Здравствуйте, друзья.
До последнего я пытался оградить своё творчество от происходящего, но делать вид, что ничего не происходит – как минимум, странно. Пришло время и мне высказаться по этому поводу. И в первую очередь хочу обратиться к читателям из Украины, которые в личных переписках массово требуют от меня каких-то действий.
В своё время я написал огромное количество рассказов о войне на Донбассе, которая, кстати, напрямую затронула мою семью. Скажите мне, спасли ли эти тексты хотя бы одну жизнь? Заставили хотя бы одного человека бросить оружие? Нет. Они их и не читали, а те кто читал – те люди, сидящие по подвалам, – те и так всё знали без меня и могли рассказать гораздо больше, чем я. Может быть, эти рассказы сподвигли кого-то на мирный протест в центре Киева против войны на Донбассе? Я такого не видел. Чего же вы сейчас от меня хотите? Когда оружие начинает говорить, слова уже не имеют веса.
Если же вас интересует моя позиция, то вот она. Всё происходящее – общая трагедия для двух наших народов, катастрофа. Я не рад этой войне. Как не рад был войне на Донбассе. Радоваться войне – ненормально и бесчеловечно. Но ещё аморальнее, на мой взгляд, в это непростое время становиться рупором пропаганды, направленной против своей страны. Я – русский, а Россия – моя Родина. Так же, как и для вас – Украина. Так случилось, что наши страны стали противниками. Ни вы, ни я не принимали этого решения. Вы, как можете, защищаете свою Родину хотя бы в соцсетях. Понимаю вас. Но почему же вы думаете, что я выступлю против своей страны? У меня нет другой и её судьбу мне придётся разделить с ней. Так же, как и вам – судьбу Украины. Поэтому не тратьте своё время и силы, пытаясь в переписках превратить меня в ручного пропагандиста. Обратитесь к тем, кто хочет и умеет им быть. Единственный пример пропаганды, который я могу себе позволить – это пожелать нашим странам скорейшего мира. Он обязательно наступит, по-другому не может быть.
Мне бы хотелось, чтобы хотя бы сюда, в этот маленький мирок моего творчества не проникла война, поэтому призываю всех читателей к благоразумию. Оскорбления участников, проклятия и прочие непотребства будут завершаться баном независимо от национальной принадлежности. Здесь войны не будет.
©ЧеширКо
Понравился сайт?Поделись с друзьями!
Статистика ВК сообщества "Дневник Домового | Евгений ЧеширКо"
Добро пожаловать в мои миры
94 793
27457-ое место по числу подписчиков
5.40%
12.11%
сегодня 0 (0.00%)
за неделю 129 (0.14%)
за месяц 425 (0.45%)
Графики роста подписчиков
Лучшие посты
Все войны и конфликты рано или поздно заканчиваются, и жизнь продолжается. А продолжаете её вы – женщины. Вы и есть жизнь. С праздником!
Новая жизнь
– Что на этот раз?
Смерть подпёрла голову рукой и посмотрела на человека, сидевшего по другую сторону стола.
– Таблетки, – продемонстрировал он несколько пустых блистеров и откинулся на спинку стула, – на этот раз всё точно получится.
– Таблетки... – задумчиво повторила Смерть и отбила костяшками пальцев по столу какой-то легкомысленный мотивчик, – по опыту могу сказать, что задумка не самая удачная.
– Я всё просчитал, – ухмыльнулся человек, – стопроцентный вариант.
– Ну, посмотрим, – пожала плечами она.
Несколько минут прошли в тишине. Человек напряженно прислушивался к ощущениям в своём теле, Смерть неподвижно сидела, уставившись в одну точку.
– Это уже который раз? – повернув голову, спросила она безразличным тоном.
– Третий. В первый раз верёвка порвалась, а во второй забыл окно закрыть и весь газ вышел.
– Третий... – зачем-то снова повторила она за человеком.
Разговор явно не клеился, да и не было в нём особой необходимости. Человек делал то, что считал нужным, Смерть ждала того, что было неизбежным – каждый занимался своим делом. Но всё же она снова прервала затянувшееся молчание.
– Никогда не спрашивала, но сейчас стало интересно. Могу я задать вопрос?
– Давай.
– Зачем?
Человек вздохнул, провел ладонью по лицу и, собравшись с мыслями, ответил:
– Надоело.
– И всё?
– Да, просто надоело.
– Жить?
– Наоборот. Надоело не жить, – устало улыбнулся он.
– Так живи, кто тебе мешает?
– Сам себе мешаю, наверное, – он подался вперед и, положив руки на стол, быстро затараторил, будто боясь не успеть высказаться, – вроде бы живу, а вроде бы и нет, понимаешь? Ни семьи, ни друзей, ни любимого дела. Шатаюсь по свету, как неприкаянный. Ничего не интересно, ничего не увлекает. Всё серое, безликое и ничтожное. Какой в этом смысл? Каждое утро просыпаюсь и уже знаю, как пройдёт день. Вплоть до минуты. Я знаю всё наперед – во-сколько я выйду из дома, во-сколько вернусь домой, кто будет сегодня в офисе и что каждый из них мне скажет в течение дня. Я знаю, какой я фильм буду смотреть вечером, знаю и то, что я под него усну, чтобы завтра проснуться и снова побежать по этому грёбаному кругу. А в выходные я напьюсь, чтобы хоть немного отключиться от всего этого. Я знаю, что я буду пить и сколько. Знаю, что утром мне понадобятся цитрамон и анальгин, которые лежат во втором ящике стола. Я знаю, что у меня осталось шесть таблеток цитрамона и две анальгина. Я знаю, что в конце месяца в мой почтовый ящик сунут счета за коммуналку, которые я отнесу домой, не заглядывая в них, чтобы не расстраиваться, и положу их на этот стол, где они будут лежать весь месяц. Я знаю, что расскажут мне в вечерних новостях, знаю и то, чего не расскажут. Знаю, что летом я захочу поехать на море, а когда приеду буду хотеть поскорее вернуться домой. Знаю, что в квартире нужно давно сделать ремонт, знаю и то, что я его делать не буду. А ещё я знаю, что я никому на этом свете не нужен, как и мне не нужен никто. Вот и скажи, для чего это всё? Вот это единственное, чего я не знаю, но теперь мне и это уже неинтересно. А смерти я не боюсь. Для меня это всего лишь конец всего этого тупого однообразия.
Человек закончил свой монолог и снова откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.
– Не боишься... – повторила Смерть его слова после недолгого молчания.
– Нет, уже не боюсь.
– То есть, ты хочешь сказать, что я спасаю от жизни таких как ты? Хочешь сказать, что я прихожу к таким как ты на помощь?
– Выходит, что так, – усмехнулся человек.
Края её капюшона задрожали, а пальцы вцепились в край стола. Но человек совсем не обратил на это никакого внимания.
– Выходит, что так... – в очередной раз повторила она и замолчала на несколько минут, после чего снова заговорила, – знаешь сколько раз я помогала людям, к которым приходила?
– Не знаю.
– Ни разу. Я не могу ничем помочь тем, чьё время пришло. А знаешь сколько раз я хотела хоть чем-то помочь тем, кто оставался рядом с мёртвым телом?
Человек промолчал.
– Миллионы раз. Миллионы раз я хотела хоть чем-то помочь этим несчастным людям с обезумевшими от горя глазами, клочьями вырывающих волосы из своих голов, этим людям с текущей по подбородкам кровью от прокушенных в отчаянии губ, воющих по-звериному, разбивающих головы об стены, раздирающих ногтями свою кожу... Все они ненавидели меня и проклинали, но я всё равно хотела им помочь. И ни разу я никому ничем не помогла – я не могу этого делать, я не умею.
Она медленно повернула голову и посмотрела на человека, внимательно её слушающего.
– И теперь ты говоришь, что я должна тебе помочь просто потому, что тебе всё надоело?
– Всё это, конечно, очень печально, но у тебя нет другого выхода, – равнодушно пожал плечами человек.
Смерть вскочила на ноги, опрокинув на пол стул и, склонившись над столом, схватила человека за горло костлявой рукой. Тот ухватился за неё обеими руками, пытаясь оторвать от себя, но хватка была мёртвой.
– Не боишься, значит? А знаешь ли ты, глупое создание, как умоляют меня прийти люди, мучающиеся от адских болей? Знаешь ли ты, что каждую секунду я слышу их голоса в своей голове? Видел ли ты, с какой надеждой смотрят на меня люди, действительно потерявшие всё самое дорогое в своей жизни – своих детей? Слышал ли, как они зовут меня на помощь, как просят меня о милости? Они говорят со мной прямо сейчас, и я их слышу. Каждого слышу, понимаешь ты, мерзкий человек? И я не могу им помочь, я не имею на это права. Вместо того, чтобы успокоить их, я сижу с тобой на кухне и слушаю твоё нытьё. Ты говоришь, что не боишься меня? Это они меня не боятся, а ты... ты просто... – её хриплый голос вдруг дрогнул и стал каким-то жалостливым и просящим, – отпусти меня, пожалуйста, отпусти. У меня нет сил слышать их и смотреть на тебя. Я не хочу тебя видеть, не хочу тебя знать и не хочу тебе помогать. Отпусти, прошу.
Лицо человека побледнело от недостатка воздуха, он всё еще пытался оторвать от шеи её пальцы, но с каждой секундой его руки становились всё слабее, а взгляд всё менее осмысленным. Смерть молча вглядывалась в его лицо и в какой-то момент она увидела в его глазах то, что хотела – страх вспыхнул в них и забегал холодными огоньками. Она тут же разжала кисть. Человек схватился за горло и повалился на пол, жадно втягивая воздух открытым ртом.
Смерть медленно опустилась рядом с ним и положила руку на голову.
– Тебе не жалко себя, но пожалей хотя бы меня. Не заставляй меня себя ненавидеть за то, что я пришла на помощь к ничтожеству, когда меня ждут те, кто в ней по-настоящему нуждается. Прошу тебя.
Человек потихоньку стал приходить в себя. Его взгляд перестал блуждать и сфокусировался, наконец, на тёмной гостье.
– А как же я? – выдавил он из себя.
– Теперь ты боишься меня, – внимательно вгляделась в его глаза Смерть, – это значит, что ты уже стал сильнее. Не останавливайся.
Человек помедлил, а затем сунул в рот несколько пальцев. Через секунду его вырвало прямо на пол. Смерть одобрительно кивнула и погладила его по голове.
– Ничего, ничего... Новая жизнь всегда начинается довольно странным образом.
©ЧеширКо
– Что на этот раз?
Смерть подпёрла голову рукой и посмотрела на человека, сидевшего по другую сторону стола.
– Таблетки, – продемонстрировал он несколько пустых блистеров и откинулся на спинку стула, – на этот раз всё точно получится.
– Таблетки... – задумчиво повторила Смерть и отбила костяшками пальцев по столу какой-то легкомысленный мотивчик, – по опыту могу сказать, что задумка не самая удачная.
– Я всё просчитал, – ухмыльнулся человек, – стопроцентный вариант.
– Ну, посмотрим, – пожала плечами она.
Несколько минут прошли в тишине. Человек напряженно прислушивался к ощущениям в своём теле, Смерть неподвижно сидела, уставившись в одну точку.
– Это уже который раз? – повернув голову, спросила она безразличным тоном.
– Третий. В первый раз верёвка порвалась, а во второй забыл окно закрыть и весь газ вышел.
– Третий... – зачем-то снова повторила она за человеком.
Разговор явно не клеился, да и не было в нём особой необходимости. Человек делал то, что считал нужным, Смерть ждала того, что было неизбежным – каждый занимался своим делом. Но всё же она снова прервала затянувшееся молчание.
– Никогда не спрашивала, но сейчас стало интересно. Могу я задать вопрос?
– Давай.
– Зачем?
Человек вздохнул, провел ладонью по лицу и, собравшись с мыслями, ответил:
– Надоело.
– И всё?
– Да, просто надоело.
– Жить?
– Наоборот. Надоело не жить, – устало улыбнулся он.
– Так живи, кто тебе мешает?
– Сам себе мешаю, наверное, – он подался вперед и, положив руки на стол, быстро затараторил, будто боясь не успеть высказаться, – вроде бы живу, а вроде бы и нет, понимаешь? Ни семьи, ни друзей, ни любимого дела. Шатаюсь по свету, как неприкаянный. Ничего не интересно, ничего не увлекает. Всё серое, безликое и ничтожное. Какой в этом смысл? Каждое утро просыпаюсь и уже знаю, как пройдёт день. Вплоть до минуты. Я знаю всё наперед – во-сколько я выйду из дома, во-сколько вернусь домой, кто будет сегодня в офисе и что каждый из них мне скажет в течение дня. Я знаю, какой я фильм буду смотреть вечером, знаю и то, что я под него усну, чтобы завтра проснуться и снова побежать по этому грёбаному кругу. А в выходные я напьюсь, чтобы хоть немного отключиться от всего этого. Я знаю, что я буду пить и сколько. Знаю, что утром мне понадобятся цитрамон и анальгин, которые лежат во втором ящике стола. Я знаю, что у меня осталось шесть таблеток цитрамона и две анальгина. Я знаю, что в конце месяца в мой почтовый ящик сунут счета за коммуналку, которые я отнесу домой, не заглядывая в них, чтобы не расстраиваться, и положу их на этот стол, где они будут лежать весь месяц. Я знаю, что расскажут мне в вечерних новостях, знаю и то, чего не расскажут. Знаю, что летом я захочу поехать на море, а когда приеду буду хотеть поскорее вернуться домой. Знаю, что в квартире нужно давно сделать ремонт, знаю и то, что я его делать не буду. А ещё я знаю, что я никому на этом свете не нужен, как и мне не нужен никто. Вот и скажи, для чего это всё? Вот это единственное, чего я не знаю, но теперь мне и это уже неинтересно. А смерти я не боюсь. Для меня это всего лишь конец всего этого тупого однообразия.
Человек закончил свой монолог и снова откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.
– Не боишься... – повторила Смерть его слова после недолгого молчания.
– Нет, уже не боюсь.
– То есть, ты хочешь сказать, что я спасаю от жизни таких как ты? Хочешь сказать, что я прихожу к таким как ты на помощь?
– Выходит, что так, – усмехнулся человек.
Края её капюшона задрожали, а пальцы вцепились в край стола. Но человек совсем не обратил на это никакого внимания.
– Выходит, что так... – в очередной раз повторила она и замолчала на несколько минут, после чего снова заговорила, – знаешь сколько раз я помогала людям, к которым приходила?
– Не знаю.
– Ни разу. Я не могу ничем помочь тем, чьё время пришло. А знаешь сколько раз я хотела хоть чем-то помочь тем, кто оставался рядом с мёртвым телом?
