внимание. Я слушаю вас.

К нему приблизился первый, одетый в рубище, и, мерцая глазами, как погасшими звёздами, спросил:

— Брат мой Акбар! Любишь ли ты своих врагов?

Акбар удивился и ответил:

— Я люблю врагов. Только — мёртвыми.

На это человек с мерцающими глазами возразил:

— Напрасно. Аллах велел любить всех. Надо всех любить, и всех одинаково. Тех, кто делает нам добро, и тех, кто делает нам зло; тех, кто приятен, и тех, кто неприятен; хороших и дурных. Друзей и врагов. Добро — любовь. И всё остальное — зло.

— Бедные мои друзья! — вздохнул Акбар. — Они должны разделить участь моих врагов! Неужели же для друзей нельзя выдумать ничего получше?

— Нет! — отвечал человек с мерцающими глазами.

— Это печально! Мне жаль тех, кто хочет сделать мне добро. Я буду к ним неблагодарен, сравняв их с теми, кто делает мне только зло. И мне кажется, что всех одинаково любить — это значит ко всем относиться безразлично! Что скажешь ты?

Человек, обременённый цепями, с трудом поднялся и, задыхаясь, сказал:

— Мало любить других. Надо ненавидеть себя. Своё тело. И истязать его, как врага. Ибо тело — это дьявол. И грех — его смрад. Надо ненавидеть своё тело, ибо оно полно желаний. Надо ненавидеть своё тело, потому что оно источник грешных наслаждений. Надо укрощать его. Ибо тело — это дьявол.

Акбар всплеснул руками.

— Боже! Неужто ж колени матери — ведь это тоже тело! — это тоже дьявол?

— Дьявол! — ответил человек в цепях.

— И губы моей жены