Человек промолчал.
– Миллионы раз. Миллионы раз я хотела хоть чем-то помочь этим несчастным людям с обезумевшими от горя глазами, клочьями вырывающих волосы из своих голов, этим людям с текущей по подбородкам кровью от прокушенных в отчаянии губ, воющих по-звериному, разбивающих головы об стены, раздирающих ногтями свою кожу... Все они ненавидели меня и проклинали, но я всё равно хотела им помочь. И ни разу я никому ничем не помогла – я не могу этого делать, я не умею.
Она медленно повернула голову и посмотрела на человека, внимательно её слушающего.
– И теперь ты говоришь, что я должна тебе помочь просто потому, что тебе всё надоело?
– Всё это, конечно, очень печально, но у тебя нет другого выхода, – равнодушно пожал плечами человек.
Смерть вскочила на ноги, опрокинув на пол стул и, склонившись над столом, схватила человека за горло костлявой рукой. Тот ухватился за неё обеими руками, пытаясь оторвать от себя, но хватка была мёртвой.
– Не боишься, значит? А знаешь ли ты, глупое создание, как умоляют меня прийти люди, мучающиеся от адских болей? Знаешь ли ты, что каждую секунду я слышу их голоса в своей голове? Видел ли ты, с какой надеждой смотрят на меня люди, действительно потерявшие всё самое дорогое в своей жизни – своих детей? Слышал ли, как они зовут меня на помощь, как просят меня о милости? Они говорят со мной прямо сейчас, и я их слышу. Каждого слышу, понимаешь ты, мерзкий человек? И я не могу им помочь, я не имею на это права. Вместо того, чтобы успокоить их, я сижу с тобой на кухне и слушаю твоё нытьё. Ты говоришь, что не боишься меня? Это они меня не боятся, а ты... ты просто... – её хриплый голос вдруг дрогнул и стал каким-то жалостливым и просящим, – отпусти меня, пожалуйста, отпусти. У меня нет сил слышать их и смотреть на тебя. Я не хочу тебя видеть, не хочу тебя знать и не хочу тебе помогать. Отпусти, прошу.
Лицо человека побледнело от недостатка воздуха, он всё еще пытался оторвать от шеи её пальцы, но с каждой секундой его руки становились всё слабее, а взгляд всё менее осмысленным. Смерть молча вглядывалась в его лицо и в какой-то момент она увидела в его глазах то, что хотела – страх вспыхнул в них и забегал холодными огоньками. Она тут же разжала кисть. Человек схватился за горло и повалился на пол, жадно втягивая воздух открытым ртом.
Смерть медленно опустилась рядом с ним и положила руку на голову.
– Тебе не жалко себя, но пожалей хотя бы меня. Не заставляй меня себя ненавидеть за то, что я пришла на помощь к ничтожеству, когда меня ждут те, кто в ней по-настоящему нуждается. Прошу тебя.
Человек потихоньку стал приходить в себя. Его взгляд перестал блуждать и сфокусировался, наконец, на тёмной гостье.
– А как же я? – выдавил он из себя.
– Теперь ты боишься меня, – внимательно вгляделась в его глаза Смерть, – это значит, что ты уже стал сильнее. Не останавливайся.
Человек помедлил, а затем сунул в рот несколько пальцев. Через секунду его вырвало прямо на пол. Смерть одобрительно кивнула и погладила его по голове.
– Ничего, ничего... Новая жизнь всегда начинается довольно странным образом.
©ЧеширКо
Надлом.
Девушка-консультант книжного магазина быстрым шагом подошла к своей коллеге, занятой выкладкой книг на полки, и, прикрыв рот рукой, склонилась над её ухом.
– Вон он, – еле сдерживая смех, произнесла она.
– Тот, о котором ты говорила? – заинтересовалась её коллега.
– Ага. Пойдёшь смотреть?
– Конечно, – хихикнула девушка и, бросив своё занятие, направилась вслед за подругой.
Посетитель, который привлёк внимание двух девушек, был обычным мужчиной лет сорока. Ничем не примечательный, среднего роста, с вполне обычным, и из-за этого совершенно незапоминающимся лицом. Одет он был просто – чёрные поношенные ботинки, синие джинсы, рубашка навыпуск. Зайдя в магазин, он тут же заложил руки за спину и принялся прохаживаться вдоль полок, иногда беря в руки какую-нибудь книгу, быстро её пролистывая и ставя на место. Обычный человек, взглянув на него, вряд ли заметил бы что-то необычное, но тот, кто когда-нибудь работал в книжном, сразу бы понял, что этот посетитель не является книгочеем и не особо расположен к этому занятию.
Заметив двух девушек, наблюдающих за ним, он как-то виновато улыбнулся и тут же отвёл взгляд в сторону.
– Вам помочь чем-нибудь? – спросила одна из них.
– А я тут это... – мужчина что-то неразборчиво пробормотал и снова улыбнулся.
– Что, простите?
– Да я... – снова улыбка, – вот эта книга интересная?
Девушки переглянулись, но, сдержав смех, подошли к посетителю.
– Все книги интересные. Смотря для кого вы выбираете.
– Да я это... – снова неразборчиво, снова виноватая улыбка.
– Может, вам какие-то определённые жанры нравятся? – решила вклиниться в «разговор» вторая консультант.
Мужчина пожал плечами и, поставив книгу на место, взял с полки соседнюю.
– А эта? Вы читали?
– Вы думаете, что мы здесь все книги читаем перед тем, как поставить их на полку? – засмеялась девушка.
– Не знаю, – снова пожал плечами мужчина и потупил взгляд.
– Надо ему Карнеги посоветовать, – шепнула девушка на ухо своей подруге, когда посетитель потянулся за следующей книгой.
Та снова прикрыла рот рукой, стараясь не рассмеяться.
– Так вы себе выбираете или в подарок? – снова поинтересовалась консультант.
– Да не, я там... это... – он сделал какой-то неопределенный жест рукой, чем снова рассмешил двух девушек.
– Кому, простите?
– Да там... – мужчина, наконец, собрав все слова в одно предложение, вывалил его изо рта. – Жене. Она книги... Ну, книжки любит. Понимаете?
Девушки улыбнулись и посетитель, заметив это, тоже расплылся в улыбке, не забыв отвести взгляд в сторону.
– А какие книги она любит?
– Не знаю. Разные. Интересные, наверное.
Девушка незаметно толкнула свою подругу в бок, как бы сказав: «Видишь? Я же тебе говорила, что на это стоит посмотреть»
– Может романы женские? Или фэнтези? – вторая консультант не отреагировала на толчок. Ей почему-то стало жалко этого, как ей показалось, закомплексованного и забитого человека.
– Да, романы. Или фэнтези, – как-то машинально повторил мужчина.
– Тогда могу вам посоветовать вот эту. Я ее читала, мне понравилась.
Она взяла с полки книгу и протянула её мужчине. Тот аккуратно взял книгу в руки, зачем-то открыл на середине и тут же закрыл.
– Хорошая, да?
– Мне понравилась, – повторила девушка.
– Спасибо, – улыбнулся посетитель и даже наградил её мимолетным благодарным взглядом в глаза. Впрочем, взгляд он тут же отвел и, пробормотав что-то напоследок, направился к кассе.
– И вот так каждую неделю, – хихикнула вторая девушка, – какую книгу в руки не сунешь, он её покупает и уходит. Я думаю русско-польский словарь ему продать. Помнишь, который тут с начала времен стоит никому не нужный? По-любому купит.
– Ничего смешного не вижу, – пожала плечами подружка, – ну не разбирается он в книгах, что же теперь с этого? Да, странный какой-то – улыбается постоянно, глаза отводит... Но мне его даже жалко почему-то стало.
– Ну да, – согласилась вторая, – там, наверное, такая жена, что врагу не пожелаешь. Довела мужика. Впрочем, он же сам ее выбирал.
– Да причем тут жена?
– А кто еще? Посылает его, наверное, за книжками, а он приносит ей всякую фигню. Ох и лупит она его, наверное. Смотри какой зашуганный. Глянь! – в голос рассмеялась она, – Ленка штрих-код на кассе пикнула, а он вздрогнул.
– Да тише ты, дура! Услышит же!
Мужчина на кассе обернулся и, заметив, что на него смотрят, снова улыбнулся своей виноватой улыбкой. Положив книгу в пакет, он вышел из магазина и, ссутулившись и уперевшись взглядом в землю, направился к автобусной остановке.
***
– Я тут это... Ну, новую книжку купил. Ты же любишь.
Он виновато посмотрел на жену и, не дождавшись ответа, достал книгу из пакета.
– Вот, сказали, что хорошая. Тебе та понравилась? Ну, которую в прошлый раз покупал. Ты извини, что медленно читаю – знаешь же, я никогда это дело не любил. А ты это... Ну, ты же любишь.
Он снова бросил взгляд на жену и, присев на скамейку, открыл книгу на первой странице.
– Тебе еще закладку подарили. Вот.
Он протянул картонный прямоугольник на вытянутой руке и, подержав немного, вложил её между страниц. Затем, улыбнувшись, поставил указательный палец на первую строчку и принялся медленно читать вслух, стараясь делать это с выражением. Иногда он сбивался, путал слова и ему приходилось начинать снова, с начала предложения. В эти моменты он виновато улыбался и, бросая взгляд на жену, тут же отводил его в сторону.
На кладбище никого не было. Лишь человек с книгой, читающий вслух, и красивая молодая женщина, которая с легкой печальной улыбкой смотрела на него с фотографии на памятнике.
***
Вы видели, как надламываются люди? Нет, не ломаются, не превращаются в зверей, не опускаются на дно и не сгорают, как спички, а просто слегка надламываются. Как веточка у дерева, мимо которого проходишь каждый день. Вроде бы и ствол на месте, и листья такие же зеленые, а что-то с ним уже не так. Какое-то совсем незаметное изменение притягивает взгляд, заставляя остановиться и ещё раз внимательно посмотреть на дерево.
Надломленные люди всегда улыбаются и отводят взгляд. Их улыбка всегда будто бы слегка виноватая. Мол, ну, а что такого? Да, я немного надломился, но это же ничего не значит, правда? Лучше ты расскажи – как у тебя дела? Что нового?
Они слушают тебя, кивают головой, но стараются не смотреть в глаза и улыбаются куда-то в сторону. Они всегда улыбаются в сторону. Будто бы им за что-то стыдно. И ещё они очень тихо разговаривают – так, будто бы не хотят, чтобы их услышали. Ведь только они знают, какой непрекращающийся дикий крик скрывают за своим молчанием.
©ЧеширКо
Девушка-консультант книжного магазина быстрым шагом подошла к своей коллеге, занятой выкладкой книг на полки, и, прикрыв рот рукой, склонилась над её ухом.
– Вон он, – еле сдерживая смех, произнесла она.
– Тот, о котором ты говорила? – заинтересовалась её коллега.
– Ага. Пойдёшь смотреть?
– Конечно, – хихикнула девушка и, бросив своё занятие, направилась вслед за подругой.
Посетитель, который привлёк внимание двух девушек, был обычным мужчиной лет сорока. Ничем не примечательный, среднего роста, с вполне обычным, и из-за этого совершенно незапоминающимся лицом. Одет он был просто – чёрные поношенные ботинки, синие джинсы, рубашка навыпуск. Зайдя в магазин, он тут же заложил руки за спину и принялся прохаживаться вдоль полок, иногда беря в руки какую-нибудь книгу, быстро её пролистывая и ставя на место. Обычный человек, взглянув на него, вряд ли заметил бы что-то необычное, но тот, кто когда-нибудь работал в книжном, сразу бы понял, что этот посетитель не является книгочеем и не особо расположен к этому занятию.
Заметив двух девушек, наблюдающих за ним, он как-то виновато улыбнулся и тут же отвёл взгляд в сторону.
– Вам помочь чем-нибудь? – спросила одна из них.
– А я тут это... – мужчина что-то неразборчиво пробормотал и снова улыбнулся.
– Что, простите?
– Да я... – снова улыбка, – вот эта книга интересная?
Девушки переглянулись, но, сдержав смех, подошли к посетителю.
– Все книги интересные. Смотря для кого вы выбираете.
– Да я это... – снова неразборчиво, снова виноватая улыбка.
– Может, вам какие-то определённые жанры нравятся? – решила вклиниться в «разговор» вторая консультант.
Мужчина пожал плечами и, поставив книгу на место, взял с полки соседнюю.
– А эта? Вы читали?
– Вы думаете, что мы здесь все книги читаем перед тем, как поставить их на полку? – засмеялась девушка.
– Не знаю, – снова пожал плечами мужчина и потупил взгляд.
– Надо ему Карнеги посоветовать, – шепнула девушка на ухо своей подруге, когда посетитель потянулся за следующей книгой.
Та снова прикрыла рот рукой, стараясь не рассмеяться.
– Так вы себе выбираете или в подарок? – снова поинтересовалась консультант.
– Да не, я там... это... – он сделал какой-то неопределенный жест рукой, чем снова рассмешил двух девушек.
– Кому, простите?
– Да там... – мужчина, наконец, собрав все слова в одно предложение, вывалил его изо рта. – Жене. Она книги... Ну, книжки любит. Понимаете?
Девушки улыбнулись и посетитель, заметив это, тоже расплылся в улыбке, не забыв отвести взгляд в сторону.
– А какие книги она любит?
– Не знаю. Разные. Интересные, наверное.
Девушка незаметно толкнула свою подругу в бок, как бы сказав: «Видишь? Я же тебе говорила, что на это стоит посмотреть»
– Может романы женские? Или фэнтези? – вторая консультант не отреагировала на толчок. Ей почему-то стало жалко этого, как ей показалось, закомплексованного и забитого человека.
– Да, романы. Или фэнтези, – как-то машинально повторил мужчина.
– Тогда могу вам посоветовать вот эту. Я ее читала, мне понравилась.
Она взяла с полки книгу и протянула её мужчине. Тот аккуратно взял книгу в руки, зачем-то открыл на середине и тут же закрыл.
– Хорошая, да?
– Мне понравилась, – повторила девушка.
– Спасибо, – улыбнулся посетитель и даже наградил её мимолетным благодарным взглядом в глаза. Впрочем, взгляд он тут же отвел и, пробормотав что-то напоследок, направился к кассе.
– И вот так каждую неделю, – хихикнула вторая девушка, – какую книгу в руки не сунешь, он её покупает и уходит. Я думаю русско-польский словарь ему продать. Помнишь, который тут с начала времен стоит никому не нужный? По-любому купит.
– Ничего смешного не вижу, – пожала плечами подружка, – ну не разбирается он в книгах, что же теперь с этого? Да, странный какой-то – улыбается постоянно, глаза отводит... Но мне его даже жалко почему-то стало.
– Ну да, – согласилась вторая, – там, наверное, такая жена, что врагу не пожелаешь. Довела мужика. Впрочем, он же сам ее выбирал.
– Да причем тут жена?
– А кто еще? Посылает его, наверное, за книжками, а он приносит ей всякую фигню. Ох и лупит она его, наверное. Смотри какой зашуганный. Глянь! – в голос рассмеялась она, – Ленка штрих-код на кассе пикнула, а он вздрогнул.
– Да тише ты, дура! Услышит же!
Мужчина на кассе обернулся и, заметив, что на него смотрят, снова улыбнулся своей виноватой улыбкой. Положив книгу в пакет, он вышел из магазина и, ссутулившись и уперевшись взглядом в землю, направился к автобусной остановке.
***
– Я тут это... Ну, новую книжку купил. Ты же любишь.
Он виновато посмотрел на жену и, не дождавшись ответа, достал книгу из пакета.
– Вот, сказали, что хорошая. Тебе та понравилась? Ну, которую в прошлый раз покупал. Ты извини, что медленно читаю – знаешь же, я никогда это дело не любил. А ты это... Ну, ты же любишь.
Он снова бросил взгляд на жену и, присев на скамейку, открыл книгу на первой странице.
– Тебе еще закладку подарили. Вот.
Он протянул картонный прямоугольник на вытянутой руке и, подержав немного, вложил её между страниц. Затем, улыбнувшись, поставил указательный палец на первую строчку и принялся медленно читать вслух, стараясь делать это с выражением. Иногда он сбивался, путал слова и ему приходилось начинать снова, с начала предложения. В эти моменты он виновато улыбался и, бросая взгляд на жену, тут же отводил его в сторону.
На кладбище никого не было. Лишь человек с книгой, читающий вслух, и красивая молодая женщина, которая с легкой печальной улыбкой смотрела на него с фотографии на памятнике.
***
Вы видели, как надламываются люди? Нет, не ломаются, не превращаются в зверей, не опускаются на дно и не сгорают, как спички, а просто слегка надламываются. Как веточка у дерева, мимо которого проходишь каждый день. Вроде бы и ствол на месте, и листья такие же зеленые, а что-то с ним уже не так. Какое-то совсем незаметное изменение притягивает взгляд, заставляя остановиться и ещё раз внимательно посмотреть на дерево.
Надломленные люди всегда улыбаются и отводят взгляд. Их улыбка всегда будто бы слегка виноватая. Мол, ну, а что такого? Да, я немного надломился, но это же ничего не значит, правда? Лучше ты расскажи – как у тебя дела? Что нового?
Они слушают тебя, кивают головой, но стараются не смотреть в глаза и улыбаются куда-то в сторону. Они всегда улыбаются в сторону. Будто бы им за что-то стыдно. И ещё они очень тихо разговаривают – так, будто бы не хотят, чтобы их услышали. Ведь только они знают, какой непрекращающийся дикий крик скрывают за своим молчанием.
©ЧеширКо
По-человечески.
– Сро-о-очно-о-о!!!
Протяжный выкрик над ухом буквально сбросил Домового с полки, где он, удобно растянувшись под одеялом из старого свитера, безмятежно посапывал, просматривая не менее безмятежные сны.
Скатившись на пол кладовки, Домовой, ворча и морщась, потёр ушибленное колено, а затем посмотрел вверх. С полки, на которой он только что спал, на него смотрела озадаченная морда Кота.
– Дурак что ли? – покрутил пальцем у виска Домовой.
– Это твоё мнение, а я так не считаю, – невпопад произнёс Кот явно заготовленную заранее фразу.
Он спрыгнул на пол и сел напротив Домового.
– Ладно, не дуйся. Я придумал очень классную игру. В сто раз лучше догонялок и в пятьдесят девять раз лучше, чем «Кто первый уснёт». Рассказать, рассказать?
Домовой нахмурился и бросил на Кота сердитый взгляд.
– Думаешь, что я стану с тобой играть после того, как ты не дал мне поспать и своим криком сбросил с полки так, что я ушиб коленку?
– Сильно болит? – спросил Кот. – Хочешь, я посмотрю на тебя очень жалостливо, немного покачаю головой и скажу: «Охо-хо... Ну и дела... Как же ты так?». Я видел, что люди так делают, когда кто-то падает. Вдруг и тебе поможет?
Домовой вздохнул и ничего не ответил, продолжая растирать колено.
– Ещё могу тыкать в тебя лапой и смеяться. Так они тоже иногда поступают, но я пока ещё не понял – что из всего этого лучше помогает.
– А ты случайно не видел, что делают люди, когда их кто-то будит посреди ночи?
– Видел, – честно ответил Кот, – они говорят: «Брысь!». В этом и заключается игра. Давай разговаривать так, как будто мы люди? – Кот запрыгал на месте от нетерпения.
Домовой вздохнул ещё раз – он знал, что поспать уже не удастся, потому что от Кота невозможно избавиться до тех пор, пока он не воплотит в жизнь свою очередную бредовую идею. Лучше ему подыграть и уже затем лечь спать, чем всю ночь не сомкнуть глаз от его нытья.
– Вот смотри. Я сейчас вроде как человек, – произнес Кот и развалился на полу, опершись спиной о стену. На его мордочке тут же появился налет скуки и недовольства.
– Что уже случилось? – удивился Домовой, не понимая причины такой быстрой смены настроения своего друга.
– Ничего, – фыркнул Кот, но, помолчав, все же снова заговорил. – Видел сегодня Барсика. Ну, соседа нашего. У него новая игрушка, представляешь? Заводная мышь.
– Заводная мышь? – улыбнулся Домовой. – Интересная, наверное, штука. Повезло Барсику.
Кот наклонил голову и наградил Домового долгим осуждающим взглядом.
– Вообще-то, мы уже играем. Люди так не говорят.
– А как они говорят?
– Ты должен сказать, что Барсик зажрался, что у него и так полно игрушек, что он старый, жадный и облезлый кот.
– Но он же не старый. И даже не облезлый. Да и игрушками с тобой делится.
– А ты скажи, что не делится. Это обязательно нужно сказать, чтобы мне стало лучше морально и психически.
– Ладно, – пожал плечами Домовой, – Барсик старый, облезлый и... Фу! Я не хочу такое говорить, это же неправда!
– А, то есть ты на его стороне, да? – медленно закивал Кот, буравя друга тяжелым взглядом. – Выходит, что он для тебя дороже, чем я?
– Да с чего ты взял?! Просто я не хочу врать и говорить неправду! Барсик – очень хороший кот. Общительный, добродушный и веселый.
– Так иди и живи тогда с ним! Что ты здесь со мной мучаешься? Я, наверное, арбуза для тебя, да?
– Обуза. Правильно говорить – обуза, – поправил Домовой.
– Вот! Пожалуйста! Мало того, что я – арбуза, так ты еще и пытаешься меня дураком необразцованным выставить! Это нормально по-твоему?
Домовой, не зная, что ответить, растерянно почёсывал затылок и часто моргал. В этот раз он догадался хотя бы не поправлять Кота ещё раз.
– Стоп-игра! – разочарованно покачал головой Кот. – Мы же договорились сыграть в людей, а ты ведёшь себя не как люди, а как домовой. Ну чего ты такой скучный? Давай ещё раз попробуем, это же весело!
– Ладно, – согласился Домовой, – просто я подумал, что ты всё это взаправду говоришь.
– Всё, начали, – Кот сделал отмашку хвостом и снова натянул на мордочку недовольную маску. – Слышал про Мурку?
– Трёхцветка из дома напротив?
– Она самая. С пузом ходит, – Кот так сильно выпучил глаза, пытаясь изобразить ими всю драматичность ситуации, что Домовой испугался – как бы они не выпали и не покатились по полу.
– Тебе же это не мешает, – рассмеялся он и похлопал ладонью по складкам на животе Кота.
– Вообще-то, я другое имел в виду, – обиженно произнес Кот и свернулся калачиком, поджав под себя лапы, чтобы живота не было видно, – нагуляла Мурка себе приключений, а папаша – тю-тю. Ищи ветра в поле.
– Беременная что ли? Вот же радость какая! – захлопал в ладоши Домовой. – Может, котята даже к нам во двор будут заходить, когда подрастут. А Барсик им, наверное, отдаст свою заводную мышь. Нам бы тоже не помешало какой-нибудь подарок для них подготовить.
Домовой вскочил на ноги и принялся вертеть головой в поисках подходящего подарка для новорожденных.
– Ещё чего, – презрительно фыркнул Кот, – может, нам ещё их домой забрать на попечительство? Нагуляла – вот пусть ищет папашку и он их содержит.
– А ты сам своего отца видел хоть раз? – спросил Домовой, ковырясь в сундуке.
– Вот как... Ты решил на личности перейти, да? – вспылил Кот.
– Ты же переходишь? Какое тебе дело до Мурки и её личной жизни?
Кот прикрыл нос лапой и протяжно выдохнул, не забывая раздраженно бить хвостом по полу.
– Слушай, друг ты мой лаптеногий, я же объяснил тебе правила игры – нужно разговаривать так, как разговаривают люди. Неужели это так сложно?
– Честно говоря, непросто, – вздохнул Домовой, разводя руками, – не получается у меня никак.
– Это очень плохо, – насупился Кот, – получается, что ты живешь... как же они говорят... не по-человечески, вот.
От такого заявления Домовой даже слегка поёжился – фраза прозвучала совсем не радостно и не оптимистично, а больше походила на приговор.
– И что же теперь делать? – схватился он за голову.
– Не знаю, друг мой. Но одно могу сказать точно – люди очень не любят тех, кто поступает не по-человечески. Всячески над ними смеются, осуждают и, возможно, бьют тапками. Могу тебя заверить, последнее – самое неприятное.
Домовой ещё больше расстроился. Он сел верхом на сундук, поджал колени, обхватил их руками и уставился в стену напротив. Через несколько минут он, с надеждой в голосе, обратился к своему другу:
– Кот, а может, ты меня научишь жить по-человечески, а?
– Легко, – быстро согласился Кот, – но с тебя два фантика от конфет на ниточке и один шарик из фольги.
До самого утра Кот обучал Домового всем премудростям жизни «по-человечески», приводя примеры и устраивая небольшие экзамены для проверки усвоенного материала. Домовой оказался прилежным учеником – он схватывал все на лету, не забывая задавать уточняющие вопросы, конспектируя лекцию в тетрадь. К рассвету курс обучения был завершён и, кажется, усвоен.
– Поздравляю, теперь ты стал умнее и... ну и так далее. Что там обычно говорят в таких случаях, – Кот похлопал лапой по плечу Домового, – с тебя два фантика и шарик.
Домовой кивнул и, пролистав тетрадь, принялся водить пальцем по нужной странице.
– Ага, вот, нашел, – прошептал он и зачитал вслух цитату из лекции, – «Я тебе на следующей неделе отдам».
– Нет, мы так не договаривались, – нахмурился Кот.
– Секундочку, – перелистнул Домовой страницу, – вот. «Войди в мое положение, сейчас фантиков нет, а шарики самому нужны».
– Ты меня обмануть решил, да? – распушил Кот хвост.
– Нет, просто... секундочку... ага. «Просто сейчас совсем не до тебя, своих проблем хватает».
Кот несколько секунд молча смотрел на Домового, а затем, вырвав из его рук тетрадь, разорвал ее когтями на маленькие кусочки. После чего запрыгнул на полку и затих. Домовой, еле сдерживая смех, тоже забрался наверх. Кот лежал в углу, повернутый мордой к стенке.
– Ну что, правильно я всё сделал? По-человечески? – легонько пнул он Кота лаптем в спину. – Всё, как ты учил.
Кот буркнул что-то нечленораздельное и лягнул Домового задней лапой.
– Да ладно тебе дуться. Вот твои фантики и шарик. Держи.
Кот нехотя повернул голову и, убедившись в том, что Домовой не обманывает, развернулся полностью и подтянул когтем шарик из фольги. Он уже собрался вонзить в него клыки, но вдруг передумал и толкнул его в сторону Домового.
– Пусть у тебя побудут, – серьёзно произнёс он, – завтра к Мурке сходим, подарим. Пусть котята играют.
– Вот это правильно, – улыбнулся Домовой и погладил Кота по голове, – это хорошо, это по-человечески.
– И по-котовски? –с надеждой в голосе спросил Кот.
– И по-котовски тоже, – кивнул Домовой и забрался под одеяло.
©ЧеширКо
– Сро-о-очно-о-о!!!
Протяжный выкрик над ухом буквально сбросил Домового с полки, где он, удобно растянувшись под одеялом из старого свитера, безмятежно посапывал, просматривая не менее безмятежные сны.
Скатившись на пол кладовки, Домовой, ворча и морщась, потёр ушибленное колено, а затем посмотрел вверх. С полки, на которой он только что спал, на него смотрела озадаченная морда Кота.
– Дурак что ли? – покрутил пальцем у виска Домовой.
– Это твоё мнение, а я так не считаю, – невпопад произнёс Кот явно заготовленную заранее фразу.
Он спрыгнул на пол и сел напротив Домового.
– Ладно, не дуйся. Я придумал очень классную игру. В сто раз лучше догонялок и в пятьдесят девять раз лучше, чем «Кто первый уснёт». Рассказать, рассказать?
Домовой нахмурился и бросил на Кота сердитый взгляд.
– Думаешь, что я стану с тобой играть после того, как ты не дал мне поспать и своим криком сбросил с полки так, что я ушиб коленку?
– Сильно болит? – спросил Кот. – Хочешь, я посмотрю на тебя очень жалостливо, немного покачаю головой и скажу: «Охо-хо... Ну и дела... Как же ты так?». Я видел, что люди так делают, когда кто-то падает. Вдруг и тебе поможет?
Домовой вздохнул и ничего не ответил, продолжая растирать колено.
– Ещё могу тыкать в тебя лапой и смеяться. Так они тоже иногда поступают, но я пока ещё не понял – что из всего этого лучше помогает.
– А ты случайно не видел, что делают люди, когда их кто-то будит посреди ночи?
– Видел, – честно ответил Кот, – они говорят: «Брысь!». В этом и заключается игра. Давай разговаривать так, как будто мы люди? – Кот запрыгал на месте от нетерпения.
Домовой вздохнул ещё раз – он знал, что поспать уже не удастся, потому что от Кота невозможно избавиться до тех пор, пока он не воплотит в жизнь свою очередную бредовую идею. Лучше ему подыграть и уже затем лечь спать, чем всю ночь не сомкнуть глаз от его нытья.
– Вот смотри. Я сейчас вроде как человек, – произнес Кот и развалился на полу, опершись спиной о стену. На его мордочке тут же появился налет скуки и недовольства.
– Что уже случилось? – удивился Домовой, не понимая причины такой быстрой смены настроения своего друга.
– Ничего, – фыркнул Кот, но, помолчав, все же снова заговорил. – Видел сегодня Барсика. Ну, соседа нашего. У него новая игрушка, представляешь? Заводная мышь.
– Заводная мышь? – улыбнулся Домовой. – Интересная, наверное, штука. Повезло Барсику.
Кот наклонил голову и наградил Домового долгим осуждающим взглядом.
– Вообще-то, мы уже играем. Люди так не говорят.
– А как они говорят?
– Ты должен сказать, что Барсик зажрался, что у него и так полно игрушек, что он старый, жадный и облезлый кот.
– Но он же не старый. И даже не облезлый. Да и игрушками с тобой делится.
– А ты скажи, что не делится. Это обязательно нужно сказать, чтобы мне стало лучше морально и психически.
– Ладно, – пожал плечами Домовой, – Барсик старый, облезлый и... Фу! Я не хочу такое говорить, это же неправда!
– А, то есть ты на его стороне, да? – медленно закивал Кот, буравя друга тяжелым взглядом. – Выходит, что он для тебя дороже, чем я?
– Да с чего ты взял?! Просто я не хочу врать и говорить неправду! Барсик – очень хороший кот. Общительный, добродушный и веселый.
– Так иди и живи тогда с ним! Что ты здесь со мной мучаешься? Я, наверное, арбуза для тебя, да?
– Обуза. Правильно говорить – обуза, – поправил Домовой.
– Вот! Пожалуйста! Мало того, что я – арбуза, так ты еще и пытаешься меня дураком необразцованным выставить! Это нормально по-твоему?
Домовой, не зная, что ответить, растерянно почёсывал затылок и часто моргал. В этот раз он догадался хотя бы не поправлять Кота ещё раз.
– Стоп-игра! – разочарованно покачал головой Кот. – Мы же договорились сыграть в людей, а ты ведёшь себя не как люди, а как домовой. Ну чего ты такой скучный? Давай ещё раз попробуем, это же весело!
– Ладно, – согласился Домовой, – просто я подумал, что ты всё это взаправду говоришь.
– Всё, начали, – Кот сделал отмашку хвостом и снова натянул на мордочку недовольную маску. – Слышал про Мурку?
– Трёхцветка из дома напротив?
– Она самая. С пузом ходит, – Кот так сильно выпучил глаза, пытаясь изобразить ими всю драматичность ситуации, что Домовой испугался – как бы они не выпали и не покатились по полу.
– Тебе же это не мешает, – рассмеялся он и похлопал ладонью по складкам на животе Кота.
– Вообще-то, я другое имел в виду, – обиженно произнес Кот и свернулся калачиком, поджав под себя лапы, чтобы живота не было видно, – нагуляла Мурка себе приключений, а папаша – тю-тю. Ищи ветра в поле.
– Беременная что ли? Вот же радость какая! – захлопал в ладоши Домовой. – Может, котята даже к нам во двор будут заходить, когда подрастут. А Барсик им, наверное, отдаст свою заводную мышь. Нам бы тоже не помешало какой-нибудь подарок для них подготовить.
Домовой вскочил на ноги и принялся вертеть головой в поисках подходящего подарка для новорожденных.
– Ещё чего, – презрительно фыркнул Кот, – может, нам ещё их домой забрать на попечительство? Нагуляла – вот пусть ищет папашку и он их содержит.
– А ты сам своего отца видел хоть раз? – спросил Домовой, ковырясь в сундуке.
– Вот как... Ты решил на личности перейти, да? – вспылил Кот.
– Ты же переходишь? Какое тебе дело до Мурки и её личной жизни?
Кот прикрыл нос лапой и протяжно выдохнул, не забывая раздраженно бить хвостом по полу.
– Слушай, друг ты мой лаптеногий, я же объяснил тебе правила игры – нужно разговаривать так, как разговаривают люди. Неужели это так сложно?
– Честно говоря, непросто, – вздохнул Домовой, разводя руками, – не получается у меня никак.
– Это очень плохо, – насупился Кот, – получается, что ты живешь... как же они говорят... не по-человечески, вот.
От такого заявления Домовой даже слегка поёжился – фраза прозвучала совсем не радостно и не оптимистично, а больше походила на приговор.
– И что же теперь делать? – схватился он за голову.
– Не знаю, друг мой. Но одно могу сказать точно – люди очень не любят тех, кто поступает не по-человечески. Всячески над ними смеются, осуждают и, возможно, бьют тапками. Могу тебя заверить, последнее – самое неприятное.
Домовой ещё больше расстроился. Он сел верхом на сундук, поджал колени, обхватил их руками и уставился в стену напротив. Через несколько минут он, с надеждой в голосе, обратился к своему другу:
– Кот, а может, ты меня научишь жить по-человечески, а?
– Легко, – быстро согласился Кот, – но с тебя два фантика от конфет на ниточке и один шарик из фольги.
До самого утра Кот обучал Домового всем премудростям жизни «по-человечески», приводя примеры и устраивая небольшие экзамены для проверки усвоенного материала. Домовой оказался прилежным учеником – он схватывал все на лету, не забывая задавать уточняющие вопросы, конспектируя лекцию в тетрадь. К рассвету курс обучения был завершён и, кажется, усвоен.
– Поздравляю, теперь ты стал умнее и... ну и так далее. Что там обычно говорят в таких случаях, – Кот похлопал лапой по плечу Домового, – с тебя два фантика и шарик.
Домовой кивнул и, пролистав тетрадь, принялся водить пальцем по нужной странице.
– Ага, вот, нашел, – прошептал он и зачитал вслух цитату из лекции, – «Я тебе на следующей неделе отдам».
– Нет, мы так не договаривались, – нахмурился Кот.
– Секундочку, – перелистнул Домовой страницу, – вот. «Войди в мое положение, сейчас фантиков нет, а шарики самому нужны».
– Ты меня обмануть решил, да? – распушил Кот хвост.
– Нет, просто... секундочку... ага. «Просто сейчас совсем не до тебя, своих проблем хватает».
Кот несколько секунд молча смотрел на Домового, а затем, вырвав из его рук тетрадь, разорвал ее когтями на маленькие кусочки. После чего запрыгнул на полку и затих. Домовой, еле сдерживая смех, тоже забрался наверх. Кот лежал в углу, повернутый мордой к стенке.
– Ну что, правильно я всё сделал? По-человечески? – легонько пнул он Кота лаптем в спину. – Всё, как ты учил.
Кот буркнул что-то нечленораздельное и лягнул Домового задней лапой.
– Да ладно тебе дуться. Вот твои фантики и шарик. Держи.
Кот нехотя повернул голову и, убедившись в том, что Домовой не обманывает, развернулся полностью и подтянул когтем шарик из фольги. Он уже собрался вонзить в него клыки, но вдруг передумал и толкнул его в сторону Домового.
– Пусть у тебя побудут, – серьёзно произнёс он, – завтра к Мурке сходим, подарим. Пусть котята играют.
– Вот это правильно, – улыбнулся Домовой и погладил Кота по голове, – это хорошо, это по-человечески.
– И по-котовски? –с надеждой в голосе спросил Кот.
– И по-котовски тоже, – кивнул Домовой и забрался под одеяло.
©ЧеширКо
Возвращение.
– Гриша! Одинцов!
Кто-то подбежал сзади и, схватив Григория за плечо, развернул его к себе. Григорий молча смотрел на незнакомца тяжёлым взглядом серых с зеленцой глаз, пытаясь вспомнить, где он уже видел этого человека.
Перед ним стоял парень в военной форме, с погонами старшины на плечах. На вид ему было лет двадцать семь, не больше. Широкая улыбка с рядом не совсем ровных, но зато белых зубов; россыпь веснушек на гладковыбритых щеках, короткий ёжик рыжих волос, виднеющийся из-под фуражки. Всё это Григорий точно когда-то уже видел, но никак не мог вспомнить – когда и где.
– Не узнаёшь? – ещё шире расплылся в улыбке парень.
– Где-то виделись, но не могу вспомнить... – покачал головой Григорий.
– Да Сеня я! Сеня Твердохлебов!
– Твердохлебов...
Григорий, нахмурившись, перебирал в памяти фамилии солдат, с кем он когда-либо встречался на фронте. Твердохлебовых он знал двоих. Первый – капитан медицинской службы, с которым он познакомился в полевом госпитале под Харьковом, когда ему в ногу угодил крошечный осколок, второй – наводчик из танковой роты, с которыми они несколько недель соседствовали на участке под Курском. Ни один из них не был похож на этого улыбающегося парня.
– Нет, не помню, – снова мотнул головой Григорий.
– Вот же голова твоя дырявая! – рассмеялся незнакомец. – А Наташку Зинцеву помнишь?
И в этот момент всё сразу встало на свои места. Ну, конечно же! Сенька Твердохлебов! Тот самый враг номер один, которому Гриша в мечтах столько раз бил морду, что если бы это случалось не в его мечтах, а наяву, у того уже не осталось бы ни одного зуба. Тот самый Сеня, который увел у него Наташку, – как ему тогда казалось – любовь всей его жизни. Тот самый Сеня, который первым из их деревни ушел на войну, даже в этом умудрившись перещеголять Гришу.
– А, теперь понял, – сдержанно кивнул Григорий.
– А ты домой? Или уже был?
– Ещё не был. Вот, все не доберусь никак.
– Так и я домой! – обрадовался Сеня, – Вот же как бывает, а? Где бы мы с тобой ещё встретились?
– Это да... – согласился Григорий, поймав себя на мысли о том, что былые обиды, которые он за время войны благополучно забыл, снова накатили на него волной.
Бросив быстрый взгляд на цветущего Сеню, Гриша поправил ремень и, перехватив чемодан в другую руку, переступил с ноги на ногу.
– Ну, пойдем что ли? – похлопал его по плечу Сеня. – Сколько тут до дома? Километров восемь по трассе, не больше. До темноты успеем.
– Да я здесь хотел ещё...
– Пойдем! Хотел он... Нас дома заждались, а мы тут по райцентру бродим.
С этими словами Сеня, схватив Гришу под руку, зашагал с ним по тротуару. Конечно же, Григорий тоже спешил домой, но, чуть ли не каждую ночь на фронте, представляя этот момент в своем воображении, он ни разу не мечтал о том, чтобы возвратиться в родную деревню вместе с Твердохлебовым. В его голове возвращение выглядело совсем по иному: гордо расправив плечи, неспешной, но уверенной походкой он пройдет через всю деревню, подмигивая девчонкам и отдавая воинское приветствие старикам, а затем, когда рядом с ним соберется галдящая стайка малышей, с открытыми ртами разглядывающая героя, он завернет к своему дому. Перед этим он, конечно же, пройдет мимо окон той самой Наташки, но даже не посмотрит в её сторону – пусть знает! А там уже и мама выйдет навстречу – ей, конечно же, кто-нибудь уже расскажет о том, что её сын вернулся. Так он себе представлял своё возвращение, а теперь планы поменялись и придется идти домой со своим кровным врагом – Твердохлебовым.
Тем временем, два солдата уже вышли из райцентра и шагали по грунтовой дороге, ровной стрелой проходящей среди полей, поросших сорняком.
– Слушай, а тебе обидно было? – спросил Сеня, когда каждый вкратце рассказал другому о своей жизни на пути к Победе, когда оба посмеялись над смешными историями, которые случались на войне, когда погрустили о погибших товарищах.
– За что?
– Ну... Когда Натаха со мной осталась.
– Да не особо, – сжав зубы, пожал плечами Гриша.
– Да ладно тебе, – хмыкнул Сеня, – знаю же, что обидно.
– Да ничего обидного. Подумаешь...
– Ну, а как ты хотел? – не унимался Сеня. – Я же старше тебя лет на пять. Чего ей – с пацанёнком шастать что ли? Конечно же, она меня выбрала.
Гриша промолчал, хотя былая обида снова закипела внутри. Он уже пожалел о том, что согласился идти домой с Твердохлебовым.
– Да что там говорить? Я и повыше тебя, и в плечах пошире. Девчонки, они же таких выбирают, сам знаешь. Природа, ничего не поделаешь.
Гриша понимал, что всё это правда – Твердохлебов был старше, рослее и красивее. Конечно же, выбирая из них двоих, любая девушка выбрала бы Сеню. Тем не менее, все эти разговоры уже не просто раздражали, а начали злить Гришу. Заметив это, Сеня решил разбавить создавшееся напряжение:
– Но ты, помню, молодцом держался. Я ещё тогда это заметил. Подумал, что вырастешь – не пропадёшь, раз удар держать умеешь.
Гриша лишь махнул рукой.
– Ладно, дело прошлое. Забыли.
– Ну, забыли, так забыли. Смотри, вон пригорочек, а за ним уже и деревня наша. Думал, наверное, представлял, как заходить в неё будешь?
– Конечно, – хмыкнул Гриша, – а ты что ли не представлял?
– И я представлял. Все представляли.
Несмотря на своё раздражение, Грише почему-то вдруг захотелось рассказать Сене, как бы ему хотелось перед тем, как завернуть домой, пройтись через всю деревню. Так он и сделал, естественно, умолчав о проходе мимо Наташкиного дома.
– А что? Давай! – поддержал его Сеня. – Я примерно так же свое возвращение представлял. А тут не один солдат, а целых два. Почти взвод домой возвращается! Только давай сами ни с кем здороваться не будем? Кто узнает, тот узнает. Так, по-моему, веселее будет.
– А давай тогда строевым по улице пройдем? Нога в ногу.
– Точно! – обрадовался идее Сеня. – Вот это красиво будет. Это ты здорово придумал!
Поднявшись на пригорок, два бойца остановились. Гришка первым повернул голову и посмотрел на Сеню. Тот стоял, как вкопанный, и лишь две медали, еле заметно подергивающиеся на его груди, да пульсирующая жилка на виске говорили о том, что он – живой человек, а не памятник.
– И что? – еле слышно прошептал Гриша.
– Как договаривались, – одними губами ответил Сеня.
Он одернул гимнастерку, поправил ремень и, расправив плечи и подняв голову, опустил руки по швам.
– Гриша... кхм... Старший сержант Одинцов! К торжественному маршу по случаю возвращения на... – голос Твердохлебова дрогнул, – на Родину, шагом...
Григорий подтянулся, выпрямил спину и сжал кулаки, прижатые к телу.
– Марш!!!
Два бойца, печатая шаг и поднимая клубы дорожной пыли, шли по родной деревне. А точнее по тому, что от неё осталось – мимо обугленных брёвен, которые когда-то были стенами домов; мимо покрытых копотью уцелевших печей, будто бы грозящих чёрными пальцами небу; мимо чёрной земли, усыпанной обломками и мусором; мимо своей молодости; мимо своих надежд и грёз. И будто бы мимо своей счастливой жизни, о которой они мечтали, сидя в мёрзлых окопах под пулями врага.
Проходя мимо останков своего дома, Гриша зажмурился, сердце бешено забилось, а внутри в один миг будто бы что-то сломалось, и по душе разлилась какая-то тёмная и вязкая пустота. Взяв себя в руки, он все же заставил себя открыть глаза. Не сбивая шага, он вскинул ладонь, приложив кончики пальцев к виску.
Когда сожжённая деревня осталась позади, два солдата остановились и, присев на траву у обочины, молча закурили. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, день уступал место сумеркам. Где-то далеко на болоте заквакали лягушки, бесшумными призраками стали разрезать воздух проснувшиеся летучие мыши, в поле заскрипели сверчки, а бойцы всё сидели и молчали.
– Как же такое... – дрожащим голосом заговорил Сеня, но Гриша тут же его перебил:
– Трактористом можно попробовать. Нет – в строители точно возьмут, – будто бы продолжая какой-то начатый разговор, вдруг сказал Гриша.
Сеня внимательно посмотрел в глаза Григория, пытаясь обнаружить в них признаки помешательства, но вместо этого наткнулся на ясный, разумный, но в то же время, будто бы покрытый ледяной коркой, взгляд. Гриша поднялся на ноги и отряхнул с себя пыль и приставшие травинки.
– Война закончилась, сейчас везде руки рабочие нужны, без дела не останемся.
Сеня хотел что-то сказать, но оборвал себя на полуслове. Нет, Гриша точно не сошел с ума. Гриша просто в один момент стал очень взрослым и очень сильным – не тем, кого он знал ещё до войны. «Вырастешь – не пропадешь, раз удар держать умеешь», – вспомнились Сене его же слова, которые он произнес несколькими часами ранее. И теперь они будто бы поменялись местами. Теперь Сеня вдруг почувствовал себя маленьким неприметным пацанёнком рядом со взрослым и сильным Гришей.
– До райцентра доберемся, там переночуем где-нибудь, а утром уже делом займёмся. Идём.
Сеня медленно поднялся с земли, бросил последний взгляд на родную деревню, протёр ладонью мокрое лицо и побрёл за Гришей, который, ни разу не обернувшись, твердой походкой шел к новой жизни, которую за него выбрали другие люди, но правила которой он ломал каждым своим новым шагом. Как и тысячи и тысячи таких же молодых ребят со стальными характерами, ставших в те времена слишком взрослыми не по годам, но сумевших сохранить в себе то живое, что и делает человека – Человеком.
©ЧеширКо
– Гриша! Одинцов!
Кто-то подбежал сзади и, схватив Григория за плечо, развернул его к себе. Григорий молча смотрел на незнакомца тяжёлым взглядом серых с зеленцой глаз, пытаясь вспомнить, где он уже видел этого человека.
Перед ним стоял парень в военной форме, с погонами старшины на плечах. На вид ему было лет двадцать семь, не больше. Широкая улыбка с рядом не совсем ровных, но зато белых зубов; россыпь веснушек на гладковыбритых щеках, короткий ёжик рыжих волос, виднеющийся из-под фуражки. Всё это Григорий точно когда-то уже видел, но никак не мог вспомнить – когда и где.
– Не узнаёшь? – ещё шире расплылся в улыбке парень.
– Где-то виделись, но не могу вспомнить... – покачал головой Григорий.
– Да Сеня я! Сеня Твердохлебов!
– Твердохлебов...
Григорий, нахмурившись, перебирал в памяти фамилии солдат, с кем он когда-либо встречался на фронте. Твердохлебовых он знал двоих. Первый – капитан медицинской службы, с которым он познакомился в полевом госпитале под Харьковом, когда ему в ногу угодил крошечный осколок, второй – наводчик из танковой роты, с которыми они несколько недель соседствовали на участке под Курском. Ни один из них не был похож на этого улыбающегося парня.
– Нет, не помню, – снова мотнул головой Григорий.
– Вот же голова твоя дырявая! – рассмеялся незнакомец. – А Наташку Зинцеву помнишь?
И в этот момент всё сразу встало на свои места. Ну, конечно же! Сенька Твердохлебов! Тот самый враг номер один, которому Гриша в мечтах столько раз бил морду, что если бы это случалось не в его мечтах, а наяву, у того уже не осталось бы ни одного зуба. Тот самый Сеня, который увел у него Наташку, – как ему тогда казалось – любовь всей его жизни. Тот самый Сеня, который первым из их деревни ушел на войну, даже в этом умудрившись перещеголять Гришу.
– А, теперь понял, – сдержанно кивнул Григорий.
– А ты домой? Или уже был?
– Ещё не был. Вот, все не доберусь никак.
– Так и я домой! – обрадовался Сеня, – Вот же как бывает, а? Где бы мы с тобой ещё встретились?
– Это да... – согласился Григорий, поймав себя на мысли о том, что былые обиды, которые он за время войны благополучно забыл, снова накатили на него волной.
Бросив быстрый взгляд на цветущего Сеню, Гриша поправил ремень и, перехватив чемодан в другую руку, переступил с ноги на ногу.
– Ну, пойдем что ли? – похлопал его по плечу Сеня. – Сколько тут до дома? Километров восемь по трассе, не больше. До темноты успеем.
– Да я здесь хотел ещё...
– Пойдем! Хотел он... Нас дома заждались, а мы тут по райцентру бродим.
С этими словами Сеня, схватив Гришу под руку, зашагал с ним по тротуару. Конечно же, Григорий тоже спешил домой, но, чуть ли не каждую ночь на фронте, представляя этот момент в своем воображении, он ни разу не мечтал о том, чтобы возвратиться в родную деревню вместе с Твердохлебовым. В его голове возвращение выглядело совсем по иному: гордо расправив плечи, неспешной, но уверенной походкой он пройдет через всю деревню, подмигивая девчонкам и отдавая воинское приветствие старикам, а затем, когда рядом с ним соберется галдящая стайка малышей, с открытыми ртами разглядывающая героя, он завернет к своему дому. Перед этим он, конечно же, пройдет мимо окон той самой Наташки, но даже не посмотрит в её сторону – пусть знает! А там уже и мама выйдет навстречу – ей, конечно же, кто-нибудь уже расскажет о том, что её сын вернулся. Так он себе представлял своё возвращение, а теперь планы поменялись и придется идти домой со своим кровным врагом – Твердохлебовым.
Тем временем, два солдата уже вышли из райцентра и шагали по грунтовой дороге, ровной стрелой проходящей среди полей, поросших сорняком.
– Слушай, а тебе обидно было? – спросил Сеня, когда каждый вкратце рассказал другому о своей жизни на пути к Победе, когда оба посмеялись над смешными историями, которые случались на войне, когда погрустили о погибших товарищах.
– За что?
– Ну... Когда Натаха со мной осталась.
– Да не особо, – сжав зубы, пожал плечами Гриша.
– Да ладно тебе, – хмыкнул Сеня, – знаю же, что обидно.
– Да ничего обидного. Подумаешь...
– Ну, а как ты хотел? – не унимался Сеня. – Я же старше тебя лет на пять. Чего ей – с пацанёнком шастать что ли? Конечно же, она меня выбрала.
Гриша промолчал, хотя былая обида снова закипела внутри. Он уже пожалел о том, что согласился идти домой с Твердохлебовым.
– Да что там говорить? Я и повыше тебя, и в плечах пошире. Девчонки, они же таких выбирают, сам знаешь. Природа, ничего не поделаешь.
Гриша понимал, что всё это правда – Твердохлебов был старше, рослее и красивее. Конечно же, выбирая из них двоих, любая девушка выбрала бы Сеню. Тем не менее, все эти разговоры уже не просто раздражали, а начали злить Гришу. Заметив это, Сеня решил разбавить создавшееся напряжение:
– Но ты, помню, молодцом держался. Я ещё тогда это заметил. Подумал, что вырастешь – не пропадёшь, раз удар держать умеешь.
Гриша лишь махнул рукой.
– Ладно, дело прошлое. Забыли.
– Ну, забыли, так забыли. Смотри, вон пригорочек, а за ним уже и деревня наша. Думал, наверное, представлял, как заходить в неё будешь?
– Конечно, – хмыкнул Гриша, – а ты что ли не представлял?
– И я представлял. Все представляли.
Несмотря на своё раздражение, Грише почему-то вдруг захотелось рассказать Сене, как бы ему хотелось перед тем, как завернуть домой, пройтись через всю деревню. Так он и сделал, естественно, умолчав о проходе мимо Наташкиного дома.
– А что? Давай! – поддержал его Сеня. – Я примерно так же свое возвращение представлял. А тут не один солдат, а целых два. Почти взвод домой возвращается! Только давай сами ни с кем здороваться не будем? Кто узнает, тот узнает. Так, по-моему, веселее будет.
– А давай тогда строевым по улице пройдем? Нога в ногу.
– Точно! – обрадовался идее Сеня. – Вот это красиво будет. Это ты здорово придумал!
Поднявшись на пригорок, два бойца остановились. Гришка первым повернул голову и посмотрел на Сеню. Тот стоял, как вкопанный, и лишь две медали, еле заметно подергивающиеся на его груди, да пульсирующая жилка на виске говорили о том, что он – живой человек, а не памятник.
– И что? – еле слышно прошептал Гриша.
– Как договаривались, – одними губами ответил Сеня.
Он одернул гимнастерку, поправил ремень и, расправив плечи и подняв голову, опустил руки по швам.
– Гриша... кхм... Старший сержант Одинцов! К торжественному маршу по случаю возвращения на... – голос Твердохлебова дрогнул, – на Родину, шагом...
Григорий подтянулся, выпрямил спину и сжал кулаки, прижатые к телу.
– Марш!!!
Два бойца, печатая шаг и поднимая клубы дорожной пыли, шли по родной деревне. А точнее по тому, что от неё осталось – мимо обугленных брёвен, которые когда-то были стенами домов; мимо покрытых копотью уцелевших печей, будто бы грозящих чёрными пальцами небу; мимо чёрной земли, усыпанной обломками и мусором; мимо своей молодости; мимо своих надежд и грёз. И будто бы мимо своей счастливой жизни, о которой они мечтали, сидя в мёрзлых окопах под пулями врага.
Проходя мимо останков своего дома, Гриша зажмурился, сердце бешено забилось, а внутри в один миг будто бы что-то сломалось, и по душе разлилась какая-то тёмная и вязкая пустота. Взяв себя в руки, он все же заставил себя открыть глаза. Не сбивая шага, он вскинул ладонь, приложив кончики пальцев к виску.
Когда сожжённая деревня осталась позади, два солдата остановились и, присев на траву у обочины, молча закурили. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, день уступал место сумеркам. Где-то далеко на болоте заквакали лягушки, бесшумными призраками стали разрезать воздух проснувшиеся летучие мыши, в поле заскрипели сверчки, а бойцы всё сидели и молчали.
– Как же такое... – дрожащим голосом заговорил Сеня, но Гриша тут же его перебил:
– Трактористом можно попробовать. Нет – в строители точно возьмут, – будто бы продолжая какой-то начатый разговор, вдруг сказал Гриша.
Сеня внимательно посмотрел в глаза Григория, пытаясь обнаружить в них признаки помешательства, но вместо этого наткнулся на ясный, разумный, но в то же время, будто бы покрытый ледяной коркой, взгляд. Гриша поднялся на ноги и отряхнул с себя пыль и приставшие травинки.
– Война закончилась, сейчас везде руки рабочие нужны, без дела не останемся.
Сеня хотел что-то сказать, но оборвал себя на полуслове. Нет, Гриша точно не сошел с ума. Гриша просто в один момент стал очень взрослым и очень сильным – не тем, кого он знал ещё до войны. «Вырастешь – не пропадешь, раз удар держать умеешь», – вспомнились Сене его же слова, которые он произнес несколькими часами ранее. И теперь они будто бы поменялись местами. Теперь Сеня вдруг почувствовал себя маленьким неприметным пацанёнком рядом со взрослым и сильным Гришей.
– До райцентра доберемся, там переночуем где-нибудь, а утром уже делом займёмся. Идём.
Сеня медленно поднялся с земли, бросил последний взгляд на родную деревню, протёр ладонью мокрое лицо и побрёл за Гришей, который, ни разу не обернувшись, твердой походкой шел к новой жизни, которую за него выбрали другие люди, но правила которой он ломал каждым своим новым шагом. Как и тысячи и тысячи таких же молодых ребят со стальными характерами, ставших в те времена слишком взрослыми не по годам, но сумевших сохранить в себе то живое, что и делает человека – Человеком.
©ЧеширКо
Лекция.
– Забудьте обо всём, чему вас учили в школе!
Этой знаменитой фразой доцент института прикладной магии каждый год начинал первую лекцию у первокурсников. Для пущего эффекта он обычно открывал дверь в аудиторию ногой и быстрым шагом проходил к кафедре, не глядя ни на кого вокруг. Несколько минут он раскладывал на ней какие-то бумаги, а затем, обведя взглядом студентов, устало качал головой и закатывал глаза, всем своим видом говоря: «Опять набрали по недобору, а мне их учить придётся».
Именно таким образом доцент и сегодня ворвался в аудиторию, с порога выкрикнув свою любимую фразу. Пятьдесят пар глаз испуганно уставились на грозного преподавателя. Тот же, прошествовав к кафедре и совершив все необходимые ритуалы с раскладкой бумаг, поднял, наконец, глаза и окинул взглядом собравшихся.
– Всем вам выпала огромная честь быть зачисленными в списки учащихся нашего института! Здесь вас научат настоящей взрослой магии, поэтому забудьте все росказни, которые вдалбливали в ваши головы школьные училки. Теперь я буду вдалбливать в ваши головы знания, которые необходимы каждому взрослому волшебнику в современном мире. Мире, в котором нет места розовым единорогам, остроконечным шляпам и волшебным палочкам.
В аудитории раздались смешки, но, как пожарные тушат огонь, направляя на него струю воды из бранспойта, так и доцент потушил очаги веселья, поочередно направив на них свой тяжёлый холодный взгляд. Снова стало тихо.
– Запомните раз и навсегда – этот мир не верит в волшебство. Вам придется провести в стенах нашего института долгих пять лет, после чего некоторые из вас получат дипломы волшебников, которые вы смело можете выбросить на помойку – с ними вас не примут ни на одну человеческую работу. Если кто-то из вас не хочет тратить время на обучение, которое не принесёт вам ни копейки денег, можете прямо сейчас забрать документы из института и катиться на все четыре стороны.
Никто из студентов не пошевелился, но в глазах многих появились грусть и тоска. Не так они представляли себе первое занятие в институте.
– Второе, – продолжил доцент, – те из вас, которые всё же получат дипломы, никогда не будут сидеть в уютной башенке из жёлтого кирпича и исполнять желания маленьких девочек и мальчиков, которым хотелось бы, чтобы облака на небе были из сахарной ваты. Быть волшебником – тяжелый и неблагодарный труд, за который никто и никогда вас не поблагодарит. Никто и никогда не подойдет к вам на улице и не скажет: «Не мог бы ты мне помочь, ты же волшебник?». Потому что, как я уже говорил, этот мир отрицает волшебство. Все чудеса должны быть объяснены, а если их объяснить не получается, то это просто случайность. Поэтому девяносто процентов наших выпускников заканчивают карьеру волшебников не позднее, чем через год после выпуска – они разочаровываются в профессии, людях и этом мире. Да, некоторые спиваются, другие становятся наркоманами, третьи заканчивают жизнь самоубийством, так что будьте готовы и к такому варианту развития событий.
В аудитории послышались шушуканье и перешёптывание. Студенты явно были озадачены и растеряны.
– Третье. Никто из вас никогда не сможет изменить этот мир. Он был, есть и навсегда останется злым, жестоким и эгоистичным. Сколько бы вы ни тратили сил на изменение его к лучшему, у вас ничего не получится, поэтому выбросьте из головы мысли о том, что как только вы переступите порог института, люди перестанут убивать, обманывать и предавать друг друга. Это утопия. Кто в неё до сих пор верит, пусть вступит в общество анонимных оптимистов и там просиживает штаны.
Доцент наклонился к своему чемодану, выудил из него бутылку воды и, открутив крышку, сделал несколько глотков, не переставая рассматривать студентов, которым, судя по всему, не очень нравились слова преподавателя – перешёптывание переросло в недовольный гул.
– Четвертое. Я знаю, о чем сейчас думает большинство из вас – если все так плохо, то я отучусь и буду использовать волшебство исключительно в своих личных целях, – он снова окинул взглядом аудиторию, – те, чьи светлые головы посетила такая мысль, могут прямо сейчас катиться в училище черной магии – оно находится на соседней улице. Там вы в полной мере ощутите всю прелесть магического эгоизма. В первую очередь на себе, когда после выпускного вас заставят работать на побегушках у какой-нибудь полоумной ведьмы – варить для нее приворотные зелья, отрезать пальцы у мертвецов, после очередного шабаша отстирывать блевотину с её вонючих одежд и выносить из-под неё утку, если эта ведьма окажется слишком старой.
Никто не засмеялся над шуткой доцента. Потому что никто из студентов с полной уверенностью не мог сказать – действительно ли это была шутка.
– И в заключение. Запомните. Волшебство – это бескорыстное, безвозмездное служение идеалам доброты, это полное отрицание зла, это, наконец, неблагодарная и презираемая современным обществом профессия. Сейчас я выйду из аудитории и пойду пить кофе в преподавательскую. Вернусь через двадцать минут. За это время те из вас, кто разочаровался в профессии и не хочет тратить время своей жизни впустую, должны убраться из аудитории к чертям собачьим. А лучше всего – забрать документы и отнести их в обычный человеческий вуз. Именно поэтому мы начинаем занятия в институте на месяц раньше, в августе. Надеюсь, вы примете правильное решение.
С этими словами доцент зачем-то стукнул кулаком по кафедре и быстрым шагом покинул аудиторию, открыв дверь не ногой, как обычно, а рукой, но лишь по той причине, что дверь открывалась внутрь. Тем не менее он не упустил возможности что есть силы хлопнуть ею на прощание.
***
В преподавательской было сумрачно из-за опущенных жалюзи. Ректор института – мужчина почтенного возраста в старомодном пиджаке, сидел в кожаном кресле во главе стола и крутил в руках наручные часы, изредка поглядывая на доцента, прильнувшего к щели между ламелями с чашкой кофе в руке и внимательно наблюдающим за происходящим во внутреннем дворике института.
– Ну что? – спросил ректор, когда секундная стрелка на часах совершила еще один оборот.
– Уходят, – пожал доцент плечами.
– Все?
– Похоже на то.
Ректор покачал головой и бросил часы на стол.
– Тридцать лет! Тридцать! Ни одного студента за треть века! Вам не кажется, коллега, что пора прекращать говорить правду желающим обучаться волшебству?
– Не кажется, – мотнул головой доцент, не отрываясь от окна, – конечно же, если вы не хотите, чтобы этот мир заполонили липовые волшебники, жаждущие власти и наживы. Тогда нам придется открывать еще один институт для обучения тех, кто будет с ними бороться.
Ректор снова взял часы и надел их на запастье. Затем снова снял и положил на стол. Было видно, что его терзает какая-то мысль, которую он никак не решался озвучить. Наконец, он заговорил.
– Коллега, поймите меня правильно и постарайтесь понять. Это решение далось мне с большим трудом, но все же я его принял.
Он поднялся из-за стола и одёрнул полы пиджака.
– Я старый волшебник, который уже пятый век занимает должность ректора нашего института. За всё это время я видел многое – и массовые отчисления студентов, и недоборы, и переполненные аудитории. У нашего ремесла были и взлёты и падения, было разное. Единственное, чего не было, так это тридцатилетнего отсутствия желающих обучаться волшебству. Наверное, мир изменился и теперь никто не хочет бесплатно сеять добро. Что ж... Пусть так. Значит, наше время ушло. Поэтому я принял решение о расформировании нашего института. С этого момента его не существует.
С этими словами он снова взял часы со стола и щелкнул по ним пальцем. Секундная стрелка остановилась. Доцент выслушал речь ректора, невозмутимо отхлебнул из кружки и поставил её на стол. Некоторое время он стоял молча, задумчиво потирая руки.
– Может все же...
– Нет.
– А мы? Чем мы займемся?
– Не знаю, – развел руками ректор, – но и продолжать это бессмысленное занятие я не хочу. Благодарю за работу, коллега.
Доцент вздохнул и понимающе кивнул.
– Наверное, вы правы. Мир поменялся и уже никогда не будет прежним. Что же, идём?
– Идём.
Двое вышли из здания института и остановились на крыльце. Перед ними открывался мир, который, несмотря на все преграды, они все же пытались изменить к лучшему на протяжении стольких лет, обучая тех, кто понимал что такое добро и как им пользоваться на благо других людей, не ожидая от них никакой благодарности. Но этот мир их победил. Всё было кончено.
Доцент посмотрел на ректора и грустно улыбнулся.
– И я вас багодарю вас, коллега! Мы сделали все, что смогли. Единственное, чего я не понимаю, так это...
– Простите, вы сказали, что вас не будет двадцать минут, а прошло уже полчаса. Все ушли, а я осталась одна. Сегодня будет лекция?
Двое обернулись. Позади них стояла светловолосая девушка с пачкой тетрадей подмышкой и, переминаясь с ноги на ногу, переводила робкий взгляд с одного преподавателя на другого.
– Единственное, чего я не понимаю, – невозмутимо продолжил доцент начатую фразу, – так это какого черта какая-то девчонка позволяет себе перебивать преподавателей, особенно в тот момент, когда они заняты обсуждением профессиональных вопросов, касающихся обучения студентов! Как вы, вообще, умудрились поступить в институт с такими манерами? Нет, ну вы видели, коллега?!
– Простите... – виновато потупила взгляд девушка.
– Ну и манеры, ох и молодежь... Ни минуты отдыха... Какое неуважение к преподавателям! И где? В институте прикладной магии, черт возьми!
Ректор стоял на крыльце института и слушал выкрики удалящегося по коридору доцента вперемешку с извинениями студентки, семенившей за ним по пятам. Наконец раздался знакомый звук удара ногой в дверь аудитории и все стихло. Ректор облегченно выдохнул и щёлкнул по наручным часам. Стрелка дрогнула и снова побежала по кругу. Нет, этот мир ещё их не победил.
©ЧеширКо
– Забудьте обо всём, чему вас учили в школе!
Этой знаменитой фразой доцент института прикладной магии каждый год начинал первую лекцию у первокурсников. Для пущего эффекта он обычно открывал дверь в аудиторию ногой и быстрым шагом проходил к кафедре, не глядя ни на кого вокруг. Несколько минут он раскладывал на ней какие-то бумаги, а затем, обведя взглядом студентов, устало качал головой и закатывал глаза, всем своим видом говоря: «Опять набрали по недобору, а мне их учить придётся».
Именно таким образом доцент и сегодня ворвался в аудиторию, с порога выкрикнув свою любимую фразу. Пятьдесят пар глаз испуганно уставились на грозного преподавателя. Тот же, прошествовав к кафедре и совершив все необходимые ритуалы с раскладкой бумаг, поднял, наконец, глаза и окинул взглядом собравшихся.
– Всем вам выпала огромная честь быть зачисленными в списки учащихся нашего института! Здесь вас научат настоящей взрослой магии, поэтому забудьте все росказни, которые вдалбливали в ваши головы школьные училки. Теперь я буду вдалбливать в ваши головы знания, которые необходимы каждому взрослому волшебнику в современном мире. Мире, в котором нет места розовым единорогам, остроконечным шляпам и волшебным палочкам.
В аудитории раздались смешки, но, как пожарные тушат огонь, направляя на него струю воды из бранспойта, так и доцент потушил очаги веселья, поочередно направив на них свой тяжёлый холодный взгляд. Снова стало тихо.
– Запомните раз и навсегда – этот мир не верит в волшебство. Вам придется провести в стенах нашего института долгих пять лет, после чего некоторые из вас получат дипломы волшебников, которые вы смело можете выбросить на помойку – с ними вас не примут ни на одну человеческую работу. Если кто-то из вас не хочет тратить время на обучение, которое не принесёт вам ни копейки денег, можете прямо сейчас забрать документы из института и катиться на все четыре стороны.
Никто из студентов не пошевелился, но в глазах многих появились грусть и тоска. Не так они представляли себе первое занятие в институте.
– Второе, – продолжил доцент, – те из вас, которые всё же получат дипломы, никогда не будут сидеть в уютной башенке из жёлтого кирпича и исполнять желания маленьких девочек и мальчиков, которым хотелось бы, чтобы облака на небе были из сахарной ваты. Быть волшебником – тяжелый и неблагодарный труд, за который никто и никогда вас не поблагодарит. Никто и никогда не подойдет к вам на улице и не скажет: «Не мог бы ты мне помочь, ты же волшебник?». Потому что, как я уже говорил, этот мир отрицает волшебство. Все чудеса должны быть объяснены, а если их объяснить не получается, то это просто случайность. Поэтому девяносто процентов наших выпускников заканчивают карьеру волшебников не позднее, чем через год после выпуска – они разочаровываются в профессии, людях и этом мире. Да, некоторые спиваются, другие становятся наркоманами, третьи заканчивают жизнь самоубийством, так что будьте готовы и к такому варианту развития событий.
В аудитории послышались шушуканье и перешёптывание. Студенты явно были озадачены и растеряны.
– Третье. Никто из вас никогда не сможет изменить этот мир. Он был, есть и навсегда останется злым, жестоким и эгоистичным. Сколько бы вы ни тратили сил на изменение его к лучшему, у вас ничего не получится, поэтому выбросьте из головы мысли о том, что как только вы переступите порог института, люди перестанут убивать, обманывать и предавать друг друга. Это утопия. Кто в неё до сих пор верит, пусть вступит в общество анонимных оптимистов и там просиживает штаны.
Доцент наклонился к своему чемодану, выудил из него бутылку воды и, открутив крышку, сделал несколько глотков, не переставая рассматривать студентов, которым, судя по всему, не очень нравились слова преподавателя – перешёптывание переросло в недовольный гул.
– Четвертое. Я знаю, о чем сейчас думает большинство из вас – если все так плохо, то я отучусь и буду использовать волшебство исключительно в своих личных целях, – он снова окинул взглядом аудиторию, – те, чьи светлые головы посетила такая мысль, могут прямо сейчас катиться в училище черной магии – оно находится на соседней улице. Там вы в полной мере ощутите всю прелесть магического эгоизма. В первую очередь на себе, когда после выпускного вас заставят работать на побегушках у какой-нибудь полоумной ведьмы – варить для нее приворотные зелья, отрезать пальцы у мертвецов, после очередного шабаша отстирывать блевотину с её вонючих одежд и выносить из-под неё утку, если эта ведьма окажется слишком старой.
Никто не засмеялся над шуткой доцента. Потому что никто из студентов с полной уверенностью не мог сказать – действительно ли это была шутка.
– И в заключение. Запомните. Волшебство – это бескорыстное, безвозмездное служение идеалам доброты, это полное отрицание зла, это, наконец, неблагодарная и презираемая современным обществом профессия. Сейчас я выйду из аудитории и пойду пить кофе в преподавательскую. Вернусь через двадцать минут. За это время те из вас, кто разочаровался в профессии и не хочет тратить время своей жизни впустую, должны убраться из аудитории к чертям собачьим. А лучше всего – забрать документы и отнести их в обычный человеческий вуз. Именно поэтому мы начинаем занятия в институте на месяц раньше, в августе. Надеюсь, вы примете правильное решение.
С этими словами доцент зачем-то стукнул кулаком по кафедре и быстрым шагом покинул аудиторию, открыв дверь не ногой, как обычно, а рукой, но лишь по той причине, что дверь открывалась внутрь. Тем не менее он не упустил возможности что есть силы хлопнуть ею на прощание.
***
В преподавательской было сумрачно из-за опущенных жалюзи. Ректор института – мужчина почтенного возраста в старомодном пиджаке, сидел в кожаном кресле во главе стола и крутил в руках наручные часы, изредка поглядывая на доцента, прильнувшего к щели между ламелями с чашкой кофе в руке и внимательно наблюдающим за происходящим во внутреннем дворике института.
– Ну что? – спросил ректор, когда секундная стрелка на часах совершила еще один оборот.
– Уходят, – пожал доцент плечами.
– Все?
– Похоже на то.
Ректор покачал головой и бросил часы на стол.
– Тридцать лет! Тридцать! Ни одного студента за треть века! Вам не кажется, коллега, что пора прекращать говорить правду желающим обучаться волшебству?
– Не кажется, – мотнул головой доцент, не отрываясь от окна, – конечно же, если вы не хотите, чтобы этот мир заполонили липовые волшебники, жаждущие власти и наживы. Тогда нам придется открывать еще один институт для обучения тех, кто будет с ними бороться.
Ректор снова взял часы и надел их на запастье. Затем снова снял и положил на стол. Было видно, что его терзает какая-то мысль, которую он никак не решался озвучить. Наконец, он заговорил.
– Коллега, поймите меня правильно и постарайтесь понять. Это решение далось мне с большим трудом, но все же я его принял.
Он поднялся из-за стола и одёрнул полы пиджака.
– Я старый волшебник, который уже пятый век занимает должность ректора нашего института. За всё это время я видел многое – и массовые отчисления студентов, и недоборы, и переполненные аудитории. У нашего ремесла были и взлёты и падения, было разное. Единственное, чего не было, так это тридцатилетнего отсутствия желающих обучаться волшебству. Наверное, мир изменился и теперь никто не хочет бесплатно сеять добро. Что ж... Пусть так. Значит, наше время ушло. Поэтому я принял решение о расформировании нашего института. С этого момента его не существует.
С этими словами он снова взял часы со стола и щелкнул по ним пальцем. Секундная стрелка остановилась. Доцент выслушал речь ректора, невозмутимо отхлебнул из кружки и поставил её на стол. Некоторое время он стоял молча, задумчиво потирая руки.
– Может все же...
– Нет.
– А мы? Чем мы займемся?
– Не знаю, – развел руками ректор, – но и продолжать это бессмысленное занятие я не хочу. Благодарю за работу, коллега.
Доцент вздохнул и понимающе кивнул.
– Наверное, вы правы. Мир поменялся и уже никогда не будет прежним. Что же, идём?
– Идём.
Двое вышли из здания института и остановились на крыльце. Перед ними открывался мир, который, несмотря на все преграды, они все же пытались изменить к лучшему на протяжении стольких лет, обучая тех, кто понимал что такое добро и как им пользоваться на благо других людей, не ожидая от них никакой благодарности. Но этот мир их победил. Всё было кончено.
Доцент посмотрел на ректора и грустно улыбнулся.
– И я вас багодарю вас, коллега! Мы сделали все, что смогли. Единственное, чего я не понимаю, так это...
– Простите, вы сказали, что вас не будет двадцать минут, а прошло уже полчаса. Все ушли, а я осталась одна. Сегодня будет лекция?
Двое обернулись. Позади них стояла светловолосая девушка с пачкой тетрадей подмышкой и, переминаясь с ноги на ногу, переводила робкий взгляд с одного преподавателя на другого.
– Единственное, чего я не понимаю, – невозмутимо продолжил доцент начатую фразу, – так это какого черта какая-то девчонка позволяет себе перебивать преподавателей, особенно в тот момент, когда они заняты обсуждением профессиональных вопросов, касающихся обучения студентов! Как вы, вообще, умудрились поступить в институт с такими манерами? Нет, ну вы видели, коллега?!
– Простите... – виновато потупила взгляд девушка.
– Ну и манеры, ох и молодежь... Ни минуты отдыха... Какое неуважение к преподавателям! И где? В институте прикладной магии, черт возьми!
Ректор стоял на крыльце института и слушал выкрики удалящегося по коридору доцента вперемешку с извинениями студентки, семенившей за ним по пятам. Наконец раздался знакомый звук удара ногой в дверь аудитории и все стихло. Ректор облегченно выдохнул и щёлкнул по наручным часам. Стрелка дрогнула и снова побежала по кругу. Нет, этот мир ещё их не победил.
©ЧеширКо
Хромой
Человек говорил без умолку, но пёс не понимал ни слова. Да и не до разговоров ему было. Задние лапы ужасно ныли, а любое движение отдавалось сильнейшей болью во всём теле. Пёс посмотрел на человека, сидевшего за рулём машины и ежеминутно оглядывающегося на него, и положил голову на сиденье.
«Что он говорит? – думал пёс, морщась от боли, когда колёса машины встречали на дороге неровность, – Наверное, какие-нибудь гадости, как и все люди. Впрочем, какая уже разница?»
Пёс прикрыл глаза и погрузился в воспоминания, пытаясь отвлечься от боли. Перед его глазами возникла картинка из детства– он, еще совсем маленький щенок, теряя равновесие бежит к своей маме, которая, подставив ему свой тёплый живот, облизывает с лап до головы, а ему становится спокойно и уютно. Кажется, мама была единственным живым существом в этом мире, по-настоящему любившим его. Птицы, с которыми он хотел подружиться, тут же улетали, а чёрные птицы ещё и страшно кричали на него, лишь завидев маленького пса рядом. Кошки выгибали спину и шипели, как сумасшедшие, а одна даже полоснула когтями по носу. Другие собаки относились к нему странно. Одни, завидев щенка, тут же настораживались и начинали принюхиваться, пытаясь определить – где сейчас находится его мама, от которой, конечно же, можно получить по морде. Другие просто игнорировали, не считая нужным тратить время на общение с этой мелюзгой.
Именно так и успокаивал себя щенок – он думал, что никто не хочет дружить с ним, потому что он ещё слишком мал, но когда пёс подрос, ничего не изменилось. Птицы всё так же избегали его, кошки продолжали шипеть, другие же псы стали реагировать на него ещё агрессивнее. Он стал всё дальше уходить от дома – старого заброшенного здания на краю города, исследуя мир. В городе он впервые увидел людей. Они не обращали на него никакого внимания, но стоило ему приблизиться к людям, как они тут же начинали кричать на него и размахивать руками. Но больше всего его удивляли собаки, привязанные веревками к людям. Когда он встречал таких на улице, то старался как можно быстрее убраться куда-нибудь подальше. Мало того, что эти псы рычали и гавкали на него, так ещё и люди, привязанные к ним, могли бросить в него камнем или ещё чем-нибудь тяжёлым. Странно, думал он, неужели для того, чтобы подружиться с кем-нибудь, нужно обязательно стать злым? Нет уж, лучше он всю жизнь проживёт в одиночестве, чем привяжется веревкой к кому-нибудь.
В общем, когда пёс стал взрослым, он окончательно убедился в том, что этот мир жесток и ждать от него добра не стоит. А сегодняшнее событие лишь подтвердило этот факт.
Машину снова качнуло и резкая боль вырвала пса из воспоминаний. Он тихо заскулил, а человек за рулём снова затараторил на своём языке.
«Не нравится? – подумал пёс, посмотрев на человека, – Знаю. Я вообще никому не нравлюсь. Но мне больно, вот поэтому я и скулю».
Человек протянул к нему руку, но пёс, помня о жестокости людей, оскалил зубы и зарычал.
«Мне и так плохо, а ты меня ещё и бить собрался?»
Человек убрал руку, снова что-то сказал и уставился на дорогу. Пёс вздохнул и прикрыл глаза, но прошло всего несколько минут и машина перестала дрожать. Человек открыл дверь и исчез.
«Наконец-то, – с облегчением подумал пёс, – хорошо я его припугнул. Надеюсь, он не вернётся и даст мне спокойно умереть».
Но человек вернулся. Мало того, он привёл с собой ещё одного – с белой шерстью. Открыв заднюю дверь машины, они уставились на пса, тараторя на своём наречии. Пёс смотрел на них, понимая, что против двоих у него шансов нет. Да и к чему ему эти шансы? Всё равно он уже не жилец. С такой болью в лапах он не сможет даже забраться в мусорный бак, чтобы найти в нём каких-нибудь огрызков.
Человек протянул к нему руки, пёс снова оскалился, но сил не осталось даже на рык, поэтому он издал какой-то жалобный звук, который совсем не напугал человека. Тот попытался взять его на руки, а пёс собрался с последними силами, чтобы схватить хотя бы одного зубами. Но дикая боль пронзила его тело и пёс потерял сознание, а когда пришёл в себя, то оказался совсем в другом месте.
Здесь было тепло и слишком светло. Вокруг него суетились люди с белой шерстью, переговариваясь на своём языке. Пёс решил, что хуже уже не будет и снова впал в забытье.
***
– Хромой, гулять! – сказал человек и потрепал пса по голове.
Пёс радостно взвизгнул и высунул язык.
– За город сегодня поедем, в лес. Там набегаешься. Ну, или находишься, – поправился человек, бросив взгляд на всё еще слабые задание лапы пса, которые пока не успели обрасти шерстью.
Выйдя на улицу, человек достал из кармана ключи и, нажав на кнопку, отключил сигнализацию. Пёс, медленно плетущийся позади человека, остановился и с удивлением посмотрел на человека.
– Чего ты? – нахмурился человек и, присев на корточки, обхватил двумя руками голову пса, – Всё ещё боишься?
Пёс заскулил и попятился от машины.
– Не бойся, Хромой. Ну чего ты?
Человек погладил пса и легонько подтолкнул к машине. Пёс прижал уши и неуверенно двинулся к автомобилю. Остановившись у капота он посмотрел на треснутый бампер, а затем перевёл взгляд на человека.
– Ну прости меня, Хромой. Прости, пожалуйста.
Пёс внимательно вгляделся в глаза человека и прислушался к своим чувствам. Странно, но он не обнаружил в них ни ненависти, ни злобы. Этот человек принёс ему самую страшную боль за всю жизнь, а затем зачем-то показал, как искренне умеет любить. Странные эти люди, очень странные...
«Ладно, человек, прощаю».
©ЧеширКо
Человек говорил без умолку, но пёс не понимал ни слова. Да и не до разговоров ему было. Задние лапы ужасно ныли, а любое движение отдавалось сильнейшей болью во всём теле. Пёс посмотрел на человека, сидевшего за рулём машины и ежеминутно оглядывающегося на него, и положил голову на сиденье.
«Что он говорит? – думал пёс, морщась от боли, когда колёса машины встречали на дороге неровность, – Наверное, какие-нибудь гадости, как и все люди. Впрочем, какая уже разница?»
Пёс прикрыл глаза и погрузился в воспоминания, пытаясь отвлечься от боли. Перед его глазами возникла картинка из детства– он, еще совсем маленький щенок, теряя равновесие бежит к своей маме, которая, подставив ему свой тёплый живот, облизывает с лап до головы, а ему становится спокойно и уютно. Кажется, мама была единственным живым существом в этом мире, по-настоящему любившим его. Птицы, с которыми он хотел подружиться, тут же улетали, а чёрные птицы ещё и страшно кричали на него, лишь завидев маленького пса рядом. Кошки выгибали спину и шипели, как сумасшедшие, а одна даже полоснула когтями по носу. Другие собаки относились к нему странно. Одни, завидев щенка, тут же настораживались и начинали принюхиваться, пытаясь определить – где сейчас находится его мама, от которой, конечно же, можно получить по морде. Другие просто игнорировали, не считая нужным тратить время на общение с этой мелюзгой.
Именно так и успокаивал себя щенок – он думал, что никто не хочет дружить с ним, потому что он ещё слишком мал, но когда пёс подрос, ничего не изменилось. Птицы всё так же избегали его, кошки продолжали шипеть, другие же псы стали реагировать на него ещё агрессивнее. Он стал всё дальше уходить от дома – старого заброшенного здания на краю города, исследуя мир. В городе он впервые увидел людей. Они не обращали на него никакого внимания, но стоило ему приблизиться к людям, как они тут же начинали кричать на него и размахивать руками. Но больше всего его удивляли собаки, привязанные веревками к людям. Когда он встречал таких на улице, то старался как можно быстрее убраться куда-нибудь подальше. Мало того, что эти псы рычали и гавкали на него, так ещё и люди, привязанные к ним, могли бросить в него камнем или ещё чем-нибудь тяжёлым. Странно, думал он, неужели для того, чтобы подружиться с кем-нибудь, нужно обязательно стать злым? Нет уж, лучше он всю жизнь проживёт в одиночестве, чем привяжется веревкой к кому-нибудь.
В общем, когда пёс стал взрослым, он окончательно убедился в том, что этот мир жесток и ждать от него добра не стоит. А сегодняшнее событие лишь подтвердило этот факт.
Машину снова качнуло и резкая боль вырвала пса из воспоминаний. Он тихо заскулил, а человек за рулём снова затараторил на своём языке.
«Не нравится? – подумал пёс, посмотрев на человека, – Знаю. Я вообще никому не нравлюсь. Но мне больно, вот поэтому я и скулю».
Человек протянул к нему руку, но пёс, помня о жестокости людей, оскалил зубы и зарычал.
«Мне и так плохо, а ты меня ещё и бить собрался?»
Человек убрал руку, снова что-то сказал и уставился на дорогу. Пёс вздохнул и прикрыл глаза, но прошло всего несколько минут и машина перестала дрожать. Человек открыл дверь и исчез.
«Наконец-то, – с облегчением подумал пёс, – хорошо я его припугнул. Надеюсь, он не вернётся и даст мне спокойно умереть».
Но человек вернулся. Мало того, он привёл с собой ещё одного – с белой шерстью. Открыв заднюю дверь машины, они уставились на пса, тараторя на своём наречии. Пёс смотрел на них, понимая, что против двоих у него шансов нет. Да и к чему ему эти шансы? Всё равно он уже не жилец. С такой болью в лапах он не сможет даже забраться в мусорный бак, чтобы найти в нём каких-нибудь огрызков.
Человек протянул к нему руки, пёс снова оскалился, но сил не осталось даже на рык, поэтому он издал какой-то жалобный звук, который совсем не напугал человека. Тот попытался взять его на руки, а пёс собрался с последними силами, чтобы схватить хотя бы одного зубами. Но дикая боль пронзила его тело и пёс потерял сознание, а когда пришёл в себя, то оказался совсем в другом месте.
Здесь было тепло и слишком светло. Вокруг него суетились люди с белой шерстью, переговариваясь на своём языке. Пёс решил, что хуже уже не будет и снова впал в забытье.
***
– Хромой, гулять! – сказал человек и потрепал пса по голове.
Пёс радостно взвизгнул и высунул язык.
– За город сегодня поедем, в лес. Там набегаешься. Ну, или находишься, – поправился человек, бросив взгляд на всё еще слабые задание лапы пса, которые пока не успели обрасти шерстью.
Выйдя на улицу, человек достал из кармана ключи и, нажав на кнопку, отключил сигнализацию. Пёс, медленно плетущийся позади человека, остановился и с удивлением посмотрел на человека.
– Чего ты? – нахмурился человек и, присев на корточки, обхватил двумя руками голову пса, – Всё ещё боишься?
Пёс заскулил и попятился от машины.
– Не бойся, Хромой. Ну чего ты?
Человек погладил пса и легонько подтолкнул к машине. Пёс прижал уши и неуверенно двинулся к автомобилю. Остановившись у капота он посмотрел на треснутый бампер, а затем перевёл взгляд на человека.
– Ну прости меня, Хромой. Прости, пожалуйста.
Пёс внимательно вгляделся в глаза человека и прислушался к своим чувствам. Странно, но он не обнаружил в них ни ненависти, ни злобы. Этот человек принёс ему самую страшную боль за всю жизнь, а затем зачем-то показал, как искренне умеет любить. Странные эти люди, очень странные...
«Ладно, человек, прощаю».
©ЧеширКо
Мне уже начинает казаться, что [id302263265|Вячеслав Алатырский] написал больше картин, чем я – частей Дневника)
«Найдёныш» – новая замечательная работа Вячеслава.
«Найдёныш» – новая замечательная работа Вячеслава.
Сострадание.
– А у вас, домовых, вообще, принято сострадать своим близким?
– Что делать?
– Я так и думал.
Кот ещё сильнее растянулся на полу и горестно вздохнул.
– Я просто не расслышал, – виноватым тоном произнес Домовой и тут же поймал себя на мысли о том, что Кот обладает редким талантом – он умеет вселять чувство вины одним своим печальным видом, даже когда виниться, в общем-то, и не из-за чего.
– Или не хотел расслышать, – безучастно вымолвил Кот, отрешённо уставившись в одну точку.
Чувство вины Домового тут же сменилось чувством стыда. Ему даже захотелось извиниться перед своим другом за то, что он не расслышал его вопроса, но, собрав волю в кулак и тряхнув головой, он сбросил с себя кошачьи чары.
– Да потому что ты бубнишь себе там что-то под нос, а я потом виноватый!
– Простите меня за то, что у меня нет сил разговаривать громко, – обиженно прижал уши Кот. – И еще заранее простите, если я вдруг внезапно умру от этой жары, ведь своей смертью я доставлю вам кучу неприятностей.
Произнеся эту фразу, Кот прижался головой к кафелю на полу и прикрыл глаза. А Домовой снова принялся бороться с чувством вины. Это давалось ему с трудом, поэтому он не придумал ничего лучше, как произнести:
– А мне, может быть, тоже жарко.
Кот приоткрыл один глаз, снова закрыл его и, перевернувшись на другой бок, заговорил таким тоном, будто бы перед ним был не его друг – Домовой, а нашкодивший котенок двух месяцев от роду, которого нужно было отчитать за проступок:
– Тебе не может быть жарко, ты – дух бесплотный, а я очень даже плотный кот, к тому же, покрытый прекрасной, но все же жаркой шерстью. Мой хрупкий организм не предназначен для такой жары.
– А для чего же он предназначен?
– Для ласки, вкусной еды и развлечений. По-моему, это очевидно. Так что давай придумывать, как справляться с этой жарой.
– Погоди, – нахмурился Домовой, – я прекрасно помню, как ты осенью ныл по поводу дождей и холода, и ещё хотел, чтобы вместо ноября был еще один июль. Вот твой июль, – он протянул руку, указывая на окно, в которое заглядывал кусочек неба без единого облачка, – что тебе снова не так?
– Не было такого.
– Было!
– Не было.
– Было! У меня всё записано!
– Ой, ну было и было. Это что-то меняет?
– Ну... Нет, не меняет.
– Вот и всё. План есть?
– Какой план?
– По борьбе с моим перегреванием.
Домовой на несколько секунд задумался.
– Может, тебя водой облить?
Кот одарил Домового таким презрительным взглядом, что тот даже вздрогнул, всей своей сущностью осознав всю вселенскую глупость своего необдуманного предложения.
– Я тебе что... этот что ли... – Кот попытался быстро придумать какой-нибудь острый ответ, который был бы одновременно и жёстким, и смешным, но, как обычно, у него ничего не вышло, – Я что, огурец что ли?
– Почему огурец? – не понял Домовой.
– Потому что огурцы поливают водой, – закатив глаза, принялся объяснять Кот. – Ну включай уже соображалку свою. Мне каждое слово нужно тебе разжёвывать? Ещё какие предложения?
– Можно ещё... – неуверенно произнес Домовой.
– Смелее!
– Можно ещё побрить тебя налысо.
Предыдущий презрительный взгляд Кота показался ироничным прищуром по сравнению с этим испепеляющим всполохом, которым Кот на этот раз опалил Домового.
– По-твоему я похож на этого... как его... на кого-нибудь другого?
Домовой немного растерялся от такой постановки вопроса, но решил не злить друга, переспрашивая.
– Нет, совсем не похож.
– Вот и оставь тогда свое предложение для него.
– Для кого?
– Для кого-нибудь другого, пустая твоя голова! Ты посмотри, что выдумал! Побрить налысо! Совсем уже это... ум закончился!
Кот очень быстро раздражался, но и так же быстро забывал об обиде, поэтому, снова прикрыв глаза, спокойно произнес:
– Ещё какие планы?
Домовой пребывал в полной растерянности. У него изначально не было никаких планов по спасению Кота от перегрева, так как он всю свою жизнь вполне справедливо считал, что жара, наряду с лишним весом, бессонницей и камешком в ботинке – проблемы сугубо индивидуальные, с которыми каждый должен справляться самостоятельно. Но Кот умудрился в считанные мгновения вовлечь его в свои переживания настолько, что Домовой сам не заметил, как стал раздумывать над проблемой своего друга.
– Я больше не знаю способов борьбы с жарой, – после нескольких минут размышлений пожал Домовой плечами, – разве что – спрятаться в тени.
Казалось, что Кот ждал этого предложения, так как в этот раз ему не пришлось выдумывать остроумный ответ, а вместо этого он выдал подготовленный заранее:
– Я всю жизнь нахожусь в тени твоей несообразительности и эгоизма, мой лапотный друг! – пафосно изрек он. – Запомни, если проблема не имеет решения, то всегда есть выход, который облегчает её вдвое.
– И какой же?
– А такой, с которого мы и начали нашу беседу. Поэтому я повторю свой вопрос, на который не получил ответа. У вас, домовых, принято сострадать своим близким?
– Как и у всех...
– Да или нет?
– Ну, конечно, принято.
На этот раз Кот выдавил из себя печально-снисходительно-обреченный взгляд, который Домовому показался ещё более тяжелым, чем два предыдущих презрительных взгляда. Ему как-то сразу стало очень неудобно.
– Так почему же ты, видя, как я страдаю, не сострадаешь мне? – на выдохе промолвил Кот.
– А как?
– Ну вот, а говоришь, что у вас это принято. Эгоисты вы, домовые. Не то что мы – коты. Ложись рядом.
Домовой спрыгнул с холодильника и растянулся на полу рядом с Котом.
– Теперь я начну страдать, а ты всячески сострадай, понял?
Домовой не успел ничего ответить, так как Кот тут же приступил к страданиям:
– Ну и жара...
Он повернулся к другу и вытаращил глаза, давая тому понять, что уже пора.
– Ага, жара страшная, – согласился Домовой и бросил на Кота вопросительный взгляд, как бы спрашивая – правильно ли он сострадает? Кот в ответ утвердительно кивнул.
– Фух... Когда уже дождь?
– Ага, скорее бы.
– Так ведь и растаять можно.
– Растечься по всему полу.
– Вечером, может, посвежеет?
– Обязательно посвежеет.
– Скорее бы уже вечер.
– Ага, скорее бы уже.
– Ну и жара...
– Очень жаркая жара... А у тебя же ещё и шерсть.
– Очень жаркая шерсть. Но красивая.
– Безусловно красивая.
– Но жара...
– Да, жара...
Не прошло и получаса, как Кот уснул. То ли полоска солнечного света, в которой он возлежал, ленясь подвинуться, укоротилась и перестала нагревать его хрупкий страдающий организм, то ли это загадочное сострадание, действительно, заработало.
©ЧеширКо
– А у вас, домовых, вообще, принято сострадать своим близким?
– Что делать?
– Я так и думал.
Кот ещё сильнее растянулся на полу и горестно вздохнул.
– Я просто не расслышал, – виноватым тоном произнес Домовой и тут же поймал себя на мысли о том, что Кот обладает редким талантом – он умеет вселять чувство вины одним своим печальным видом, даже когда виниться, в общем-то, и не из-за чего.
– Или не хотел расслышать, – безучастно вымолвил Кот, отрешённо уставившись в одну точку.
Чувство вины Домового тут же сменилось чувством стыда. Ему даже захотелось извиниться перед своим другом за то, что он не расслышал его вопроса, но, собрав волю в кулак и тряхнув головой, он сбросил с себя кошачьи чары.
– Да потому что ты бубнишь себе там что-то под нос, а я потом виноватый!
– Простите меня за то, что у меня нет сил разговаривать громко, – обиженно прижал уши Кот. – И еще заранее простите, если я вдруг внезапно умру от этой жары, ведь своей смертью я доставлю вам кучу неприятностей.
Произнеся эту фразу, Кот прижался головой к кафелю на полу и прикрыл глаза. А Домовой снова принялся бороться с чувством вины. Это давалось ему с трудом, поэтому он не придумал ничего лучше, как произнести:
– А мне, может быть, тоже жарко.
Кот приоткрыл один глаз, снова закрыл его и, перевернувшись на другой бок, заговорил таким тоном, будто бы перед ним был не его друг – Домовой, а нашкодивший котенок двух месяцев от роду, которого нужно было отчитать за проступок:
– Тебе не может быть жарко, ты – дух бесплотный, а я очень даже плотный кот, к тому же, покрытый прекрасной, но все же жаркой шерстью. Мой хрупкий организм не предназначен для такой жары.
– А для чего же он предназначен?
– Для ласки, вкусной еды и развлечений. По-моему, это очевидно. Так что давай придумывать, как справляться с этой жарой.
– Погоди, – нахмурился Домовой, – я прекрасно помню, как ты осенью ныл по поводу дождей и холода, и ещё хотел, чтобы вместо ноября был еще один июль. Вот твой июль, – он протянул руку, указывая на окно, в которое заглядывал кусочек неба без единого облачка, – что тебе снова не так?
– Не было такого.
– Было!
– Не было.
– Было! У меня всё записано!
– Ой, ну было и было. Это что-то меняет?
– Ну... Нет, не меняет.
– Вот и всё. План есть?
– Какой план?
– По борьбе с моим перегреванием.
Домовой на несколько секунд задумался.
– Может, тебя водой облить?
Кот одарил Домового таким презрительным взглядом, что тот даже вздрогнул, всей своей сущностью осознав всю вселенскую глупость своего необдуманного предложения.
– Я тебе что... этот что ли... – Кот попытался быстро придумать какой-нибудь острый ответ, который был бы одновременно и жёстким, и смешным, но, как обычно, у него ничего не вышло, – Я что, огурец что ли?
– Почему огурец? – не понял Домовой.
– Потому что огурцы поливают водой, – закатив глаза, принялся объяснять Кот. – Ну включай уже соображалку свою. Мне каждое слово нужно тебе разжёвывать? Ещё какие предложения?
– Можно ещё... – неуверенно произнес Домовой.
– Смелее!
– Можно ещё побрить тебя налысо.
Предыдущий презрительный взгляд Кота показался ироничным прищуром по сравнению с этим испепеляющим всполохом, которым Кот на этот раз опалил Домового.
– По-твоему я похож на этого... как его... на кого-нибудь другого?
Домовой немного растерялся от такой постановки вопроса, но решил не злить друга, переспрашивая.
– Нет, совсем не похож.
– Вот и оставь тогда свое предложение для него.
– Для кого?
– Для кого-нибудь другого, пустая твоя голова! Ты посмотри, что выдумал! Побрить налысо! Совсем уже это... ум закончился!
Кот очень быстро раздражался, но и так же быстро забывал об обиде, поэтому, снова прикрыв глаза, спокойно произнес:
– Ещё какие планы?
Домовой пребывал в полной растерянности. У него изначально не было никаких планов по спасению Кота от перегрева, так как он всю свою жизнь вполне справедливо считал, что жара, наряду с лишним весом, бессонницей и камешком в ботинке – проблемы сугубо индивидуальные, с которыми каждый должен справляться самостоятельно. Но Кот умудрился в считанные мгновения вовлечь его в свои переживания настолько, что Домовой сам не заметил, как стал раздумывать над проблемой своего друга.
– Я больше не знаю способов борьбы с жарой, – после нескольких минут размышлений пожал Домовой плечами, – разве что – спрятаться в тени.
Казалось, что Кот ждал этого предложения, так как в этот раз ему не пришлось выдумывать остроумный ответ, а вместо этого он выдал подготовленный заранее:
– Я всю жизнь нахожусь в тени твоей несообразительности и эгоизма, мой лапотный друг! – пафосно изрек он. – Запомни, если проблема не имеет решения, то всегда есть выход, который облегчает её вдвое.
– И какой же?
– А такой, с которого мы и начали нашу беседу. Поэтому я повторю свой вопрос, на который не получил ответа. У вас, домовых, принято сострадать своим близким?
– Как и у всех...
– Да или нет?
– Ну, конечно, принято.
На этот раз Кот выдавил из себя печально-снисходительно-обреченный взгляд, который Домовому показался ещё более тяжелым, чем два предыдущих презрительных взгляда. Ему как-то сразу стало очень неудобно.
– Так почему же ты, видя, как я страдаю, не сострадаешь мне? – на выдохе промолвил Кот.
– А как?
– Ну вот, а говоришь, что у вас это принято. Эгоисты вы, домовые. Не то что мы – коты. Ложись рядом.
Домовой спрыгнул с холодильника и растянулся на полу рядом с Котом.
– Теперь я начну страдать, а ты всячески сострадай, понял?
Домовой не успел ничего ответить, так как Кот тут же приступил к страданиям:
– Ну и жара...
Он повернулся к другу и вытаращил глаза, давая тому понять, что уже пора.
– Ага, жара страшная, – согласился Домовой и бросил на Кота вопросительный взгляд, как бы спрашивая – правильно ли он сострадает? Кот в ответ утвердительно кивнул.
– Фух... Когда уже дождь?
– Ага, скорее бы.
– Так ведь и растаять можно.
– Растечься по всему полу.
– Вечером, может, посвежеет?
– Обязательно посвежеет.
– Скорее бы уже вечер.
– Ага, скорее бы уже.
– Ну и жара...
– Очень жаркая жара... А у тебя же ещё и шерсть.
– Очень жаркая шерсть. Но красивая.
– Безусловно красивая.
– Но жара...
– Да, жара...
Не прошло и получаса, как Кот уснул. То ли полоска солнечного света, в которой он возлежал, ленясь подвинуться, укоротилась и перестала нагревать его хрупкий страдающий организм, то ли это загадочное сострадание, действительно, заработало.
©ЧеширКо
